рефери с легким оттенком укоризны. Похоже, тем самым он давал понять хозяину, что тот говорит лишнее.
     - Остынь, Поп, - отмахнулся от него Зубков. И ухмыльнулся. - Один раз меня не пустили в стольный град, типа - рылом не вышел. Но мы еще придем туда, верно, парни? И я не завидую тем, кто встанет на нашем пути.
     На классический боксерский поединок сие походило мало, в нормальном поединке зрители уже вовсю захлебывались бы презрительным свистом, рефери без конца подгонял бы соперников: "Бокс, бокс! Коммон, бойз!", - секунданты исходили бы слюной: "Драться, драться, забыл, зачем здесь?!", - промоутеры подсчитывали будущие убытки. Но Зубкова мало интересовало мнение нынешней публики и секундантов. Ему приспичило поговорить, и он говорил:
     - Хлюпики вы все, москвич. Дело не в мышцах, встречал я столичников и крупных, как шкафы, и накачанных на станках, а все равно - как один хлюпики.
     Ткнешь пальцем, и лопаются, что твой пузырь из мыла. И случись до серьезного дела, я только одними своими хлопцами возьму вашу столицу. Потому что солдаты, которыми вы станете загораживаться, они ж все тоже из глубинки, столичники в армию не ходят, откупаются или косят. Поэтому срочники с радостью станут давить зажравшихся москалей...
     "Угораздило меня родиться в первопрестольной, - тоскливо подумал Карташ. - Теперь отдувайся за происхождение. Нет чтобы родиться в Питере. Сейчас говорили бы без надрыва. И вообще, по нынешним временам модно быть рожденным в Питере..."
     - Ну, что скажешь, москвич? - оторвал Алексея от дум вопрос Зубкова.
     Олигарх по своему обыкновению улыбался.
     Карташ пожал плечами, утер кровь с губы.
     - А надо чего-то говорить? Ну, раз так хочешь... Ты ж при Союзе родился, в Прибалтике, значит, бывал. Или в Татарии...
     - При чем тут татары? - перебил Зубков.
     - А при том, что и прибалты, и татары, или, допустим, гуцулы всегда жили нормально. Что при старом режиме, что при новом. Не доводили себя и своих детей до нищеты и убожества. Пока вы тут водку жрали, в грязи валялись и скулили по поводу проклятых москалей, которые-де житья не дают, обдирают нас как липку, они обустраивали свою маленькую частную жизнь как могли. Обували-одевали, поднимали детей, помогали родне. Так может, в себе лучше покопаться, а не винить во всех грехах зажравшуюся Москву?
     Карташ замолчал. Молчал и Зубков, разумеется, улыбаясь. Похоже, не улыбаться он не умел.
     - Эй, Хамид! - крикнул олигарх. - Заснул там, что ли! Где гонг!
     Незамедлительно последовал удар в гонг. "Ну вот и прошел второй раунд, - констатировал Карташ. -Прошел, надо признаться, своеобразно".
     - Бумкай еще раз, Хамид! - скомандовал Зубков. -Мы с москвичом проговорили и весь перерыв. Третий раунд!
     Вместе с ударом гонга Зубков, не переставая лыбиться, двинулся к Карташу.
     Алексей ощущал в себе разительные перемены по сравнению с самим собою в начале боя. Он завелся. Если до этого неунывающий алюминиевый весельчак его просто раздражал, то теперь Карташ испытывал к нему нешуточную злость. "С-сука, игрушку нашел! Кеглю, мячик! Развлекух ему, падле, мало!" Нет, наверное, ничего мерзее, чем ощутить себя игральной картой-"двойкой" в чьих-то руках; захочет - сбросит с рук, захочет - покроет козырем или вовсе сожжет на свече. И Карташу дико захотелось расквасить эту лыбящуюся физиономию. Ему вдруг припомнилась слышанная в каком-то телерепортаже боксерская поговорка: "Каждый панчер имеет свой шанс", что в переводе на человеческий означает - исход поединка может решить один удар. Черт с ним, пусть не решить исход поединка в свою пользу, но хотя бы вмазать от души, хотя бы разок, чтоб юшка хлынула...
     Карташ броском сократил дистанцию, безоглядно вклинился в ближний бой и па-ашел молотить кулаками. Алексей лупил без всякой босксерской правильности, лупил отчаянно, размашисто, от души, в технике "как получится, так и получится", лишь бы влепить посильнее и поточнее... С поточнее выходило не очень. Половина ударов шла мимо цели - Зубков уклонялся, уходил, нырял. Другая половина вроде попадала в цель, но пропадала без пользы, поскольку была блокирована перчатками и локтями.
     Алексей понимал, что силенок надолго не хватит. Серия выматывала, особенно выматывали удары, в которые он вкладывал весь вес, а те удары летели в пустоту и за ними проваливалось все тело. Сознавая, что выдохся, Алексей вошел в клинч.
     Карташ разобрал, что не только он тяжело дышит. Защита отразилась и на дыхалке Зубкова. Верно, правду изрек секундант Гоша - не больно-то сильна дыхалка у магната.
     Сцепку боксеров разорвал рефери, клином вонзив руки между поединщиками.
     - Разошлись! Бокс!
     Разошлись, оступили на шаг друг от друга.
     - Неплохо, москвич, - сказал Зубков, продолжая улыбаться. - Хотя...
     И вот тут-то Карташ поймал алюминиевого спортсмена. А не хрен болтать на дистанции вытянутой руки. Отойди подальше - там и болтай. Это ринг, а не застолье. Карташ залепил в подбородок Зубкова правый прямой, вложив в удар все, что смог. Не будь Карташ измотан своей предыдущей серией бестолковых атак, ему, может, даже удалось бы сбить противника с ног. Но и так неплохо получилось.
     Голову олигарха откинуло назад, брызнули в стороны капли пота, похожие на сочные виноградины, руки нелепо дернулись. В явном потрясении Зубков отскочил к канатам и плотно прикрыл себя защитной стойкой.
     Карташ, пожалуй, добился главного - гадскую улыбку, от которой его уже трясло, стерло с самодовольной морды олигархического лица. Еще же Карташу удалось по-настоящему разозлить Зубкова. В этом Алексей убедился спустя секунд десять. Эти десять секунд Карташ преследовал противника, а тот просто уходил вдоль канатов, и достать его еще хотя бы раз не удавалось. Потом Зубков пришел в себя, собрался, продышался и бульдозером попер на Карташа. Вот тут-то Алексей и ощутил на своей шкуре, каков он, боксерский хлебушек.
     Удары посыпались на него как из пулемета. Слева, справа, джебы, крюки, полукрюки, апперкоты, -Зубков всаживал в противника весь боксерский арсенал.
     Бой, начинавшийся как чистой воды фарс, пошел всерьез, в начале третьего раунда наконец превратился в полноценную жестокую схватку.
     Карташ хватал удар за ударом. Пропускал в голову, в солнечное сплетение, в область сердца. Раз за разом Зубков пробивал его защиту. Если не получалось прямым, доставал боковым. Разбивал джебом сдвинутые локти и всаживал в брешь прямой акцентированный удар с правой руки. Проводил простенькие комбинации-двойки и выдавал серии, не встречая никакого сопротивления.
     Перед глазами плыло, розовая пелена застлала взгляд. Мир вокруг размазало пятнами, из которых вылетали черные круги, сотрясая то голову, то корпус. В голове гудело, как в трансформаторной будке. Карташ пропустил удар, известный в боксерском мире под названием "колокольный звон" (это когда попадают за ухо), название не случайное, название в точности отражает последствия, что следуют за пропуском такого удара.
     Только печень Карташ рефлекторно умудрялся прикрывать локтем, понимая, что повторный удар непременно и окончательно свалит его. Да и вообще, по всем канонам и разумениям, Алексей должен был уже свалиться, напропускав такую тьму ударов. Но он все-таки держался, хотя и исключительно на морально-волевых. Уж очень, прям страстно хотелось ему изловчиться и попасть еще разок в эту самодовольную харю. Правда, вместо хари, отмахнувшись, Карташ угодил олигарху в другое, более чувствительное место.
     - Стоп! - закричал рефери и живым заслоном встал между боксерами. - Удар ниже пояса. Москвичу-предупреждение.
     По правилам, боксер, получивший в пах, может взять перерыв до пяти минут.
     Однако Зубков этим пунктом правил не воспользовался - видно, плохо все-таки получил. Олигарху хватило пяти секунд тайм-аута, после чего он снова бросился в схватку.
     А Карташу пяти секунд было явно недостаточно, чтобы очухаться. И новый натиск Зубкова он выдержать не смог. После пропущенного бокового в висок у Карташа подломились ноги, мир качнулся, и Карташ загремел на пол.
     - Бой закончен в виду явного преимущества... донесся до него приговор рефери.
     - Хрена там! - услышал Карташ голос Зубкова. -Будем драться, как дрались во времена Рокки Баль-боа. Или нокаут, после которого боксер не может подняться, или угол боксера выбрасывает полотенце. Никакого полотенца я не видел... Во, гляди, Поп, поднимается наш Рой Джонс-младший. А ты говоришь - "финита"...
     Карташ встал на одно колено. Левый глаз заплыл, вдобавок была рассечена бровь, и рассечение, видимо, было неслабым, судя по тому, сколь частыми каплями капала на ринг кровь. В голове по-прежнему звенело. Но даже одним глазом Карташ разглядел, что Зубков больше не улыбается. Ага, хоть чего-то добился... И Алексей нашел в себе силы на вопрос:
     - Слушай, зачем мы тебе понадобились, зачем притащил? Дурака повалять не с кем?
     - Узнаешь, все узнаешь, москвич, - сказал Зубков, снова расплываясь в улыбке.
     Этот растянутый рот Карташ спокойно видеть не мог. Он вскочил, размахнулся... но глаза накрыла черная боксерская перчатка, и Карташ узнал, что такое есть полноценный нокаут. То бишь полная отключка.
     Это когда вокруг тебя гаснет свет, будто разом, одним рубильником, выключили огни над сценой. Или рингом.

Глава 6

ГОРОД ВОРОВСКОГО СОЛНЦА

Пятнадцатое сентября 200* года, 19.41.

     Как с него сняли перчатки, вытащили капу и унесли с ринга, Карташ не помнил. Так, какие-то крайне .смутные обрывки, какие-то клочья, проносящиеся сквозь туман. Окончательно он пришел в сознание несколько позже, когда обнаружил, что сидит раздетый до трусов на деревянной лавке, вокруг сыро и тепло, а босые ноги касаются белых кафельных плиток. До него доносились стуки, шлепки босых ног, чьи-то невнятные голоса, и фоном всему этому служит шум льющейся воды. Пахло шампунями и хлоркой. В общем, не бином Ньютона - находится он в душевых, где ж еще. И что характерно - без наручников и прочих вериг с кандалами. А вот что неприятно - правый глаз заплыл самым свинским образом, и не видно им ни хрена.
     - Ожил? - спросили его. Голос был знаком.
     Ах да, узнал Карташ, секундант Гоша. Карташ повернул голову направо - ну точно, Гоша. "Он что, мне до гробовой доски секундировать будет?"
     - Не ссы, заживет разбитая морда, - обнадежил секундант. - Найдем тебе лепилу, обработает глаз. Слышь, мужик, короче, это. Вам велено мыться, приводить себя в божеский вид. И по-быстрому. Вас типа на обед зовут, а вы как чушки.
     - А где... - Карташ запнулся, не зная, какие верные слова подобрать.
     "Остальные"? "Мои боевые товарищи"? Не шибко хорошо работала голова, подвергнувшаяся обработке кулаками.
     - Девка и белобрысый? - показал чудеса сообразительности Гоша. - А здесь же! Моются.
     Карташ огляделся единственно зрячим левым глазом. Лавка, на которой он сидел, располагалась почти напротив входной двери, за которой, голову можно прозаложить, мается давешний конвой во главе со старшым. Справа от лавки начинались душевые кабинки, шли вдоль обеих стен, каждая кабинка имела дверцы наподобие тех, что болтыхаются в ковбойских салунах.
     Вдруг раздались звуки возни, звонкий шлепок, сдавленный возглас "уй-ой!", какой вырывается при внезапной боли, потом последовал угрожающий выкрик: "Ну, сучка, погоди!", - на этот возглас не кто иная, как Маша ответила тирадой, где из приличных слов были лишь предлоги.
     Карташ вскочил на ноги. От резкого движения пошла кругом голова, пришлось опереться о стену.
     - Стой здесь, боксер, - Гоша опустил свою корявую, опутанную мышцами лапищу Карташу на плечо, прямо вдавив того в лавку. - Тут мое дело...
     Карташ, разумеется, сидеть на лавке не стал, а, борясь с тошнотой, пошел проходом между кабинками. Из ближайшей к нему кабинки выскочил, чуть не поскользнувшись на мыльной луже, Гриневский, голый, с намыленной головой: "Что за кипеж, начальник?!"
     А из самой дальней кабинки Гоша уже выволакивал за грудки парня в спортивных трусах, майке и пляжных шлепанцах.
     - Тебе что было сказано, чмо?! Повтори слово в слово!
     - Гош, да я ж пошутил просто...
     - Глухой?!
     - Ну, это-о, - протянул хлопчик в шлепанцах и майке, пожимая плечами и глупо улыбаясь, - сказано было смотреть, чтоб не выходили из кабинок.
     Судя по внезапно разгладившемуся лицу, ему вдруг на ум пришла удачная отмазка. И он не замедлил выдать ее:
     - Показалось, что эта баба там чего-то откручивает. Обязан был проверить.
     - Обязан был сказать мне, - проговорил Гоша. -А ты не сказал, коз-зел...
     - Думал, проверю и скажу...
     - Глубоко проверил?
     - Не успел, давай схожу продолжу, - глумливо ухмыльнулся хлопец.
     - Теперь я продолжу.
     После чего Карташ увидел, как работает похожий на неандертальца Гоша.
     Таким, как этот Гоша, не нужно знание приемов, техники боя и, уж тем более, философии единоборств. Все, что нужно таким, как Гоша, - это дотянуться до противника. После чего, как поется в детской песенке, "делай с ним что хошь". С проштрафившимся хлопцем Гоша поступил так: развернул лицом к стене и просто, даже, показалось, несильно толкнул. Хлопец вмазался в стену и, оставляя кровавый след, сполз вниз по белому кафелю. Гоша наклонился, поднял его с пола одной рукой и с легкостью запустил по проходу. Хлопец пролетел мимо всех кабинок - Карташ еле увернулся - и распластался возле последней. Гоша настолько нехотя все это проделал, настолько вполсилы, что невольно возникал вопрос: а что было бы, примени он всю силу, отваленную ему природой... Гоша двинулся обратным путем, остановился возле девушки, которая вышла из своей кабины совершенно голой и без тени смущения, скрестив руки под грудью, с усмешкой смотрела на то, что происходит между душевыми кабинками.
     - Ты зайди обратно, не свети, - сказал ей Гоша.
     - Боишься возбудиться? - хмыкнула Маша.
     - Еще раз вякнешь, овца, сперва сломаю нос ему, -Гоша показал на Карташа, - потом тебе. Пошла обратно.
     И сказано сие было столь равнодушно, словно речь шла о колке дров, и сия интонация на Машу подействовала. Фыркнув, она, как и было попрошено, зашла за салунные дверцы, вернулась под теплые душевые струи.
     Гоша подошел к штрафнику. Тот уже поднялся на четвереньки и теперь отплевывался кровавыми сгустками. Вода, текущая из-под кабинки, смешивалась с кровью, и алая жидкость, делаясь все светлее, бежала по белым кафельным плиткам, уходила в слив, прикрытый решеткой.
     - Ты чего, Гоша! - поднял голову штрафник. -Чего тебе эта баба!..
     - Баба мне боком. А ты, чмо, нарушил приказ, что натуральное западло и за что больно наказывают. Короче, пшел к Михалычу, сиди при нем. Вечером бум решать с тобою... Бегом, парашник!
     Тон был таков, что штрафник без лишних слов и вопросов бросился вон из душевой комнаты.
     - Козлы! - Гоша со злостью двинул ногой по захлопнувшейся входной двери. - Малолетки сраные! К "хозяину" не ходили, баланды не хавали, ни одного понятия на уме. Жизни ни хрена не нюхали, а туда же! Привыкли все брать на шару.
     Сегодня на бабу позарился, забыв про дело, - завтра сдал всех. Моя бы воля... - Гоша махнул рукой. - Короче, иди мойся, боксер, времени мало.
     - А мне какая кабина отведена? - спросил Карташ.
     - Тебе, как чемпиону, любая.
     Гоша говорил серьезно, не шутил. Он вообще, похоже, не владел ремеслом шутки.
     - Тады ладно, - сказал Карташ. - Сколько у меня времени?
     - У тебя, - Гоша высоко поднял руку и дальше нужного отодвинул рукав спортивной куртки, явно хвастаясь перед москвичом позолоченными часами "Сейко", - пятнадцать минут на все про все.
     "Нападение, похищение, оставление в живых. Затем идиотский бокс. Теперь душ, какой-то обед, почти человеческое обращение. И какой логикой это все увязывается?", - такие мысли вертелись в голове Карташа, когда он толкал салунные дверцы...
     Маша повернулась к нему. Не сдержалась, хихикнула:
     - Ну и рожа у тебя, Шарапов...
     - Меня ты не будешь, надеюсь, хлестать мочалкой по лицу?
     - Куда уж хлестать, живого места на лице не осталось. Глаза не видно и губы разбиты. Целоваться, наверное, будет больно.
     - Придется не целоваться. К счастью, все остальное цело.
     Она не сопротивлялась, когда Алексей рывком, грубо развернул ее к себе спиной и заставил прогнуться. Вошел в нее резко, яростно, без всяческих прелюдий и предварительных игр - по-звериному; и она отдалась ему без протеста и просьб о ласках. Совсем как самка, которую самец выиграл в честном поединке с соперником... Неясно, сколько прошло времени - может, пять минут, может, все сорок, понятие "время" для Карташа потеряло всякий смысл. Равно как и все остальные понятия. Гоша их не беспокоил. И лишь когда волна оргазма, напоминающая сокрушительный боксерский удар, разве что со знаком "плюс", сотрясла его тело, он вернулся к реальности. И подумал крешком, если можно так выразиться, сознания: "А я еще кое на что способен, после такой-то встряски..."
     Одевались молча, в предбаннике, не изобилующим излишествами: линолеум, шкафчики и лавки. На лавках, взамен изъятой одежды, лежали спортивные костюмы разных расцветок и размеров, в целлофановых упаковках. А посередине предбанника был брошен большой полиэтиленовый мешок с кроссовками.
     - Спортивный стиль здесь, похоже, возведен в культ, - негромко сказала Маша, вскрывая уже третий пакет, доставая и разворачивая очередной костюм, на сей раз безукоризненно белый, с адидасовским лейблом. Растянула в руках куртку и, критически морщась, вертела ее так и эдак. Но и эта одежка чем-то не угодила, Маша потянулась к следующему пакету. В глаза Алексею она не смотрела, и что происходит в трепетной девичьей душе, он никак не мог понять...
     Сами Карташ и Гриневский, не привередничая, ограничились подбором спортивных клифтов подходящего размера.
     - Если уж взялись заботиться, могли бы и новое белье принести, - пробурчала Маша.
     Замечание было адресовано Гоше, который перекуривал, сидя на лавке.
     - Чего копаетесь? - в предбанник заглянул недавний рефери по прозвищу Поп.
     - Идем, идем, - Гоша затушил сигарету, потом открыл один из шкафчиком, за открытой дверцой чего-то там поколдовал и появился из-за дверцы с пивным пластиковым стаканом в руке, до половины заполненным прозрачной жидкостью, а в жидкости той шипела, шла пузырями, на глазах растворяясь и утончаясь, таблетка.
     - На, выпей, боксер, - Гоша протянул стакан Карташу.
     - Обойдусь. - Карташ отрицательно мотнул головой и ладонью отстранил стакан.
     - Да не ссы ты, не яд. Допинг. За пидера божусь, путевый допинг. Какой штангисты хлещут перед рывками и толчками. Тебе в самый раз пойдет, а то без него может вконец поплохеть. Ща ты еще на старом порохе тарахтишь, а когда откат начнется, то станет хреново. Можешь мне поверить, я в этом рублю. Ну, не отрава, тебе говорят. Гляди, сам хлебну.
     Гоша действительно отхлебнул из стакана.
     - Ну, пей давай! Зуб велел привести тебя в норму, так что все равно выпить придется.
     - Ну, раз Зуб велел...
     И Карташ выпил. Вряд ли можно заподозрить простоватых здешних обитателей в аристократических изысках с ядами в духе Медичи и прочих убежденных отравителей эпохи Возрождения. Ну, а ежели и вправду он вливает в себя допинг, то лишним тот никак не будет. Алексей чувствовал, что накарканный Гошей откат уже подступает: тяжелели мышцы, накатывала слабость, разнылась разбитая губа, глаз постреливал и слегка мутило.
     - Небось отходняк от него зверский, - сказал Алексей, отдавая бокал. По вкусу употребленное взаглот пойло напоминало разведенную в воде зубную пасту "Поморин".
     - Не ссы, - в который уж раз сказал Гоша. Видимо, этот оборот речи был у него любимым. - Это те не водка, балда гудеть не будет. Продрыхнешь опосля не восемь, а четырнадцать часов, всего делов...
     Что там будет дальше, неизвестно, приходилось верить Гоше на слово, а сейчас в организме Карта-ша происходили разительные перемены к лучшему. По. си