и не
на коленях, потому что все прогрессисты наперебой перед ними
заискивают, - а вот во внутренней почти всегда наши выбирают
худшее для себя решение  изо всех возможных. При  отсутствии
свободных собеседников это не может быть иначе.
    Отсылаю в  "Ле Монд"  заказное с  обратным уведомлением.
(Всё - кобелю под хвост, не отошлют.) А в "униту"?  Говорят,
Витторио Страда в Москве, на днях уезжает,  коммунистический
литературный критик, - вот его и попросим.
    Но, по лагерной терминологии, Витторио Страда -  небитый
фрей,  глупей бы  не мог  он выдумать:  клочок письма  не  в
карман положил, а - в чемодан, с пачками тяжёлого Самиздата.
А на него, видно, стукнули, что многое везёт - и  осмелились
проверить,  да!  -  где  гордость  "свободных   независимых"
коммунистов?  -  протряхнули   и  ободрали  как   последнего
буржуазного  туриста.  И что  же  в Италии?  Написал  в свою
"Ринашиту"? Пожаловался в свой ЦК? Их ЦК опротестовал  перед
нашим? Да ничего подобного, смолчали, тут их независимость и
кончается: ведь придут ко власти - сами будут делать так же.
    А в  Рождестве -  нежная зелень,  первые соловьи,  перед
утрами  туман от  Истьи. От  рассвета до  темени правится  и
печатается "Архипелаг", я  еле управляюсь подавать  листы, а
тут ещё  машинка каждый  день портится,  то сам  её паяю, то
вожу на   починку.  Самый   страшный   момент:   с  нами   -
единственный подлинник, с нами - все отпечатки "Архипелага".
Нагрянь  сейчас  ГБ  - и  слитный  стон,  предсмертный шёпот
миллионов, все невысказанные завещания  погибших - всё в  их
руках, этого  мне уже  не восстановить,  голова не сработает
больше. Столько десятилетий им везло, каждый раз перед  ними
уходила  вода из  Сиваша -  неужели попустит  Бог и  теперь?
неужели совсем невозможна справедливость на русской земле?
    Но -  щебечут, заливаются  разноголосые птички,  квакают
лягушки, всё крупнее листы на  деревьях, всё гуще тень, -  а
людей нет, дачные соседи ещё не приехали, никакие шпионы  не
бродят, - да не знают они, да не видят нас, прохлопают!
    Правда, слух дошёл, что  ободрали В. Страду на  таможне.
Провал на границе -  как будто страшная вещь  для советского
человека,  - но  я так  обнаглел, что  уже и  не пугаюсь:  я
начинаю ощущать свою  силу и взятую  высоту. Да и  письмишко
невинное,  да  и в  коммунистическую  газету -  чёрт  с ним.
Работаем дальше!! И вдруг - по дачному адресу, куда  никакие
письма не приходят  - (всем  запрещено писать,  приезжать) -
письмо из  таможни: "в  связи с  возникшей необходимостью по
касающемуся  вас  делу"  меня  приглашают  на шереметьевскую
таможню к какому-то Жижину (Куда утекла русская нация! Знаем
куда, всосалась в землю Архипелага. А на поверхность вот эти
и всплыли - какие-то Жижины, Чечевы, Шкаевы).
    Так не безмятежное небо над нами - огромное зреймо КГБ -
и  мигнуло, как  Голова из  "Руслана": знай  наших!  поминай
своих: Всё  они видят,  всё копошенье  наше -  и мы  у них в
руках. Оледенели. Но - спокойно! Взять себя в руки, подумать
несколько  часов.  Без  лагерной  выучки  ещё,  пожалуй,   и
помчишься, свободный гражданин, по вызову таможни. А не пора
бы - поставить их на место! А напишем так:
    "Выраженной вами  необходимости встретиться  я не  вижу.
Как правило, у художественной литературы не бывает общих дел
с  таможней.  Если,   однако,  для  вас   эта  необходимость
настоятельна - ваш представитель может посетить меня."
    И - квартира Туркиных, в  Москве, дата - на десять  дней
позже, чем они меня вызывают, и - три льготных часа, буду их
ожидать.
    Послано. Две  рабочих  недели  продолжаем  напропалую  -
держимся, никто не огрызнулся, никто не нагрянул. И вот  моя
работа кончена, ещё несколько дней работы на машинке. Еду  в
Москву.   Сидим  на   квартире,  час   проходит  -   смеются
родственники и  ты поверил,  что придут?  нашёл дураков! Под
окнами - сквер, я ухожу  туда гулять с приятелем, а  хозяина
квартиры  прошу  если придут  -  распахни вот  это  окно. Но
заговорились,  забыл  я  на  окно  оглядываться,  и   оттуда
разбойничьи  мне свистят  на квартал.  (Что подумали  бедные
таможенники -  попали в  засаду и  со всеми  документами.) Я
быстро вернулся:
    - Простите, заставил вас ждать.
    Они  - полны  любезности, плащи  сняли, ещё  стоят -  да
напуганные,  после  такого свиста  сейчас,  гляди, их  самих
свяжут!
    Майор, лет шестидесяти, с тонким пустым портфелем, и  по
виду, пожалуй,  правда  таможенник. Лейтенант  молоденький -
гебист безусловно.
    Садимся, полчаса разговариваем - и никому ж не  вдогляд,
что  рядом  со  мной на  диване  беспечно,  открыто валяется
только что мне привезенный мондадорьевский "Раковый корпус"-
контрабанда явная!
    Молодой:
    - Давайте дверь закроем, мы кому-то мешаем.
    (А там за дверью моих двое молодчиков подслушивают.)
    Я:
    - Ну что вы, кому ж мы мешаем! Тут все свои.
    Пожилой:
    - Всё-таки бывают исключительные случаи, когда у таможни
находятся общие дела с литературой.
    Открывает свой  тонкий портфель,  оттуда достаёт  тонкую
папочку  и   с  ехидной   готовностью  подаёт   мне  -   моё
"Изложение". Моё "Изложение", но первым же зырком ухватываю:
машинка не моя, не из наших.
    Я:
    - По содержанию  моё, оформление -  не моё, а  как это к
вам попало?
    - На границе задержали.
    Я (очень укоризненно):
    -  На  границе?! -  (Качаю  головой) -  Это  ведь -  для
внутреннего употребления.
    Он:
    - Вот именно.
    Пауза, в обоюдном сокрушении. Я ведь ничего не знаю,  ни
о  Страде, ни  о ком,  нельзя сделать  ошибочного движения,
фигуру тронешь - ходи.
    Тогда пожилой уже из кармана изящно украдчивым движением
достаёт конверт и подаёт мне с превосходной любезностью.
    - А это?
    И - впились в меня  четыре глаза! Да зрячий и  я: почерк
на  конверте мой,  и даже  обратный адрес  рязанский, ещё  и
лучше - значит, не  прятался. Но теперь надо  быстро хватать
фигуру, а то опять неестественно будет, называй сам.
    - Как - у Витторио Страды? вы - взяли! Боже мой, что  вы
наделали! Что вы наделали! Зачем же вы это сделали!
    Пожилой (благородно):
    - Это - по нашим правилам. Ведь конверт был  распечатан.
Вот если бы  он был запечатан  - мы бы  ни в коем  случае не
стали его открывать!
    - А - что же?
    - Мы бы сказали пассажиру  - бросьте при нас в  почтовый
ящик...
    (А из того почтового ящика труба идёт, конечно, к ним  в
заднюю комнату.)
    - ...Ну, а уж если распечатано - мы смотрим, и вот видим
такое дело  - от  вас... Надо  выяснить... А  я "Изложением"
трясу:
    - Скажите, а вот с этим материалом вы познакомились?
    Пожилой, не так уверенно:
    - Д-да.
    - У вас там много людей работает? Мне бы хотелось,  чтоб
как можно больше с ним  познакомились! чтоб вы были в  курсе
литературной жизни.
    - Н-ну,  не все  у нас  прочли, -  всё-таки обнадеживает
меня майор, значит похватывали!
    - Так вот, - приступаю я к нему уже плотней. - Вы теперь
понимаете, что  делается? Происходит  какая-то тёмная  игра:
какие-то мрачные силы продали мою вещь за границу. Теперь  я
пытаюсь остановить это проституирование нашей литературы...
    - Почему проституирование?
    -  А  как  же?   Произведение  наше  -  продаётся,   там
искажается, а  каким словом  это назвать?  - и  мне не  дают
возражать! Я пишу  в одну газету,  в другую, обещают  - и не
печатают!  Тогда я  протестую в  "Ле Монд",  сдаю письмо  на
почту, заказным с обратным уведомлением - перехватывают...
    - Откуда вы знаете, что перехватывают?
    - Ну, если обратное уведомление  за месяц не вернулось -
что  я  должен думать?..  Надеялся  на "Униту"  -  в "Уните"
почему-то  тоже  нет. А  теперь  - мне  понятно!  теперь всё
понятно... Что ж вы наделали?.. Кому ж вы на руку играете?..
    Надо  же:  тотчас  разобраться,  и  это  письмо  дослать
Витторио  Страде   с  извинениями,   чтоб  они   его  успели
напечатать.
    Он ещё держится:
    - Нет, простите, у нас правила...
    Я  (с  лёгкостью,  сочувствием,  да  просто  как   между
советскими партийными людьми):
    - Товарищи! Ну, я  не хочу вас называть  чиновниками, вы
понимаете? Не хочу думать о вас так плохо. Ведь кроме своего
служебного долга вы  же граждане нашего  общества! Вы же  не
можете так относиться: вот это -  моё дело, а что рядом -  я
не знаю? Ваши  правила - да,  хорошо, а -  почтовые правила?
Они  -  обязательны?  Почему  же  письмо,  отправленное   по
почтовым правилам - не идёт? Хорошо, я не буду ссылаться  на
конституцию... Но по смыслу  - если письмо было  выгодно для
нашей   страны,   для  нашей   литературы   -  почему   было
задерживать? Это же последняя тупость была...
    - Ну, работы почты мы не можем касаться...
    - Если вы граждане? Вы всё должны охватывать вокруг! Шло
письмо  против   разбойников  издателей   -  в   итальянскую
коммунистическую газету. Это  выгодно для компартии  Италии!
Зачем же вы задержали?  Разве только из общего  отвращения к
моему имени?
    И вдруг пожилой  таможенник улыбается, как  бы извиняясь
за свои погоны, как бы на  миг и без них (сегодня вечером  с
этим выражением будет семье рассказывать?):
    - Не у всех. Не у всех.
    Щадя его перед молодым, я не замечаю поправки:
    - И вот потеряно три недели!
    - Так вы же не являлись!
    - Позвольте,  а  что  это  за вызов?  -   Достаю,   сую:
"Необходимо  явиться..."   -  кого   так  вызывают?   Это  ж
милицейский вызов! Одну  старуху вызвали так  - она чуть  не
умерла,  а  оказывается   -  реабилитация  покойного   мужа,
приятное известие!
    Майор стеснён:
    - Ну, мы в письме не могли прямо написать.
    Я уже - прямо в хохот:
    - Перехватят?  Прочтут? да  если вы  не перехватите, кто
же?
    Таможенник   делает   последнее   усилие   вернуться   к
программе, с которой его послали, но - между прочим, это  же
не существенный вопрос:
    - А вы - сами Витторио Страде передавали?
    - Нет, я сам его не повидал: - (Я его в жизни не видал.)
    Ещё легче, ещё незначительней:
    - А - через кого?
    Но  к  э_т_о_м_у   легчайшему  вопросу я наиболее готов.
Обворожительно-язвительно, водя пальцем по их же бланку:
    - Скажите, пожалуйста,  это правда, здесь  написано, что
вы - министерство внешней торговли.
    - Да, конечно, - ещё не поняли они.
    Я откидываюсь на диван, так мне с ними легко и хорошо:
    - А для  министерства внешней торговли  - не слишком  ли
много вопросов?
    Живо схватились оба:
    -  Мы  -  не  комитетчики!  Вы  не  думайте,  мы  -   не
комитетчики!
    Ишь, какой  термин у  них. "Гебисты"  - не  говорят. Так
полное понимание:
    - А если так - остальное вас не может интересовать.
    Разговор  -  к  концу,  взаимная  ясность,  и  только  я
настаиваю:
    - Я настаиваю! Я очень  прошу, чтоб вы как можно  скорей
отправили  это  письмо  Витторио  Страде!  Boт  сейчас  наши
представители едут на  КОМЕСКО в Рим,  и если бы  это письмо
было напечатано - как им было бы легко отвечать на вопросы!
    - Мы  доложим, мы доложим. Мы сами понимаем.
    Я уж совсем развязно:
    - Там -  марки нет. Если  нужно - я,  пожалуйста, сейчас
наклею.
    И  приятно  обрадованные,  как  будто  очень   довольные
выяснением, они ушли, не предлагая мне никакого акта и ничем
не грозя.
    Вот  т_а_к   с  вами  и  разговаривать!   Веселятся  мои
свидетели.
    Через  несколько  дней  "Архипелаг"  закончен,   отснят,
плёнка свёрнута  в капсюлю  - и  в этот  самый день, 2 июля,
такая новость:
    Вышел  на западе  "Круг первый"!  - пока  малый  русский
тираж, заявочный  на "copyright",  английское издание  может
появиться  через месяц-два,  и такое  предложение: будет  на
днях возможность отправить "Архипелаг"!
    Только потянулись  сладко, что  работу об-угол,  - так в
колокол! в колокол! -  в тот же день  и почти в тот  же час!
Никакой  человеческой  планировкой  так  не  подгонишь! Бьет
колокол, бьёт колокол судьбы  и событий - оглушительно!  - и
никому ещё не слышно, в июньском нежном зелёном лесу.
    Отправление будет  авантюрное, с  большим риском,  но по
малым возможностям  другого не  видно, не  рисуется. Значит,
отправляю.  Только-только вынырнуло  сердце из  тревоги -  и
ныряет в новую. Отдышки нет.
    А - выход  на Западе двух  моих романов сразу  - дубль?!
Как на  гавайском прибое  у Джека  Лондона, стоя  в pocт  на
гладкой  доске,  никак  не держась,  ничем  не  припутан, на
гребне девятого вала, в раздире лёгких от ветра -  угадываю!
предчувствую: а  э_т_о - пройдёт! а  э_т_о  - удастся! а это
- слопают наши!
    Но  -  мрачная, давящая  неделя.  Неудачные случайности,
затрудняющие  отправку.  Сгущается  всё  под  9-е  июня, под
православную Троицу. И так стекается, что провал или удачу я
узнаю лишь  несколькими днями  позже. У  меня уже  следующая
работа - последняя  редакция истинного "Круга"  - "Круга-96"
(из 96 глав и  сюжет неискажённый), которого никто  не знает
(на Западе выходит "Kpyг-87"),  но валится из рук,  работать
не могу. Когда тебе слабо  и плохо - так хорошо  прильнуть к
ступням  Бога.  В  нежном берёзовом  лесу  наломать  веток и
украсить деревянную любимую дачку. Что будет через несколько
дней - уже тюрьма или  счастливая работа над романом? О  том
знает  только  Бог  один.  Молюсь.  Можно  было  так  хорошо
вздохнуть, отдохнуть, перемяться,  - но долг  перед умершими
не разрешил  этого  послабленья:  они  умерли,  а  ты  жив
исполняй же свой долг, чтобы мир обо всём узнал.
    Если  провал -  можно выиграть  несколько дней,  недель,
даже  месяцев,  и   ещё  поработать,  последнее   что-нибудь
сделать, - только надо скрыться из дому, где я засечён, куда
придут.  И вечером  под Троицу  я убегаю  с дачи  (поспешные
сборы, голова плохо соображает,  это не первый мой  побег из
дому - горький побег из родного дома, а в гражданскую  войну
сколькие, наверно, вот так?!), сплю на укрытой квартире, без
телефона.
    И целый день -  и ещё день -  и ещё день -  вся Троица в
неизвестности. Работа - вываливается. Воздуха нет,  простора
нет. И даже к окнам подходить нельзя, увидят чужого. Я - уже
самозаточён, только нет намордников  и не ограничен паёк.  А
как не хочется  на Лубянку! Тем,  кто это знает...  Вообще я
стою крепко,  мне многое  спускается. Но  "Архипелага" -  не
спустят! Поймав его  на выходе,  ещё неизвестного  никому, -
удушат вместе его и меня.
    Только на третий день Троицы узналось об удаче. Свобода!
Лёгкость! Весь мир - обойми! я - разве в оковах? я - зажатый
писатель? Да во все  стороны свободны мои пути!  Я свободнее
всех поощряемых соц. реалистов! Сейчас за три месяца сделать
"Круг-96", потом  исполнить несколько  небольших долгов  - и
сброшено  всё,  что  годами  меня  огрузняло,  нарастая   на
движущемся клубке,  и распахивается  простор в  главную вещь
моей жизни - "Р-17".
    И  -  почти  как юмор,  летним  пухлым,  но не  грозным,
облаком  прошла  большая  против  меня  статья "Литературки"
(26.6.68).  Я  быстро  проглядывал  её,  ища  чувствительных
ударов - и не находил  ни одного! Как они не  находчивы, как
обделены  ясным  соображением,  как  расшатались  их дряхлые
зубы!  Даже  рассердиться  на   эту  статью  -  не   хватает
температуры. И  ещё,  выпарывая   сами   себя,   привели   с
9-недельным опозданием  моё  апрельское  письмо, запрещающее
"Раковый". И сколько, небось,  обсуждали и правили статью  в
секретариате СП, в агитпропе  ЦК, а никто не  доглядел моего
уязвимого места: что  против печатания "Круга"  - я ведь  не
возразил, не протестовал, - почему?..
    Не тот борец, кто поборол, а тот, кто вывернулся.
    Вот-вот,  к  осенним  месяцам,  на  главных  языках мира
должны  были  появиться два  моих  романа. После  улюлюканья
вкруг Пастернака,  после  суда  над Синявским  и  Даниэлем -
казалось я  должен был  съёжиться и  зажмуриться в  ожидании
двойного удара за мой наглый дубль. Но нет, другое наступило
время -  уж так  обуздывали, уж  так зарешёчивали,  - а  оно
текло всё свободней и шире! И  все пути и ходы моих писем  и
книг как будто были не моей человеческой головой придуманы и
уж конечно не моим щитом осенены.
    Когда-нибудь должны же были воды Сиваша в первый раз  не
отступить!..
    Счастливей того лета придумать было бы нельзя - с  такой
лёгкой душой так быстро доделывал я роман. Счастливей бы  не
было, если б - не Чехословакия...
    Считая наших не окончательными безумцами, я думал -  они
на оккупацию не пойдут. В  ста метрах от моей дачи  сутки за
сутками лились по шоссе на юг танки, грузовики, спецмашины -
я всё  считал,  что наши  только  пугают, маневры.  А  они -
вступили и успешно раздавили. И значит, по понятиям XX века,
оказались правы.
    Эти дни - 21, 22  августа, были для меня ключевые.  Нет,
не будем прятаться за фатум: главные направления своей жизни
всё-таки выбираем мы сами. Свою судьбу я снова сам выбирал в
эти дни.
    Сердце хотело  одного -  написать коротко,  видоизменить
Герцена: стыдно быть  советским! В этих  трёх словах -  весь
вывод из  Чехословакии, да  вывод из  наших всех  пятидесяти
лет! Бумага сразу сложилась. Подошвы горели - бежать, ехать.
И уже машину я заводил (ручкой).
    Я  так  думал:  разные  знаменитости,  вроде   академика
Капицы, вроде Шостаковича, ищут со мною встреч, приглашают к
себе, ухаживают за мной, но  мне даже и не почётна,  а тошна
эта салонная трескотня -  неглубокая, ни к чему  не ведущая,
пустой перевод времени. А ну-ка, на машине быстро их  объеду
- ещё Леонтовича,  а тот с  Сахаровым близок (я  с Сахаровым
ещё не был знаком в те дни), ещё Ростроповича (он в  прошлом
году  в  Рязани  вихрем налетел  на  меня,  знакомясь, а  со
второго свидания звал к себе жить), да и к Твардовскому  же,
наконец, -  и перед  каждым положу  свой трёхфразовый текст,
свой трёхсловный вывод: стыдно быть советским! И -  довольно
юлить! - вот выбор вашей жизни - подписываете или нет?
    А  ну-ка,  за  семью такими  подписями  -  да двинуть  в
Самиздат! через два дня по  Би-Би-Си! - со всеми танками  не
хватит  лязга  у  наших  на  зубах  -  вхолостую пролязгают,
осекутся!
    Но   с   надрывом  накручивая   ручкой   свой  капризный
"москвич", я ощутил физически,  что не подниму эту  семёрку,
не  вытяну: н_е  п_о_д_п_и_ш_у_т  о_н-и, не того воспитания,
не того образа  мыслей!  Пленный гений Шостаковича замечется
как раненый, захлопает согнутыми  руками -  не удержит  пера
в пальцах. Диалектичный прагматик Капица вывернет как-нибудь
так, что мы этим только Чехословакии повредим, ну, и  нашему
отечеству,   конечно;   в  крайнем   случае   и  после   ста
исправлений,  через   месяц,  можно   написать  на   четырех
страницах:  -  при  всех  успехах  нашего  социалистического
строительства...   однако,   имеются   теневые    стороны...
признавая   истинность  стремлений   братской  компартии   к
социализму..."  -  то  есть,  вообще  душить  можно,  только
братьев по социализму не  следовало бы. И как-нибудь  сходно
думают и захлопочут искорёжить мой текст остальные  четверо.
А уж этого - не подпишу я.
    Зарычал мотор - а я не поехал.
    Если подписывать такое - то одному. Честно и хорошо.
    И  -  прекрасный  момент  потерять  голову:  сейчас, под
танковый  гул,  они  мне её  и  срежут  незаметно. От  самой
публикации "Ивана Денисовича" это - первый настоящий  момент
слизнуть меня за компанию, в общем шуме.
    А у меня на руках - неоконченный "Круг", не говорю уже -
неначатый "Р-17".
    Нет, такие взлёты  отчаяния - я  понимаю, я разделяю.  В
такой момент - я способен  крикнуть! Но вот что: главный  ли
это крик?  Крикнуть  сейчас  и  на  том  сорваться,  значит:
т_а_к_о_г_о  ужаса я не видел за всю свою жизнь. А я - видел
и знаю много хуже, весь "Архипелаг" из этого, о  том же я не
кричу?  все  пятьдесят  лет из этого - а мы молчим? Крикнуть
сейчас  -  это  отречься от  отечественной  истории,  п