зал  к  своим  промысловикам.  Карташ  задумчиво
смотрел ему вслед.
   Как и многие, отсидевший срок на здешней  зоне,  Дорофеев  остался  в
Парме.  И  не  было  в  его  истории  никакой   исключительности,   одна
типичность: выпало  ему  отбывать  наказание  в  советские  годы,  а  по
тогдашним законам осужденного выписывали с его жилплощади. На  воле  его
никто не ждал, иными словами - прописать его к себе было некому, значит,
оставалось лишь бичевать, попадаться по новой и по новой идти  на  этап.
Егор выбрал жизнь таежную, но вольную: охотничий промысел, шишкование  в
сезон, немного зарабатывал рыбалкой и сбором ягод - короче, кормился  от
леса, вел, как уже говорилось, здоровую и согласную  с  законами  жизнь.
Ну, хотя браконьерствовал, конечно, помаленьку, не без этого, да кто ж в
этой глухомани  не  браконьерничает...  А  уж  Надюшка  ему  попалась  -
загляденье, право. Оттого, должно быть, и не спился, повезло парню.
   Карташ кое-как отсидел полчаса, на автопилоте участвуя  в  застольной
беседе, мыслями далекий от нее на восемьдесят с гаком  километров.  Едва
минуло полчаса, он  распрощался  с  братанами  по  оружию.  Впрочем,  он
никогда особо не задерживался в "Огоньке", к этому привыкли.
   Собственно, не пиво трескать он сюда приходил. Он вообще  мог  вполне
обойтись без пива и, тем  более,  без  теплой  компании  сослуживцев,  в
общении с которыми приходилось напрягаться, чтобы не выпускать  на  лицо
скуку,  а  напротив,  изображать  заинтересованность  и  дружелюбие.  Он
приходил в "Огонек" единственно ради того, чтобы  перевидеться  здесь  с
нужными людьми. И  из  своего  общения  с  разными  человеками,  главным
образом, с охотниками и с теми, кто лишь формально звался  охотником,  а
на самом деле промышлял диким старательским промыслом, Карташ  тайны  не
делал. Ничего страшного, что он  выходил  пошептаться  с  охотниками.  В
Парме не принято было совать нос в  чужие  дела.  Да  и  Карташ  был  не
единственным, кто покупал у промысловиков продукты их промысла.
   Сухой колодец высох лет двадцать назад. Его заколотили, но доски то и
дело отрывали для единоличных хознужд - пока не дадут команду  плотнику,
пока двадцать раз ему не напомнят, пока тот не приколотит  новую  доску,
ворча насчет того, что "нет  на  вас,  засранцев,  Сталина,  он  бы  вам
побезобразил", - в безводную  утробу  летели  хабарики,  пустая  тара  и
плевки.
   Карташ топтался у колодца  четверть  часа,  поминутно  поглядывая  на
часы. Егор все не шел.
   Это уж ни в какие ворота. Ну понятно, хорошо сидится  в  "Огоньке"  -
однако ж выпивка и душевная компания никуда от  него  не  убегут,  зато,
если обещанная им вещь действительно чего-то стоит, то будет ему на  что
напоить всех своих дружков. О чем он  думает?!  И  ведь  не  мог  он  за
полчаса набраться до беспамятства...
   Бесцельно  наматывать  круги   вокруг   колодца,   как   какой-нибудь
влюбленный лох под часами, не было никакого терпежу, не  по  его  натуре
такое. Карташ быстрым шагом пошел по тропинке, ведущей от Сухого колодца
через еловую рощицу к главной поселковой дороге, которая даже имела свое
название: Восточный тракт - не более, понимаешь, и не менее.
   ... Егор ничком лежал прямо посередине тропинки, метрах в  пятнадцати
от  дороги.  Присев  на  корточки  и  затаив  дыхание,  Карташ   щелкнул
зажигалкой и перевернул охотника на  спину.  Прямо  напротив  солнечного
сплетения виднелась  ножевая  рана.  Крови  было  немного,  в  основном,
разлилась внутри. Алексей вскочил на ноги  и  сделал  два  стремительных
шага назад. Ничего не изменилось. В том, что Дорофеев мертв, сомнений не
было никаких, труп уже начинал коченеть. Ножа не видно  ни  в  теле,  ни
рядом с ним. Как впрочем, не наблюдалось и сумки,  про  которую  говорил
Дорофеев. Что естественно,  если  хорошенько  подумать.  А  подумать  не
мешает  не  просто  хорошенько,  а,   как   говаривал   вождь   мирового
пролетариата, архихорошенько. Обо всем. Но не здесь и не сейчас...
   Карташ почувствовал, как взмокли ладони.
   Страх. То был банальнейший страх.
   Надо отсюда уходить. И быстро. Дорофееву уже  ничем  не  поможешь,  а
труп обнаружат и без Карташа. Вбегать в заведение с  криком  от  порога:
"Егорку убили!", - это, знаете ли, лишнее.
   Незачем привлекать к своей персоне всеобщее внимание. Тем  более  что
ножи здесь носит каждый второй, не считая первого...
   Карташ не стал выходить на дорогу: мало  ли  кто  увидит,  потом  еще
свяжут место и время преступления с его сумеречными шатаниями в  тех  же
краях. Хотя опыт показывает, что следствия особого не будет.  Во-первых,
Егор Дорофеев - фигура не того масштаба, чтобы из-за  него  приезжали  с
Большой земли, будут управляться местными силами. Ну а что это за  силы,
хорошо известно... Во-вторых, поножовщина как способ выяснения отношений
- дело в Парме если не рядовое, то уж точно не из  ряда  вон  выходящее,
смотри пассаж о ножах...
   Карташ вернулся к Сухому колодцу и оттуда пошел  в  обход  по  лесной
тропинке, собираясь обогнуть поселок лесом и выйти на Восточный тракт со
стороны  лесопилки  -  с  той  стороны,   откуда   обычно   возвращаются
предававшиеся любовным утехам парочки. То есть парочки, если  любятся  в
открытую, а уж ежели присутствует супружеская измена,  то  исключительно
поодиночке. Как в цивилизованных странах, понимаешь.
   Он шел быстро, ловя каждый посторонний звук. Потому что не сомневался
- Дорофеева убрали из-за того, что он добрался туда, до Шаманкиной мари,
и из-за той вещи, что лежала в  его  сумке.  Их  разговор  на  завалинке
подслушивали - тут тоже не приходилось сомневаться. А значит известно, с
кем Дорофеев откровенничал.
   Страх прошел, остался так, легкий мандраж. Зато  был  азарт.  Карташ,
несмотря ни на что, был собой доволен - интуиция не  подвела  его  и  на
этот раз...
   По пути к дому, как на грех,  ему  попался  прапор  Сорин,  мрачно  и
одиноко бредущий в сторону "Огонька". Карташ быстренько собрался, сделал
соответствующее скучающее лицо, даже принялся  насвистывать  беззаботный
мотивчик.
   - О, Леха, - приглядевшись в темноте  и  узнав,  ничуть  не  удивился
Сорин. И тут же спросил:
   - Выпить есть?
   Карташ молча показал пустые ладони, споро прокачивая ситуацию. Прапор
и без бутылки был уже отчетливо пьян, однако в  Салуне  Алексей  его  не
приметил - стало быть, нажрался где-то в другом месте. Стало  быть,  это
не  он  мочканул  охотника,  потому  как,  во-первых,  он   должен   был
подслушивать их разговор в зале, дабы сделать соответствующие выводы,  а
во-вторых, столь мастерски пощекотать заточкой не самого последнего лоха
в поселке - с пьяных-то глаз не очень получится. Да и не в его,  Сорина,
привычках было размахивать заточкой, в ухо дать еще куда ни шло.
   Не он завалил Егора, не он, кто-то другой...
   - Сучка, - пожаловался Сорин. - Сказала  -  буду  ждать  там  вон,  у
поваленного кедра, приходи. Ну, пришел, пузырь принес, все  чин-чинарем,
как полагается. Час прокантовался, как дурак, и ни хрена.  Выпить  точно
нет?
   - Да нету, нету, - сказал Карташ. Встреча, кстати  говоря,  случилась
весьма  своевременная:  прапор-то  и  покажет,  что   старлей   шел   не
откуда-нибудь, а от лесопилки.  На  случай,  если  вдруг  у  кого-нибудь
возникнут какие-нибудь вопросы...
   - Ну и ладно, - безнадежно махнул  рукой  Сорин.  -  Пойду  в  Салун,
вдену... Про нового пахана слыхал? Говорят, такое будет...
   Распрощались  они  весьма  мирно.  Прапор  ничего  не  заметил  и  не
заподозрил.
   Алексей дошел до дома более никем не замеченный, разве что  облаянный
собаками,  да  разве  еще  с  крыльца  соседнего   дома   его   окликнул
поприветствовать тихий пьяница Толян, здешний, пармовский, конюх. Вот  и
еще один свидетель, что у него стопроцентное алиби. Не-ет, господа,  как
оно ни крути, а денек, - уж прости, Егорка, - выдался счастливый...
   Он снимал полдома с отдельным входом  и  даже  своим  палисадником  у
шестидесятилетней вдовы Тамары свет-Кузьминичны.
   Провернув ключ в замке и чуть приоткрыв дверь, Карташ какое-то  время
стоял, прислушиваясь. Кто ж его знает... Но ничего подозрительного  слух
не отловил. Лишь  где-то  скреблись  мыши,  да  с  половины  Кузьминичны
доносилось трескучее бормотание чэ-бэ телевизора. "Президент США  Джордж
Буш-младший заявил, что...
   В ответ на требования полиции освободить заложников...  Тем  временем
военные действия на  юго-востоке  страны  продолжаются..."  -  доносился
сквозь треск помех бодрый рапорт телеведущей. Прям-таки  сводки  с  поля
боя. Политикой бабуля интересовалась более всего прочего в  этом  лучшем
из миров, хотя по старости лет не слышала уже ни черта.
   Овдовела  она  десять  лет  назад,  ее  благоверного,  тоже   некогда
сидевшего, но после  тоже  завязавшего,  отчего-то  снова  посадили  (ну
поехал человек в Шантарск за  какой-то  дорогой  покупкой,  ну  встретил
старых дружков, выпил с ними крепко,  а  потом  за  компанию  отправился
надело - и за компанию же погорел). Где-то  на  зоне  в  средней  полосе
России он и загнулся - как было сказано в  похоронке  -  "от  обострения
язвенной болезни".
   Сводки с полей...
   Первое время Алексей,  как  завязавший  курильщик,  зело  страдал  от
отсутствия телефона, а вот отсутствие телевизора  перенес  на  удивление
спокойно - даже к бабке не заглядывал, хотя  та  разика  два  звала  его
посмотреть то ли "Санта-Марию", то ли "Просто Барбару". А потом  ничего,
привык и к телефону. Точнее, к тому, что его нет и никогда не будет - по
крайней мере, здесь.
   В сенях он включил свет, чего обычно не делал, заглянул  в  чулан  на
предмет незваных гостей с пиками, перьями и  прочими  заточками,  только
после этого прошел в комнату.
   С водки - с полей...
   И первым делом, не снимая кобуры,  вытащил  из  холодильника  початую
бутылку водки и недоеденную тушенку. Воткнул вилку в  содержимое  банки,
набулькал  в  стакан  граммов  сто  пятьдесят.  А  пальчики-то,  кстати,
дрожат... Да, брат, не каждый день чуть ли не на  твоих  глазах  убивают
человека. К тому же, человека принесшего ниточку к  раскрытию  тайны.  К
тому же, принесшего эту ниточку не кому-нибудь, а именно те бе...
   Пивной хмель от двух кружек пивка давно и без  остатка  выветрился  -
еще б ему не выветриться после эдаких-то событий, а чтобы привести мысли
в какое-то подобие порядка требовалось их чем-то встряхнуть.
   Встряхнул.
   Чуть полегчало, отпустило. Страха до сих пор не  было,  зато  чувство
азарта,  подогретое  водочкой,  росло  как  на  дрожжах.  Забылось  даже
тревожное  ощущение,  предчувствие  надвигающейся   беды.   Значит,   он
действительно набрел на что-то важное. Ох, е-мое, какие тут  открываются
перспективочки...
   А  вот  на  фига  он  завтра  "хозяину"  лагеря,  полкашу  Топтунову,
понадобился - не понятно. Кого еще  там  на  станции  встречать?  Не  до
встреч как-то нынче...
   В голове приятно шумело - ну  да,  на  пустой-то  желудок,  да  после
дежурства, да после всего пережитого... Карташ помотал  головой.  Водку,
откровенно говоря, он употреблял редко - нет ничего проще, чем спиться в
таких вот местах, как эта долбанная Парма.  Он  понял  это  сразу,  едва
приехал в таежную глушь. Но - если не хочешь спиться и свихнуться, надо,
приятель, искать дело, надо искать, чем отвлечь себя от пустоты. Вот  он
и нашел. И почти дошел до разгадки. И поэтому - именно поэтому и  только
поэтому - сегодня можно было позволить себе наркомовские сто  пятьдесят.
То есть, прошу извинить  великодушно,  старлеевские  сто  пятьдесят.  За
удачу.  Он  правильно  определил  место,  да  и  вообще   в   правильном
направлении начал копать... Ну, теперь без "Макарова" он носа из дома не
высунет, благо  офицерам  не  возбранялось  носить  табельное  оружие  в
свободное от службы время где угодно.  Окромя,  разумеется,  внутреннего
периметра собственно зоны.
   В избе тикали, как им и положено, ходики,  время  от  времени  трясся
мелкой дрожью пошарпанный холодильник, где-то  за  окном,  очень  далеко
перекликались голоса. Не  тело  ли  уже  обнаружили?  По-деревенски,  со
стуком, он поставил опорожненный стакан на стол  и  шумно  завалился  на
заправленную постель, закинул руки за голову. Кобура с "макаркой" больно
врезалась в бок, он передвинул  ее  на  брюхо,  чтоб  не  мешала.  Будем
исходить из худшего: Егора мочканули не из-за старых счетов,  не  ворье,
позарившееся на битком набитую торбу, не какой-нибудь пьяный юнец,  коих
здесь, признаться, как блох на бомже, и кои, как пионеры, готовы пырнуть
заточкой первого встречного - просто  потому,  что  кровушка  молодецкая
играет и утвердиться дюже охота... Нет, будем думать, что мочканули  его
именно из-за того, что лежало в сумке.
   Значит, некто следил за ними? Значит, некто знал, что отыскал Егорка?
Значит,  некто  понял,  что  именно  старший  лейтенант  Алексей  Карташ
интересуется малопонятной  территорией,  не  обозначенной  ни  на  одной
карте, зато щедро огороженной рядами колючей проволоки...
   Территории,  за  раскрытие   существования   которой   непосвященному
полагалась только одна награда: заточка в солнечное сплетение,  так  что
ли?
   Ну вот это уж дудки. Мы-то Карташи, мы не отступим и на пику посадить
себя не позволим.
   Память предков,  знаете  ли,  не  позволит.  А  уж  особенно  дед  не
позволит: вот как встанет из гроба...
 
Глава вторая 
ЖИЗНЕОПИСАНИЕ 
 
25 июля 200* года, 00.19. 
 
   Как гласит бородатый анекдот, если ребенок не выбирает что-то одно, а
сгребает все предметы, расставленные перед ним (глобус, рюмку,  куклу  с
бантиком), то быть ему офицером.
   Дражайший папочка, Аркадий Алексеевич Карташ, гаданий  не  устраивал.
Им все было решено еще до рождения ребенка. Родится девочка,  будет  кем
пожелает, родится мальчик - быть ему офицером. Как дед. Как отец.
   Родился мальчик. Назвали Алексеем. В честь легендарного деда.
   Ох уж этот дед, бля...
   Леша Карташ любил дедулю, так же сильно ненавидел и лет до двенадцати
страшно боялся, хотя в живую не видел никогда. Дед, выходец из столь  же
давнего, сколь и извечно бедного рода польско-румынских дворян Карташей,
погиб в сорок шестом в Закарпатье, невдалеке от родного города  Хуст,  в
стычке с бендеровцами, что обезумевшими волками рыскали  в  послевоенные
годы по берегам Тисы и ощутимо мешали установлению Советской  власти  на
Западной Украине, каковое и без  них  проходило  архинепросто.  Дед  был
одним из тех, кого направили чистить леса  Закарпатья  от  засевших  там
недобитков - дескать,  места  тебе  знакомые,  до  боли  родные,  вот  и
займись.
   Впрочем, гибель деда была окутана  столь  загадочными  подробностями,
что юный Леша Карташ ничуть не  удивился  бы,  откройся  вдруг  дверь  и
переступи порог тот, чьи фотографии висели  в  каждой  из  шести  комнат
московской квартиры,  Тела  тогда  так  и  не  нашли.  По  свидетельству
захваченных в плен бендеровцев, на чьи показания и опиралось  следствие,
деда и двух других бойцов спецотряда МГБ (все трое были ранены, потому и
оказались в руках у бандитов) увели на расстрел некие Микола и Петро, но
те сами были убиты в последнем бою этой банды, так что  место  расстрела
показать было некому.
   Стало быть, дед запросто мог и  сбежать,  а  Микола  с  Петро  просто
скрыли сей факт, дабы их самих не шлепнули свои же -  за  ротозейство  и
невыполнение приказа. Правда, в семье Карташей были уверены, что если  б
дед спасся, он рано или поздно вышел бы к своим. Вряд ли бы он предпочел
начать новую жизнь под чужим именем  на  территории  своей  страны,  еще
меньше верилось в то, что он перебрался через одну из границ  и  осел  в
стране другой. А что поделать - дед был патриот и борец за идею  великой
империи, и весь его героической путь сие подтверждал.
   В двадцать шестом Алеша Карташ закончил школу Кремлевских  курсантов,
а в двадцать четвертом стоял, как и все кремлевские курсанты, в почетном
карауле у гроба вождя..,  и  когда  по  телевизору  крутили  кинохронику
прощания соратников с Лениным, то вся семья  Карташей  собиралась  перед
экраном  и  ждала  кадра,  когда  покажут  скорбящего  у   гроба   Серго
Орджоникидзе. Именно тогда на заднем плане был виден молоденький курсант
в шинели, в буденовке, с винтовкой, с траурной повязкой на рукаве.  Мать
всхлипывала, отец наклонялся к экрану, каменея лицом.., а маленький Леша
Карташ думал о том, что вот  так  вот,  без  движения,  стоять  час  или
больше, наверное, невыносимо, и ему тоже  придется  мучиться,  когда  он
станет офицером, чего, кстати, не хочется до усрачки...
   До финской войны  тридцать  девятого  года  дед,  в  общем-то,  ничем
героическим не отметился,  просто  честно  служил:  сначала  на  Дальнем
Востоке,  потом  в  Туркестане  и,  наконец,  в  ЛВО.  Прошел  путь   от
батальонного до полкового комиссара. В первые самые тяжелые для  Красной
армии дни "зимней войны" танковый батальон, в котором  находился  в  тот
момент  комсостав  бригады,  включая  полкового   комиссара,   попал   в
окружение. Батальон был изничтожен практически  подчистую  -  лишь  деду
удалось вывести из-под огня и увести на лыжах в леса горстку людей.  Эту
горстку он  превратил  в  летучий  отряд,  который  боролся  с  финскими
разведчиками и терзал позиции финской  армии  наглыми  вылазками.  После
того как отряд вернулся в расположение Красной армии, дед  вынужден  был
отчитаться не только перед своим  командованием,  но  и  перед  органами
НКВД...
   Вопреки огульным обвинениям, которые выкрикивали, брызгая слюнями,  в
годы перестройки бородатые  демократы,  органы  безопасности  при  "отце
народов" занимались не одними лишь беззакониями и репрессиями - они  еще
и работали. И профессионалов в органах хватало.
   Причем профессионалов крутейших, каких  после  этого  никогда  уж  не
делали... Так вот деда никуда не посадили и  не  сослали.  Его  взяли  в
работу, посчитав, что политработников и без него хватает,  зато  позарез
нужны  сильные  и  толковые  офицеры  для  проведения  спецопераций   на
территории врага. В НКВД  тогда  формировали  спецотряд  для  выполнения
задач особой сложности - то есть, на сегодняшний манер говоря, создавали
спецназ.
   В спецотряде дед провел всю Великую Отечественную.  И  это  все,  что
известно об участии деда в той  войне.  Операции,  все  как  одна,  были
увенчаны грифом наивысшей секретности, каковая не имеет срока  давности.
Лишь награды деда недвусмысленно указывали на то, что он  отнюдь  не  на
тыловых складах подъедался и родина по достоинству  оценила  его  личный
вклад в общий успех.
   Для Леши Карташа дед стал тем, кем, верно,  был  для  древних  греков
Зевс: сила грозная, неусыпно  надзирающая,  способная  в  любой,  момент
покарать  за  непослушание  и  в  то  же  время  бесконечно  далекая   и
безгранично почитаемая.
   Каждый день он слышал: "Деду бы это не понравилось", "Дед не  одобрил
бы твоего поведения", "Ты должен быть достоин своего деда".
   Отсюда проистекала и вся та сложная гамма чувств, которую Леша Карташ
испытывал к своему родственнику Отец же Алексея, Аркадий Алексеевич,  не
мог похвастаться столь героической биографией.
   Вдобавок он не пошел по стопам Карташа-старшего - он выбрал службу  в
ПВО. Правда, и ему пришлось побывать на войне - на  той  войне,  которой
как бы и не было. Командиром огневого  дивизиона  он  был  отправлен  во
Вьетнам и неплохо там  поработал  ракетами  по  "Фантомам"  -  настолько
неплохо, что по возвращении на родную землю  его  поощрили  внеочередным
званием и перевели из города Остров, что в псковской глубинке, в Москву.
А в столице и родился Леша Карташ - так  что  последний  на  сегодняшний
день отпрыск рода Карташей имел все основания  именовать  себя  коренным
москвичом.
   Помимо  того  что  над  детством  Алексея   постоянно   витала   тень
легендарного польско-румынского предка, отец целенаправленно го