ь
отсюда!
 Он не знает, что последует дальше...
 А  дальше Иван Фомич сконфуженно разведет руками,  точно и он повинен в
том, что Славушка обозвал своих одноклассников баранами.
 - И как же вы, уважаемые товарищи, будете на это реагировать?
 Уважаемые товарищи не  знают,  как  надо реагировать и  надо ли  вообще
реагировать.
 Тулупов многозначительно усмехается.
 - Сочтемся...
 Известно, он любитель драться.
 - Нет,  не  сочтемся,  -  резко обрывает Иван  Фомич.  -  Но  и  нельзя
смолчать.  Ведь он  вам  товарищ.  Он  оскорбил вас...  Людей,  которые идут
наперекор обществу, общество бойкотирует!
 Он  довольно  долго  распространяется о  конфликтах между  личностью  и
обществом,  объясняет,  что  такое общественный бойкот,  и  опять предлагает
голосовать:
 - Кто за то, чтобы объявить Ознобишину бойкот?
 На этот раз руки поднимают все...
 А  Славушка тем  временем бежит  берегом Озерны  в  Нардом,  к  Виктору
Владимировичу  Андриевскому,   умеющему   извлекать   из   старинных  шкафов
соблазнительные и увлекательные книги.
 Андриевский колдует за  круглым столом,  за  столом из красного дерева,
льет-поливает стол столярным клеем,  на столе овечья шерсть,  пенька, нитки,
тряпки:  мастерит усы,  бакенбарды,  бороды,  как  взаправдашний театральный
парикмахер.
 - Привет! - Он всегда так здоровается и сразу замечает - мальчик что-то
кислый сегодня. - Что-нибудь случилось?
 Славушка смотрит на свое отражение в стекле книжного шкафа.
 - Что же все-таки случилось?
 - Я назвал их баранами!
 - Кого?
 Славушка рассказывает об уроке, о Никитине, о стихах...
 - Ну и что что декадент?! - восклицает Андриевский. - Зато здорово!
 Оказывается, он знает эти стихи:

 Нежной поступью надвьюжной,
 Снежной россыпью жемчужной,
 В белом венчике из роз -
 Впереди - Исус Христос.

 Андриевский читает с аффектацией, чуть грассируя.
 - Мужичье, - заключает он. - В том числе и Никитин. Из хама не сделаешь
пана...  - И вдруг начинает смеяться. - "Бараны..." Превосходно! Не бойтесь,
в обиду не дадим.

 И за вьюгой невидим,
 И от пули невредим...

 Он  подстригал усы,  похохатывал,  напевал какие-то "трам-бам-були",  а
Славушка  утешался возле  книжек,  пока  адвокат,  парикмахер и  режиссер не
собрался домой.
 Нехотя пошел мальчик утром в  школу,  предчувствие не обмануло,  его не
замечали.  Никитин не  спрашивал,  одноклассники сторонились.  Кто-то что-то
сказал  и  осекся.   Славушка  упрямо  сидел  на  уроках,   один  Введенский
разговаривал с ним, этот всегда поступал всем наперекор и особенно Никитину.
 Все же из школы Славушка убежал раньше всех -  наплевать на то, что его
чуждаются!  -  но дома тоже чувствовал себя ужасно одиноко.  Завтра будет то
же.  Вероятно,  следует извиниться,  но  перед кем?  Перед Никитиным,  перед
классом?  Но они же бараны,  бараны,  и Никитин не прав, ему бы деда Мазая с
зайцами...
 Под вечер отворилась дверь из сеней, Нюрка заорала через порог:
 - Слав-Лаич!..  -  Звала мальчика по имени-отчеству, сглатывая слоги. -
За вами приехали!
 У крыльца тарантас, в тарантасе Андриевский.
 - Едемте, вызывает Степан Кузьмич...
 Славушка не сразу сообразил.
 - Быстров, Быстров!
 Андриевский сам  приехал за  мальчиком,  не  успел тот взобраться,  как
Андриевский дернул вожжи, и караковая кобылка понесла пружинящей рысью.
 "Что ему от меня надо?  -  испуганно думал Славушка. - Может быть, Иван
Фомич нажаловался, Никитин в волости авторитет?"
 А  режиссер  посмеивался,   подгонял  кобылку  и  посмеивался,   что-то
забавляло  его,  и  в  мальчике  все  сильнее  накипало  раздражение  против
Андриевского.
 - Я  все рассказал Степану Кузьмичу,  -  сказал тот со  смешком.  -  Он
одобряет вас, хотя это происшествие форменный парадокс.
 - А что такое парадокс?
 - Вы   не   знаете?   Ваши  стихи,   например.   Утверждение  нового  в
действительности. Революция, если хотите!
 С чего это Андриевский так весел?
 Наконец вот и хутор Кукуевка.
 Странно:  Быстров живет  у  Пенечкиных,  им  уж  никак  не  может  быть
симпатична революция, а Быстров олицетворение ее в волостном масштабе...
 - Парадокс, - произносит вслух Славушка.
 - Что? - удивленно спрашивает Андриевский и смеется. - Ах да-да!
 Караковая  кобылка  сворачивает  под  купы  деревьев,   -  вот  длинный
сероватый дом, вокруг цветочки.
 Андриевский бросает в тарантас вожжи,  кобылка трусит прочь от крыльца,
сама найдет дорогу в конюшню.
 Темноватый коридор,  и...  бог ты мой, настоящая гостиная, раза два или
три видел Славушка такие гостиные в  богатых домах,  куда случайно попадал с
папой и с мамой: козетки, пуфики, портьеры, рояль, экран, пальмы и в зеленой
кадке даже араукария.
 На  втором  году  революции из  взбудораженной русской деревни Славушка
попал в гостиную, как после кораблекрушения из бурного океана на тропический
остров... Вот тебе и прасолы!
 На  самом деле все  не  так уж  здесь великолепно  купеческая роскошь,
пестрые козетки и  чахлые пальмы  Пенечкины сволокли в комнаты,  занимаемые
Быстровым, все лучшее, чтобы сохранить от возможных реквизиций.
 Тишина и пустота.
 - Степан Кузьмич!
 Андриевский кричит с этаким приятельским подобострастием.
 Быстров тут же появляется в дверях.
 - А!  -  Протягивает мальчику руку,  уверенно,  как мужчина мужчине.  -
Лаются, говоришь? На большевиков тоже лаются...
 - Шура...  -  зовет негромко,  глядя на араукарию, но его слышат, может
быть, даже прислушиваются.
 Появляется женщина -  темные дуги бровей,  бездонные глаза, тонкий нос,
розовые  губы  -   древняя  икона,  оживленная  кистью  Ватто,  удивительное
сочетание византийской богородицы и французской субретки.
 - Разве стихи могут нарушить спокойствие?
 - О, еще как! - восклицает Андриевский.
 - Что же это за стихи?
 И голос у нее необыкновенный, отчетливый и ненавязчивый.
 - Прочесть? - предлагает Андриевский.
 - Нет,  нет,  -  останавливает Быстров и  указывает на Славушку.  -  Он
пострадал, пусть он и читает.
 Славушка уставился в окно.

 Мы на горе всем буржуям
 Мировой пожар раздуем...

 Революцьонный держите шаг!
 Неугомонный не дремлет враг!

 - Как? - спрашивает Андриевский.
 - Молодец,  -  одобряет Быстров,  только  непонятно кого  -  чтеца  или
автора, и осведомляется у жены: - А как тебе, Шура?
 - Я знаю эти стихи.
 - Нравятся?
 - Нравятся, не нравятся... - Александра Семеновна грустно усмехается. -
Они переживут нас с тобой.
 За  глаза Быстрова осуждали за  то,  что он оставил первую жену,  не по
себе,  мол,  срубил дерево,  генеральская жена  борцу  за  народное дело  не
попутчица.  Славушка не знает ту,  что оставлена в Рагозине,  но такая,  как
Александра Семеновна, во всем свете только одна.
 - Дайте-ка нам поговорить, - обращается Быстров к Андриевскому.
 - О, понимаю: конфиденция.
 Едва  Андриевский скрывается,  Быстров  поворачивает мальчика  лицом  к
себе.
 - Часто бываешь в Нардоме? - спрашивает Быстров.
 - Часто.
 - Дружишь с Андриевским?
 Странный вопрос: какая дружба может быть у него с Андриевским?
 - Дружу...
 - Напрасно, - строго произносит Быстров. - Этот человек...
 - Враг? - неожиданно для себя спрашивает Славушка.
 - Не знаю,  -  задумчиво говорит Быстров.  -  Но ни мне,  ни тебе он не
друг.  Революционный держите  шаг.  А  он  -  ванька-встанька.  Видел  такую
игрушку? Наклонится и тотчас вскочит.
 Быстров всматривается в лицо Славушки.
 - Вот  ты,  значит,  какой...  -  Оборачивается к  жене.  -  А  тебе он
нравится, Шура?
 Александра Семеновна слегка улыбается.
 - Я кое-что надумал, - говорит Быстров. - Слушай...
 - Может быть, в следующий раз? - вмешивается Александра Семеновна.
 - Почему  в  следующий?   -   возражает  Быстров.   -  Ничего  не  надо
откладывать.  Революционный держите шаг.  - Затем он говорит о чем-то таком,
что не имеет никакого отношения к Славушке.  -  Ты, может быть, удивляешься,
почему я живу здесь,  у помещиков. А зачем жить хуже, если можно жить лучше?
Вопхнуться в  чью-нибудь  избу?  Выселить  какого-нибудь  попа?  А  здесь  и
просторно,   и  удобно,   и  маскироваться  Пенечкиным  труднее.   Назвались
груздями...  Коммуна? Так и будьте коммуной. Батраки пашут? Так и вы пашите.
Спасайте шкуру,  но не задаром.  Пенечкины теперь выходят в  поле наравне со
всеми.  Следующий вопрос: генеральская жена. Она действительно генеральская,
только не жена, а дочь. Генеральская дочь. Ее отец из тех генералов, которые
самим товарищем Лениным допущены в рабоче-крестьянскую армию...
 Александра Семеновна хмурится.
 - А говорю это я тебе вот зачем,  -  продолжает Быстров. - Я хочу, чтоб
ты  мне доверял,  как я  тебе доверяю,  хочу,  чтоб ты  организовал в  нашей
волости молодежь.
 Он неправильно произносит это слово, все время делая ударение на первом
слоге: "молодежь, молодежь".
 Подошел к роялю и,  стоя,  ударил по клавишам, беспорядочный аккорд тут
же замер.
 - Организуй-ка  ты у  нас союз юных коммунистов,  -  сказал Быстров.  -
Понимаешь,  на  что я  тебя подвигаю?  Объединить молодежь на подвиги во имя
Советской власти.
 Он обломил веточку араукарии и помахал ею перед Славушкой.
 - Ты готов?
 Славушка ни  к  чему еще не  готов,  не готов он объединить молодежь на
подвиги во  имя Советской власти,  и  в  то  же  время он  не столько понял,
сколько  почувствовал,  что  именно  сейчас  и  именно  ему  предоставляется
возможность совершить подвиг.
 - Готов,  -  сказал  Славушка,  потому  что  только  "готов" и  мог  он
ответить, - это было как клятва в вечной любви.
 - Молодец, - похвалил его Быстров. - Сейчас мы с тобой обсудим...
 - Может быть,  в другой раз?  -  перебила мужа Александра Семеновна,  -
Поздно уже!
 - Ладно,  отложим до  завтра,  -  внезапно согласился Быстров.  -  Утро
вечера мудренее.
 - А  ты  один  дойдешь?  -  спросила Александра Семеновна.  -  Собак не
боишься?
 - Конечно, - ответил Славушка. - Собак я нисколько не боюсь.
 - Молодец, - еще раз похвалил его Быстров. - Завтра я тебя вызову.
 - Спокойной ночи,  -  сказала Александра Семеновна.  -  Заезжай ко мне,
если захочется, живу-то я постоянно в Ивановке, я ведь учительница там...
 Славушка вышел,  и собаки залаяли за домом, он боялся кукуевских собак,
на крыльце стояла чья-то палка,  он взял палку,  не так страшно, спустился с
крыльца,  прошел  аллеей,  вышел  на  дорогу  и,  уговаривая себя  ничего не
бояться, торопливым шажком припустился к Успенскому.
 Петя спал, Вера Васильевна тоже легла.
 - Где это ты шатаешься?
 - У Быстрова был.
 - То есть как у Быстрова?
 - Он меня вызвал к себе.
 - Зачем ты ему понадобился?
 - Хочет организовать Союз молодежи.
 - Какой союз... Что за глупости!
 - Для помощи Советской власти.
 - Ничего не понимаю. Чем ты можешь помочь Советской власти?
 - А вот хотя бы... контролировать учителей!
 - Ты собираешься меня контролировать?
 - Не только тебя...
 - У тебя с Быстровым, кажется, ум за разум зашел...
 - Знаешь, мама, мы все равно с тобой ни до чего не договоримся.
 - Тогда гаси свет.
 Он  так и  сделал,  заказал себе интересный сон и  заснул,  но  ему так
ничего и не приснилось, а когда проснулся, мама причесывалась, а Пети уже не
было в комнате.
 - Вставай, вставай, - поторопила Вера Васильевна сына. - Опоздаешь.
 - Успеем,  -  снисходительно  сказал  он  и  соврал:  -  Мне  приснился
удивительный сон...
 Мать торопилась, утром ей не до снов.
 - О чем это?
 Славушка наскоро сочинил сон.
 - Понимаешь:  Москва, революция. Идут солдаты. Отряд солдат, понимаешь?
С ружьями. На груди у них красные банты. А впереди командир, Исус Христос...
 - Глупости  какие,  -  оборвала  Вера  Васильевна  сына.  -  Я  думала,
действительно что-нибудь интересное...
 Славушка  подумал:   как  же  неинтересно  -   Исус  Христос  во  главе
вооруженных солдат? Но спорить не стал. К тому же следовало подумать о себе.
Идти в школу неприятно. Так же неприятно, как идти мимо собак. Разница одна,
собаки лают, а в школе молчат.
 Долго ли  будет продолжаться игра  в  молчанку?  Нарочно пошел попозже,
позже Веры Васильевны,  чтоб прийти к началу занятий, вошел в класс вместе с
Никитиным,  посторонился, уступая ему дорогу, но тот сам отступил, предлагая
пройти Славушке, и с ходу вызвал к доске:
 - Ознобишин!
 Неужели опять единоборствовать?
 - Вы не изменили мнения о своих стихах?
 - Нет, Иван Фомич.
 - Что ж, ваше право, я держусь более консервативных взглядов, мне ближе
муза мести и  печали,  вам -  песен,  маршей и  революции.  На  вкус и  цвет
товарищей нет,  оставайтесь при своем мнении,  но к следующему уроку попрошу
всех -  всех! - написать характеристику поэмы, любой по собственному выбору,
но обязательно Александра Сергеевича Пушкина. Вы не возражаете?
 Иван Фомич улыбается, улыбается Славушка, все обращено в шутку.
 - Нет, Иван Фомич, не возражаю.
 - Отлично,  садитесь.  -  Затем к  классу:  -  Если  у  кого  возникнут
трудности, обратитесь за помощью к Ознобишину, он поможет...
 Амнистия!  Не  просит  даже  извиниться за  "баранов".  Поворот на  сто
восемьдесят градусов. Что за чудо? Все входит в обычную колею.
 После уроков Иван Фомич окликает убегающего Славушку.
 - Да!  -  Делает вид,  что  вспомнил,  хотя ничего не  забыл и  нарочно
поджидал Славушку.  -  Утром заезжал Степан Кузьмич.  Просил вас зайти после
уроков в исполком.
 Теперь все ясно.
 Славушка перемахнул Озерну и остановился перед исполкомом. Двум смертям
не бывать -  вошел в президиум. За большим столом Быстров, сбоку, за дамским
письменным столиком, секретарь исполкома Никитин, брат Ивана Фомича, Дмитрий
Фомич.
 - Заходи, товарищ Ознобишин!
 Ого! "Товарищ Ознобишин"... Так к нему еще не обращались!
 Должно быть, Быстров только что кричал, губы стиснуты, в глазах молнии.
 У стены две невзрачные женщины и поближе Устинов с обиженным выражением
на багровом лице.
 - А  я  говорю,  будете  пахать  землю  красноармейкам,  -  продолжает,
обращаясь к нему,  Быстров. - Не найдешь лошадей, самого в плуг впряжем... -
Прервал себя, повернулся к Никитину: - Дмитрий Фомич, покажите-ка Ознобишину
бумажку, которую мы разослали по сельсоветам.
 Дмитрий Фомич вздохнул: еще одна затея Быстрова, не осуждал, иные затеи
приносили пользу, но кто знает...
 Славушка взял четвертушку с витиеватой писарской скорописью.
 "Циркулярно.   Всем  сельсоветам...   Предлагается  с  получением  сего
провести сход всей молодежи обоего пола в  возрасте от 13 до 18 лет с  целью
избрания на  таковом двух делегатов  каковым явиться в  воскресенье 13  мая
1919 года в помещение Успенской школы 1-й ступ.  к 10 час. утра с продуктами
лично для себя на весь день..."
 Славушка ничего больше не видел и никого не слышал,  он чувствовал, что
стоит на  пороге самого большого события в  своей жизни,  прав  Быстров,  мы
создадим союз юных коммунистов и  еще  посмотрим,  кто и  какие будет чихать
стихи...
 - Ознобишин... Товарищ Ознобишин! - донеслось откуда-то из-за тридевять
земель...
 Теперь Быстров кричал на Славушку!
 - Ты что, оглох?
 Ослеп, оглох, размечтался...
 - А  нет,  так  слушай.  Прочел?  Делал когда-нибудь доклады?  Так вот,
готовься.  Прочти  последние газеты,  прочти "Коммунистический манифест",  я
тебе дам. Все будете делать сами. Помни:

 Никто не даст нам избавленья -
 Ни бог, ни царь и ни герой,
 Добьемся мы освобожденья
 Своею собственной рукой.


11

 Круглые часы за стеной,  у Павла Федоровича, пробили одиннадцать, время
они отбивали хрипло,  с  придыханием,  точно им тяжко отсчитывать канувшие в
вечность события.
 Петя давно спит на сундуке,  мерное его дыхание не нарушает сгущающейся
тишины.  Вера  Васильевна тоже  лежит в  постели,  хотя  долго не  засыпает.
Славушка сидит на диване и не раздевается.
 - Ты скоро ляжешь? - спрашивает Вера Васильевна.
 - Лягу, - недружелюбно отвечает Славушка и сердито смотрит на меркнущую
коптилку.
 В чайном блюдце зеленое конопляное масло, в масле плавает скрученный из
ваты фитилек,  масло выгорело,  фитилек потрескивает,  коптит,  разгорается,
пытается бороться с окружающим мраком,  -  тени мечутся по стенам, - и опять
угасает, темнота становится спокойной, властной, беспросветной.
 При таком свете нельзя читать, этот конопляный свет нельзя даже назвать
светом, это только намек на то, что люди называют светом.
 - Тебе свет не нужен? - строго спрашивает Славушка.
 - Гаси, гаси, пожалуйста, - торопливо отвечает мама. - Давно пора.
 Задремала Вера Васильевна, должно быть.
 Славушка подошел тихонько к  окну,  рамы прикрыты неплотно,  растворил,
сел на подоконник.
 За  окном все  тонуло в  полном мраке,  везде черным-черно,  и  все  же
Славушка видел все.
 Перекинул ноги через подоконник,  прикрыл за собой рамы,  тонкие,  чуть
поблескивающие стекла отгородили его от привычного домашнего мира,  и вот он
сам точно поплыл в  ночном море майской безлунной ночи.  Все здесь,  в  этом
ночном  палисаднике,   знакомо,   все  известно  наизусть,  и  все  казалось
необычным,  сказочным,  удивительным.  Вершины кленов тонули в глубине неба,
голубоватые  звезды,  точно  капли  росы,  тускло  поблескивали  на  широких
разлапистых листьях. Черная тень летучей мыши тревожно металась из стороны в
сторону,  стараясь залететь под  крышу  смутно  белеющего дома.  Прожужжал в
темноте жук,  точно чья-то невидимая рука тронула струну контрабаса.  Где-то
вдалеке лаяла собака,  но  и  ее  протяжный лай  казался звуком таинственной
майской ночи.
 Все спит. Славушка один, и можно с полной свободой отдаваться неясным и
честолюбивым мечтам...  Какой мальчик,  начитавшись исторических романов, не
мечтает покорить мир?
 Сегодня Степан Кузьмич,  выйдя под вечер из исполкома, стоял на пороге,
ждал, когда приведут лошадь, увидел Славушку, подозвал.
 - Готовишь  доклад?  -  поинтересовался  он  и  смерил  его  испытующим
взглядом.  - Вот смотрю на тебя, смотрю, и думаю: кем же ты все-таки думаешь
быть?
 И Славушка ответил честно и прямо:
 - Наполеоном.
 - Чего-чего?  -  Быстров даже шагнул на него.  -  Да ты знаешь, кто был
Наполеон? Поработитель народов!
 - Добрым Наполеоном.
 Что за путаница в голове у мальчишки!
 - Человек, подчиняющий себе других людей, не может быть добрым...
 Тем временем сторож исполкома Григорий подвел лошадь,  Быстров привычно
вскочил в седло, но тут же натянул поводья и наклонился к мальчику.
 - У тебя,  брат,  полная неразбериха в мозгах, - не без досады принялся
он втолковывать Славушке. - Читаешь много, да не то, что надо. Все романы на
уме!.. Знаешь, кем надо быть? Ну, не быть, а хоть чуток походить... - Он еще
туже натянул поводья, сдерживая пляшущую Маруську. - На Ленина, брат, вот на
кого нужно держать равнение!  Как  бы  это тебе объяснить...  Все эти герои,
всякие там  императоры и  завоеватели,  даже самые выдающиеся,  все они,  по
сути,  обманщики. Обманщики человечества. Не они служат народу, а заставляют
народы служить себе.  А тот, кто добивается власти для самого себе, тот враг
людей.  А у нас власть принадлежит рабочим,  и доверят они ее лишь тому, кто
борется за справедливость...
 Быстров понимал -  с седла лекций не читают,  не мог он, сидя верхом на
лошади,  объяснить все,  как надо, но и уехать не мог, не победив в Славушке
Наполеона.
 - А Ленин не император,  не президент,  а вождь рабочего класса.  Таких
еще  не  было в  истории.  Он  не  стремится всех себе подчинить,  он  народ
побуждает,  он  только направление нам кажет...  Как бы  это тебе объяснить?
Знаешь,  что такое аккумулятор?  Видел?  Вот Ленин и есть как бы аккумулятор
нашей энергии...
 Быстрову ужасно хотелось разъяснить Славушке свое  понимание Ленина,  и
не  удавалось,  не  находилось нужных слов.  Он  вдруг рассердился на самого
себя, ослабил с досады поводья, Маруська разом рванула и понесла его прочь.
 Но даже такие путаные разговоры не проходили для Славушки бесследно.
 Он еще не понимал почему,  но Ленин и справедливость -  это было что-то
одно.
 Славушка брел  в  ночи,  вглядываясь в  бездонное небо,  высоко  вверх