чего)? фу-фу, мужиковствующие, ещё смеют  нам
предсказывать, что  "...с протянутой  рукою К  своим истокам
собственным придём"  - нет,  не придём!  - знает  Дементьев.
Если  уж  хотите деревню  воспевать,  так воспевайте  новую,
"узнавшую  большие  перемены",  покажите  "духовный  смысл и
поэзию колхозного земледельческого труда и социалистического
преобразования деревни" (поди, потрудись, красный профессор,
когда в морлоков гнут, поди!).
    Раз по тактике надо Европу защищать - так чем плохо  "М.
Гвардии" магнитофонное завывание в городском дворе? или  что
в воронежской слободе "сатанеет джаз", а Кольцова не читают?
Чем поп-музыка  хуже русских  песен? Советское  благополучие
"ведёт   к   обогащению  культуры"   (на   доминошниках,  на
картёжниках, на пьяницах  - на каждом  шагу мы это  видим!).
Нас  ли  учить  выворачивать? Уверяют  в  "М.  Гвардии", что
Есенина  - травили?  убили? Есенина  - любили!  -  бесстыдно
помнит  Дементьев  (не   сам,  конечно,  он,   комсомольским
активистом, не парткомы, не месткомы, не газеты, не критики,
не Бухарин - но... любили).
    А  главное:  "свершилась  великая  революция!",  "возник
строй  социализма",  "моральный  потенциал  русского  народа
воплотился  в  большевиках",  "уверенно  смотреть  вперёд!",
"ветер века дует в наши паруса"...
    И - до уныния так, устаёт рука выписывать. И обязательно
цитаты  из Горького,  и обязательно  из Маяковского,  и  всё
читанное  по тысяче  раз... Угроза?  Есть, конечно,  но  вот
какая: "проникновение идеалистических"  (тут же и  с другого
локтя, чтоб запутать:) "и  вульгарно-материалистических"...,
"ревизионистских"   (и   для   баланса:)   "догматических...
извращений  марксизма-ленинизма!". Вот,  что нам  угрожает!-
не  национальный  дух в опасности, не природа наша, не душа,
не нравственность, а марксизм-ленинизм в опасности, вот  как
считает наш передовой журнал!
    И  это   газетное  пойло,   это  холодное   бессердечное
убожество неужели предлагает нам не "Правда", а наш  любимый
"Новый  мир",  единственный  светоч  -  и  притом  как  свою
программу?
    Так в  нашей стране,  в наше  время нельзя  ни об  одной
проблеме  (а  -  тысяча их  гнётся  в  исковерканьи) сказать
незамутнённо, ясно, чисто.  В обоих спорящих  журналах мысли
не  только  не  прояснены,  но  -  заляпаны коммунистической
терминологией  и   слюной,  -   а  тут   подхватились  самые
поворотливые  трупоеды  -  "Огонёк",  и  дали  по  "Н. Миру"
двухмиллионный  залп   -  "письмо   одиннадцати"  писателей,
которых и не знает никто. Да уж не в защиту "страны  отцов",
или там "духовного слова", а - последние следы спора утопляя
в политическом  визге, в  самых пошлых  доносных обвинениях:
провокационная  тактика   наведения  мостов!   чехословацкая
диверсия! космополитическая  интеграция! капитулянтство!  не
случайно Синявский - автор "Н. Мира"!..
    Да  ведь  как  аукнется.  Ведь  и  Дементьев  пишет:   в
опасности - марксизм-ленинизм,  не что-нибудь другое.  Волка
на собак в помощь не зови.
    Тут,   дёрнувши   веревочкой,   спроворились  поместить,
почему-то в "Соц. индустрии", письмо Твардовскому  какого-то
токаря: "хотелось бы всем  нам шагать в ногу"  (сталеварам и
литераторам), "ответ хотим  партийный, иного ответа  рабочий
класс - (а от его имени токарь Захаров) - не примет".
    По-шла    дискуссия    по-советски!    Типичная    своей
бездарностью    оскорбительная    подделка    некритикуемой,
неответственной   прессы.   Унизительная   участь,  слоновье
терпенье -  быть главным  редактором официального  журнала и
всерьёз выслушивать, как  безграмотный дурак оценивает  твою
литературу  -  и  сколько лет  жизни  Твардовского  прошло в
том!.. В этот  раз он нашёлся  с остроумием: попросил  "Соц.
индустрию" прислать хотя бы  фотокопию этой подделки и  дать
анкетные сведения о таинственном Захарове. Впрочем,  Захаров
оказался  вполне  реальный  -  тот  токарь,  который депутат
Верховного Совета  и член  ЦК, и  уж теперь-то  предупреждал
пророчески: "кто в  рабочий класс не  верит, тому и  рабочий
класс  в  доверии  откажет".  И  фотокопию  тоже   приводила
газетка, вот  чудо, -  но какую!  Уверенная (и обоснованная)
наглость советских  газетчиков: что  наш читатель  не станет
сверять газету за 10 дней,  - и даже страничку малую,  какую
привели, не потрудились подделать под газетную статью!

+----------------------------+-----------------------------+
|    (на фотокопии:)	     |         (в газете           |
|                            |    на 10 дней раньше:)      |
+----------------------------+-----------------------------+
| Уважаемые т.т. из газеты   | Уважаемый Александр         |
| "Соц. индустрия"! давно    | Трифонович! давно собирался |
| собирался поднять в печати | написать Вам.               |
+----------------------------+-----------------------------+
|                      но откладывал:                      |
+----------------------------+-----------------------------+
|                            | на заводе работы много, да  |
|                            | и на общественные дела      |
|         (ноль)             | постоянно отвлекаешься -    |
|                            | (этакая рабочая подлинность |
|                            | интонации!)                 |
+----------------------------+-----------------------------+
|                     Но один разговор                     |
+----------------------------+-----------------------------+
| состоялся недавно          | состоялся недавно в цехе    |
+----------------------------+-----------------------------+
| спросил меня мой товарищ   | спросил меня мой товарищ,   |
| (товарищ - по ЦК?          | рабочий наш                 |
| по Верховному Совету?)     |                             |
+----------------------------+-----------------------------+

    Только  первой  страничкой показали  нам  свою подделку,
дальше сам догадывайся.
    И  никому   нигде  не   опровергнуть!  -   в  этом  наша
непродажная пресса, не зависимая от денежного мешка.
    (Давно мечтаю: какой-нибудь фотограф приготовил бы такой
альбом: Диктатура пролетариата. Никаких пояснений,  никакого
текста, только  лица -  двести-триста чванных,  разъеденных,
сонных и свирепых морд -  как они в автомобили садятся,  как
на трибуны восходят, как за письменными столами  возвышаются
- никаких пояснений, только: Диктатура пролетариата!)
    Каково  жить Твардовскому?  каково -  всей редакции  "Н.
мира"? Если где в этой книге я проглаживаю их слишком жёстко
-  исправьте  меня:  на  муки  их,  на  скованность  их,  на
беззащитность.
    Я-то  об  этих  атаках ничего  не знал.  Я -  у себя  на
истьинской   даче   прочёл  с   большим   опозданием  статью
Дементьева - и  ахнул, и завыл,  и рассердился на  "Н. мир".
Составил  даже анализ  на бумажке.  2-го сентября  пришёл  в
редакцию.  Они все  только и  жили своей  дискуссией (да  уж
веселей   публичная   схватка,   чем   как   весной   душили
Твардовского в закрытом кабинете) и своим маленьким  ответом
"Огоньку",   который,   при   месячной   неповоротливости  и
цензурных задержках "Н. Мира", всё-таки удалось прилепить  в
последний номер и выпустить в свет. Торжествовал Твардовский
скромно:
    - Ответ достойный?
    (Да    ничего    особенного.    Умеренное     остроумие.
Дементьевского шибающего духа, к счастью, нет.)
    -  Достойный.  Но  вообще,  А.  Т.,  статья   Дементьева
доставила  мне  боль. Не  с  той стороны  вы  их бьёте.  Эта
засохлая дементьевская догматичность...
    Очень насторожился:
    - Да я сам половину  этой статьи написал. (- Не  верю. У
Твардовского есть эта несоветская черта: от ругаемой вещи не
отшатываться, а любить больше прежнего. -) Ведь они - банда!
    - Не  отрицаю. Но  вы -  всё равно  не с  той стороны...
Помните, вы в Рязани,  когда роман читали: "идти на костёр -
так было б из-за чего".
    - Я зна-аю,  - возбуждался он  к спору и  раскуривался,-
вы  ж -  за церковки!  за старину!..  (- Да  не плохо  бы  и
крестьянскому поэту тоже... -) То-то они вас не атакуют.
    - Да меня не то что атаковать, меня и называть нельзя.
    - Но вам я прощаю.  А мы - отстаиваем ленинизм.  В нашем
положении  это  уже очень  много. Чистый марксизм-ленинизм -
очень   опасное  учение (?!),  его  не   допускают.  Хорошо,
напишите нам статью, в чем вы не согласны.
    Статья-не статья, а предыдущие страницы уже у меня были,
тезисно  на  листочке.  Статьи, конечно,  я  писать  не буду
вместо  самсоновской  катастрофы, но  -  можно ли  говорить?
После  полувека   подавленья  всякого   изъясняющего  слова,
отсеченья   всякой   думающей   головы   -   такая  всеобщая
перепутанность, что даже и близким друг друга не понять. Вот
им, друзьям, об этом открыто - можно ли? Да в "Н. Мире"  для
меня такая уж  добрая всегда обстановка,  что часто духу  не
хватает развёртывать им неприятные речи.
    - Александр Трифоныч, вы "Вехи" читали?
    Три раза  он меня  переспросил! -  слово-то короткое, да
незнакомое.
    - Нет.
    - А Александр  Григорьич читал когда-нибудь?  Думаю, что
не читал. А зачем безо всякой надобности лягнул два раза?
    Нахмурился А. Т., вспоминая:
    - О ней что-то Ленин писал...
    -  Да  мало ли  что  Ленин писал...  В  разгаре борьбы,-
добавляю  поспешно,   без   этого  -   резко,   без    этого
- раскол!..
    Твардовский -  не прежняя  партийная уверенность.  Новые
поиски так и пробиваются морщинками по лицу:
    - А где достать? Она запрещена?
    - Не запрещена, но  в библиотеках её зажимают.  Да пусть
ваши ребята вам достанут.
    Тут  перешли  в другой  кабинет,  как раз  к  этим самым
ребятам - Хитрову, Лакшину.
    Твардовский, громогласно-добродушно, но и задето:
    -  Слушайте,  он,  оказывается,  двенадцатый  к  "письму
одиннадцати", просто не успел подписаться!
    Когда смех перешёл, я:
    - A. T., так нельзя: кто  не с нами на 100%, тот  против
нас! Владимир Яковлевич! Вы  обязаны найти "Вехи" для  A. T.
Да вы сами-то читали их?
    - Нет.
    - Так надо!
    Лакшин, достаточно сдержанно, достаточно холодно:
    - Мне - сейчас - это - не надо.
    (Интересно,  как   он  внутренне   относится  к   статье
Дементьева? Не могут же не оскорблять его вкуса эти  затхлые
заклинания.   Но   если   нравятся   Главному   -   не  надо
противоречить.)
    - А зачем же вы их лягаете?
    Так же раздельно, выразительно, баритонально:
    - Я - не лягаю.
    Ну да, не он, а - Дементьев!
    Я:
    - Великие книги - всегда надо.
    И вдруг  А. Т.  посреди маленькой  комнаты стоя большой,
малоподвижный, ещё  руки раскинув,  и с  обаятельной улыбкой
откровенности:
    - Да  вы освободите  меня от  марксизма-ленинизма, тогда
другое дело. А пока - мы на нём сидим.
    Вот это -  вырвалось, чудным криком  души! Вот это  было
уже - вектор развития Твардовского! Насколько же он ушёл  за
полтора года!
    Была бы свободная страна, действительно. Открыть  другой
журнал, начать с ними публичную дискуссию с другой  стороны,
доказать самому Твардовскому, что он - совсем не  Дементьев.
А в н_а_ш_е_й стране иначе распорядилась серая лапа: накрыла
и меня, накрыла и их.
    Как уже давила,  давила, давила всё  растущее, пятьдесят
лет.

    После бурной весны 68-го года - что-то слишком  оставили
меня в покое, так долго не трогали, не нападали.
    Получил французскую премию "за лучшую книгу года" (дубль
- и за  "Раковый", и за  "Круг") - наши  ни звука. Избран  в
американскую академию "Arts and  Letters" - наши ни  ухом. В
другую американскую академию, "Arts and Sciences"  (Бостон),
и  ответил им  согласием -  наши и  хвостом не  ударили.  На
досуге  и  без  помех  я  раскачивался, скорость  набирал на
"Р-17" и даже в Историческом музее, в двух  шагах от Кремля,
работал -  дали официальное  разрешение, и  только приходили
чекисты  своими глазами  меня обсмотреть,  как я  тут. И  по
стране поездил  - никаких  помех. Так  долго тихо,  что даже
задыхаешься. Правда, летом получил я агентурные сведения  (у
меня сочувствующих - не меньше, чем у них платных  агентов),
что готовится  моё исключение  из СП  - но  замялось как-то,
телеграмма  странная  была  "отложить  заседание  до   конца
октября", далёкий расчёт!  Настолько Рязанское отделение  СП
само ничего не знало - что за неделю до исключения  выдавало
мне  справки  на  жизнь.  Разрешительный  ключ  был  что   в
четвёртый четверг октября объявили Нобелевскую по литературе
- и не мне! Одного этого и боялись. А теперь развязаны руки.
Дёрнул  Соболев  из  Москвы,  вызвал  туда  нашего Сафонова,
завертелось.
    И ведь так сложилось -  целый 69-й год меня в  Рязани не
было,  а  тут  я как  раз  приехал:  слякотный месяцок  дома
поработав,  с помощью  читальни -  над острейшим  персонажем
моего романа. Как раз и портрет Персонажа утвердили (навеки)
- на  улице, прямо  перед моим  окном. И  хорошо пошло!  так
хорошо в ночь под 4-е ноября проснулся, а мысли сами  текут,
скорей записывай,  утром их  не поймаешь.  С утра  навалился
работать - с наслаждением,  и чувствую  получается! Наконец-
то! -  ведь 33  года замыслу,  треть столетия  - и  вот лишь
когда!
    Но Персонаж мой драться  умеет, никогда не дремал.  В 11
часов - звонок, прибежала секретарша из СП, очень поспешная,
глаза  как-то  прячет  и  суетливо  суёт  мне   отпечатанную
бумажку,  что  сегодня в  3  часа дня  совещание  об идейном
воспитании писателей. Ушла, можно б ещё три с половиной часа
работать, но: что так внезапно? Да ещё идейное воспитание...
Нет, думаю, тут что-то  связанное со мной. И  пытаюсь дальше
сладко  работать  -  нет,  раскручивается,  внутри   что-то,
раскручивается, чувствую опасность. Бросил роман, беру  свою
старую папку, называется "Я  и ССП", там  всякие бумажонки -
по  борьбе,  по  взаимным  упрёкам,  и  доносы  мне   разных
читателей: где, кто, что про меня сказал с трибуны. Всё  это
в  хаосе, думаю  - надо  подготовиться. И  срочно:  ножницы,
клей,   монтирую  на   всякий  случай,   есть  и   заготовки
позапрошлого  года к  бою на  секретариате, не  использовано
тогда - и это теперь переклеиваю, переписываю.
    Особенно  приготовил  я про  это  идейное воспитание  им
вызвездить, так (немножко из  Дидро): "Что значит -  человек
берётся  быть  писателем?  Значит,  он  дерзко  заявил,  что
берётся, так сказать, за  идейное воспитание других людей  и
делает  это  книгами.  А  что  значит  -  идейно воспитывать
писателей?  Двойная  дерзость!  Так  не  ставьте  вопрос, не
устраивайте заседаний,  а напишите  книгу -  мы прослезимся,
нас просветит: ах, вот как  надо писать, а мы-то, дураки,  в
темноте бродим!.." - Приготовил,  да в поспехе забыл,  очень
во времени жали.
    Пришел я в СП раньше назначенного за 5-7 минут, чтоб  не
на коленях  досталось писать,  если писать,  а захватить  бы
место  у  единственного  там  круглого  столика,  на  нём бы
разложиться со всеми цветными ручками. (Я - давно исключения
ждал и собирался диктофон нести на заседание, и принёс бы! -
да ведь не исключение, просто "идейное воспитание".) Но и  с
ручками я, кажется,  зря спешил: до  собрания всегда за  час
околачиваются рязанские писатели, дома-то делать нечего, - а
тут,  гля, пустая  комната, и  только сидит  на подоконнике
временно   исполняющий   должность   "секретаря"   отделения
(Сафонов - вдруг заболел, вдруг на операцию лёг,  аппендицит
себе изобрёл, чтоб только не позориться.) Василий Матушкин -
благообразный такой, круглолицый,  доброе русское лицо,  уже
пенсионер, он-то в  дни хрущёвского бума  сам и нашёл  меня,
сам таскал мне заполнять  анкеты в СП, так  радовался "Ивану
Денисовичу", говорил, что это ему - важный языковой урок.  Я
ему руку жму:
    - Здравствуйте, Василь Семёныч! Не будет, что ль?
    Отвечает  важно, с подоконника не слезая:
    - Почему? Будет.
    - Да когда ж соберутся?
    - Соберу-утся.
    Понурый  какой-то, и  глаза отводит.  Вдвоём мы  с  ним,
никого больше, ну что б ему стоило шепнуть, сказать? -  нет,
сукин сын, молчит. Я с ним - вежливый разговор: вы, говорят,
новую пьесу написали, и опять областной театр ставит... Стол
мне, как будто, не пригодится, но на всякий случай занял.
    А - никто не идёт. До последней минуты! И вдруг -  сразу
все, и даже больше, чем все, с большой скоростью входят -  и
не замечаю я, что все уже раздеты, пальто и шапок ни на ком,
а обычно только  тут снимают*.  Один за другим  идут, и хоть
можно бы стол  мой миновать, но  все писатели сворачивают  и
жмут мне  руку -  и Родин  (лица на  нём нет,  сильно болен,
больше 38°, я расспрашиваю, ахаю, да зачем же вы  приехали?)
и Баранов, лиса  такая (недавно: "Можно  ли в Ростов  от вас
привет   передать?  Мне   там  завидуют,   что  я   с   вами
встречаюсь"), и  Левченко -  душа открытая,  парень-простак,
хоть  и серый,  и Женя  Маркин -  молодой, слишком  левый  и
слишком  передовой  для  Рязани  поэт.  Да  вот  и   Таурин,
представитель    секретариата    РСФСР,    почтительно   мне
представляется,   почтительно  жмёт   руку.  Нет,   никакого
исключения не будет. Да вот же и ещё идёт какой-то  сияющий,
радостный, разъеденный  гад -  и этот  ко мне,  и этот прямо
радостно  руку  мне  трясёт,  у  него  -  особенный праздник
сегодня!

    [* Как их всех собрали, как подготовили - об этом было в
"Хронике текущих событий" № 12, не повторяю.]

    Жму  и  я.  А  кто   такой  -  не  знаю.  Остальные   не
здороваются. Расселись,  ба  -  12 человек,  а  членов  СП -
только 6, остальные - посторонние.
    Разложился я, но писать, видно, не придётся. А один  уже
что-то строчит,  на коленях  - да  не гебист  ли в штатском?
Таурин  докладывает,  скучно,  вяло:  вот  Анатолий Кузнецов
бежал,  такой позорный  случай, СП  РСФСР имеет  решение,  в
Тульской  организации  проработали,  все  глубоко  возмущены
(безо  всякого  выражения),  решили  на  всех   организациях
проработать.  Ну,  конечно,  усилят  меры  по  контролю   за
писателями, выезжающими за границу, и воспитательные меры...
    (Давно уж я, кажется,  вырос из рабских недомерков,  уже
не сжимается  сердце, что  выдернут: "Теперь  своё отношение
пусть выскажет  т. Солженицын...",  - уж  распрямился, уж за
язык меня  не потянешь.  А впрочем,  глупое положение:  ведь
предложат голосовать за  суровое осуждение Кузнецова?  А что
надо - одобрять?)
    ...А вот в Московской организации на высоком, на хорошем
уровне  прошло  собрание. Были  высказаны  деловые обвинения
против Лидии Чуковской, Льва Копелева, Булата Окуджавы...
    (Не избежать - за  них придётся заступаться. Но  мельком
ещё  рабская  мысль:  а может  промолчать?  ведь  не Москва,
Рязань, здесь кому какое... И если б не близкие друзья, если
бы просто  либеральные писатели  - пожалуй  бы и  пригнулся,
пронеси  спокойней. Но  про этих  твердо решил:  скажу!  вот
повод и "за резолюцию в целом" не голосовать!)
    Мягко этак Таурин стелет, печально, и как о незначащем:
    - Ну...  кое-что говорили  и о  вашем члене,  о товарище
Солженицыне.
    Всё. Доклад кончен. "Кое-что". Очевидно - несерьёзное.
    Кто  возьмёт  слово?  Матушкин.  Слезает  с  подоконника
старик, жмется. Дают ему  10 минут регламента. Я  (предвидя,
что и мне  понадобится): - "Давайте  больше, чего там!"  Все
(предвидя, что и мне понадобится): Нет, десять, десять!
    Походя,  с   медленным  разворотом,   начинает  Матушкин
нападать на меня. (Текст известен.) Я строчу, строчу, а  сам
удивляюсь: как же они решились?  почти уверен я был, что  не
решатся, и  обнаглел в  своей безнаказанности.  Да нет, ясно
вижу: им же это невыгодно, на свою они голову, зачем? Отняла
им злоба ум.
    Один за другим, без задержки, выступают братья-писатели:
и обходительный Баранов, и  простак Левченко, и чистая  душа
Родин,  и  тревожный   лохматый  Маркин.  Маркин   так  явно
колеблется даже в своём выступлении: "Не хочу я  участвовать
в  эт