будуара. Едва они исчезли, из-за кровати вынырнула лысая голова, оглушительно грохнул выстрел, но только один - а потом пуля Гриневского навылет прошила пухлую руку с пистолетом. Индивид заверещал, как свинья под ножом, и снова спрятался за сексодромом. Глухо брякнул об пол выроненный ствол.
     - Вставай, Батыр, - по-русски сказал Дангатар. - Если ты мужчина, а не трусливый шакал, встань и посмотри мне в глаза.
     Спустя целую вечность из-за сексодрома поднялся тучный, абсолютно лысый мужик. В левой руке он держал скомканную простыню, прикрывая срам, правая же висела плетью, и с нее медленными тягучими каплями стекала на ковер кровь. Дангатар склонил голову набок, с брезгливым интересом, точно препарированную лягушку, разглядывая толстяка.
     - Ах, Батыр, Батыр, ну что за самонадеянность! - сказал он. - Ты же знал, что покушение сорвалось, что след обязательно приведет к тебе... Почему ты остался во дворце хякима? Почему вообще не сбежал из страны, пока не уляжется буря? Ай-ай-ай, Батыр, я думал, ты умнее...
     - Ты... ты не посмеешь! - губы хякима дрожали, и пот ому слова давались ему с трудом.
     - Я? - вроде бы задумался Дангатар, к чему-то прислушиваясь. - В самом деле, ты прав, я не имею права тебя судить. Кто я такой, чтобы решать судьбу хякима... пусть даже и исполняющего обязанности хякима? Хякима, которого совет избрал единогласно - после трагической, нелепой смерти хякима Аллакулыева.... Нет-нет, я не могу. Я слишком мелкая сошка...
     Голый Батыр несколько успокоился, даже приосанился. В голосе его проявились барственно-покровительственные нотки:
     - Уж не думаешь ли ты, что я имею какое-то отношение к покушению на Туркменбаши, Дангатар? Где твой разум? Ну сам посуди, какая мне выгода от смерти Ниязова? Я получил должность хякима, а если президент будет мертв, еще неизвестно, как повернется, как пойдет передел власти, кто раскроет пасть на велаят...
     Дангатар лишь развел руками, и Батыр успокоился окончательно.
     - Ты правильный человек, Дангатар, и я, пожалуй, замолвлю за тебя словечко перед некими высокопоставленными людьми. А теперь дай мне одеться и перевязать ...
     - Теми самыми высокопоставленными людьми, которые помогли тебе устранить Аллакулыева и занять его место, да, Батыр? - спокойно перебил Дангатар. - И которым, в обмен на пост хякима, ты обещал, что именно их человек, смертник, от имени Карыйского велаята будет вручать подарок Сердару на Празднике праздников, да, Батыр?
     Батыр открывал и закрывал рот, как выброшенная на берег рыба.
     - Значит, все-таки бомба... - пробормотал Карташ.
     - Ага, - охотно кивнул Дангатар. - В том самом кубке. Там такой рычажок был, повернешь - и все, и прощай навеки, бессмертный Сердар, а заодно все, кто поимеет глупость оказаться в радиусе двадцати метров.
     Так что ты вовремя успел.
     - Да я вообще герой... - буркнул Алексей, чтобы хоть что-то сказать. Потому что на душе у него кошки скребли. На хрена Дататар разоряется, бляха-муха? Не в американском же дурном боевике находимся, где под финал плохой парень долго и обстоятельно объясняет хорошему парню, почему тот не прав и всенепременно должен быть наказан порцией свинца. И объясняет исключительно за тем, чтобы хороший успел подготовиться к контратаке и финальной схватке - для пущей радости зрителей...
     И только тут он понял, что Дангатар просто-напросто тянет время. Чего-то ждет.
     - И как зовут этого высокопоставленного человека? - неторопливо продолжал Дангатар. - Уж не Гурбанберды ли Саидов, хяким Гурдыкдерийского велаята? Который давно пытается проложить свой канал поставки наркотиков через Туркмению, а Ниязов ему очень в этом отношении мешает...
     - Ты... ты ничего не докажешь. У тебя нет доказательств! - повысил голос Батыр. - Ты вообще не имеешь права допрашивать меня!
     На лестнице послышались шум, скрип, шорох, как будто по ступеням поднимают тяжелую тележку. Карташ невольно оглянулся, но в коридоре было темно, хотя глаз выколи. Дангатар же, казалось, ничего не замечал.
     - И опять ты прав, Батыр, - сказал он. - У меня нет доказательств, я тебя судить не могу... Зато у меня есть человек, и тоже высокопоставленный, который сможет разрешить наш спор.
     Шум переместился в коридор, неторопливо приблизился, и в полосе света, льющегося из спальни, показались трое. Гриневский выматерился шепотом, что же касаемо Алексея, то он даже звука не смог издать от удивления. Да, это был ход со стороны Дангатара. И ход конем по голове. Шах и мат Батыру...
     Маша и Джумагуль вкатили в будуар инвалидное кресло, в котором восседал прямой, как палка, азиат в роскошном халате. Седая, ухоженная бородка лопатой, скромная чалма - и плотная марлевая повязка на глазах, повязка, на которой проступали два желтоватых, влажных пятна. Появление слепца в сопровождении женщин, по-видимому, для Батыра явилось потрясением не меньшим.
     - Ах-хмурат... - только и смог вымолвить он.
     - Ахмурат Дидаров, по-прежнему арчин города Низарат, - хриплым голосом подтвердил слепой, поглаживая рукоять пистолета у себя на коленях. - Тот, которого ты ослепил и оболгал. Думаю, мне есть, в чем обвинить тебя, Батыр.
     Дангатар поднял автомат:
     - И не вздумай сделать хоть шаг, Батыр.
     Потом повернулся и сказал:
     - Алексей, Гавана, Маша... Прошу простить, но дело это внутреннее. Спасибо вам за... в общем, за все. Пожалуйста, подождите внизу, мы скоро к вам присоединимся...
     - Поджигай... - начал было Гриневский, но туркмен повторил с нажимом:
     - Пожалуйста.
     Алексей тоже собрался возразить, но не посмел, натолкнувшись на взгляд Поджигая. Посмотрел на Джумагуль. Та отвела глаза. Пет, мы все-таки чужие, подумал он. Даже словами не передать, насколько чужие. Азия попробовала нас на зуб, пожевала и выплюнула. Азии мы не понравились.
     Не чувствуя под собой ног, Карташ повернулся и вышел из спальни, Батыр пискнул им что-то жалостное вслед, но они не оглянулись. Спустились по лестнице вниз, в темноту первого этажа.
     - Ну и ночка... - выдохнула Маша и цепко ухватила Карташа за рукав. - Ты как? Жив? По городу такие слухи ходят...
     - Чтоб я еще хоть раз в жизни... - сказал Гриневский.
     Алексей молчал. В голове даже сумбура не было там царила полная, звенящая пустота.
     В холле первого этажа было пусто, боевики из восточно-воровского сообщества куда-то запропастились, исчез даже Сашка-племянник. А, плевать. Разбежались кто куда, вояки уголовные... Они вышли из дома, в ночную тишину и прохладу. Алексей устало привалился спиной к столбику, на котором безмятежно горел фонарь, положил "узи" на парапет, достал сигареты.
     - Куда они все подевались... - пробормотал Таксист, недоуменно озираясь по сторонам.
     - Очень тяжело? - негромко спросила Маша.
     Карташ пожал плечами и сказал:
     - Противно.
     - Ничего, солдат, она легонько взъерошила волосы ему на затылке. - Все уже кончилось. Правда? Враг побежден, груз в безопасности, мы живы, остается раздать всем сестрам по серьгам и умотать отсюда поскорее, как из дурного сна...
     Алексей вяло кивнул.
     "Все кончилось, все кончилось...", - он катал эту мысль, как леденец во рту, но вкуса не чувствовал. Вкуса победы не было напрочь, одна горечь...
     " Тихо! - вдруг яростным шепотом гавкнул Гриневский и вскинул автомат, направил его в темноту.
     - А вот это хрена вам - все кончилось, - преспокойно донеслось из темноты. - И опустил бы ты свою пукалку, Петр Игнатьич, пока я из тебя дуршлаг не сделал.
     Из темноты бесшумно, точно привидения при лунном свете, одна за другой материализовались фигуры в таких же черных, как у них самих, костюмах. Три, четыре, пять... дюжина бойцов в масках, одинаковых, как сработанные по одному шаблону манекены, выступили на открытый участок, умело рассредоточились полукругом, беря троицу на ступенях в кольцо. Свои "кипарисы" они держали стволами вниз, но отчего-то складывалось полное впечатление, что им потребуется от силы миллисекунда, дабы открыть огонь на поражение.
     А потом сквозь оцепление прошел еще один персонаж - уже в летах, в простом камуфляжном бушлате без знаков различия, несомненно славянской внешности, небольшими усиками щеточкой неуловимо напоминающий кота Базилио. Не обращая ровным счетом никакого внимания на Машу и Гриневского, автомат так и не опустившего, поднялся по ступеням к Карташу, ни слова не говоря взял его за воротник и несколько раз встряхнул так что зубы лязгнули.
     - Мер-рзавец... - прошипел он с каким-то даже наслаждением.
     Отпустил, отступил на шаг, окатил ледяным взглядом с ног до головы. Сказал уже спокойнее, но все еще на взводе, как готовая распрямиться пружина:
     - Ответь мне только на один вопрос, старший лейтенант. Почему я, Михаил Кацуба, генерал-майор и русский офицер, должен самолично гоняться по всей этой гребаной Азии за тремя идиотами и одним долбаным вагоном? Ты хоть понимаешь, в какие игры впутался?! Ммальчишка...
     - Послушайте, милейший... - вякнул было Гриневский, но назвавшийся генерал-майором Кацубой, не оборачиваясь, сказал: "Молчать, сука!" - таким тоном, что Таксист мигом спекся.
     А пожилой вояка выхватил из внутреннего кармана газету, с треском развернул, сунул под нос Карташу.
     Остро пахнуло свежей типографской краской.
     - Эт-то что такое, ты можешь мне объяснить?!
     Алексей невольно скосил глаза. Перед глазами замелькали строчки передовицы на русском:
     "Вся страна в единодушном гневном порыве осуждает...", "...что неудавшееся покушение было организовано при поддержке западных спецслужб экстремистски настроенными...", "...только высокое мастерство и огромный опыт отдела, возглавляемого полковником КНБ Язберды Чарыевым...", "...представлен к правительственной награде и внеочередному званию...".
     - Да ты не эту херню читай, ты ниже читай!!! - заорал в полный голос Кацуба и ткнул пальцем в газетный лист, едва не прорвав его насквозь.
     Внизу помещалось несколько информашек, шрифтом, помельче, некоторые в черных рамках:
     "...скоропостижно скончался Гурбанберды Саидов, видный государственный и политический..."
     "...погиб в автомобильной катастрофе исполняющий обязанности хякима Карыйского велаята Батыр Мемметов, назначенный на этот пост после трагической..."
     "...сообщает о кадровых перестановках в Правительстве..."
     Перед глазами опять поплыло. Газета была завтрашней.
     - Твоя работа, недоумок? - не унимался Кацуба. Что это такое, я тебя спрашиваю?!!
     - Азия-с, - только и смог выдавить Карташ.
     Во дворце, на втором этаже, громко треснул одиночный выстрел.
     Нет, ничего еще не закончилось. Все еще только начиналось.

     Если праведник отступает от правды и делает беззаконие, и за то умирает, то он умирает за беззаконие свое, которое сделал.
     И беззаконник, если обращается от беззакония своего, какое сделал, и творит суд и правду, - к жизни возвратит душу свою.
     Иезекииль, 18, 26-27

     ЖДИТЕ ПРОДОЛЖЕНИЯ РОМАНА "АШХАБАДСКИЙ ВОР" В НОВОМ РОМАНЕ АЛЕКСАНДРА БУШКОВА "СХОДНЯК"!



   Александр БУШКОВ
   СХОДНЯК

OCR Leo's Library


Анонс

     С чувством выполненного долга Алексей Гриневский и Маша возвращаются в Сибирь, но тут их ждет очередное испытание: воровской сходняк Шантарска и ФСБ никак не могут поделить власть в городе, и герои, помимо своей воли, оказываются в эпицентре столкновения могущественных сил, для которых жизнь троих людей - не более чем разменная монета в Большой Игре...

     Большая часть событий и ВСЕ персонажи романа являются авторским вымыслом, любые совпадения с реальными людьми и событиями суть не более чем случайность.

Часть первая

ПЛАТИНА И АЛЮМИНИЙ

     Почти нет таких поступков, признаваемых людьми преступлением и грехом, которые государство не совершало бы когда-нибудь, утверждая за собой право их совершать.
     Б. А. Кистяковский, "Государство и личность"

Глава 1

ГОСТИНИЦА ТЮРЕМНОГО ТИПА

Четырнадцатое сентября 200* года, 16.52.

     ...На первый взгляд это был обыкновенный гостиничный номер - одноместный, не из дешевых. Не президентского класса, конечно, однако далеко и не те апартаменты, кои несчастному командировочному в каком-нибудь провинциальном "Доме колхозника" приходится делить на равных правах с клопами, тараканами, ржавой водой из крана и серыми простынями на безбожно скрипучей кровати, продавленной телами многочисленных предшественников.
     Здесь все было чистенько, уютненько и пристойненько. Комната метров тридцать квадратных, в алькове - накрытый цветастым покрывалом сексодром, прикроватная тумбочка с трогательной вазочкой, в которой алеет одинокий тюльпанчик - настоящий, не пластмассовый, ковролин, телевизор "Эриссон" вещает приглушенно что-то там об увлекательной жизни обитателей морей-океанов, ослепительно белая ванна, а не какое-нибудь желтое корыто со скворчащим душем, даже минибар имеет место - предлагая откушать напитков всевозможных градусности и сладкости. Нормальный, одним словом, гостиничный номер, совсем как в иных отелях, стремящихся к европейскому уровню... ежели не считать некоторых мелочей, поначалу в глаза и не бросающихся.
     Во-первых, обязательный для таких номеров телефон отсутствовал. Во-вторых, отсутствовала и ручка с внутренней стороны двери - да и не только ручка, но и замочная скважина. Дверь представляла собой идеально гладкую дээспэшную плиту, без выпуклостей, отверстий и всяческих узоров, пригнанную к косяку столь плотно, что лезвие ножа не просунешь. И Алексей, сам не зная почему, голову готов был прозакладывать, что ДСП - это лишь отделка, внешнее покрытие, бутафория, и что на самом деле такую дверь не прошибешь и из гранатомета.
     Во-вторых, аналогичная ситуация была и с окном - огромным, почти, во всю стену, идеально чистым, с видом на таежные сопки... Вот только, опять же, ни шпингалетов, ни ручек на нем не наблюдалось, и как его открыть, было напрочь непонятно. Более того: легонько постучав по окну пальцем, Алексей обнаружил еще две странности: на стук оно отзывалось отнюдь не привычным стеклянным звуком - казалось, что стучишь по листу пластика; и потом, стекло это вибрировало.
     Мелко, часто, бесшумно и почти незаметно, однако ж - вибрировало. В-третьих: под самым потолком в углу над дверью в номер помещалась некая черная коробочка с мигающим красным огоньком, наводящая на мысль не столько о пожарной сигнализации или о датчике движения, сколько о миниатюрной телекамере особливо если учесть, что оттуда, из-под потолка, вся комната просматривалась как на ладони. Из чего следовал вполне логичный вывод: помимо всего прочего, номер и "жучками" нашпигован не хуже, чем клопами те же самые апартаментики "Дома колхозника".
     А так, если на все эти странности внимания не обращать, то жить можно было вполне - если вспомнить те камеры-одиночки, где они провели последние две недели...
     - Как хорошо, что все мы здесь сегодня собрались... - пробормотал Алексей, скрутил голову неприлично крошечной бутылочке "Смирновской" из минибара, винтом влил себе в рот, зажевал яблочком из вазы на столе, показал средний палец телекамере и завалился поперек сексодрома, - Фу, мон ами, - глядя в окно, поморщилась Маша, - где ваши манеры?
     - Примерно там же, беспечно ответствовал Алексей, хрустя яблоком, - где манеры наших весьма гостеприимных хозяев... Насколько я помню, задерживать подозреваемых без предъявления обвинения разрешено не более чем не семьдесят два часа. А мы тут торчим уже... Сколько мы тут уже торчим, кстати?
     - Двенадцать дней. С копейками, - хмуро сказал -Гриневский. - Но я оч-чень не уверен, что мы находимся в гостях многоуважаемых слуг МВД с их семьюдесятью двумя часами.
     - Ну, это к бабке не ходи, - махнул рукой Алексей. - Ясное дело, что это не менты... И это хорошо. Однако ж, что еще больше хорошо, это не бандиты и не друзья нашего покойного уголовного друга Пугача. Согласны?
     Вопрос был чисто риторическим, и никто на него не ответил. По тому, как в Ашхабаде молчаливые и сосредоточенные люди в штатском аккуратно и бесшумно погрузили их, минуя все и всяческие таможенные и паспортные контроли, на борт самолета (всецело транспортного снаружи, а изнутри оборудованного исключительно под пассажирские перевозки) и за каких-то три часа курсом на северо-восток переправили куда-то обратно, в места до икоты знакомые - таежные; по оборудованию недавно покинутых камер-одиночек и этой, с позволения сказать, "гостиницы" - по одним этим вводным уже можно было сделать вывод, что оказались они в гостях у одной из контор. Которой именно из в изобилии расплодившихся за последнее время - понять сходу было трудно, но тот факт, что организация сия является насквозь государственной и достаточно могущественной, сомнению не подлежал.
     Без малого две недели с момента принудительной переправки в таежные места они провели раздельно, как уже говорилось, - в одиночных камерах и абсолютно одинаковых условиях; и это выяснилось только теперь, когда всех троих наконец-таки собрали вместе в этом гостиничном номере и они смогли обсудить пережитое.
     Там, в камерах, их не допрашивали, не били, не пытали, не кололи всяческими сыворотками правды. Напротив: камеры были хоть и крохотными, но опрятными, с пружинной кроватью, прикроватным столиком и чистым сортиром в закутке, да и кормили исправно и весьма сносно - не хуже, по крайней мере, чем в иных офицерских столовых.
     Однако - это были несомненно камеры.
     А с другой стороны - не допрашивали и не били.
     И вот это последнее пугало больше всего.
     Раз в сутки, по утрам после завтрака, появлялась молчаливая невзрачная барышня в серой форме без знаков различия, с папочкой в холеной руке, и равнодушно предлагала письменно рассказать все, что с ними произошло с момента бунта на зоне под Пармой, - как можно детальнее и подробнее. Каждый день после завтрака, блин, появлялась и предлагала. Каждый день! Причем, что раздражало больше всего, всякий раз принадлежности для письма оказывались разными - сегодня, скажем, это был остро отточенный карандаш и стопка писчей бумаги, завтра - дорогой блокнот и китайский "паркер", послезавтра - синий фломастер и лист ватмана калибра А2... и ни разу сии принадлежности не повторялись. А описывать приходилось одно и то же. Каждый раз одно и то же. Ну не издевательство ли?!.
     На пятый день заточения Карташ взбунтовался. В ответ на бесстрастную просьбу приступить к очередным мемуарам он аккуратнейшим образом отодвинул в сторону одноразовую шариковую ручку "Bic" и бледно-зеленую, советскую еще тетрадку в клеточку с изображением товарища Пушкина на обложке, скрестил руки на груди и ласково сообщил, что отказывается заниматься всяческой ерундой до тех самых пор, пока ему не предоставят официального обвинения, а также свидания с товарищами по оному обвинению... или хотя бы сведений об их, товарищах, судьбе. На это барышня пожала плечами, молча забрала ручку и тетрадку и вышла из камеры.
     А некоторое время спустя Карташ обнаружил, что сортир заперт, причем вроде как изнутри. Алексей крепился часика три, отказался от обеда... потом не выдержал и, скрипя зубами от бессилия и унижения, напустил лужу в углу у двери.
     Что ничего не изменило - кроме, разумеется, камерной атмосферы. Как говорится: а запах!.. Ужин барышня принесла вовремя, на этот раз, правда, в сопровождении команды поддержки - группы немногословных шкафов в камуфляже, кои достаточно вежливо, но настойчиво воспрепятствовали Карташу размазать ужин по барышневой мордашке. В результате ужин оказался на полу, а Карташ в патовой ситуации: ни пожрать, ни пос...ть. И, что характерно, - никаких репрессий за этим не последовало. Ему ясно дали понять: не хочешь изливать правду в отчетах - не надо. Но и ничего большего изливать из себя не смей. Равно как и извергать.
     И это уже не настораживало. Это уже не пугало.
     Это просто бесило.
     На следующее утро Алексей сдался и беспрекословно принялся в очередной раз расписывать их приключения (перьевой ручкой на криво выдранных листа