природа  человека  в  своих  внутренних,  субъективных
основах неизменна! Вл.
   Соловьев". Лозунг этот висел здесь со времен царствования  Бориски  -
когда старые цитаты, из основоположников развитого социализма, стали уже
неактуальны, а новые не годились по причине слишком шаткого положения на
политической  арене  их,  цитат,   высказывателей.   Тогдашний   штатный
художник,  задолбавшись  раз  в  полгода  переписывать  крылатые   фразы
Рыжкова, Гайдара, Черномырдина и иже с ними, плюнул, пошел в библиотеку,
взял томик Соловьева, - справедливо  рассудив,  что  уж  сей-то  философ
опале не подвергнется еще какое-то  время,  -  ткнул  пальцем  наугад  и
старательно переписал на кумачовую ленту  фразочку  насчет  нравственной
природы.
   Заму по воспитработе, опять же, понравилось.
   Маша медленно прошла  между  стульями,  касаясь  пальчиками  вытертых
спинок,  поднялась  на  сцену,  где  главенствовали  два   артефакта   -
старенький рояль и обшарпанная трибуна, открыла  крышку  над  клавишами,
взяла аккорд - минорный, насколько разумел  Алексей.  Звук  разлился  по
актовому залу, тревожно и неприятно,  как  телефонный  звонок  в  пустой
квартире.
 
   - Я услышал мелодию вальса
   И сюда заглянул на часок...
 
   - проговорил он.
   - Ненавижу эту песню, - откликнулась Маша.
   -  Зато  актуально,  -  сказал  он.  И  поинтересовался  в   качестве
поддержать разговор:
   - А почему, собственно, ненавидите?
   - А вот сами подумайте: война, какой-то офицеришка бредет по  городу,
слышит вальс из пустого зала. Ясно дело, заглядывает - а там  девушка  в
одиночестве перебирает  клавиши...  Ага,  думает  военный  человек.  Ну,
заходит, тыры-пыры, потанцуем, ах, мне так одиноко, ночь  коротка,  спят
облака, все такое. Что дальше, догадываетесь?.. А на рассвете -  извини,
дорогая, утро зовет снова в поход,  или  как  там...  И  все.  И  умотал
военный человек. А девушка остается.
   Возле разбитого рояля.
   - Да, - поразмыслив, сказал Карташ.  -  Похоже.  Признаться,  с  этой
стороны я как-то не думал...
   Что-то шло не так. Совсем не так, как с другими девушками - даже там,
в прошлой, московской жизни он не испытывал  ничего  похожего.  Там  все
двигалось  по  накатанной  колее:  легкий   флирт,   немного   коньячку,
двусмысленные фразочки, невесомые, почти незаметные  прикосновения  -  и
лялька, считай, твоя.
   Потому как хотела того же самого, что и Карташ. Промахов  практически
не было. А тут...
   Предупрежденный - а значит, вооруженный  Нинкой  Алексей  держал  ухо
востро, однако никаких даже намеков на  охмуреж  со  стороны  шантарской
красотки не заметил. Вела она себя с ним ровно и доброжелательно,  но  -
не более.
   То ли Нинка ошибалась, то ли...
   То ли коротко стриженная чертовка была умнее и хитрее.  И  у  Карташа
все чаще появлялась назойливая мысль первый ход сделать самому.
   Наплевав на угрозу папашки.
   Поэтому он дальновидно все же  захватил  с  собой  остатки  "Колчака"
(спасибо археологу, ничего приличного в Парме он раздобыть все равно  бы
не смог,  хоть  ты  застрелись)  -  можно  же  выпить  по  чуть-чуть  за
знакомство? Папа не обидится. Ну вот, значит,  планировалось  выпить  по
чуть-чуть в комнатенке у Кузьминичны, специально прибранной и вылизанной
для такого случая, - а там уж как повернется... Поездка обратно в лагерь
с целью захватить папу после работы и посещение клуба в его планы  никак
не входили, ну раз уж мы здесь.., так  что  же,  прикажете  коньяк  пить
прямо у рояля? Нет, в  этом  определенно  есть  элемент  этакого  лихого
гусарства, но...
   Но Алексей к своему ужасу понял, что совершенно не  знает,  как  себя
вести с этой девчонкой. Будто пятиклассник на свиданке, право слово.
   - Так что у вас там? - вдруг сказала она, поворачиваясь.
   - В смысле?
   - Самогон? Водка? Портвейн "три семерки"?
   Я же вижу, как вы мнетесь, да и в сумке отчетливо звякало всю дорогу.
Не ломайтесь, ей-богу, что вы как ребенок...
   Чувствуя себя дурак дураком,  он  молча  поднялся  к  ней  на  сцену,
поставил на рояль коньяк,  припасенные  бокальчики,  позаимствованные  у
Кузьминичны, нехитрую закуску.
   - Ого, - сказала она с оттенком уважения. - "Колчак", я в восхищении.
А я, грешным делом, уж подумала, что в  этих  местах  самым  благородным
напитком полагается первач на зверобое...
   - Обижаете, сударыня, - браво щелкнул каблуками Алексей: кажется, ему
удалось найти нужный тон, - у нас хоть и  провинция,  но  и  мы  кое-что
могем... За знакомство?
   - И на брудершафт, - она посмотрела ему прямо в глаза...
   ...Ее губы пахли коньяком и лимоном...
   И тут он  понял,  что  земля  ушла  из-под  ног  и  он  уже  себя  не
контролирует.
   - Тише, тише, господин офицер, я девушка поря.., ох...
   Он не отвечал, не мог, сдирая с нее  проклятую  ветровку,  путаясь  в
застежках, кобура зацепилась за что-то, долой ее, поднял  Машу,  посадил
на  рояль  -  недоуменно  брякнули  клавиши,  она   коротко   застонала,
коснувшись нагой кожей холодной полировки, но он не слышал, он ничего не
слышал и не видел, весь мир провалился к хренам свинячьим - были  только
они, только два тела, матово отсвечивающие в  угасающем  зареве  заката,
рвущиеся  навстречу  друг  другу  сквозь  одежды,  стремящиеся  слиться,
поглотить друг друга... Алексей вошел в нее одним ударом,  она  закусила
губу, сдерживая крик, оперлась о клавиатуру, и  рояль  ответил  победным
воплем. Их движения рождали музыку, яростную, напористую, музыку любви -
не той любви, которая не вздохи  на  скамейке,  но  любви  первозданной,
слепой и поглощающей, для которой нет морали, этики и законов...
   Он и сам не заметил, как все окончилось, просто произошел  беззвучный
взрыв, который и вытолкнул его из сладкого омута, из  головокружительной
бездны, задыхающегося от наслаждения, с  бешено  колотящимся  сердцем..,
вытолкнул обратно, на сцену  обшарпанного  солдатского  клуба,  рядом  с
огороженным колючкой лагерем.
   - Маша... - сказал он, но она положила пальчик на его  губы  и  жарко
прошептала:
   - Тс-с, господин гусар, ни слова. Не нарушайте романтику момента.
   Солнце  наконец-таки  соизволило  опуститься  за  лес,   краски   дня
посерели, уступая место серости сумерек.
   - Поверишь ли, с детства мечтала, чтобы меня на рояле  полюбили...  Я
кажусь тебе развратной?
   - Очень. Но, знаешь ли, это и притягивает...
   Чувствуя, что силы его еще не иссякли, какое там - напротив,  силенки
рвались наружу неудержимо, как вода в промоину плотины, - не в состоянии
сдерживаться, Алексей скользнул губами по  ее  груди,  к  животу,  ниже,
ниже...
   "Па-ашел охмуреж..." - мелькнуло где-то на излете сознания.
   - Изголодались вы по женской ласке, господин гусар, как я  погляжу...
- выдохнула она и откинулась назад, насколько это  возможно,  чтобы  ему
было удобнее, а он уже снова тонул, захлебывался в волнах наслаждения...
   Оглушительный, свистящий взрыв! И этот на сей раз  не  имел  никакого
отношения к восторгам плоти. Яркая вспышка на миг разогнала  сумрак,  со
звоном лопнули стекла в окнах, осколки прошили  актовый  зал  навылет  -
хорошо хоть, сцена  находилась  в  слепой  зоне,  лишь  один  касательно
ширкнул Алексея по щеке.
   Кажется, Маша кричала.
   Кажется, кричали и снаружи.
   Даже, кажется, стреляли.
   Впоследствии Алексей так и не смог вспомнить, что  же  происходило  в
следующие несколько минут. В себя он пришел уже снаружи - уже  одетый  и
застегнутый, неизменный "макарка" с уже  снятым  предохранителем  и  уже
досланным патроном сжат в правой руке, левой он, чутко  направляя  Машу,
цепко держит девчонку за локоть - тоже уже  почему-то  одетую,  но  как,
когда успела - не сейчас, потом, потом!..
   Они выкатились из дверей клуба наружу, Карташ толкнул дочурку  влево,
под защиту бетонного  козырька  над  пищеблоком.  Автоматная  трескотня,
заполошные крики со стороны зоны!
   Сам метнулся к углу строения, выглянул...
   Что-то в панораме жилой зоны зэков,  огороженной  высоким  забором  с
накрученной поверху колючкой, было не так. Чего-то не хватало.
   И  как  только  он,  наконец,  осознал  невозможное,  невероятное   -
ближайшая к клубу вышка с  автоматчиком  пропала,  исчезла,  вместо  нее
теперь в небо медленно поднимались черные жирные клубы дыма -  именно  в
этот момент рвануло вторично.
   Где-то у основания второй из четырех вышек вокруг лагеря вспух  белый
шар, секундно превратив вечер в солнечный день, приподнял  вышку  метров
на восемь  над  землей  -  и  шваркнул  ее  об  колючку,  разламывая  на
составляющие.  Доски  вспыхнули,  как  спички,  и  Алексей,  прежде  чем
отпрянуть, увидел, как из-под двускатного навеса вышки вывалился объятый
ярко-желтым, неестественным пламенем охранник, молча рухнул на  колючку,
повис, зацепившись, раза два дернулся и затих, коптя...
   "Твою мать, это пластид! - как эхо взрыва ударило в голову. -  Откуда
там пластид?!"
   Думать  было  некогда.  Мимо,  путаясь  в   недонадетых   сапогах   и
незастегнутых штанах в сторону КПП пронеслась  рота  безоружной  зеленой
солдатни под управлением хрипло вопящего команды, подгоняющего отстающих
Богомазова.
   Правильно,  если  заключенные  пойдут  на   рывок,   прорываться   им
сподручнее через КПП... У Богомазова была  такая  рожа,  будто  на  зону
приземлилась летающая тарелка  с  изображением  американского  флага  на
борту - в иное время рожа эта выглядела бы  смешной,  но  не  сейчас.  И
Алексей искренне подозревал, что у него самого рожа не лучше. А  вы  как
думаете?! Бунт, нет, не бунт, настоящий прорыв, побег  из  зоны,  долгие
годы считающейся самой тихой и спокойной во всей Шантарской губернии!..
   - Леша!!!
   В казарме вопили, гремели чем-то, матерились. Новых взрывов  пока  не
было.
   Он  обернулся  -  Маша  присела  за   высоким   крыльцом,   испуганно
выглядывала оттуда - а вообще  молодец,  мельком  отметил  он,  грамотно
схоронилась, клуб и пищеблок после отбоя пустуют,  как  это  все  знают,
туда соваться без дела не будут...
   - Не высовывайся! - рявкнул он в ответ. - Сиди, я сейчас!
   - Папа! Леша, там же отец!..
   Алексей только махнул рукой и отвернулся. "Хозяина" на зоне, конечно,
нет, он сидит в административном корпусе, вне территории, но  опасность,
если вырвутся, ему грозит нешуточная...
   Он оттер липкий пот с правой щеки.
   Что творилось т а м, за забором, увидеть было невозможно, можно  было
только догадываться - автоматчики на оставшихся вышках палят  по  всему,
что движется внутри периметра, спускаться они  не  рискуют,  потому  как
попасть в лапы ревущей, обезумевшей толпы урок их не греет ни  с  какого
бока...
   А, черт! По всему, что движется?!
   Внезапно, будто  перед  ним  включился  экран  кинопроектора,  Карташ
увидел зону в проекции сверху, как на чертеже. Между двумя  подорванными
вышками располагается укрепленный "шлюз" - проход  в  зону  напрямик  из
казармы,  называемый  так  потому,  что  оборудован  двумя  тяжеленными,
сваренными из рельсов воротами, открываемыми  только  последовательно  и
только после того, как охранник посредством  телефона  и  бронированного
"глазка" удостоверится, что стучатся  свои.  Автоматной  очередью,  буде
автомат каким-то неведомым образом окажется  в  руках  спятившего  зэка,
ворота не вскрыть...
   Но ведь у них не автомат, у них пластид!  А  там,  между  казармой  и
"шлюзом", - оружейный парк! И после подрыва двух вышек подход к  "шлюзу"
для оставшихся вышкарей оказался в "мертвой" зоне!
   Черт, черт, черт!!!
   На хрен уркам не нужен КПП, они будут рваться к оружию!
   И, словно в подтверждение его мыслей, бахнуло в третий раз -  аккурат
напротив "шлюза".
   Приглушенно так бахнуло, почти неярко. Зато действенно.
   Протяжный скрежет пронесся над территорией лагеря, за ним  последовал
многократный звон, предупреждающие крики - и аккорд завершил  леденящий,
почти нечеловеческий, вибрирующий вопль. Карташ  закрыл  глаза,  откинул
голову, крепко треснувшись о стену клуба. Ударил  затылком  еще  раз.  И
еще.
   Самое страшное, что он никак не мог повлиять на  ситуацию.  С  жалким
"Макаровым" делать ему там нечего. А  что  именно  там  произошло,  было
понятно: подложенный заряд разнес ворота в  щепы  (то  есть  в  рельсы),
толпа уголовников проникла на запретную  территорию,  покрошила  охрану,
дорвалась до оружия...
   Один за другим замолкла трескотня с вышек: боезапас у автоматчиков не
безграничный. Зато началась пальба с той стороны казармы, что  примыкала
к зоне. Вопли обороняющихся и бунтующих слились в единый рев.  Истерично
драли глотку овчарки в питомнике -  не  понимая,  что  творится  вокруг.
Промелькнуло: надо  бы  их  выпустить,  натренированные  брать  людей  в
арестантской робе, они могут здорово пособить солдатам. Но  туда  же  не
добраться, бли-ин!..
   Алексей опять вытер пот с правой щеки, посмотрел на ладонь.
   Не пот, кровь. Откуда?! Вспомнился осколок  стекла  в  актовом  зале,
задевший щеку. Он нервно хихикнул: так что  с  боевым  крещеньицем  вас,
Алексей Аркадьевич...
   Отдельные выстрелы доносились и со стороны автопарка, потом  раздался
звук работающего  мотора.  "Вахтовка",  -  по  звуку  определил  Карташ.
Значит, кто-то решил рвать когти подобру-поздорову И это правильно,  как
говорил первый и последний Президент СССР.. Теперь их не остановить. Как
цунами, уголовники вот-вот вырвутся на свободу, разольются всепожирающей
волной, уничтожая на своем пути  все,  что  шевелится  и  не  шевелится,
рванут... Куда они рванут? В поселок, в Парму, ясный хрен! Сколь  хорошо
ни был бы организован прорыв, основную массу организаторам не  сдержать,
не направить. Урки ломанутся туда, где  выпивка,  женщины,  табак,  чай,
жратва... Во что превратится Парма, трудно себе даже  представить...  Но
кто организовал, зачем?! Ведь говорили о примире...
   В сгустившейся ночной  мгле  с  грохотом  рухнули  и  внешние  ворота
"шлюза" - рев толпы стал значительно слышнее,  словно  сделали  погромче
звук в телевизоре.
   Вот и все. Кранты.
   Первого беглого он увидел, уже срываясь с места и бросаясь к крыльцу,
за которым пряталась Маша, а увидев, на миг замер, не в силах двинуться.
Метрах в десяти  от  Карташа  из  сумерек  на  открытое  место  выскочил
караульный, без оружия, сильно припадая на левую ногу, бросился  бежать,
в немом крике разевая рот. Очередь скосила его через пять шагов.
   Следом показался зэк, первая, бля, ласточка, длинный, худой и  седой,
как узник концлагеря, приставил дуло "калаша" к затылку подстреленного и
дал еще одну короткую очередь.
   Мозги брызнули в  разные  стороны.  А  потом,  кривя  губы,  принялся
остервенело  лупить  прикладом  по  голове   безвольного,   как   кукла,
охранника.
   Алексей узнал его.
   Этого не могло быть. Но так было.
   Со звериной  жестокостью  караульного  прикончил  не  кто  иной,  как
Лупень, тихий стукачок, бывший вэвэшник и нынешний полосатик...
   За мгновенье в голове Карташа пронесся вихрь  мыслей:  значит,  врал,
значит, он с ними заодно, никакого примирения и  не  должно  было  быть,
блеф.., да  нет,  я  же  в  людях  разбираюсь,  если  б  Лупень  знал  о
готовящемся кипеже, он бы сказал, не мог не сказать...
   Тогда что происходит?..
   Когда Лупень стал разворачиваться, когда  увидел  Алексея,  когда  их
глаза  встретились  -  взгляд  беглеца   в   робе   был   туманным,   не
сфокусированным, словно он был под кайфом, он и  не  узнавал  Карташа  -
когда  ствол  "калаша"  стал  медленно,  как   в   замедленной   съемке,
подниматься, старлей сбросил с себя оцепенение и дважды нажал  на  курок
"Макарова". Не сказать, чтобы Лупень держал автомат очень уж  умело,  но
на таком расстоянии не промажет и ребенок.
   Звуки "макаровских"  выстрелов  совершенно  потерялись  в  творящейся
вокруг какофонии.
   Зэка отшвырнуло, бросило на спину, он упал  в  пыль,  смешно  засучил
ногами и затих: пули угодили туда, куда Алексей  и  целился  -  в  левую
сторону груди.
   И подобная бойня сейчас по всему лагерю, по всему... Да  что  же  тут
происходит?!
   Тело еще не замерло посреди дороги,  а  Карташ  уже  грубо  -  не  до
церемоний - выдергивал Машу из ее укрытия, толкал в сторону  распахнутой
двери клуба, в голове щелкало, как горошины в пустую миску: в  клуб  они
сунуться не должны, нечего им там делать, пошуршат на кухне, в санчасти,
ни хрена не найдут и двинутся к Парме, так что есть шанс уцелеть,  есть,
бляха-муха...
   Сноп  ярчайшего  света  на  миг  ослепил,  пригвоздил  к  месту.   На
повышенных оборотах взревел мотор, и из-за угла выскочил "хозяев" уазик,
на повороте его занесло, чуть не опрокинуло, но водитель  с  управлением
справился.
   Гриневский!..  Нет,  не  Гриневский  -  ангел-хранитель  на   сияющей
колеснице!
   Карташ бросился ему наперерез,  размахивая  пистолетом.  Вдоль  борта
"козла" неровной цепочкой тянулись следы от автоматных пуль...
   Таксист резко затормозил, распахнул дверцу.
   - Сюда, начальник, живо, твою маму!..
   Как мешок с картошкой выдернув Машу из дверей, Алексей одним  прыжком
пересек  расстояние  до  машины,  толчком  бросил  дочурку  на  переднее
сиденье, рванул заднюю дверцу..
   Автоматная очередь раздалась вслед, когда  уазик  уже  летел  вперед,
прочь от разверзшегося на месте лагеря ада,  заднее  стекло  разлетелось
вдребезги, усыпав пассажиров осколками, но они уже ушли, ушли!
   Таксист вырубил свет - правильно, не фиг  подсвечивать  мишень,  -  и
дорога впереди исчезла. Они мчались сквозь абсолютный мрак.
   На колдобине машину подбросило, Алексей крепко приложился темечком  о
крышу, едва не прикусив язык,  -  и  рев  двигателя  вдруг  усилился  до
грохота работающего компрессора. Сорвало к такой-то матери глушитель. Ну
и хрен с ним, - дотянем до леса, решили друзья...
   - К лесу давай,  к  лесу!  -  заорал  Карташ,  вытряхивая  стеклянное
крошево из волос.
   - Застрянем  же!  -  не  оборачиваясь,  попытался  перекричать  мотор
Таксист.
   - Бля, к дороге на лесосеку, кретин! Вон туда!
   До лесосеки доедем, а там пешедралом в  лес!  За  нами  не  попрутся,
смысла им нет за нами переться!
   - Папа! Там же папа остался!.. - Маша схватилась за ручку дверцы,  но
Карташ мигом перехватил ее, зарычал, надсаживая глотку:
   - Дура, покрошат! У нас из оружия один пистолет! А у них автоматы!
   - А потом что?! - от волнения Гриневский пустил петуха.
   - А потом и думать будем!..
   Таксист приглушенно выматерился, до побелевших  костяшек  на  пальцах
сжимая штурвал, наклонившись вперед и вглядываясь  в  невидимую  дорогу,
будто та была заминирована.
   Машина ворвалась в лес, и звук  работающего  на  предельных  оборотах
мотора стал вовсе уж  оглушительным.  Гриневский  снова  врубил  дальний
свет, и замелькали  калейдоскопом  деревья,  кусты,  поваленные  стволы,
пни... По  сравнению  с  дорогой  возле  зоны  эта  казалась  проспектом
какого-нибудь Тухачевского или улицей Карла Маркса  в  Шантарске,  право
слово...
   - Тише, Гриня, уже можно тише, - посоветовал Карташ.
   Гриневский послушно сбавил скорость.
   Алексей мельком оглянулся назад, в беспросветную  тьму  за  кормой  -
никого - и откинулся на спинку. Только сейчас он понял, что  по-прежнему
стискивает скользкую от пота рукоять  "Макарова",  и  попытался  разжать
сведенные судорогой пальцы. Пальцы не слушались.  Спокойнее,  спокойнее,
надо взять себя в руки, ушли ведь, уже ушли, краснокожие не догонят...
   Горло вдруг сжал спазм, и Карташ с некоторым ужасом  понял,  что  еще
немного, еще чуть-чуть - и расхохочется в голос, будет ржать, как гиена,
до полного изнеможения, до донышка... поэтому он  со  всей  силы  вонзил
ногти девой руки в запястье правой. Боль пришла не сразу, словно  правая
рука онемела, словно  он  ее  отлежал.  Или  отсидел,  какая,  к  херам,
разница...
   Но - немного отпустило. Ледяной, вибрирующий мелкой дрожью стержень в
груди начал таять