Так оно и было. Дверь распахнулась, на пороге стоял парень в полушубке,
он-то и постукивал кнутовищем, точно дробь выбивал на барабане.
 - Зайти можно?
 - Заходи, заходи, - пригласил Железнов. - Чего тебе?
 Статный парень,  сажень в плечах,  круглая румяная физиономия,  черные,
резко очерченные брови,  у  самого носа родинка на  левой щеке,  насмешливая
ухмылочка...
 Слава узнал его.
 - Ты из Дроскова?
 - Из него самого.
 Раза два видел Слава этого парня в укомоле.
 - Ты ведь член волкомола, твоя фамилия...
 - Кузьмин я.
 - Заходи, заходи, - повторил Слава. - Есть хочешь?
 - Тороплюсь, - сказал Кузьмин. - Я с лошадьми.
 - Тогда говори, если торопишься, - сказал Слава. - Слушаем.
 - Я  за вами,  -  сказал Кузьмин,  похлопывая кнутовищем по валенку,  и
повел подбородком в сторону окна. - Вона, лошади!
 Слава,  Железнов,  Ушаков -  все трое посмотрели в  окно,  в верхнюю не
замерзшую часть стекла.
 - Ух ты! - воскликнул Ушаков. - И выезд же у тебя.
 Прямо  перед  окном  стояли  легкие  санки  с  берестяным задком и  две
крепенькие и заметно норовистые лошадки.
 - За мной? - встревожился Слава. - А что у вас там случилось?
 - Да  так бы  и  ничего,  мобыть,  -  весело отвечал Кузьмин.  -  Дашка
Чевырева послала,  просила съездить, он, говорит, знает, я ему обещала, а он
мне...
 Даша  Чевырева,  одна из  немногих комсомольских активисток,  секретарь
Дросковского  волкомола,   единственная  в   уезде  девушка,   возглавляющая
волостную организацию...
 Что он мог ей обещать?  Слава не помнил. Да и неотложных дел в Дроскове
тоже как будто нет...
 - Что я ей обещал?
 Кузьмин хмыкнул, родинка у него подпрыгнула, подмигнул.
 - А на свадьбу обещали приехать?
 Слава  сразу  вспомнил.  Вот  тебе  и  штука!  Когда  в  укомоле решили
рекомендовать Чевыреву в секретари волкомола, уговаривал ее Ознобишин.
 - Ты по всем статьям подходишь. Кончила вторую ступень (средние школы в
те годы назывались школами второй ступени), грамотная, учителя тебя уважают,
умеешь говорить с людьми,  предлагали же тебе стать секретарем волисполкома,
из  пролетарской семьи  (семья  Чевыревой  была  одной  из  самых  бедных  в
Дроскове),  отец у тебя герой, погиб на посту, как настоящий коммунист (отца
Даши Чевыревой убили кулаки за реквизицию у них хлеба),  а потом ты девушка,
нет у нас еще девушек на ответственной работе...
 - Вот то-то что девушка,  -  возражала Даша. - Влюблюсь, выйду замуж, и
вся моя работа насмарку.
 - Почему насмарку? Не за старика же пойдешь! Как работала, так и будешь
работать, все тебя поддержат...
 - Баба не девка,  -  рассуждала Даша. - Девка кричит - ветер свистит, а
бабу должны по всем статьям уважать.
 - А тебя и будут уважать,  -  уверял Слава.  - Да что там, мы тебя всем
укомолом замуж выдавать будем, я первый приеду к тебе на свадьбу, без меня и
не думай выходить...
 Даша засмеялась:
 - Обещаете?
 - Обещаю...
 Разговор шел как бы в  шутку,  а  теперь вот напоминают и  даже лошадей
прислали.
 - Серьезно, Чевырева замуж?
 - Чего уж серьезнее... - Кузьмин обиделся. - За зря лошадей не пошлют.
 - А за кого ж она?
 - Да там у нас за одного,  - безразлично сказал Кузьмин. - За Степку за
Моторина. Парень ничего...
 Ушаков и Железнов поняли,  что Даша Чевырева идет замуж,  но почему она
прислала лошадей за Ознобишиным - им невдомек.
 - Понимаете,   ребята,   обещал  я,   когда  уговаривал  ее   идти   на
комсомольскую работу,  -  ответил Слава на взгляд товарищей,  - что приеду к
ней на свадьбу, ежели она вздумает...
 - А свадьба-то когда? - спросил Ушаков.
 - Завтра.
 - По-моему, ехать необязательно, - сказал Железнов. - Секретарь укомола
по свадьбам ездит... Делать тебе нечего!
 - Да я и сам думаю,  что необязательно,  -  согласился Слава.  - Да и в
качестве кого я там буду?
 - Дружкой будете, - засмеялся Кузьмин. - Венец над невестой держать.
 Ушаков не понял:
 - Какой венец?
 - Как какой? Поведут молодых вокруг аналоя...
 - Какого аналоя?  - чуть ли не в три голоса вскричал президиум укомола,
а Железнов еще добавил: - Это еще что за чертовщина?
 Кузьмин не понимал своих собеседников, а те не понимали его.
 Наконец слово за слово разобрались:  Даша Чевырева собирается венчаться
в церкви.
 Одна из лучших комсомолок вступает в  церковный брак,  рубит под корень
авторитет всей организации!
 Тут  уж  Железнов и  Ушаков сами  потребовали,  чтобы Ознобишин ехал  в
Дросково - призвать Чевыреву к порядку, объяснить ей все последствия...
 Теперь поездка на свадьбу уже не развлечение, а необходимость!
 Все   трое  взволнованы,   церковь  собирается  нанести  жестокий  удар
комсомолу.
 - Значит, ребята, я поехал, - говорит Слава. - Тут уж...
 - Пусти в  ход  всю силу своего убеждения,  -  напутствует Железнов.  -
Что-нибудь да значит комсомольская дисциплина, черт возьми!
 - Сорви это  мероприятие,  -  добавляет Ушаков.  -  Это же  пережиток -
праздновать свадьбы...
 - Давно бы так,  -  соглашается Кузьмин,  довольный тем,  что Ознобишин
все-таки едет. - Пережиток не убыток, погуляем, напляшемся...
 Все,  что  говорилось тремя политическими деятелями,  прошло как  будто
мимо него.
 - Оденься потеплее, - советует Железнов. - Морозец еще играет.
 - У  меня  с  собой тулуп,  -  успокаивает Кузьмин.  -  Закутаем вашего
начальника, никакой мороз не доберется.
 Слава натягивает на  себя все свои одежки,  он уже испытан поездками по
уезду, садишься в сани - погодка как будто мягкая, а потом так продерет...
 - Эмма Артуровна,  я уезжаю!  -  Слава стучит к ней в дверь. - Если кто
приедет из уезда, пускай у меня ночуют, не гоните ребят.
 Эмма Артуровна приоткрывает дверь.
 - А вы можете за них поручиться?
 - Могу.
 - А сами далеко?
 - В Дросково.
 - Постарайтесь достать меда,  -  уныло  просит она.  -  Надоел чай  без
сахара...
 Она знает: просьба пустая, но повторяет ее на всякий случай.
 Слава и Кузьмин садятся в санки...
 Кузьмин осторожно выезжает за околицу.
 И  нет  Малоархангельска,  последние домишки  нырнули  в  сугроб,  одно
снежное поле вокруг, без конца, без края, без единой впереди вешки.
 Кузьмин привстает, натягивает вожжи и по-ямщицки кричит:
 - Э-эх, залетные!..
 Дорога  сплошь  занесена снегом,  сугробы  справа,  сугробы  слева,  не
дорога, а тропка.
 А лошадки, ко всему привычные, деревенские, знай себе чешут и чешут.
 - Э-эх, залетные!..
 Полуденное солнце искрится в  белесом голубоватом небе,  сверкает снег,
кругом зима - чистая, искристая, безбрежная...
 До чего ж хорошо зимой в поле!
 Едешь и сам не знаешь куда.  Только бы ехать и ехать, мчаться без конца
и края,  покуда еще тепло в душе,  покуда еще не замерзло сердце, покуда еще
не захотелось к огоньку, в дом, к вареву.
 - Парень-то хороший? - спрашивает Слава.
 - Ничего,  -  повторяет Кузьмин.  -  Тихий только.  А работать будет, у
таких хлеб растет.
 Когда  же  это  Даша  успела  с  ним  сладиться?   Приезжала,   шутила,
советовалась и об общественных делах, и о личных, но никогда ни намеком...
 Что ее погнало замуж?
 Белобрысая такая девчонка,  настойчивая,  упрямая,  даже злая.  Злая ко
всем, кто мешает работать, кто зря небо коптит...
 Влюбилась?  Но почему в церковь?  Не может быть, чтоб верила в бога. Да
не верит она ни в какого бога! А почему тогда? Парень верит?
 Узкое  личико,  русая  коса,  аккуратненький носик,  желтенькие бровки,
голубые глазки...
 Подводишь ты  нас,  Даша,  Дара,  Дарочка...  Черти  бы  тебя  забрали,
Чевырева!
 "Пойду прямо к попу,  -  думает Слава, - и запрещу. Не осмелится же поп
мне перечить! Попы теперь хвост поджали. А вдруг поп не послушается? То есть
как это не послушается?  Мы комсомольцам запрещаем венчаться в церкви!  Дашу
надо сохранить во  что бы  то  ни  стало.  Придется Даше объявить выговор...
Клуб-то у них есть?  Ну,  конечно,  есть. Соберем молодежь, и взрослые тоже,
пожалуйста.  Секретарь укомола  Ознобишин прочтет лекцию.  "Религия -  опиум
народа"  или  что-нибудь  в  этом  роде.  "Почему  патриарх Тихон  ненавидит
Советскую власть? А Советская власть ненавидит Тихона?"
 Солнце превратилось в  оранжевый шар.  Сперва в  оранжевый,  а  потом в
багровый. А лошади несут, несут, разбрызгивают из-под копыт снег... Хорошо!
 - Дай-ка мне, - просит Слава.
 Встает в санях и кричит:
 - Э-эх, залетные!
 Снега  стали  голубыми.  Серо-голубыми.  Серыми.  Ветерок раздул тулуп.
Серая тень накрыла поле. Кони шарахнулись...
 - Дай-ка...
 Кузьмин отобрал у Славы вожжи.
 - С такой упряжкой вам не управиться.
 Слава ушел с головой в тулуп.
 - Напрасное вы затеяли дело,  -  вдруг сказал Кузьмин. - С нашей Дарьей
Ивановной вам не совладать, она что решит, так то и будет.
 - Ну  это мы  еще посмотрим,  -  ответил Слава.  -  Не  мы  подчиняемся
обстоятельствам, а обстоятельства нам.
 - Я вам лучше другое предложу...
 Кузьмин чуть  отпустил вожжи,  запустил руку  в  сено,  свалявшееся под
седоками,  вытащил  холщовую торбу,  вывалил меж  Славой  и  собой  бутылку,
стакан, ломоть хлеба и кусок вареного мяса.
 - Захватил перекусить...
 Вытащил зубами из горлышка тугую бумажную затычку, налил стакан.
 - Начнем,  что ли?  Гулять так гулять,  выпьем за нашу Дашу,  завтра за
столом, а сегодня по морозцу в санях...
 Слава принял стакан.
 - Что это?
 - Первач. Самый что ни на есть...
 Слава сам не знал,  как это у него получилось, рывком выплеснул самогон
на снег и отдал стакан своему спутнику.
 - Шутки шутишь? Возьми! Не для того еду я в Дросково.
 - Чего ж добро выплескивать?
 Кузьмин  обиделся и  сам  пить  не  стал,  заткнул бутылку,  сунул  под
сиденье, сердито погнал лошадей.
 Въехали в Дросково затемно.
 - Куда? - отчужденно осведомился Кузьмин.
 - В исполком.
 - Даша наказывала к ней везти...
 - В исполком, - упрямо повторил Слава.
 Он  сердился на  Кузьмина за то,  что тот предсказывал,  будто ничего с
Дашей Чевыревой не получится,  не рассерди его Кузьмин,  он,  может быть,  и
выпил бы с ним первача.
 - Спасибо, - поблагодарил он, вылезая из саней. - Будь здоров.
 В  исполкоме никого уже не было,  только в  канцелярии двое корпели над
какими-то списками.
 - Вам чего? - спросил один из них у вошедшего.
 - Я из Малоархангельска,  из укомола.  Мне бы Чевыреву.  Нельзя ли кого
послать?
 - А вы, случаем, не на свадьбу? Так вы бы к ней домой.
 - Нет, мне она нужна здесь, - упрямо сказал Слава. - Я по делу.
 Один  из  мужчин вышел,  но  тут  в  комнату торопливо вошла сама Даша,
должно быть, Кузьмин предупредил ее о приезде Ознобишина.
 - Ох,  Слава...  -  Она поправилась. - Вячеслав Николаевич... До чего ж
хорошо! Я все думала, хозяин вы своему слову...
 - Здравствуй,  Даша,  -  холодно поздоровался Слава.  -  Где  бы  нам с
тобой...
 - Да чего ж вы ко мне не поехали? - ласково упрекнула Даша. - Пойдемте,
пойдемте! Небось устали с дороги, проголодались...
 Слава строго на нее поглядел:
 - Нет, я к тебе не пойду.
 - И  то!  -  согласилась Даша.  -  У  меня дома что-то вроде девичника.
Собрались девчонки, хотя парни тоже пришли. Но я найду вам местечко...
 - Пойдем в волком.
 Волостной комитет  комсомола помещался в  этом  же  здании,  на  втором
этаже, ему была отведена угловая комната.
 - Пойдемте, - неохотно согласилась Даша. - Ключ у меня с собой.
 Поднялись по  лестнице.  Даша открыла дверь,  зажгла лампу.  По  стенам
побежали тени.  Вдоль  стен  аккуратно стоят стулья.  Столик у  окна  накрыт
скатеркой.  На  подоконнике горшки с  геранью и  фуксией.  Сюда бы еще узкую
кроватку, и совсем девичья светелка.
 Слава сел у стола, пригласил Дашу:
 - Садись.
 - А то лучше пошли бы ко мне? - опять предложила Даша.
 - Садись,  -  настойчиво повторил Слава.  -  Мне нужно с тобой серьезно
поговорить.
 Даша в нерешительности стояла среди комнаты.
 - Это правда? - строго спросил он.
 - Что - правда?
 - Что собираешься венчаться в церкви?
 - Правда.
 - И ты так спокойно об этом говоришь?
 Даша  поняла,   разговор  будет  долгий,   спустила  с  головы  платок,
расстегнула плисовый жакет,  взяла стул  и  села перед Ознобишиным,  как  на
допросе.
 - Давайте, Вячеслав Николаевич, поговорим. Я на комсомольскую работу не
рвалась, помните, предупреждала: а если выйду замуж?
 - А я сказал,  что замужество работе не помешает, - подтвердил Слава. -
Повторю и сейчас,  выходи себе на здоровье,  - помешает, если обвенчаешься в
церкви.
 - А без церкви - замужество не замужество.
 - Кстати, а что за парень, за которого ты выходишь?
 - Наш, местный, дросковский, ничем из других не выделяется.
 - А кто тебе дороже - парень или комсомол?
 В  общем-то  это  был спекулятивный вопрос,  хотя до  Славы не  доходил
низкий смысл такого вопроса, в те годы подобные вопросы задавались сплошь да
рядом, и Ознобишин действовал в духе своего времени, зато Даша вознеслась на
почти недоступную для того времени высоту, она отказалась ответить на вопрос
Ознобишина.
 - А  я  вам  не  отвечу,  Вячеслав Николаевич,  не  путайте божий дар с
яичницей.
 Слава задумался - кто же ей божий дар и кто яичница.
 - А ты не можешь не идти замуж?
 - Не могу,  -  просто сказала Даша.  -  Я  люблю его,  хоть он и  самый
обыкновенный,  но я хочу детей и именно от него,  хотя вы меня,  может, и не
поймете.
 Тогда Слава начал действовать с другого конца:
 - Ты-то сама в бога веришь?
 Даша со смешком качнула головой.
 - Нет.
 - А парень твой верит?
 - А я его не спрашивала,  -  медленно произнесла Даша. - Думаю, тоже не
верит.
 - Так на  что же  вам церковь?  -  Он помешал Даше ответить и  принялся
рассуждать. - Религия - средство, с помощью которого богатые держали народ в
темноте,  попы  и  в  эту  войну помогали богачам и  белогвардейцам,  каждый
церковный обряд  укрепляет религию,  и  ты,  комсомолка,  передовая девушка,
подаешь такой пример молодежи? Нет, такого удара ты нам не нанесешь!
 Даша  слушала,  но  сосредоточилась она  явно не  на  обращенных к  ней
словах, а на своих мыслях, на каких-то собственных ощущениях.
 - Что ж  ты  молчишь?  -  спросил Слава,  озадаченный тем,  что Даша не
пытается возражать.  -  Своим поступком ты оскорбишь память своего отца,  он
был  коммунистом и,  значит,  атеистом,  погиб за  дело  коммунизма,  и  вот
представь себе,  что  твоего  отца,  убитого  кулаками,  понесли  хоронить в
церковь? Ты бы это допустила? А сама идешь...
 Даша зябко повела плечами, поправила платок, обеими руками притронулась
к волосам, будто проверила - не растрепались ли.
 - Что ж ты молчишь?
 - Я же вижу,  - скорее себе, чем Ознобишину, ответила Даша, - не хотите
вы меня понять...
 Славу не столько рассердил,  сколько обидел ее ответ:  он хотел,  очень
хотел понять Дашу и... не мог.
 - Мы  исключим тебя из комсомола,  -  сказал он,  стараясь говорить как
можно спокойнее. - Война только кончилась, и Деникин шел против нас, держа в
одной  руке  револьвер,  а  в  другой крест.  Кулаков,  убивших твоего отца,
благословил на убийство поп, а теперь ты пойдешь под благословение попа?
 Славе казалось, что говорит он очень правильно и убедительно, но только
он сам и слушал себя.  Даша молчала,  сказать Даше, по существу, нечего, и в
его голосе нарастала все большая и большая неумолимость.
 А Даша поднялась,  привернула в лампе фитиль, на стекло оседала копоть,
но уже не села на стул,  а  прислонилась к  стене,  и Слава впервые заметил,
насколько она рослее, крупнее и старше его самого.
 "И  ведь  верно,  года на  три  старше меня,  -  подумал Слава.  -  Уже
взрослая..."
 - Послушайте и  вы меня,  -  неторопливо,  ничуть не смущаясь,  сказала
Даша.  -  Конечно,  вы  можете  отнять  у  меня  комсомольский билет,  но  в
комсомоле-то я  останусь?  Я  ведь пришла в  комсомол не затем,  чтобы стать
секретарем волкомола,  я  в  комсомол вступила,  чтобы вместе со своим батей
бороться...  Я против богачей, но я тоже хочу хорошей жизни, хочу быть сытой
и хочу,  чтобы дети мои тоже были сытыми.  Я нашла себе парня, я нашла, а не
он меня,  потому что первого попавшегося парня я  бы до себя и не допустила,
он совсем простой и даже вторую ступень не кончил, обыкновенный мужик, но он
будет мне верным мужем и не побоится никакой работы. Даже не знаю, станет ли
он коммунистом. Не машите, не машите руками...
 А Слава и не махал... Или не заметил, как махал?
 - Отберете билет?  -  продолжала Даша. - Ваша воля. Только я его получу
обратно,  потому что я  тоже за Ленина.  Я  ведь в  сторону не ухожу и  буду
бороться за  нашу власть.  -  Она еще прикрутила фитиль,  лампа опять начала
коптить, должно быть, в ней было мало керосина. - А теперь послушайте насчет
церкви.  Я хочу,  чтоб меня уважали на селе,  потому что трудно бороться, не
пользуясь уважением людей.  А  если я  стану жить с мужем невенчанная,  бабы
начнут называть меня гулящей,  в  деревне не  привыкли,  чтоб мужик с  бабой
сходились просто так,  без обряда. Вот потому-то и я... Моя бабка венчалась,
мать венчалась,  и я обвенчаюсь в церкви.  Не потому,  что верю, а чтоб люди
видели,  что я не для баловства иду замуж,  а всерьез. Может, через двадцать
лет я сама не пущу свою дочь в церковь, да она и не пойдет за ненадобностью,
а  сейчас это  надо,  потому что  если какая-нибудь баба не  окрестит сейчас
ребенка в церкви, вся деревня будет дразнить его выблядком...
 Грубое слово,  оно не  прозвучало в  ее устах грубо,  оно лишь выражало
тревогу за себя,  за будущих своих детей,  за уважение людей, которое она не
хотела терять.
 Слава был не согласен с ней, и все-таки в чем-то она была права.
 - Но ведь мы же должны,  пойми ты это, должны строить новое общество, -
с отчаянием выкрикнул он.
 - Должны-то должны,  только я не знаю,  какое оно еще будет,  это новое
общество,  -  сказала Даша. - Вот намедни была я в городе, зашла в женотдел,
дали   мне   там   штук  десять  книжонок  -   какая  семья  должна  быть  в
коммунистическом обществе, велели раздать девчатам, а я прочла и ни одной не
раздала - такой в ней стыд, разве что отдам ребятам на курево.
 Обращенье к книжкам всегда укрепляло позиции Славы,  он сразу ухватился
за повод перевести спор на книжные рельсы.
 - Что  за  книжка?  -  деловито осведомился он.  -  Раз  дали,  так  не
ошиблись, знали, что давать.
 - Не запомнила названия,  -  сказала Даша.  - Только там говорится, что
семью надо разрушать,  детей воспитывать в интернатах, а мужчинам и женщинам
жить в свободной любви.
 Слава так и не понял, о какой книжке толкует Даша, ему не верилось, что
такая книжка существует, похоже, Даша чего-то напутала.
 - А  я  с  этим  несогласная,  -  сказала Даша с  внезапно прорвавшейся
горячностью.  -  Я мужа менять не собираюсь и сама буду растить своих детей,
хоть бы вы выгнали меня за это из комсомола.
 - Пойми,  это невозможно,  чтоб комсомолка пошла венчаться в церковь, -
повторил Слава. - Это ослабляет наши позиции.
 - А  разве я  смогу остаться на  комсомольской работе,  если меня будут
называть гулящей и все девки будут держаться от меня в стороне?  - возразила
Даша.  -  На  гору,  Вячеслав Николаевич,  не  всегда поднимешься по прямой,
иногда и кругаля приходится дать, чтобы подняться!
 Она возражала с  такой убежденностью,  что до Славы наконец дошло,  что
ему не удастся ее уговорить.
 - В таком случае придется тебя исключить, - упрямо повторил он.
 - Ваша воля, - повторила, в свой черед, Даша, но покорности в ее голосе
не прозвучало.
 Оба молчали, говорить больше как будто не о чем.
 Даша натянула на голову платок и заговорила другим,  более естественным
и даже веселым голосом:
 - Я  свое обещание помнила,  и  вы  свое не забыли,  спасибо и  на том,
только вы, должно быть, на мою свадьбу не останетесь?
 Слава развел руками...
 - Я  понимаю,  -  согласилась Даша.  -  Вам-то  уж  никак нельзя на мою
свадьбу остаться...  А ночевать-то где будете?  Ни у меня,  ни у жениха... -
Она  вдруг  нашлась:  -  Подождите здесь,  пришлю  сейчас Кузьмина,  он  вас
устроит. Вы не беспокойтесь, он хорошо вас устроит, он у нас дошлый.
 - Только мне бы уехать пораньше,  -  пред