а север, в направлении знаменитого Каракумского канала, потихоньку опускаясь по отношению к уровню моря.
     После всего услышанного бравый старлей признался самому себе, что не избежал высокомерия западного человека по отношению к восточному: мол, раз туркменка, то уж точно плохо образована, малограмотна, и школу-то, поди, не посещала, а ткала в это время ковры, пекла лепешки, помогала матери по дому и мечтала поскорее выйти замуж за знатного бая - допустим, за владельца самой большой в округе отары овец. А вот поди ж ты...
     Короче говоря, теперь на их пути вздымались бархан за барханом, как волна за волной, холм песка пониже, холм повыше. А вот чего не встретилось ни разу, так это оазисов в живописном исполнении: три знойные пальмы тра-ля-ля росли. Думается, все выходы воды на поверхность уже несколько столетий как обросли городами и деревнями, не осталось уже старых добрых трехпальмовых оазисов...
     Между прочим, и с растительностью в песках дело обстояло несколько лучше, чем представлялось Карташу. Он полагал, что лишь саксаул способен порадовать глаз пустынного путника, да и то изредка. ан нет. Окромя знаменитой верблюжьей колючки произрастали спасибо за показ и разъяснения Джумагуль - и другие кустарники: черкез, кандым, песчаная осока, мятлик.
     Даже саксаул, как выяснилось, бывает белый и черный.
     И называют его здесь не саксаул, а сазак.
     Жизни тоже хватало. Особенно пресмыкающейся жизни. Вовсю шныряли ящерицы, а черепахе так даже удалось ненадолго задержать их караван. Завидев ее, Маша пришла в необузданный восторг, как девочка, расхлопалась в ладоши и даже додумалась попросить Карташа "достать ей черепашку". Старший лейтенант ВВ, разумеется, гоняться за черепашкой не стал, а в доступных женскому уму выражениях втолковал некоторые прописные истины, касающиеся походного ордера, воинской дисциплины как таковой, места женщины в армии и заодно уж на флоте.
     Скорпионы так и вовсе примелькались, как в Сибири комары. Когда они делали привалы или по всяким там надобностям спрыгивали с "корабля пустыни" на песок, рядом обязательно то прошмыгнет, то из-под ноги выскочит их старый друг - скорпион обыкновенный, каракумский, ядовитый. Никто уж не визжал и справок о быстродействии скорпионьего яда не требовал. Великое дело - привычка. Надо только не забыть, садясь на песок, обстучать ногой пятачок, который собираешься занять.
     - В детстве меня каждый год отправляли на каникулы к бабке в деревню. Так вот местные, собирая клюкву на болоте, тоже сперва били ногой по кочке, а уж потом садились на нее, - под влиянием скорпионов Гриневский ударился в воспоминания. - Гадюк там на болоте было до дури, на каждой кочке грелись. Ух, сколько страху натерпелся я, городской пацан, в свой первый выход на болото. А потом ничего, привык. Шарахну по кочке, провожу взглядом юркнувшую в мох змеюку и сажусь, ни о чем уже не беспокоясь.
     Змеи тоже попадались. Вопреки приписываемому им глупой молвой злобному нраву, змеи уползали, оставляя в песке узкую дорожку, едва завидят людей. Так толком и не удалось рассмотреть ни знаменитую гюрзу, ни не менее знаменитую кобру. Даже безобидный песчаный удавчик предпочел поскорее запрятаться в песок.
     Что ж, пресловутый царь природы человек сумел основательно напугать животный мир даже вдали от своих поселений, даже там, где бывает лишь проездом.
     А зверюху, замеченную ими на склоне бархана, Карташ поначалу принял за мираж. И, чтобы разобраться, обратился за помощью к Джумагуль.
     - Кто это там? - он показал на улепетывающего со всех лап к гребню бархана зверя.
     - Толай.
     - Кто?!
     - Заяц. Их тут полно.
     - Иди ты! - искренне изумился Алексей. Уж никак не предполагал, что зайцы для пустыни суть обыденность.
     Еще же над песками пролетали птицы и, судя по размерам, не только хищные.
     Вот и в езде на верблюде, увы, ничего романтического и увлекательного не обнаружилось. А ведь каким заманчивым виделось плаванье на "корабле пустыни", когда рассматриваешь открытки и иллюстрации: сидишь, как в кресле, возвышаясь надо всем, что есть в царстве песков, с неторопливостью и плавностью аэростата проплываешь по-над бело-желтым бескрайним морем, покачиваешься из стороны в сторону, а в ушах звучит знаменитый джазовый стандарт "Караван".
     Покачиваться-то покачиваешься, все верно, однако надоедает это занятие до чертиков, до морской болезни, хочется устойчивости - а нету ее. На втором часу езды начинает ныть спина, хочется поменять позу, а как ее поменяешь? Хочется откинуться, прислониться, но куда тут откинешься, к чему прислонишься? К горбу?
     Так ведь он маленький и нетвердый. Солнце жарит как ненормальное, обливаешься потом, понятное дело, очень скоро натираешь мозоли на заднице и на внутренней поверхности бедер. И думаешь только об одном: о прохладном душе.
     Да, звучал в ушах у Карташа знаменитый джазовый стандарт "Караван", но - с интонациями траурного марша.
     Маша попробовала на одной из остановок взвыть.
     Куда, мол, завез, я не могу больше, я же все-таки женщина, это все твои дурацкие затеи! И в таком духе. Карташ отнесся к этому ее взбрыку философически - что поделаешь, женщина, пусть и далеко не худшая из их легиона, все-таки остается женщиной. А женщине необходимо выплескивать эмоции вовне. Не держат они эмоции в себе, потому, кстати, и живут дольше. Ну, а объект для обвинения во всех смертных грехах у слабого пола был, есть и будет всегда один - мужчина. Он, подлец, виновен в том, что моя молодость прошла безвозвратно, и в потеплении климата, и в озоновых дырах он, все он.
     До крайности лень было Карташу заниматься лечением женских хворей, будь то радикальная терапия вроде пощечин и крепких слов или терапия щадящая, исповедующая путь уговоров: "Ну пойми же, милая, все равно ничего изменить нельзя, ради какой такой пользы, скажи-ответь, ты треплешь себе нервы". Но пришлось бы. И как же несказанно обрадовался Алексей, когда роль невропатолога взвалила на себя Джумагуль. Туркменка подсела к русской девушке, нашла какие-то слова, погладила по голове, прикрикнула - короче говоря, успокоила-таки. "За это, - дал себе клятвенное обещание Алексей, - отблагодарю туркменочку, когда придумаю как. Платиновым самородком, письменной благодарностью командира отряда или назначением любимой женой".
     И путешествие на экзотическом транспорте продолжилось. Вновь потянулись тягучие, как жевательная резинка, минуты, сливающиеся в часы. Солнце раскаленной добела бляхой висело над головами. Оно слепило даже тогда, когда на него не смотришь.
     - Хей, хей! - несколько отставшая от отряда Джумагуль, всаживая пятки в верблюжьи бока, догнала Карташа. - Начальник, за нами едут!
     - Где?
     Карташ быстро огляделся. Они сейчас находились на вершине бархана, но ровным счетом ничего не увидел.
     - Там, - туркменка вытянула руку.
     Алексей вгляделся. Он щурил глаза, приложив руку козырьком, напрягал зрение до рези, но хоть убей... Разве что жаркий воздух ходит волнами, так это куда тут ни глянь - такая же фигня.
     - Ничего не вижу, - признался он.
     Гриневский и Маша остановились и наблюдали за действиями отставшей парочки. Потом тоже принялись всматриваться вдаль.
     - Далеко отсюда, - сказала Джумагуль. - Скачут.
     - Сколько их? Кто они?
     - Не знаю пока, - ответила Джумагуль.
     Однако скоро они все узнали.
     Их догоняли всадники на лошадях. Кавалерийский отряд заметно превосходил по численности отряд Алексея Карташа. И по быстроте передвижения - тоже. Пытаться скрыться было бесполезно. Вокруг тебе не лес, где можешь оторваться от погони, уйдя оврагом, или сбить погоню со следа, проскакав по руслу ручья, или, взлетев на горушку, отстреливаться с нее долго и успешно. Можно, правда, и тут залечь за песчаным холмом и дать неизвестным бой с призрачными шансами на успех или, как сказал бы Гриневский, сыграть с плохой картой на руках. Знать бы точно, что надобно этим пустынным наездникам. Ну, а поскольку точно ни шиша неизвестно, оставалось дожидаться прибытия кавалерии и вступать в контакт.
     Есть, правда, козырь и в их колоде, помимо автоматов и боеприпасов к ним. Козырь называется Джумагуль, которая может назвать определенные имена. И если не бухнутся на колени, на что рассчитывать было бы глупо, то, по крайней мере, прислушаются, призадумаются, а там уж поглядим. Если их догоняют простые разбойники, потомки тех сорока балбесов, с которыми конфликтовал знаменитый Али-Баба, то должны прислушаться, им должно быть не все равно, против чьих людей они разбойничают...
     Всадникам оставалось взлететь на холм. Алексей их пересчитал - шестнадцать вооруженных боевых единиц.
     Карташ положил автомат поперек верблюжьего хребта, перевел на стрельбу очередями. Остальные тоже держали оружие так, чтобы незамедлительно пустить его в дело. Впрочем, автоматы вряд ли могли помочь. Разве что - помочь погибнуть героически, с оружием в руках, о чем так проникновенно мечтали в свое время славные парни викинги. Но мы - не викинги, мы мечтаем о другом: пожить красиво, прожить подольше.
     Всадники взяли их маленький отряд в кольцо. В одинаковых одеждах, скроенных по душманской моде, с закрытыми белой материей лицами, так что оставались открытыми лишь щелочки для глаз, они казались этакими братьями-клонами, отлитыми из одной заготовки. Карташу бросилось в глаза: чалмы повязаны точно так же, как и у тех, с кем они пересеклись в городе Уч-Захмет.
     К слову говоря, у милейших "хозяев" крошечного аула головные уборы под названием чалма выглядели несколько иначе. Спросить, что это значит, можно только у Джумагуль, но уже поздно спрашивать...
     Некстати, как оно обычно и бывает, на ум выскочила слышанная от кого-то байка. Про то, как наши разведчики, заброшенные в одну из недружественных стран Ближнего Востока, прокололись буквально с ходу, и как раз на чалмах. Наши повязали их на один из среднеазиатских манеров, а в той стране был свой манер. Байка заканчивалась на том, как с разоблаченных разведчиков живьем содрали кожу.
     Лезет же на ум...
     Оружие всадники на них не наставляли, но отчего-то не возникало сомнений, что у них не займет много времени сдернуть с плеч или выдернуть из седельных сумок карабины и автоматы. Пока что всадники молчали и пристально разглядывали маленький караван.
     И приятного в этом было маловато.
     Вдруг один из этих всадников без лица что-то прокричал, показывая на Гриневского.
     - Он сказал, это верблюды Садуллы, - быстро перевела Джумагуль.
     "Мать твою! - сердце Карташа оборвалось. - Неужели произошло самое худшее из того, что могло произойти, и нам повстречались дружки наркоперевозчиков?
     Пока не поздно, надо делать свой ход".
     После упоминания Садуллы разом загомонили все кавалеристы. Размахивали руками и показывали то на одно, то на другое, а то и вовсе на небо.
     - Спроси, кто у них главный, - громко сказал Карташ, чтобы слышала не только Джумагуль. Сказал с нарочитым спокойствием, стремясь показать этим, что за ними имеется некая правота, а потому следует поговорить.
     И главный объявился. Один из безлицых всадников поднял левую руку и произнес что-то односложное, властное. Другие сразу замолчали. И сей факт придал Карташу спокойствия и уверенности - гораздо проще иметь дело с людьми, в чьих рядах наличествует какая-никакая дисциплина. По крайней мере, палить без команды не начнут. А может, удастся найти правильный подход к этому главному, тогда и вовсе обойдется без пальбы...
     - Где товар? - спросил этот главный по-русски.
     Худшие опасения Алексея полностью подтвердились.
     Наркотики и эти всадники - в одном сплетении. Лишь один положительный момент можно было отыскать в происходящем: наступила полная ясность, карты раскрыты.
     А раз так, то можно изобрести какую-нибудь спасительную комбинацию. Времени, правда, маловато...
     - Сперва скажи, что это был за товар? - Алексей задал встречный вопрос главным образом для того, чтобы выиграть время.
     Наглость - а что это, господа хорошие, как не наглость, когда четверо вооруженных людей не испытывают здорового страха перед шестнадцатью не хуже вооруженными людьми, смеют говорить с ними на равных - нешуточно возмутила безлицых верховых. Они заголосили, потрясая оружием, кони под ними заходили.
     Наверное, и главарь кавалеристов еле сдержался от желания скомандовать: "Огонь!". Но - на что и ставил Алексей (да и, честно признаться, не на что им больше ставить), товар настолько важен и дорог этим романтикам больших каракумских дорог, что они многое смогут проглотить.
     Смогут до тех пор, пока не вернут себе товар или не уверятся, что сделать это невозможно. Многое проглотят, но - не все. И потому грань, за которую перейти нельзя, надо чувствовать, как канатоходец - натянутый трос.
     И вот старший вновь заговорил. И его голос заставил остальных смолкнуть, угомониться.
     - Товар в двойных мешках. Внутренние из непромокаемой прорезиненной ткани, наружные - обыкновенные, из мешковины серого цвета. Двадцать два мешка.
     Джумагуль уже давно выразительно смотрела на Карташа. Алексей отлично понимал ее немой вопрос - может быть, пора назваться? Но Алексей решил пока что приберечь этот ход.
     - Товар цел, он в надежном месте. Нам он не нужен, сказал Карташ. - Все, что нам нужно - это продолжить свой путь.
     "Который хрена с два удастся продолжить", - мысленно дотянул до логического конца свою реплику Карташ.
     - И где наш товар? - главарь повторил свой вопрос с угрожающей интонацией.
     - Если я скажу сейчас - где, неужели ты мне поверишь? - сказал Алексей с невеселой ухмылкой.
     - Мы поедем туда с тобой и твоими людьми, русский.
     А сейчас ты мне скажешь, где Садулла и его люди, - наконец-то и этот вопрос заинтересовал главаря. - И как товар попал к тебе. И еще ты скажешь мне, кто ты такой и что здесь делаешь.
     С ответом Карташ несколько задержался, и не по своей воле. Один из всадников вдруг поднялся на стременах, выхватил кинжал размером с добрую саблю, принялся размахивать им и что-то выкрикивать. Судя по порывистости и горячности, молодой боец. В смысле - салабон.
     Карташ не стал прибегать к помощи Джумагуль. И без перевода ясен смысл: связать этих неверных, гяуров, и пытать, пытать, пытать, пока не скажут все.
     Главарю пришлось отвлечься на горячего бойца, прикрикнуть. Потом он обратился к остальным с короткой речью, разбитой на фразы, состоящие из одного-двух слов. Спич сопровождался убедительными, но насквозь непонятными взмахами левой руки. Левша он, что ли, шайтан его задери?..
     "А ихний старшой ненавистью к нам определенно не пылает, - подумал Карташ, дожидаясь, пока окончится вразумление подчиненных. - Судя по морщинам у глаз, голосу, знанию русского, ему лет за сорок. Почти верняк, что он служил в Советской армии. У среднеазиатов в советские годы неслуживший считался кем-то вроде порченого, им брезговали, девок замуж за такого не выдавали. А то еще не срочную, а кадровую не служил. Может, признал во мне офицера и заработала корпоративная солидарность? Не, это чересчур романтическая версия. Ближе к правде, думается, будет предположение, что он недолюбливал этого Садуллу. А еще вернее, что мы оказали ему добрую услугу, убрав сильного конкурента по наркопромыслу. Возможно, благодаря нам он теперь приберет к своим рукам бесхозное дело..."
     Наконец вразумление закончилось, и Карташ смог дать ответ - максимально вежливо:
     - Мы не знаем никакого Садуллы. Но, наверное, ты говоришь о тех людях, что напали на нас в городе Уч-Захмет. Нас застала в пути песчаная буря, мы вынуждены были вернуться в Уч-Захмет, чтобы переждать бурю.
     Возможно, по той же причине в городе оказались и те люди, что напали на нас. Но причина, по которой они напали на нас, мне неизвестна. Может быть, они приняли нас за других. Мы просто не дали себя убить. Согласись, не дать себя убить - для мужчины уважительная причина. Я думаю, подтверждением правдивости моих слов служит то, что мы не взяли товар.
     Среди воинов возник легкий шепоток: никто ни бельмеса не понимал, о чем толкует бледнолицый, однако выражать вслух свое недовольство этим фактом они не решались.
     - Садулла был хороший воин, - после некоторой паузы задумчиво произнес главарь. - Очень хороший.
     И его люди были не последние в своем ремесле. Как вам удалось его победить?
     - Мы тоже кое-что умеем, - сказал Карташ с наигранным бахвальством. Вроде бы, на Востоке хвастаться своими доблестями в порядке вещей, даже приветствуется. А если и не так, то ничего страшного.
     - Допустим, ты говоришь правду, - взгляд старшого буравил Карташа, но ненависти в нем определенно не было. - Однако под вами верблюды Садуллы. Вы взяли их себе. На чем же вы передвигались до этого? Почему я не должен думать, что вы напали на Садуллу и его людей ради того, чтобы завладеть верблюдами? А товар вы могли не взять с собой из хитрости, но запланировали вернуться за ним позже.
     "Умный, сука", - не без уважения подумал Карташ.
     - Мы ехали на автомобиле, но он сломался, - сказал он. - Мы пошли пешком. Да, нам предстояло идти пешком и дальше, - Карташ предпочел сказать правду. - Ты волен подозревать нас в чем угодно. Но разве не могло все обстоять именно так, как я рассказал? А если могло, то неужели тогда правота не на нашей стороне?
     - И куда же вы шли? И ты, русский, не ответил: кто вы такие?
     Карташ повернулся к туркменке.
     - Скажи им, Джумагуль.
     Джумагуль глубоко вздохнула, словно готовилась к прыжку в воду со скалы, и начала говорить. Говорила она, как показалось Карташу, довольно долго. Поначалу спокойно, потом разгорячилась. Карташ расслышал несколько знакомых имен.
     Выслушав ее, главарь сказал:
     - Я, разумеется, знаю... знал Аширберды Аллакулыева, хозяина Дангатара, и слышал о самом Дангатаре.
     Да, женщина сказала так, что твои прежние слова стали весить тяжелее. Но еще далеко до того, чтобы поверить им. Я не буду спрашивать тебя, русский, зачем ты и твои люди понадобились самому уважаемому Аширберды, мир его праху. Потому что он был очень большой человек и о нем пусть спрашивает тоже очень большой человек. О нем у тебя спросит мой хан. И это мое последнее слово, мое окончательное решение.
     "Все к этому и шло, - устало отметил про себя Карташ. - Ну не отпустили бы они нас, в самом деле, подобру-поздорову, даже скажи мы им, где валяются ихние мешочки с марафетом!"
     - А кто твой хан? - спросил Алексей, потому что вроде как должен был об этом спросить.
     Старшой ненадолго задумался. Вряд ли он напряженно вспоминал имя своего хозяина, скорее уж думал о том, не слишком ли жирно будет этому русскому знать так много.
     - Хан Неджметдин, - все-таки старшой не нашел ничего зазорного в том, чтобы назвать имя хозяина.
     Джумагуль наклонилась к Карташу и прошептала не то чтобы испуганно, но интонации в ее голосе заставили Алексея похолодеть:
     - Это вождь одного из кочевых племен. Миф, легенда. Никто не видел его... а если и видел, то уже никому не смог рассказать об этом...
     - А теперь вы должны отдать нам оружие и ехать с нами, - потребовал главарь.
     - Мы поедем с вами, - смиренно сказал Карташ, - но оружие не отдадим. Пока мы с оружием, у вас не появится желания ничего выпытывать у нас, как предлагал твой человек. Если вы попытаетесь отнять оружие силой, мы начнем стрелять. Мы погибнем, но и вы останетесь без товара.
     Старшой покачал головой. И - почему-то так подумалось Карташу - усмехнулся под повязкой.
     - Таких, как ты, русский, у нас зовут яланчы. На ваш язык это можно перевести как "пройдоха, ловкач, увертливый человек". Если ты останешься жив и мне придется за чем-то обращаться к тебе, я так и буду звать тебя: яланчы...
     Повинуясь приказу предводителя, двое кочевников споро ускакали вперед - не иначе, чтобы предупредить хана о случившемся и скором прибытии гостей, еще двое двинулись обратно, к городу - наверняка чтобы проверить искренность означенных гостей,