ватит  моей жизни,  я завещаю  их получение  моему
сыну.

    А. Солженицын
    8.4.1972


    [24]

    В КОМИТЕТ ГОСУДАРСТВЕННОЙ БЕЗОПАСНОСТИ СССР

    Посылаю Вам копии  двух дурно-анонимных писем,  которые,
впрочем, у Вас имеются по службе.
    У меня нет  досуга вступать с  Вами в детективную  игру.
Если  данный  сюжет  будет иметь  продолжение  в  виде новых
эпизодов, я  предам публичности  как его,  так и  предыдущие
настойчивые приёмы Вашего ведомства в отношении моей частной
жизни.

    Солженицын
    2 июля 1973 г.


    [25]

    МИНИСТРУ ВНУТРЕННИХ ДЕЛ СССР Н. А. ЩЁЛОКОВУ

    Четыре  месяца  назад  я подал  заявление  о  прописке к
семье. После  столь долгого  размышления в  столь бесспорном
вопросе теперь мне объявлен отказ - милиции и Ваш лично.
    Я  бы  выразил  недоумение,  какими  человеческими   или
юридическими   соображениями   можно   руководиться,   чтобы
препятствовать  мужу  жить  с   женой,  отцу  -  со   своими
крохотными сыновьями, если  бы не знал  хорошо и из  долгого
опыта,  что  ни  тех,  ни  других  в  нашем  государственном
устройстве просто не существует.
    Оскорбительный  принудительный  "паспортный  режим", при
котором место жительства избирает не сам человек, а за  него
начальство, при котором право переехать из города в город, а
особенно из  деревни в  город надо  заслужить как милость, -
вряд   ли   существует   даже   в   колониальных     странах
сегодняшнего мира. Но  за 42 года  от него уже  пострадали и
каждый день страдают  миллионы моих сограждан.  При нынешней
широкой дискуссии о свободе эмиграции для тысяч насколько  ж
разительно  бесправие миллионов  выбирать местожительство  и
род  деятельности даже  в пределах  собственной страны!  Это
бесправие ещё усилено законом  1973 года (СовМин, 19  июня):
даже  временная  поездка  крестьянина  на  сезонную   paбoтy
запрещена без колхозною отпущения.
    Я   пользуюсь   случаем  напомнить   Вам,   однако,  что
крепостное  право в  нашей стране  упразднено 112  лет  тому
назад. И, говорят, Октябрьская революция смела его последние
остатки.
    Стало быть, в частности,  и я, как любой  гражданин этой
страны, - не крепостной, не раб, волен жить там, где  нахожу
необходимым,  и никакие  даже высшие  руководители не  имеют
владельческого права отторгнуть меня от моей семьи.

    Солженицын
    21 августа 1973 г.


    [26]

    ИНТЕРВЬЮ А. СОЛЖЕНИЦЫНА
    агентству "Ассошиэйтед Пресс" и газете "Монд"
    Москва, 23 августа 1973.

    Правда  ли,  что  Вы  получаете  письма  с  угрозами   и
требованиями от гангстеров?

    Не столько с требованиями, сколько  именно с угрозами, -
расправиться со мною и с  моей семьёй, да. Этим летом  такие
письма  приходили ко  мне по  почте. Не  говоря о  просчётах
психологических,  многие  и  технические  просчёты   авторов
убедили   меня,    что   эти    письма   посылали    деятели
госбелопасности. Тут - и невероятная скорость доставки  этих
"бандитских" писем - менее, чем за одни сутки, как идут лишь
письма важнейших правительственных учреждений (обычная почта
ко мне  по Москве  идёт 3-5  суток, а  письма сколько-нибудь
важные,  срочные  и  полезные  мне  не  доставляются  вообще
никогда.)  Тут  и   такая  спешка,  что   заклейка  конверта
производилась после  (!) штампа  почтового приёма.  Тут -  и
терминологические ошибки Например, последнее такое письмо от
30 июля:

        "Ну, сука, так  и не пришёл?! Теперь обижайся на
    себя. Правилку сделаем. Жди!!!"

    Имитируя воровской  жаргон, но  не зная  его достаточно,
авторы  употребляют  слово "правИлка",  что  означает суд  и
расправу воров над своим же виновным или и невинным вором, и
никогда над "фраером", то есть, вольным человеком остального
презренного  мира  -  те  люди  по  мнению  воров недостойны
"правилки", их просто убивают!
    Такого рода "бандитский" маскарад для сотрудников ГБ  не
так уж  и нов,  известны случаи  с ненаказуемыми хулиганами,
избивающими на  улицах неугодных  инакомыслящих, вырывающими
портфели у корреспондентов, разбивающими стёкла  иностранных
автомашин. После  того как  кампания заочной  клеветы против
меня  провалилась,  вполне  можно  было  ожидать бандитского
маскарада.
    А  вот   случай  с   уважаемым  г.   Майклом  Скэммелом,
редактором "Индекса", после отъезда  из СССР он передал  мне
этот  эпизод.  На  аэродроме  в  Шереметьево  он   подвергся
трёхчасовому обыску, у него были найдены его памятные записи
о  поездке.  Вести   такие  записи  считается   по  понятиям
всечеловеческим -  естественным,  по  советским  понятиям  -
преступным.  В  связи  с  этой  находкой  оказывая  на  него
давление, так называемые "таможенники" предложили ему купить
рукопись  о  Солженицыне  (не  называя  вперёд  автора  и не
показывая  рукопись)  -  и  тем  уладить  инцидент.  Скэммел
отказался.
    Была  ли это  провокация против  Скэммела или  готовится
очередная   против   меня,  но   посудите,   каков  диапазон
госбезопасности: от  "гангстеров" и  уличных хулиганов  - до
"таможенников" и литературных маклеров. И спрашивается, если
наша госбезопасность защищает самый передовой в мире  строй,
которому согласно  Единственно Верному  Мировоззрению и  без
того обеспечена всемирно-историческая победа, то зачем такая
суета и такие низкие методы?
    Зимой 1971-72  г. меня  предупредили и  даже несколькими
каналами (в  аппарате ГБ  тоже есть  люди, измученные  своей
судьбой),  что  готовятся  меня  убить  через "автомобильную
аварию". Я намекал на это в прошлом интервью.
    Но  вот  особенность  или, я  бы  дерзнул  даже сказать,
преимущество  нашего  государственного  строя:  ни  волос не
упадёт  с  головы  моей  или  моих  семейных  без  ведома  и
одобрения   госбезопасности  -   настолько  мы   наблюдаемы,
оплетены слежкой, подсматриванием  и подслушиванием. И  если
бы, например,  нынешние гангстеры  оказались подлинными,  то
уже после первого  письма они стали  бы под полный  контроль
ГБ.  Если например  взорвётся письмо,  пришедшее ко  мне по
почте, то нельзя будет  объяснить, каким образом оно  прежде
того не взорвалось в руках у цензоров. А так как я давно  не
болею  серьёзными  болезнями,  не  вожу  автомашины,  а   по
убеждениям своим ни  при каких жизненных  обстоятельствах не
покончу самоубийством,  то если  я буду  объявлен убитым или
внезапно загадочно  скончавшимся, -  можете безошибочно,  на
100%, считать, что я убит с одобрения госбезопасности или ею
самою.
    Но должен сказать, что  моя смерть не обрадует  тех, кто
рассчитывает  ею прекратить  мою литературную  деятельность.
Тотчас после  моей смерти  или исчезновения  или любой формы
лишения  меня  свободы  необратимо  вступит  в  действие моё
литературное  завещание  (даже   если  бы  от   моего  имени
поступило  ложное  противоположное  заявление,  типа  письма
Трайчо Костова  из камеры  смертников) -  и начнётся главная
часть моих  публикаций, от  которых я  воздерживался все эти
годы.
    Если  офицеры  госбезопасности  по  всем  провинциальным
городам  выслеживают   и  отбирают   экземпляры  безобидного
"Ракового  корпуса"  (а   владельцев  увольняют  с   работы,
изгоняют из высших  учебных заведений), то  что ж они  будут
делать, когда  по России  потекут мои  главные и  посмертные
книги?

    В прошлом  интервью, полтора  года назад,  Вы говорили о
стеснениях  и  преследованиях   как  в  своей   литературной
деятельности, в собирании материалов, так и в обычной жизни.
Изменилось ли что-нибудь к лучшему?

    Начальник   тамбовского   областного   архива    Ваганов
отказался допустить  меня даже  к газетному  фонду 55-летней
давности, хотя вся тамбовская история у них там валяется  на
полу  сырого  заброшенного   храма  и  грызётся   мышами.  В
Центральном Военно-Историческом архиве недавно производилось
целое  следствие, кто  и почему  осмелился в  1963 (!)  году
выдавать мне материалы по 1-й мировой войне. Много  помогший
мне молодой литературовед Габриэль Суперфин,  поразительного
таланта и тонкости в  понимании архивных материалов, 3  июля
арестован  по  показаниям Якира-Красина  и  отвезён в  Орёл,
чтобы судить его поглуше и подальше, ему предъявлена ст. 72,
дающая  до 15  лет. При  его хрупком  здоровье это  означает
убийство тюрьмою. Открыто ему конечно не предъявят обвинения
в помощи мне, но эта помощь отяготит его судьбу. - Александр
Горлов, в 1971 г. не поддавшийся требованию КГБ скрыть налёт
на мой садовый дом, с  тех пор третий год лишён  возможности
защитить  уже тогда  представленную докторскую  диссертацию,
как  и угрожали  ему. Диссертация  собрала 25  положительных
отзывов, включая  всех официальных  оппоненток, и  ни одного
отрицательного, научно провалить её невозможно, но всё равно
защита  (по  механике  фундаментов!)  не  пройдёт, поскольку
Горлову   выражается   "политическое   недоверие".   Приняты
подготовительные меры  к  увольнению  Горлова  с  работы.  -
Мстислав Ростропович преследовался все эти годы с неутомимой
изобретательной  мелочностью,   так  свойственной   аппарату
великой державы. Это - длинный ряд придирок, шпилек, помех и
унижений,  которые   ставились  ему   на  каждом   шагу  его
повседневной  жизни,  чтобы  вынудить  его  отказать  мне  в
гостеприимстве,   а   требование  это   ему   без  стеснения
высказывалa мадам Фурцева и её заместители. Одно время его и
даже Галину Вишневскую вовсе снимали с радио и  телевидения,
искажались газетные упоминания о нём. Немало его концертов в
СССР было отменено без ясных причин даже когда он  находился
на  пути  в  город, где  концерт  назначен.  Его методически
лишили творческого общения  с крупнейшими музыкантами  мира.
Из-за  этого,  например,  уже  несколько  лет  задерживается
первое  исполнение виолончельного  концерта Лютославского  в
Польше, на родине композитора, куда Ростроповича не пускают,
и   первое   исполнение   концерта   Бриттена,  посвящённого
Ростроповичу.  Наконец,  ему  преградили  пути   дирижёрской
работы  в Большом  театре, которая  была для  него  наиболее
творчески важна и интересна. Этой весной я счёл своим долгом
уехать с  его дачи,  чтоб освободить  его от  преследований.
Однако, они мстительно  продолжаются и по  сей день. Ещё  же
нельзя  ему  простить   его  письма  о   судьбах  советского
искусства.
    Уже несколько лет ни один телефонный или внутрикомнатный
разговор  -  мой или  членов  моей семьи  даже  на последнюю
бытовую тему не остался неподслушанным и (есть признаки)  не
проанализированным. Мы уже привыкли к тому, что днём и ночью
постоянно разговариваем в присутствии госбезопасности. Когда
у   них   кончается  пленка,   они   бесцеремонно  прерывают
телефонный разговор, чтобы перезарядить, пока мы перезвоним.
В  таком  же положении  -  Ростропович, Сахаров,  Шафаревич,
Чуковские,  многие   знакомые  мне   семьи,  а   ещё  больше
незнакомых.
    Даже странно  слышать, что  где-то идут  споры, имеет ли
право президент  распорядиться об  установлении электронного
подслушивания для защиты военных  тайн своей страны. И  даже
оправдан по  суду человек,  разгласивший такие  секреты. А у
нас - и без  суда считается виновным любой  человек, однажды
высказавший  вслух  мнение,  противоречащее  официальному. И
электронное  подслушивание  за  ним  устанавливает  не глава
страны,   но   средний   чиновник   госбезопасности.   Такое
электронное подслушивание, не  говоря о всей  прочей слежке,
опутывает  тысячи  и  тысячи  интеллигентов  и ответственных
служащих  в  разных городах  Советского  Союза. И  множество
дармоедов   в   мундирах   сидят   и   анализируют    плёнки
подслушивания.  И  что  даже  не  очень  скрывается, министр
считает  дозволенным   заявить  подчиненному:   "Мне  давали
слушать ваш такой-то телефонный разговор" - и дальше выговор
за  этот  разговор.  Слежка  доходит  до  того,  что  даже в
отношении соприкасающихся со  мною людей 5-е  управление КГБ
(ген.  майор  Никишкин)  и  его  1-й  отдел  (Широнин)  дают
письменные  указания  -  "выявлять  посещаемые ими  адреса",
т. е. спираль уже второго порядка.
    В нашем дворе стоит поношенный ижевский "москвич"  нашей
семьи.  С ним  рядом ночуют  несравненно лучшие  машины,  но
какие-то странные "похитители" всякий раз покушаются  именно
на эту. Два  раза потерпели неудачу,  один раз повредили  её
нарочно,  ещё  раз угнали  в  Грузию. И  хотя  милиция нашла
машину и  будто бы  угонщиков -  никакого суда  над ними  не
было.   Не   только   я,   но   и   мои   знакомые  засыпаны
оскорбительными   анонимными   письмами.   Перед   недавними
муниципальными  выборами  агитатор  ("блока  коммунистов   и
беспартийных") заявил о моей жене, не скрываясь: "таких надо
душить!".  Редактор  журнала  "Октябрь"  Зверев  в публичных
лекциях  в  институтах Вирусологии  и  Иммунологии Ак.  Наук
заявил, что я "член исполнительного комитета сионистов". Ему
возразили наивно: "Но ведь в газете печатали, что Солженицын
- помещичьего  происхождения". Находчивый  октябрист ответил
во всеуслышание: "Тогда надо было писать так. А теперь  надо
считать Солженицына евреем". Почтовая цензура не  пропустила
ни  одного  газетного   западного  отзыва  на   "Август"  из
многочисленных посланных мне моим адвокатом г. Хеебом. Таким
образом я  лишён возможности  узнать, как  же воспринята моя
книга  на   Западе.  Министр   Внешней  торговли   Патоличев
отказался   признать  мои   права  на   получение  сумм   из
Нобелевской премии,  и меня  вынуждают дискриминировать  её,
признать  "подарком частного  лица" (что,  к тому  же,  даёт
право   государству   конфисковать   третью   часть   гневно
осуждённой премии).  КГБ то  и дело  подсылает ко  мне своих
агентов   под   видом   "юных   авторов",   принесших   свои
литературные опыты.
    Видный генерал КГБ передал мне через третье лицо  прямой
ультиматум: чтоб я убирался  за границу, в противном  случае
меня сгноят в  лагере и именно  на Колыме (т.e.,  по образцу
Амальрика, через  "бытовую" статью).  Если понадобится,  это
третье лицо сегодня  или завтра огласит  большие подробности
этого эпизода.

    В связи с тем, что  Вам не дали прописки к  Вашей семье,
где же Вы живёте?

    Я не живу более нигде, в зимнее время у меня нет другого
места для жизни, как квартира моей семьи, естественное место
для каждого  человека. Я  и буду  здесь жить,  независимо от
того, дадут мне прописку или нет. Пусть бесстыжие приходят и
выселяют  меня,  -   это  будет  достойная   реклама  нашего
передового строя.

    Как  Вы оцениваете  положение своё  и других  авторов в
связи  с  присоединением  СССР  ко  всемирной  конвенции  по
авторским правам? Были полуофициальные сообщения, что отныне
самый вывоз за  границу литературных произведений,  вовсе не
квалифицируемых как  "антисоветские", будет  рассматриваться
как  уголовное  преступление:  "нарушение  монополии внешней
торговли".

    Николай I никогда не высказывал себя хозяином пушкинских
стихов. Тем более при Александре II не были  государственной
собственностью  романы  Толстого,  Тургенева  или Гончарова.
Никогда   Александр  III   не  указывал   Чехову,  где   ему
печататься.  Никакие  купцы  и  финансисты  так  называемого
капитализма никогда не догадывались торговать произведениями
ума  и  искусства прежде,  чем  сам автор  уступит  им такие
права. И  если при  первом осуществлённом  социализме низкие
меркантильные   умы   додумаются,   что   продукт  духовного
творчества,  едва  отделясь  от  груди,  от  головы   своего
создателя, автоматически становится товаром и собственностью
министерства  внешней  торговли,  -  такая  затея  не  может
вызвать ничего, кроме презрения.
    Я, покуда  мне закрыты  пути печатания  на родине,  буду
продолжать  печатать  свои книги  в  западных издательствах,
совершенно  игнорируя  подобную  финансово-полицейскую затею
бездарностей.   Я  заранее   объявляю  неправомочным   любой
уголовный суд над русской литературой, над любой книгой  её,
над любым русским автором.
    Но я не допускаю, что до этого доведут. С другой стороны
я  усматриваю, что  участие нашей  страны в  конвенции  даже
увеличивает в одном частном отношении свободу наших авторов.
Например, я последнее время ничего не давал из своих вещей в
Самиздат, опасаясь, что их подхватит пиратская  перепечатка.
Теперь  же,  как говорят,  права  советских авторов  надёжно
защищены,  и,  стало  быть, можно  без  опасения  отдавать в
Самиздат и знакомить  наших читателей с  произведениями, ещё
не удостоенными публичного напечатания.

    Когда Вы предполагаете опубликовать II Узел Вашей серии?

    Вероятно,   я  не   буду  выпускать   в  свет   "Октября
Шестнадцатого"  прежде,  чем  будет  готов  III  Узел  "Март
Семнадцатого".  Эти  узлы слишком  связаны  и только  вместе
проясняют ход событий, как его понимает автор.

    Верно ли,  что Ваша  нобелевская лекция  была по  совету
Ваших   друзей    обострена   из    первоначального   строго
литературного варианта?

    Не  знаю,  откуда корреспондент  "Нью-Йорк  Тайме" добыл
такую версию. Она  не соответствует не  только истине, но  и
противоречит  моему   темпераменту.  Лекция   была  напротив
смягчена  и удержана  в литературных  рамках, из-за  чего  и
задержалось на год её появление.

    Что Вы скажете о сегодняшней советской литературе?

    Могу сказать  о сегодняшней  русской прозе.  Она есть  и
очень  серьёзная.  А если  учесть  ту невероятную  цензурную
мясорубку, через которую авторам приходится пропускать  свои
вещи,  то надо  удивляться их  растущему мастерству,  малыми
художественными деталями сохранять и передавать нам огромную
область жизни, запрещённую к изображению. Имена назову, но с
затруднением и  вероятно  с  пропусками:  одни  авторы,  как
Ю. Казаков, необъяснимо вдруг уклоняются от большой работы и
лишают нас возможности наслаждаться их прозой; к другим, как
Залыгин, чья  повесть о  Степане Чаузове  - из  лучших вещей
советской   литературы   за    50   лет,   могу    оказаться
необъективным,  испытывая  чужесть  из-за  разного понимания
путей,  как  может   служить  сегодняшняя  наша   литература
сегодняшнему  нашему обществу;  третьи -  несомненно и  ярко
талантливы, но  творчество их  сторонне или  поверхностно по
отношению к  главным течениям  нашей жизни.  Со всеми  этими
оговорками вот  ядро современной  русской прозы,  как я  его
вижу: Абрамов, Астафьев,  Белов, Быков, Владимов,  Войнович,
Максимов,  Можаев,  Носов,  Окуджава,  Солоухин,  Тендряков,
Трифонов, Шукшин.

    Что  Вы скажете  по поводу  исключения В.  Максимова из
Союза Писателей?

    О Союзе Писателей я бы не хотел говорить серьёзно, какой
это   союз   писателей,    если   им   руководят    генералы
госбезопасности вроде Виктора Ильина?
    Владимир же  Максимов -  честный мужественный  писатель,
бескорыстно и жертвенно преданный правде, и много преуспел в
поисках  её.  Поэтому   исключение  его  из   лживого  союза
писателей - вполне закономерно.

    Что Вы скажете по поводу лишения Ж. Медведева советского
гражданства?

    Не один этот случай,  но уже несколько позволяют  видеть
некоторые закономерности:
    1) Гражданство в  нашей стране не  является неотъемлемым
природным правом  всякого рождённого  на этой  земле, а есть
как бы некий купон, который хранится у замкнутой кучки  лиц,
вовсе  ничем не  доказавших свое  большее право  на  русскую
землю. И эта кучка,  не одобряя убеждений подданного,  может
объявить  его  лишённым  родины.  Как  такой государственный
строй назвать - подберите слово сами.
    2)  Что  в  тех случаях,  когда  упущено  расправиться с
человеком, по его безызвестности, закрытым методом,  находят
самым безболезненным выбросить его  на Запад, лучше всего  в
форме  добровольного  соглашения   -  под  видом   временной
командировки или бесповоротного отъезда и
    3) Надо признать, увы, что о