я, что мечтает о политической деятельности.
 Ольга Павловна с состраданием посмотрела на мальчика:
 - Как вы будете раскаиваться...
 Слава сразу вспомнил,  что у  него в Козловке дела,  неловко извинился,
перемахнул через канаву,  сад не  огорожен,  козловские помещики не  слишком
охраняли свои яблоки, и побежал в деревню.
 Катю он застал за шитьем.
 - Готовишь приданое? - пошутил Славушка. - Замуж собираешься?
 - Нет, я не скоро выйду, - ответила Катя. - У меня другой план.
 - А в секретари ячейки пойдешь?
 - На лето, а осенью учиться.
 - Так учти,  Катя,  -  сказал Славушка.  - Волкомол считает, что именно
тебе быть в Козловке секретарем.
 Он еще поболтал с Катей и побежал обратно.
 Варвара Павловна и Вера Васильевна пили чай...
 Незаметно стемнело, баронессы заахали: "Как же вы поедете?" - "Какие-то
пять верст,  -  сказал Славушка,  -  Орленок домчит...  -  хотел сказать "за
полчаса",  но не решился,  "за час" тоже не решился.  -  Часа за полтора,  -
сказал и пошел запрягать мерина.
 Ольга Павловна вынесла обвязанный бечевкою пакет.
 - Это из книг, что особенно любил Алексей Павлович...
 Славушка небрежно сунул  пакет в  саквояж,  лишь  много позже оценит он
этот дар, "Опыты" Монтеня, первое русское издание 1762 года.
 Старухи расцеловались с гостьей, Славушка тряхнул вожжами, Орленок даже
припустился рысцой.
 Но  едва выехали на дорогу,  как очутились в  кромешной тьме,  ночь как
осенью в октябре,  небо затянуло облаками, ни звездочки, ни просвета. Дорога
шла под уклон,  Орленок шагал, как в дни молодости, даже вдруг заржал, точно
подбадривал себя, дрожки покатились быстрее.
 - Ты не очень спеши,  -  сказала Вера Васильевна сыну,  -  в такой тьме
лучше не торопиться.
 Колеса  совсем  утонули  в  пыли.  В  лицо  повеяло  полевой свежестью,
потянуло ночным холодком. Славушка снял курточку:
 - Накинь, мама.
 Орленок пошел что-то слишком осторожно и вдруг стал.
 - Ну чего ты?..  Пошел,  пошел!  -  Стоит как вкопанный. - Что тебе там
попритчилось?  - Славушка отдал вожжи матери, соскочил с дрожек, наклонился,
- не по дороге ехали,  по траве, вправо - трава, влево - трава, где-то мерин
свернул с дороги. Поехали обратно. Стало совсем холодно. - Да иди ты, черт!
 - Слава, не ругайся...
 Он  не ругался бы,  если бы не так холодно.  Оглянулся,  мать сжалась в
комочек. Ужасно жалко маму. Если бы этот росинант не сбился с дороги, сейчас
подъезжали бы  к  Успенскому.  Колеса  как-то  необычно зашуршали.  Славушка
соскочил,  пошарил рукой,  чуть не обрезался. Осока. Хоть бы луна выглянула,
надо ж  таким облакам...  Откуда здесь взяться осоке?  Не растет по дороге в
Козловку осока.  Сбились где-то  с  дороги.  Перед  Славушкой крутой  склон,
поросший травой, не столько видит глазами, сколько ощущает ногами, понимает,
забились в какую-то лощину. Орленок стоит, точно уперся во что-то.
 - Что делать? - дрожащим голосом спросил Славушка.
 - Дождемся утра...
 Славушка  ослабил  подпругу,   хотел  распустить  хомут,   тот  и   сам
расхомутился,  развязался ремень,  пусть пока щиплет траву,  сел  обратно на
дрожки, придвинулся к матери. До чего все-таки с ней спокойней! Прижался.
 - Ты положи мне голову на колени...
 - Ну зачем?  -  И тут же положил. До чего тепло, пахнет маминым теплом,
которого потом так не будет хватать в жизни,  и ничего не надо: ни Козловки,
ни Успенского. Тихо, одни, снова он на руках у мамы...
 Славушка проснулся от холода. Все было серо-жемчужного цвета: и небо, и
трава, и мамино лицо, и туман, уползающий в глубь лощины. Наступало утро, но
страшно было  оторваться от  мамы.  Он  преодолел этот страх,  самый сладкий
страх в жизни, страх утраты любимого существа. Они оказались в узкой лощине,
сплошь поросшей травой.  Лощина сворачивала под углом, у поворота рос камыш.
Там,  должно  быть,  начиналось  болото.  Всходило  солнце,  и  трава  сразу
сделалась почти черной,  а облака в небе зелеными,  точно вобрали в себя все
оттенки травы,  лишь  по  самому краю лощины брезжил нежный розовый свет,  и
неожиданно,  -  Славушка так  и  не  понял,  стояла она  там  или только что
появилась, - в камышах показалась птица, тонкошеяя, с длинным острым клювом,
жемчужно-серая.  Славушка никогда еще не видал живых цапель,  может быть,  и
видел в зоопарке,  но не помнил.  Цапля была так необыкновенна, что Славушка
забыл и  холодную ночь,  и  страх.  Цапля повернулась к  мальчику,  вытянула
голову,  встала на одну ногу. Всем существом мальчик вобрал в себя это чудо:
зеленые облака,  розовое сияние и жемчужно-серую птицу  может быть, он и на
свет появился только ради того, чтобы пережить это мгновение.


48

 С  самого утра все в  хлопотах -  и  Елфимов,  и  Кобзев,  и  Слава,  и
Терешкин.  Все сбились с ног,  все делали сами:  подмели зал, убрали ветками
берез,  как на троицу, расставили скамейки, на сцене повесили самый красивый
задник с изображением летнего леса, взгромоздили самый большой стол, накрыли
плюшевой алой портьерой.
 ...Но придет ли кто?  Не повторится ли то,  что уже случилось? Я да ты,
да мы с тобой...
 - Ну, кажется, все...
 Английские  кабинетные  часы  в   библиотеке  отзвонили  десять  часов:
конференция молодежи Успенской волости должна открыться в полдень.
 Откроется ли?
 Слава постоял на сцене, осмотрел зал, спрыгнул вниз... Все в порядке!
 Подозвали Колю Угримова.
 - Ну как?
 Угримов усмехнулся.
 - Сюда бы четверти две самогона!
 - Я серьезно.
 - Чего ж еще, - отозвался Коля. - Все на месте.
 Нет,  чего-то  не  хватает.  Но  чего -  Слава не  знает.  Опустился на
скамейку, втянул голову в плечи, задумался. Ребята часто недоумевают: Славке
всегда чего-то не хватает!
 - Как на свадьбе, - сказал Угримов. - Только б пришли!
 Нет, нет, все-таки чего-то не хватало!
 - Славка,  Славка!  -  зовет Васька Носиков,  пацан из самых маленьких,
учится в  третьем классе,  но  всегда околачивается возле  взрослых,  шмыгая
носом и приплясывая босиком у двери. - Тебя Митька кличет, скорей!
 - Какой еще Митька?
 - Комиссар!
 У  крыльца  на  поджаром  мухортом жеребце  гарцует  бесшабашный Митька
Еремеев,  волостной военный комиссар,  член  волостной директории,  один  из
любимцев Быстрова.
 - Собираете такой митинг, а главное не предусмотрели...
 Он великолепен - в зеленой фуражке с высоким околышем, в синем доломане
с медными пуговицами, в узких малиновых чикчирах... Будто из оперетты. Но он
далеко не опереточный персонаж.  Его не взяли в армию потому, что он хром, у
него нет ступни, об этом мало кто знает, но в семнадцатом году он вышел один
навстречу отряду стражников,  присланных комиссаром Временного правительства
из Орла для усмирения мужиков, затеявшах дележ помещичьих земель, и угрозами
и уговорами заставил отряд повернуть обратно в город.
 Еремеев склоняется с седла, протягивает Славе руку.
 - Здравствуй.
 Расстегивает свою гусарскую куртку и  вытягивает из-за пазухи полотнище
кумача.
 - Возьми. Лозунг текущего момента.
 Круто  заворачивает жеребца и  скачет по  аллее  среди  кустов цветущей
сирени.
 - Чего он? - кричит Терешкин из зала.
 Славушка разворачивает полотнище.
 "Все силы на разгром Врангеля!"
 - Да, не предусмотрели, - сознается он. - Это надо над самой сценой...
 Теперь все в порядке!
 Славушка еще раз спрыгивает вниз, еще раз придирчиво осматривает сцену,
еще раз перечитывает лозунг и...
 И все-таки чего-то не хватает!
 - Чего ты такой сумной? - спрашивает Угримов. - Давай по куску гуся?
 - Ты что? - возмущается Славушка. - Это же общее!
 Лозунг очень кстати, но...
 Товарищи с неудовольствием смотрят на Славушку.
 И тут появляется Быстров!
 Крутя веточку сирени,  на мгновение задерживается в  дверях,  окидывает
зал внимательным взглядом и подходит к сцене.
 - Готовитесь?
 - А вдруг... - Слава недоговаривает.
 - Придут,   -   уверенно  отвечает  Быстров.  -  Не  могут  не  прийти.
Закономерность времени. Молодежь не может быть в стороне.
 Но вот и Быстров задумывается.
 - Что, Степан Кузьмич?
 - Чего-то... не хватает, чего-то здесь не хватает.
 - Чего? - спрашивает Слава.
 - Ленина! Быстро, бегом, скажете: я велел. Снимете, и прямо сюда!
 Бегут все,  даже Угримов. Бегут так, точно от этого зависит успех всего
дела.
 Врываются в исполком.
 - Вы что, очумели?
 - Степан Кузьмич велел!
 Осторожно снимают со стены портрет Ленина и торжественно несут...
 Скорее, скорее! Только бы не поломать раму, не разбить стекло...
 Моисеев  ставит  табуретку,   Угримов  держит  портрет,   Слава  подает
проволоку, и Коля укрепляет портрет посреди цветущего леса.
 Ленин чуть улыбается, портрет колышется, и кажется, что Ленин дышит.
 - Вот теперь все на месте!
 - А  как же без Ленина?  -  подтверждает Быстров.  -  Все вместе,  а он
впереди!
 Да, теперь все на месте, и Славушка выходит на крыльцо.
 Где же  делегаты?  Указано всем сельсоветам от  каждых десяти человек в
возрасте от четырнадцати до двадцати прислать своего представителя.  Так где
же они?
 Идут!
 Саплин?  Да,  Саплин.  Но кто еще с ним?..  И сколько!  Целая ватага...
Пять, шесть... десять, пятнадцать... Человек тридцать!.. И подальше еще... И
еще...
 Полдень.  Народ аккуратный. Молодая Советская власть. Зал полон. Заняты
все  скамейки.  Со  стороны  поглядеть -  смешная аудитория.  Двадцатилетние
взрослые парни и четырнадцатилетние подростки.  Девушек наперечет, только из
Успенского  да  из  Корсунского  несколько  школьниц.   Парни  в  заношенных
солдатских гимнастерках,  в холстинных рубахах,  в чунях,  в сапогах никого,
подростки  одеты  получше,  есть  даже  в  сапожках,  принаряжены мамками  и
папками.
 Моисеев записывает делегатов, их уже больше двухсот.
 Славушка с надеждой поглядывает на Быстрова:
 - Степан Кузьмич...
 Но тот бросает их,  нескольких ребят, которых приметил и приветил еще с
прошлой осени, бросает в глубокую воду.
 - Я пойду, - говорит он. - Сами справитесь, приду попозже...
 - Степан Кузьмич!..
 - Привыкайте к самостоятельности. - И уходит...
 Славушка чувствует себя  капитаном на  тонущем  корабле  среди  бурного
моря...
 Делегаты все подходят и подходят. Моисеев регистрирует.
 - Товарищи, конференцию молодежи Успенской волости...
 "Интернационал".  Вчера Славушка целый день зубрил текст,  до  сих  пор
знает  нетвердо:  "Вставай,  проклятьем заклейменный..."  Потом  -  "Молодая
гвардия".  Выборы президиума. "Называйте, товарищи, кандидатов..." Как бы не
так.  Тут он  едва не  совершил крупную политическую ошибку.  "Кто намечен в
президиум?" -  спросил вчера Быстров.  "Кого назовут..." -  "Ты что,  в уме?
Пустить на  самотек?  Да  еще  перед беспартийными?  Нет,  так не  делается.
Заранее наметьте кандидатов, и пусть кто-нибудь с места предложит список..."
Вчера же вечером наметили президиум.
 Список  у  Моисеева.  "Какие у  кого  предложения?"  -  "Ваша  фамилия?
Моисеев?.. Слово товарищу Моисееву". Повестка дня - "Текущий момент и задачи
РКСМ,  докладчик товарищ  Ознобишин.  Экономические задачи  РКСМ,  докладчик
товарищ Саплин.  Культпросветработа,  докладчик товарищ Сосняков"...  Ох, не
хотелось выпускать Соснякова в  качестве докладчика,  он и  без того норовит
забежать вперед,  но  невозможно -  корсунская ячейка  вторая по  значению в
волости.  Затем -  текущие дела и выборы.  Состав волкомола опять же намечен
еще вчера,  но Степан Кузьмич оставил список у себя:  "Оставь у меня, мы еще
тут, в волкоме, подумаем". И в заключение спектакль. Перед спектаклем, перед
выборами -  самая  важная часть  всей  конференции.  "Кто  хочет  вступить в
комсомол,  может записаться...  Всех примем тут  же,  на  конференции".  Еще
выступление Степана Кузьмича.  Хорошо,  если бы он выступил до перерыва,  он
умеет зажечь.  После его речи запишется гораздо больше народа.  И -  гуси! В
Журавце  собрали  в   счет   продразверстки  гусей,   и   волисполком  вынес
постановление передать гусей волкомолу на  питание делегатов.  Дядя  Гриша с
помощью двух  баб  с  утра  жарят этих гусей на  кухне.  Даже сюда,  в  зал,
доносится привлекательный запах жареной гусятины. Когда кормить делегатов? В
перерыве или перед спектаклем? Впрочем, там будет видно...
 Пора, зал полон! Вчера еще послушные дети, сегодня - готовы к борьбе.
 Слава оглядывает собрание.  Ничего-то  они не  понимают.  Да  и  сам он
немного понимает.  А  ведь  они  вступают в  революцию,  чтобы идти победным
маршем к сияющим высотам социализма, через смерти, лишения и невзгоды...
 - Товарищи, конференцию молодежи Успенской волости...
 Все идет как по маслу.
 - Слово для доклада предоставляется товарищу Ознобишину.
 Тут он выдает! И Вилли Мюнценберга, и Лазаря Шацкина! "Коммунистический
манифест" и  книгу Чичерина по  истории юношеского движения.  Своими словами
пересказывает последнюю речь  Ленина,  которую недавно прочел  в  газете,  -
газету так и  не удалось ни выпросить,  ни украсть,  -  Ленин выступал перед
рабочими фарфоровых заводов,  -  поляки начали новое  наступление,  крымские
белогвардейцы усилили  сопротивление,  бакинский пролетариат взял  власть  в
свои руки,  на  Кубани обнаружены громадные запасы хлеба,  бакинская нефть и
кубанский хлеб приближают нашу победу...
 Слова  сразу  становятся весомыми,  стоит  лишь  наполнить их  реальным
содержанием!
 Слава  заканчивает доклад под  аплодисменты.  Аплодируют всем,  кто  не
говорит об изъятии хлеба.
 Саплин перегибается через стол:
 - Вопросы есть?
 - Гусятину скоро раздавать будут?
 Вопрос  не  четырнадцатилетнего школьника,  а  парня,  которому пора  в
армию.
 - А тебе что, закусить нечем? - бросает в ответ Сосняков.
 Все смеются, и Саплин приступает к докладу.
 Об  экономической политике говорит мало,  но  он  наперечет знает  всех
батраков в  волости,  их  судьбу и  все случаи нарушения их прав.  Сосняков,
наоборот, обрушивает на слушателей ворох прописных истин...
 Во  время выступления Соснякова появляется Быстров,  все  ждут от  него
речи,  и он ее произносит, но, увы, не обычную громокипящую речь, а какое-то
школьное  поучение:   надо  учиться,  прислушиваться  к  старшим  товарищам,
помогать  Советской власти,  выявлять  продовольственные излишки,  пополнять
ряды армии...
 Все верно,  но  не  такой речи ждал от  него Слава,  -  не  Робеспьер в
Конвенте, а добрый дед на завалинке!
 В самом зале охотников выступать не находится -  и непривычно и боязно,
кто постарше посмеиваются, помладше робеют.
 Быстров посоветовал объявить перерыв:
 - Дайте обтерпеться, покормите, на сытый желудок люди смелее...
 Дядя  Гриша  в  дверях кухни каждому участнику конференции выдает кусок
гуся и ломоть хлеба.
 Не обошлось без накладочки, на лужайке запели:

 Ах, яблочко,
 Да на тарелочке...
 Ах, маменька...

 Парни из Коровенки прихватили самогонки и даже угостили Саплина.
 Сосняков кинулся к  Быстрову.  Но не успел тот выйти на крыльцо,  ребят
как ветром сдуло.
 Моисеев зарегистрировал свыше трехсот делегатов, и большая часть из них
вступила в комсомол,  подходили в перерыве к Моисееву, брали листок бумаги и
тут же писали заявление.
 Волкомол  собрался  в  библиотеке.  Всех,  подавших  заявления,  решено
принять  в  комсомол,  поэтому  после  перерыва  объявили,  что  конференция
молодежи  окончилась  и  начинается комсомольская конференция,  на  которой,
впрочем, разрешается присутствовать и беспартийным товарищам.
 Волостной  комитет  выбрали  так  же,   как  и  президиум,  по  списку,
полученному Моисеевым от Быстрова.  "Кто за список?"  "Кто против?" -  после
чего Кира Филипповна стала играть танцы,  а  Виктор Владимирович гримировать
артистов.


49

 Мельница являлась как бы  вершиной астаховского благополучия,  мельница
превращала Астаховых из  сельских  хозяев  в  промышленников,  и,  хотя  она
бездействует,  хотя она сейчас лишь памятник минувшему благоденствию, до сих
пор она венец всех надежд.
 Быстров  вознамерился  пустить  мельницу  сразу  после  установления  в
Успенском  Советской  власти.  Если  будет  пущена,  Успенское превратится в
притягательный центр не только для крестьян ближних деревень,  но и соседних
волостей,  и  насколько исполком заинтересован в ее работе,  настолько Павел
Федорович заинтересован в ее бездействии.
 Для пуска требовалась нефть,  в губернии нефти мало,  но Степан Кузьмич
соображал так:  как только мельница станет действующим предприятием,  начнут
снабжать горючим. Лиха беда - начало!
 Волисполком принял решение пустить мельницу нефти нет, но должна быть,
какое-то  количество  нефти  было  завезено,  не  вылили  же  ее  на  землю,
собственники не расстаются со своим добром,  нефть где-то спрятана,  ее надо
найти...
 Создали комиссию в составе неподкупного и решительного Еремеева, умного
и  осторожного Данилочкина и законника и хитреца Никитина.  Эти должны найти
нефть, не могли они не перехитрить Астахова.
 Дмитрий Фомич и сказал Славушке о комиссии:
 - Поди предупреди своего, кем он тебе доводится?
 Не  хотелось Славушке вмешиваться в  эти дела,  он нейтральная сторона,
хлеб-то  он  ест  все-таки астаховский,  и  хоть Павел Федорович особенно не
балует своих родственников, но и не отказывает в самом необходимом.
 Но когда пришел домой, там все уже знали о решении, Веры Васильевны оно
мало  касалось,  зато  Павел Федорович с  женой метались по  двору,  будь их
власть, они встретили бы комиссию баррикадами.
 Только что же это за комиссия?! Митька Еремеев, Никитин Дмитрий Фомич и
Данилочкин.  Военком Митька,  секретарь исполкома и представитель земотдела.
Все такие обычные и хорошо знакомые...
 Они постояли в галерейке,  посовещались. Павел Федорович вышел к ним из
сеней.  Пергаментное его  лицо  стало  еще  пергаментней,  голову  обтягивал
пергамент особой выделки, терракотовый и блестящий.
 - Почтение, кого не видал...
 - Вот что,  гражданин Астахов,  -  сурово произнес Митька,  напуская на
себя строгость. - Волисполком постановил пустить вашу мельницу...
 - Мельница-то моя?
 - Была, да сплыла. Реквизирована еще в позапрошлом году.
 - Национализирована, - поправил Дмитрий Фомич.
 - Какая разница? - возразил Митька. - Все одно.
 - Пускайте,  -  любезно ответил Павел  Федорович.  -  Только  ведь  там
двигатель, в нем разобраться надо.
 - А мы механика вызвали, - ответил Митька. - Из Дросковской области, он
разберется.
 - Ну и действуйте,  бог в помощь,  - негромко сказал Павел Федорович. -
Я-то при чем?
 - А  при  том.  На  собственном газу  его  не  запустишь!  Нефть нужна,
гражданин Астахов. Нефть!
 - У Нобеля в Баку ее достаточно...
 - А вы не издевайтесь, нам нужна ваша нефть.
 - А у меня ее нет.
 - А ежели есть?
 - А ежели нет?
 Так они,  Павел Федорович и Митька,  препирались минуты две или три,  и
Митька начал выходить из  себя,  вот-вот  запустит какое-нибудь витиеватое и
богопротивное ругательство.
 - Однако вы тоже войдите в  наше положение,  -  пришел на помощь Митьке
Дмитрий Фомич.  -  С  волости требуют муку и  будут требовать,  да  и  самим
мужичкам требуется, одними ветряками не обойтись, тем более что контроль там
почти невозможен...
 - А я сочувствую,  -  сказал Павел Федорович. - Но ведь нефти из себя я
не выдавлю?
 Петька и Данилочкин переглянулись.
 - В таком разе...
 Данилочкин подал Павлу Федоровичу бумагу.
 Вот оно!
 - "Мандат, - прочел Павел Федорович. - Комиссии в составе... поручается
полный обыск во всем хозяйстве,  как во всех надворных постройках,  так и на
земельном участке, на предмет выявления сокрытия нефти..." - Павел Федорович
вскинул на Митьку глаза: - Вы что, бурить будете или как?
 - Чего бурить?
 - Да ведь нефть буреньем, если не ошибаюсь, добывают?
 Руки Павла Федоровича все-таки задрожали, когда он возвращал бумагу.
 - Вы что, гражданин Астахов, кур, что ли, ночью воровали? - не преминул
съязвить Митька. - Нам досконально известно, что укрыты две цистерны!
 Митька считал, что слово "досконально" имеет примерно тот же смысл, что
и сквозь землю, мол, видим все и сквозь доски.
 - Ищите, - сказал Павел Федорович. - Вот ва