нцов
своими требованиями он сам тормозит рассмотрение вопроса. Не
нашёл я в его письмах темы писательского товарищества. Хотим
мы  или  не хотим,  мы  должны будем  сегодня  говорить и  о
произведениях Солженицына, но мне кажется, что надо говорить
в общем по письмам.
    СОЛЖЕНИЦЫН просит  разрешения сказать  несколько слов  о
предмете обсуждения. Читает письменное заявление:
    "Мне стало известно, что для суждения о повести "Раковый
корпус" секретарям  Правления предложено  было читать  пьесу
"Пир победителей",  от которой  я давно  отказался сам,  лет
десять даже не  перечитывал, уничтожил все  экземпляры кроме
захваченного, а теперь размноженного. Я уже не раз объяснял,
что   пьеса   эта  написана   не   членом  Союза   Писателей
Солженицыным, а бесфамильным  арестантом Щ-232 в  те далёкие
годы,  когда  арестованным по  политической  статье не  было
возврата на свободу, и никто из общественности, в том  числе
и  писательской,  ни  словом  ни  делом  не  выступил против
репрессий даже целых народов.  Я так же мало  отвечаю сейчас
за  эту  пьесу,  как  и  многие  литераторы  не  захотели бы
повторить сейчас иных речей и книг, написанных в 1949  году.
На этой пьесе отпечаталась безвыходность лагеря тех лет, где
сознание определялось бытием и отнюдь не возносилось  молитв
за гонителей. Пьеса эта не имеет никакого отношения к  моему
сегодняшнему  творчеству,   и  разбор   её  есть   нарочитое
отвлечение от делового обсуждения повести "Раковый корпус".
    Кроме того,  недостойно писательской  этики -  обсуждать
произведение, вырванное из частной квартиры таким способом.
    Разбор  же моего  романа "В  круге первом"  есть  вопрос
отдельный, и  им нельзя  подменять разбора  повести "Раковый
корпус".
    КОРНЕЙЧУК  -  У  меня  вопрос  к  Солженицыну.  Как   он
относится к той разнузданной буржуазной пропаганде,  которая
была  поднята  вокруг  его  письма?  Почему  он  от  неё  не
отмежуется?  Почему  спокойно  терпит?  Почему  его   письмо
западное радио начало передавать ещё до съезда?
    ФЕДИН предлагает Солженицыну ответить.
    СОЛЖЕНИЦЫН указывает, что он - не школьник вскакивать на
каждый вопрос, у него будет выступление, как и у других.
    ФЕДИН говорит,  что можно  собрать несколько  вопросов и
ответить на все вместе.
    БАРУЗДИН - Хотя  Солженицын возражает против  обсуждения
пьесы  "Пир  победителей", но  нам  волей-неволей приходится
говорить об  этой пьесе.  Вопрос: какова  была необходимость
Солженицыну вообще называть эту пьесу съезду, упоминать её?
    САЛЫНСКИЙ -  Я прошу,  чтобы Солженицын  рассказал, кто,
когда  и  при  каких  обстоятельствах  изъял  эти материалы?
Просил ли автор о возвращении их? Кого просил?
    ФЕДИН  предлагает  Солженицыну  ответить  на собравшиеся
вопросы.
    СОЛЖЕНИЦЫН  повторяет,  что   ответит  на  вопросы   при
выступлении.
    ФЕДИН, поддержанный ДРУГИМИ:  - Но Секретариат  не может
приступить к обсуждению, не имея ответа на эти вопросы.
    РОПОТ  ГОЛОСОВ  -  Солженицын  может  вообще  отказаться
разговаривать с Секретариатом, пусть об этом заявит.
    СОЛЖЕНИЦЫН  -  Хорошо,  я  отвечу  на  эти  вопросы. Это
неверно, что письмо стали  передавать по западному радио  до
съезда: его стали передавать уже после закрытия съезда: и то
не  сразу.  (Далее  буквально:)  "Здесь  употребляют   слово
"заграница"    и    с   большим    значением,    с   большой
выразительностью,  как   какую-то  важную   инстанцию,  чьим
мнением очень  дорожат. Может  быть это  и понятно  тем, кто
много творческого времени проводит в заграничных поездках  и
наводняет нашу литературу летучими заметками о загранице. Но
мне это странно.  Я никакой заграницы  не видел, не  знаю, и
жизненного времени у меня нет  - узнавать её. Я не  понимаю,
как можно так чувствительно считаться с заграницей, а не  со
своей страной,  с её  живым общественным  мнением. Под моими
подошвами всю мою жизнь - земля отечества, только её боль  я
слышу, только о ней пишу".
    Почему пьеса "Пир  победителей" была упомянута  в письме
съезду?  - это  ясно из  самого письма:  чтобы  протестовать
против незаконного  "издания" и  распространения этой  пьесы
вопреки воле  автора и  без его  ведома. Теперь относительно
изъятия моего романа и архива. Да, я несколько раз,  начиная
с 1965 года, писал в ЦК по этому поводу, протестовал. (Далее
буквально:) "Но за  последнее время изобретена  новая версия
об  изъятии  моего архива.  Будто  бы тот  человек,  Теуш, у
которого хранились  мои рукописи,  был связан  с другим  ещё
человеком,  которого  не  называют,  а  того  задержали   на
таможне, неизвестно какой, и что-то нашли (не называют что),
не моё нашли, но  решили меня оберечь от  такого знакомства.
Всё это - ложь. У знакомого моего Теуша два года назад  было
следствие,  но такого  обвинения ему  даже не  выставлялось.
Хранение моё было  обнаружено обыкновенной уличной  слежкой,
подслушиванием  телефонных  разговоров  и  подслушивателем в
комнате. Но вот примечательно: едва появилась новая версия -
она единым  толчком обнаруживается  в разных  местах страны:
лектор Потёмкин только что изложил её многолюдному  собранию
в Риге, один из секретарей СП - московским писателям. Причём
от себя он добавил и своё измышление: что всё это я будто бы
признал на прошлой встрече в секретариате. А об этом у нас и
разговора не было.  Не сомневаюсь, что  скоро начну со  всех
концов  страны  получать   письма  о  распространении   этой
версии".
    ВОПРОС - Отвергнута  ли редакцией "Нового  мира" повесть
"Раковый корпус" или принята?
    АБДУМОМУНОВ - Какое  разрешение требуется "Новому  миру"
на печатание повести и от кого?
    ТВАРДОВСКИЙ - Вообще решение печатать или не печатать ту
или  иную  вещь  -  в  компетенции  редакции.  Но  в  данной
ситуации,  сложившейся  вокруг имени  автора,  решать должен
Секретариат Союза.
    ВОРОНКОВ  -  Солженицын  ни  одного  раза  не  обращался
непосредственно в  Секретариат союза  писателей СССР.  После
письма Солженицына съезду  у товарищей из  Секретариата было
желание  встретиться,  ответить на  вопросы  - поговорить  и
помочь.  Но  после  того,  как  письмо  появилось  в грязной
буржуазной прессе, а Солженицын никак не реагирует...
    ТВАРДОВСКИЙ - Ну, точно как Союз писателей!
    ВОРОНКОВ -  ...это желание  отпало. А  тут вот появилось
второе письмо.  Оно ультимативно,  оскорбительно, недостойно
нашей   писательской   общественности.   Сейчас   Солженицын
упомянул   об   "одном   секретаре",   дававшем   информацию
партийному собранию московских  писателей. Секретарь  этот -
я. Вам  поспешили передать,  но плохо  передали. Об  изъятии
ваших вещей я только то сказал на последнем собрании, что вы
признали, что  отобранные вещи  - ваши,  и что  обыска у вас
дома не было. После вашего письма съезду мы естественно сами
запросили - почитать все  ваши произведения.  Но нельзя  так
грубо обращаться с вашими товарищами  по труду и по перу!  А
вы, Александр Трифонович, если считаете нужным печатать  эту
повесть  и  если  автор  примет  ваши  исправления  -  так и
печатайте сами, при чём тут Секретариат?
    ТВАРДОВСКИЙ  -  А  с  Беком  как  было?  И   Секретариат
занимался, и рекомендовали - и всё равно не напечатали.
    ВОРОНКОВ  -  Но  меня  сейчас  больше  всего  интересует
гражданское  лицо  Солженицына: почему  он  не реагирует  на
гнусную  буржуазную пропаганду?  И почему  так обращается  с
нами?
    МУСРЕПОВ - И у меня  вопрос: как это он пишет  в письме:
более высоко стоящие товарищи  выражают сожаление, что я  не
умер в лагере? Какое право он имеет так писать?
    ШАРИПОВ -  И по  каким каналам  письмо могло  попасть на
Запад?
    ФЕДИН  предлагает   Солженицыну  ответить   на  заданные
вопросы.
    СОЛЖЕНИЦЫН  -  Да  то ли  ещё  обо  мне говорили!  Лицо,
занимающее  очень  высокое  положение  и  сегодня,   заявило
публично,  что сожалеет:  не он  был в  составе той  тройки,
которая выносила мне  приговор в 1945  году, он бы  тогда же
приговорил  меня  к  расстрелу!..  Здесь  моё  второе письмо
истолковывают как ультиматум: или печатайте повесть, или  её
на  Западе  напечатают.  Но  этот  ультиматум  не  я  ставлю
Секретариату,  а вам  и мне  вместе ультиматум  этот ставит
жизнь. Я пишу, что меня беспокоит распространение повести  в
сотнях - эта цифра на глазок, я её не подсчитывал - в сотнях
машинописных экземпляров.
    ГОЛОС - Как это получилось?
    СОЛЖЕНИЦЫН - А вот такое странное свойство  обнаружилось
у моих вещей: их настойчиво просят почитать, а взяв почитать
- за счёт своего  досуга или своих средств  перепечатывают и
дают  читать  дальше.  Первую часть  повести  ещё  год назад
перечитала московская секция прозы, удивляюсь, почему тут т.
Воронков сказал - не знали, где достать, запрашивали в  КГБ.
Года  три назад  такое же  быстрое распространение  получили
"крохотные рассказы"  или стихотворения  в прозе:  едва я их
стал  давать людям  читать, как  они быстро  разлетелись  по
разным  городам  Союза.  А потом  в  редакцию  "Нового мира"
пришло  письмо  с Запада,  из  которого мы  узнали,  что эти
крохотные рассказики и там  уже напечатаны. Вот чтобы  такая
утечка не успела произойти с "Раковым корпусом", я и написал
своё  настоятельное письмо  Секретариату. Я  не меньше  могу
удивляться, как мог Секретариат нисколько не реагировать  на
мое  письмо  съезду  -  ещё   п_р_е_ж_д_е   Запада?   И   не
реагировать  на  всю  ту  клевету, которой меня окружили? Т.
Воронков употребил здесь замечательное выражение "братья  по
перу и по  труду". Так вот эти братья по перу и по труду уже
два с  половиной года  спокойно  взирают на  то,   как  меня
притесняют, преследуют, клевещут на меня.
    ТВАРДОВСКИЙ - Не все безучастны.
    СОЛЖЕНИЦЫН  -  ...А  редакторы  газет,  тоже  братья, не
помещают  моих опровержений.  (Далее буквально:)  "Я уже  не
говорю,  что моей  книги не  дают читать  в лагерях:  её  не
пропускали  в лагеря,  изымали обысками  и сажали  за неё  в
карцер даже  в те  месяцы, когда  все газеты  трубно хвалили
"Один  день  Ивана  Денисовича"  и  обещали,  что  "это   не
повторится". Но за последнее время книгу стали тайно изымать
и из вольных библиотек. О  запрете выдавать её мне пишут  из
разных  мест:  велено   отвечать  читателям,  что   книга  в
переплёте, или  на руках,  или доступа  нет к  тем полкам  и
уклоняться    от    выдачи.    Вот    свежее    письмо    из
Красногвардейского района Крыма:
    "В районной библиотеке мне по секрету (я - активист этой
библиотеки) сказали, что ваши  книги велено изъять. Одна  из
сотрудниц хотела подарить мне  на память ненужный им  теперь
"Один день" в журнале-газете, другая тут же остановила  свою
опрометчивую подругу:  "Что вы,  что вы,  нельзя! Раз  книгу
отобрали в особый отдел, то опасно её кому-нибудь дарить".
    Не скажу, что книга  изъята изо всех библиотек,  кое-где
ещё есть. Но приезжающие ко мне в Рязань посетители не могли
достать моей книги  в Рязанской областной   ч_и_т_а_л_ь_н_е:
им отнекивались разными способами, да так и не дали.
    Давно известно, что клевета неистощима,  изобретательна,
быстра в росте, но когда столкнешься с клеветою сам, да  ещё
с невиданной новой формой её  - клеветою с трибуны, то  диву
даёшься. Беспрепятственно провернулся круг лжи о том, что  я
был в плену  и сотрудничал с  немцами. Но этого  уже кажется
мало!  Этим  летом  в  сети  политпросвещения,  например   в
Болшеве,  агитаторам  было  продиктовано,  что  я  бежал   в
Арабскую республику  и сменил  подданство. Ведь  это же  всё
записывается в блокноты и разносится дальше с  коэффициентом
сто.  И это  рядом со  столицей! Есть  и  другой  вариант. В
Соликамске (п/я 389) майор Шестаков объявил, что я бежал  по
туристской  путевке   в  Англию.   Говорит  заместитель   по
политчасти  -  кто же  смеет  не верить?  Другой  раз он  же
объявил:    Солженицыну     официально     з_а_п_р_е_щ_е_н_о
п_и_с_а_т_ь! Ну, тут он хоть близок к истине.
    Ещё  так  обо  мне заявляют  с  трибун:  "его освободили
досрочно, а зря".  Зря или не  зря освободили, это  мы можем
видеть из судебного решения Военной Коллегии Верховного Суда
по реабилитации, оно предложено Секретариату...
    ТВАРДОВСКИЙ  -  И  там  боевая  характеристика   офицера
Солженицына.
    СОЛЖЕНИЦЫН  -  А  вот  "досрочно"  -  это  очень  смачно
употреблено! Сверх восьмилетнего приговора я просидел  месяц
в пересыльных  тюрьмах, да  такую мелочь  у нас  и упоминать
стыдно,  затем   б_е_з   п_р_и_г_о_в_о_р_а   получил  вечную
ссылку,  с   этой   вечной   обречённостью   просидел  т_р_и
г_о_д_а  в ссылке, только  благодаря  XX  съезду  освобождён
-  и это  называется   досрочно!  Как  это словечко выражает
удобное   мировосприятие  1949-53  годов:  если  не  умер  у
лагерной помойки, если хоть  на  коленях  из лагеря выполз -
значит освобожден "досрочно"... Ведь срок - вечность,  и что
раньше - то всё досрочно.
    Бывший  министр   Семичастный,  любивший   выступать  по
вопросам литературы, не раз  уделял внимание и мне.  Одно из
его  удивительных,  уже  комичных  обвинений,  было   такое:
"Солженицын        м_а_т_е_р_и_а_л_ь_н_о        поддерживает
капиталистический мир тем, что  не берёт гонорара" какого-то
за  вышедшую   где-то книгу,  очевидно  "Ивана  Денисовича",
другой нет. Так если вы знаете, где-то прочли, и очень надо,
чтоб эти  деньги я у  капитализма  вырвал -  почему же  меня
не  известят? Я-то  в Рязани не знаю. "Международная книга"?
Иностранная    Комиссия   СП?   -   сообщите:  вот  мол твой
патриотический   долг   забрать   эти   деньги. Ведь это уже
комедийная   путаница:  кто  берёт  гонорары  с Запада - тот
продался капиталистам, кто  не  берёт - тот  их  материально
поддерживает.  А третий  выход? -  на небо лети. Семичастный
уже не министр,  но идея его не  угасла: лекторы Всесоюзного
общества  по  распространению  научных   знаний  понесли  её
дальше.  Например,  её  повторил  16 июля этого  года лектор
А. А.  Фрейфельд  в  Свердловском цирке.  Сидели две  тысячи
человек   и   только  удивлялись:   какой   же  ловкач  этот
Солженицын! - умудрился, не  выходя из Советского Союза,  не
имея  в кармане  вообще ни  копейки -  материально  укрепить
мировой капитализм. (Действительно, история для цирка.)
    Вот  такую  чушь обо  мне  беспрепятственно рассказывает
всяк, кому не лень.
    12 июня здесь, в Секретариате, у нас было  собеседование
- тихое,  мирное. Вышли  отсюда, прошло  короткое время  - и
вдруг слухи по всей  Москве, всё рассказывается не  так, как
было,  всё   вывернуто,  начиная   с  того,   что  будто  бы
Твардовский здесь кричал и стучал на меня кулаком по  столу.
Но ведь те, кто были,  знают, что ничего подобного не  было,
зачем же лгать? Вот и  сейчас мы однозначно слышим, что  тут
говорится,  но  где  гарантия,  что  и  после   сегодняшнего
секретариата  опять всё  не вывернут  наизнанку? И  если  уж
"братья  по  перу  и труду",  так  первая  просьба: давайте,
рассказывая   о   сегодняшнем   Секретариате,   ничего    не
придумывать и не выворачивать.
    Я - один, клевещут обо мне - сотни. Я, конечно, не успею
никогда оборониться  и вперёд  не знаю  - от  чего. Ещё меня
могут объявить и сторонником геоцентрической системы и что я
первый поджигал костёр Джордано Бруно, не удивлюсь".
    САЛЫНСКИЙ  -  Я  буду говорить  о  "Раковом  корпусе". Я
считаю,  что  эту вещь  необходимо  печатать -  это  яркая и
сильная вещь. Правда, там патологически пишется о  болезнях,
читатель  невольно  поддаётся раковой  боязни,  и без  этого
распространённой в нашем веке.  Это надо как-то  убрать. Ещё
надо убрать фельетонную хлёсткость. Ещё огорчает, что  почти
все судьбы персонажей в той или иной форме связаны с лагерем
или лагерной жизнью. Ну, пусть Костоглотов, пусть Русанов, -
но зачем обязательно и Вадиму? и Шулубину? и даже солдату?
    В самом конце  мы узнаём, что  он - не  просто солдат из
армии, а из лагерной охраны. Общее направление романа в том,
что  он  говорит  о   конце  тяжелого  прошлого.  Теперь   о
нравственном социализме.  По-моему, здесь  ничего страшного.
Если бы Солженицын проповедовал  безнравственный социализм -
это было  бы  ужасно.  Если  бы  он  проповедовал  национал-
социализм или национальный социализм по-китайски - это  было
бы  ужасно.   Каждый  человек   волен  думать   по-своему  о
социализме и его развитии.
    Сам  я  думаю  -  социализм  определяется экономическими
законами. Но спорить - можно, зачем же не печатать  повести?
-  Далее  призывает   Секретариат  решительно  выступить   с
опровержением клеветы против Солженицына.
    СИМОНОВ - Роман "В круге  первом" я не приемлю и  против
его печатания. А "Раковый корпус" - я за публикацию. Мне  не
всё нравится в этой  повести, но не обязательно,  чтобы всем
нравилось. Может быть,  что-то из делаемых  замечаний автору
надо и принять. А все принять конечно невозможно. Мы обязаны
опровергнуть  и  клевету  относительно  него.  И  книгу  его
рассказов надо выпустить - и вот там-то, в предисловии будет
хороший  повод  рассказать  его биографию  -  и  так клевета
отпадёт сама собой. Покончить с ложными обвинениями должны и
можем мы - а  не он сам. "Пира  победителей" я не читал  и у
меня нет желания его читать, раз автор этого не хочет.
    ТВАРДОВСКИЙ - Солженицын находится в таких условиях, что
ему с выступлением и  соваться нельзя. Это именно  мы, Союз,
должны дать  заявление, опровергающее  клевету. Одновременно
мы должны строго  предупредить Солженицына за  недопустимую,
непринятую форму его обращения к съезду, во столько адресов.
Редакция "Нового мира" не  видит никаких причин не  печатать
"Ракового  корпуса",  конечно с  известными  доработками. Мы
хотели только получить одобрение Секретариата  или хотя бы -
что Секретариат не возражает. (Просит Воронкова достать  уже
прежде  подготовленный,   ещё  в   июне,  проект   коммюнике
Секретариата.)
    Воронков не спешит достать коммюнике. Тем временем
    ГОЛОСА - Да ведь ещё не решили! Есть и против!
    ФЕДИН - Нет, это  неверно, Секретариат не должен  ничего
печатать и опровергать. Неужели мы в чём-то виновны? Неужели
вы, Александр Трифонович, считаете себя виновным?
    ТВАРДОВСКИЙ (быстро, выразительно) - Я?? - нет.
    ФЕДИН  -  Не  нужно  искать  искусственного  повода  для
выступления. Какие-то слухи - недостаточный повод.
    Другое дело, если Солженицын сам найдёт повод  развязать
возникшую ситуацию.  Тут должно  быть публичное  выступление
самого Солженицына.  Но вы  подумайте, Александр  Исаевич, в
интересах чего мы станем  печатать ваши протесты? Вы  должны
прежде  всего  протестовать  против  грязного  использования
вашего имени нашими врагами на Западе. При этом, конечно, вы
сумеете найти возможность  высказать вслух и  какую-то часть
ваших  сегодняшних жалоб,  сказанных здесь.  Если это  будет
удачный  и тактичный  документ -  вот мы  его и  напечатаем,
поможем вам. Именно с этого должно начаться ваше оправдание,
а не  с ваших  произведений, не  с этой  торговли -  сколько
месяцев мы  имеем право  рассматривать вашу  рукопись -  три
месяца?  четыре? Разве  это страшно?  Вот страшное  событие:
ваше имя фигурирует и  используется там, на Западе,  в самых
грязных целях. (одобрение среди членов секретариата)
    КОРНЕЙЧУК - Мы вас пригласили не для того, чтобы бросать
в вас камни. Мы позвали вас, чтобы помочь вам выйти из этого
тяжёлого и двусмысленного  положения. Вам задавали  вопросы,
но  вы  ушли  от  ответа. Отдаёте  ли  вы  себе  отчёт: идет
колоссальная мировая битва и в очень тяжёлых условиях. Мы не
можем быть  в стороне.  Своим творчеством  мы защищаем  своё
правительство, свою  партию, свой  народ. Вы  тут иронически
высказались о заграничных поездках как о приятных прогулках,
а мы ездим за  границу вести борьбу. Мы  возвращаемся оттуда
измотанные, изнурённые, но  с сознанием исполненного  долга.
Не  п