Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
52 -
53 -
54 -
55 -
56 -
57 -
58 -
59 -
60 -
61 -
62 -
63 -
64 -
65 -
66 -
67 -
68 -
69 -
70 -
71 -
72 -
- Ну я пошел.
- А керосин?
- Однова не понесу, пришлю кого за керосином.
Сосняков не доверяет даже самому себе, керосин получат, привезут, и
выдавать его будет на глазах у всех, чтобы чего доброго не сказали, что он
хоть каплю израсходовал не по назначению.
Сосняков уходит неторопливым, размеренным шагом. Так вот и прошагает
все четырнадцать верст до Корсунского.
Карпов не прочь получить свою бутылку сейчас, но у Славы нет настроения
пачкаться, он точно не замечает, как Карпов переминается с ноги на ногу.
Уходит и Карпов. Все уходят. Слава остается в одиночестве. Он не прочь
заглянуть к Тарховым. Соня или Нина сядут за фортепиано, и тогда
прости-прощай классовая борьба!
Солнце припало к горизонту. Вот-вот побегут розовые предзакатные тени.
Резко пахнет сырой землей. У Тарховых уже играют на фортепиано. Славушка
давно сошел с крыльца и бродит меж могил, где покоятся вечным сном попы,
помещики и церковные старосты. Он размышляет о Соснякове. Тот не любит его,
и Славушка его не любит. Но лучшего секретаря для Корсунского не найти, да и
Сосняков, должно быть, понимает, что Ознобишин сейчас больше других подходит
для волкомола.
Ботинки Славушки намокают в траве, мел легко впитывает влагу, вечером
снова придется чистить и зубы и башмаки.
Но кто это трусит по дороге? Со стороны общедоступного демократического
кладбища? Можно сказать, даже мчится, если судить по энергии, с какой
всадник нахлестывает лошаденку? Кому это так невтерпеж?
Саплин!
- Я так и думал, что ты еще не ушел.
С чего это он решил, что Слава не ушел? Ему ведь ничего не известно о
чарах старинного фортепиано.
Саплин сваливается с коня, как тюк с добром.
- Чего тебе?
- Мы ведь как братья...
Что он там бормочет о братстве? Неужели совершил какой-нибудь
проступок, в котором не осмелился признаться при всех? Он неистов в своей
революционности, но революция для него не столько цель, сколько средство.
- Понимаешь? Завтра воскресенье. Для авторитета. Я верну, по-братски...
Саплин просит на воскресенье рубашку, желто-зеленую шелковую рубашку,
которая очень возвысит его в Критове.
- Среди хрестьян, - говорит Саплин.
"Среди девок", - думает Слава, однако стаскивает с себя рубашку,
Саплину рубашка нужнее - братство, так уж пусть действительно братство.
Взамен Саплин снимает куртку из грубого домотканого сукна, хотя
вечерний ветерок дает себя знать.
- Не надо, дойду, а тебе ехать, даже удивительно, как холодно.
Саплин скачет прочь, а Славушке остаются лишь мечты о фортепиано, в
нижней рубашке к Тарховым не пойдешь.
58
Славушка бежал из нардома, сделав, правда, изрядного кругаля, заскочил
на минуту к Тарховым, он все чаще обращал внимание на Симочку, от Тарховых
славировал на огороды и тут встретил Федосея, несшего под мышкою детский
гробик с таким видом, точно где-то его украл.
- Хороним, - просипел Федосей, не замедляя шага.
- А где ж папа с мамой? - удивился Славушка.
- Папа мельницу налаживает, заставляют пущать, - пояснил Федосей. - А
Машка подолом мусор метет!
Вот и кончилась жизнь, не успев даже начаться...
Возле дома Славушка встретил родителей усопшего, взявшись за руки, они
шествовали, видимо, в церковь. Павел Федорович в новой суконной тужурке, а
Машка в шелковой красной кофте и зеленой шерстяной юбке, наряжаться, кроме
как в церковь, некуда.
Впрочем, Славушке не до соболезнований.
Быстров мало говорил после смерти жены, но все ж как-то на ходу
заметил:
- Подготовили бы новый спектакль, мельницу запустим со дня на день,
хорошо бы день этот застолбить у мужиков в памяти.
Пуск астаховской мельницы для Успенской волости то же, что для всей
страны Волховстрой. Первое промышленное предприятие. Степан Кузьмич не
переоценивал события.
Павел Федорович возился на мельнице с утра до ночи, Быстров то и дело
его поторапливал:
- Не ссорьтесь с Советской властью, гражданин Астахов, от души советую,
не замышляйте саботаж, может, и сохранитесь, врастете в социализм.
"Пожалуй, и вправду сохранюсь", - думал Павел Федорович и ковырялся в
двигателе.
Механик из Дроскова отказался ехать в Успенское, не подошли условия, но
Быстров правильно рассудил, что Павел Федорович справится с мельницей не
хуже того механика, мельницу построил, а механика не искал, сам собирался
вести дело.
Еремеев и Данилочкин напали на Быстрова.
- Начнет с мельницы, всех мужиков приберет к рукам, - ворчал
Данилочкин.
- Самоубийство! - решительнее кричал Еремеев. - Взорвет изнутри!
- Так иди на мельницу сам, если соображаешь в машинах, - саркастически
возражал Быстров. - В том и фокус, что нам приходится строить социализм из
элементов, насквозь испорченных капитализмом.
Свою позицию Быстров определял так:
- Многие убеждены в том, что хлебом и зрелищами можно преодолеть
опасности теперешнего периода. Хлебом - конечно! Что касается зрелищ...
Зрелищами руководил Ознобишин. Спектакли ставил, разумеется,
Андриевский, но надзор осуществлял Славушка.
Он и мчался сейчас домой, чтобы обдумать предложение Андриевского, тот
предлагал инсценировать "Овода", сам брался изобразить кардинала Монтанелли,
а Славушке предлагал соблазнительную роль Артура.
Вера Васильевна сидела за столом и кроила какие-то тряпки. Славушка
схватил книжку и устроился у окна. За окном шелестела отцветшая липа, и лишь
шиповник под окном никак не хотел отцветать.
Пощелкивали ножницы, шелестели страницы.
- Знаешь, мам, возможно, мы скоро расстанемся, - оторвался от книжки
Славушка. - Скоро конференция.
- Какая конференция?
- Уездная. Комсомольская.
- Съездишь и вернешься.
- Меня могут выбрать в уездный комитет, тогда придется остаться в
Малоархангельске.
- Жениться ты еще не собрался?
Славушка сделал вид, что не понял иронии.
- Не путай, пожалуйста, общественную и личную жизнь.
- А по-моему, жизнь нельзя разделять...
- Может быть, придется поехать даже в Москву.
- А это еще зачем?
- Если выберут на съезд.
- Вот этого я бы даже хотела, - мечтательно сказала Вера Васильевна. -
С Москвой не надо терять связь. Надеюсь, ты зайдешь к дедушке?
Дед всегда импонировал ему начитанностью, памятью,
снисходительностью...
- И к Арсеньевым надо зайти...
Мама великодушна, не помнит обид: настороженность тети Лиды и ее мужа
были оправданны.
- И к дяде Мите...
А вот к этому не зайдет. Собственно, это не дядя, а дядя отца,
двоюродный дедушка. Профессор! Но из тех профессоров, которые презирают
Россию...
- Нет, мамочка, к дяде Мите я не пойду, - твердо заявляет Славушка. -
Принципиально не пойду.
- Это ты книжек начитался?
- Нет, мамочка, принципы мне прививали не книжки, а папа.
Лучшего он не мог сказать матери, дольше она не хочет скрывать от сына
свой сюрприз.
- Видишь, что я шью? Тебе давно этого хотелось...
Как он ненаблюдателен! Ведь это же мамина юбка! Юбка от синего
шерстяного костюма. Но это уже и не юбка, это галифе, о которых давно
мечтает Славушка. Милая мама! Не пожалела юбку!
- Мамочка!..
- Тебе ведь хотелось...
Это больше, чем желанная обновка, это значит, что мама признала его как
политического деятеля. Есть в чем показаться в Малоархангельске! Еще
револьвер, и он будет выглядеть не хуже Еремеева.
Что бы сделать для мамы?..
На этажерке, за книгами, у стенки, кулечек с конфетами. Конфеты Франи
Вержбловской. Записку Андреева Слава отправил в Малоархангельск с Еремеевым.
Тот ехал в уездный исполком и обещал занести письмо в укомол. Но послать с
ним конфеты не решился. Еремеев способен отдать конфеты первой
приглянувшейся ему девке...
Кроме этих конфет, ему нечего предложить маме...
Славушка вытаскивает кулек из-за книг, отсыпает немного леденцов и
прячет кулек обратно.
Подходит к матери, высыпает перед ней леденцы. Мама удивлена.
- Это нам выдавали в Орле, привез и забыл...
- Ну и ешь сам!
- Мамочка!..
- Ну хорошо, хорошо...
Вера Васильевна собирает конфеты со стола, будет ждать возвращения
Пети, разве может она съесть хоть что-нибудь без своих детей?
Теперь сбегать к Быстрову, сказать о спектакле...
Славушка стремглав мчится к волисполкому.
Дорогу ему преграждает Дмитрий Фомич, против обыкновения он не на
обычном месте, а со скучающим видом толчется в коридоре.
Однако он не успевает задержать Славушку, и тот влетает в комнату
президиума.
Степан Кузьмич на диване. Прямо против него стоит женщина, длинная,
худая, у нее миловидное лицо невероятной белизны, осыпанное, несмотря на
август, крупными рыжими веснушками, и в голубом платочке, из-под которого
смотрят большие голубые глаза, ей лет тридцать. Позади женщины двое детей,
девочка и мальчик, погодки, лет восьми-девяти, тоже очень беленькие, с
льняными шелковистыми волосами.
Степан Кузьмич не обращает внимания на Славу.
- Ну чего, чего тебе от меня? - неуверенно обращается он к женщине.
Женщина молчит.
- Пойми, ты требуешь от меня невозможного, - продолжает Степан Кузьмич.
Женщина молчит, и Славушка понимает, что ему нельзя здесь находиться.
- Извините, - шепотом произносит он, выходит...
И сразу натыкается на Дмитрия Фомича.
- Куда ты?! - запоздало говорит тот. - Туда нельзя...
Славушка растерянно смотрит на Дмитрия Фомича.
- Занят Степан Кузьмич, - бурчит Дмитрий Фомич. - С женой объясняется.
Славушка изумляется еще больше:
- С какой женой?
Дмитрий Фомич приглаживает ладонью усы.
- С какой, с какой... С самой обыкновенной.
- Но ведь Александра Семеновна...
- Со старой женой, с рагозинской!.. - Дмитрий Фомич с сожалением
смотрит на мальчика. - От Александры Семеновны, брат, только туман остался,
а эта живой человек, мириться пришла.
- Но это же невозможно, Дмитрий Фомич... - Славушка кинул взгляд на
закрытую дверь, из-за которой несся тихий говор. - После Александры
Семеновны...
- Все, брат, возможно, - снисходительно произносит Дмитрий Фомич. - Не
знаешь ты еще, парень, жизни.
- Нет, он не помирится, - уверенно говорит Славушка, поворачивается и
медленно идет прочь.
- Еще как помирится! - слышит он за своей спиной...
"Нет, нет, - думает Славушка, - это невозможно, Степан Кузьмич верен
памяти Александры Семеновны..."
Но все будет не так, как думается Славушке, а так, как говорит Дмитрий
Фомич.
59
Каждый занят своим делом: Павел Федорович с Надеждой режут для коров
резку, Федосей с помощью Пети налаживает плуг, Марья Софроновна варит вишни
на меду, запасается на зиму вареньем, Вера Васильевна пишет письмо
полузабытой московской знакомой...
А Славушка - Славушка за книжкой по истории юношеского движения.
Тут в комнату врывается Петя.
- Тебя Мишка спрашивает!
- Какой еще Мишка?
- Карпов, из Козловки. Говорит, поскорей...
- Пусть сюда идет.
- Да он не идет! Говорит, пусть Славка выйдет...
Не успел Слава сойти с крыльца, как к нему кинулся Мишка.
- Ой, Славка, идем скорее!
Он сегодня какой-то чудной, Мишка, всегда такой аккуратный, а тут
неподпоясанный, в посконных портах, босой.
- Идем в дом...
- Нельзя, нельзя!
Мишка торопится, увлекает Славу за собой, опускается на корточки,
вынуждая Славу поступить так же, скороговоркой роняет торопливые слова:
- Бегом я, через овраг, межами... Степана Кузьмича надо бы! Выжлецов,
что мельницу купил... Маменька моя пошла овцу искать, встрелась с
выжлецовской Донькой, молодайка его, та, грит, слав те господи, приехали
сегодня к мому из Куракина, хоть вздохнем, увезут седни ночью нашу оружию,
тогда пускай хоть сам черт приходит на мельницу, думают, он против власти, а
там оружия...
- Откуда приехали?
- Да из Куракина, из Куракина, я ж объясняю...
- А за каким оружием?
- Ну, спрятано, значит, у Выжлецова...
Мальчики перебегают площадь, волисполком стоит во тьме черной
громадиной, за окном тусклый свет.
Быстров за столом, перед ним лампа, склонился над бумагами.
Шепотом:
- Степан Кузьмич...
После смерти Александры Семеновны Быстров даже злее стал на работу, до
поздней ночи на ногах, а вот, чтобы поговорить, пошутить, этого теперь с ним
не случается.
- Что у тебя? Я тут декреты для сельсоветов сочиняю...
- Степан Кузьмич, тут Карпов к вам...
- А что у него?
- Оружие увозят...
- Какое оружие? - Быстров встрепенулся. - Зови-ка его сюда.
Он расспросил Карпова за несколько минут, сразу все понял и все
объяснил ребятам: Выжлецов - неясная фигура, пришел с фронта, льнет к
кулакам, а Куракино, вся Куракинская волость, эсеровская цитадель, и там,
вероятно, собирают оружие, чтоб было с чем выступить против Советской
власти.
Погладил Карпова по волосам.
- Посидите здесь...
Оставил ребят в исполкоме, отсутствовал с четверть часа, позвал
мальчиков на улицу, у крыльца Григорий с двумя оседланными лошадьми.
- Садись! - Быстров, указал Карпову на Маруську, на которой не
разрешалось ездить никому, кроме ее владельца. - За пятнадцать минут домчит
тебя до твоей Козловки. На огородах слезешь и пойдешь домой, а коня отпусти,
только повод оберни вокруг шеи. Сама придет обратно. И чтоб все тебя видели,
чтоб ни у кого мысли, что ты здесь был. Узнают - могут убить. Понятно?
- Спасибо, Степан Кузьмич.
- Дура, - с невыразимой лаской промолвил тот. - Это тебе спасибо. Нам
тебя сохранить важно.
Подсадил Мишку на Маруську, шлепнул лошадь по боку, и она тут же
пропала в темноте.
Подошел к другой лошади, проверил подпругу.
- А теперь следом и я...
- Степан Кузьмич... - У Славушки задрожал голос. - Можно и мне...
Быстров резко обернулся:
- Не боишься?
- А вы?
- У меня должность такая... - Славушка не увидел, услышал, как Быстров
усмехнулся. - А впрочем... садись за спину, коли удержишься!
Он вскочил в седло, подождал, пока сзади взгромоздился Славушка, и
тронул поводья.
- Вернусь завтра, - на ходу бросил он Григорию и осторожно направил
коня вниз, к реке.
Над водой стлался туман, никто не попался им по пути, только где-то на
дальнем конце села повизгивала гармонь да лениво брехала собака.
Они пересекли Озерну и стали не спеша подниматься в гору.
- Карпов нас минут на двадцать опередит, - как бы про себя заметил
Быстров. - А тут и мы подоспеем... - Он на мгновение обернулся. - Однако
держись.
Подогнал коня, и Славушка крепче обхватил Быстрова.
Ехали молча. Было тихо. Лишь слышно, как дышит лошадь, размеренно и
тяжело, совсем непохоже на нервное и частое дыхание Маруськи.
- Это даже неплохо, что явимся вдвоем, - внезапно произнес Быстров,
отвечая себе на какую-то мысль.
И опять замолчал, свернул на проселок, еле видимый в темноте, и сказал
уже специально для Славушки:
- Урок классовой борьбы... - Помедлил и добавил: - Для тебя.
Они подъезжали к Козловке. Еще не поздно, а темно, над головами ни
звездочки, все небо застлали черные облака, в домах еще ужинали, и девки
только еще собирались в хоровод.
Быстров придержал коня посередь деревни, припоминая, где живет
Выжлецов, и затем уверенно направил к большой, просторной избе на кирпичном
фундаменте с раздавшимся крыльцом.
Они одновременно соскочили наземь. Быстров прикрутил повод к перилам,
взбежал на крыльцо и без стука дернул на себя дверь.
За столом чаевничали сам Выжлецов, его молодая жена, его мать и двое
мрачных, незнакомых Быстрову мужиков.
Быстров прямиком направился к хозяину с протянутой рукой:
- Семену Прокофьичу...
Слава видел Выжлецова впервые, он представлял его себе пожилым, рослым,
неприветливым, а перед ним был сравнительно молодой, никак не старше
тридцати лет, маленький, вертлявенький, плюгавенький человечек с рыжими
усиками и крохотными голубыми глазками, моргающий, как вспугнутый зверек,
внезапно ослепленный ярким светом.
От неожиданности Выжлецов растерялся, вскочил, выбежал из-за стола,
засуетился, полез в шкаф за чистой посудой.
- Чайку с нами, Степан Кузьмич...
На столе кипел медный самовар, в вазочке алело варенье, на тарелке
ржаные коржики.
Жена Выжлецова, миловидная молодая бабенка, и мать, сморщенная
старушка, тоже поднялись из-за стола, но двое незнакомых мужиков даже не
шевельнулись и только вопросительно поглядывали на хозяина.
- Милости просим, милости просим, - продолжал Выжлецов, сглатывая слоги
и расставляя чашки для новых гостей. - Рады, рады вам...
- Ну, радоваться-то особенно нечему, - спокойно возразил Быстров,
усаживаясь, однако, за стол, точно он и впрямь прибыл в гости.
- И вы, и вы... - пригласил Выжлецов Славу.
Слава, однако, не последовал приглашению, он чувствовал, как напряжен
Степан Кузьмич, и понимал, что держаться надо настороже, ему была недоступна
непосредственность, с какой вел себя Быстров, и на всякий случай остался у
двери, и Выжлецов тут же утратил к нему интерес, дело было не в Славе.
Незнакомые мужики вновь вскинули глаза на Быстрова. Оба были немолоды,
видать, умны, серьезны. Один, с сивой бородой, отнесся к появлению гостей
как будто безучастно, зато другой, бритый, чернявый, с резкими чертами лица,
казалось, с трудом скрывает свое волнение, он то и дело постукивал пальцами
по расстеленному на столе рушнику.
- Председатель наш, товарищ Быстров, - ответил наконец на их немой
вопрос Выжлецов и пододвинул к Быстрову вазочку с вареньем.
- Да не суетись ты, - заметил ему Быстров и, увидев, как чернявый сунул
было руку под стол, повторил эти слова уже для чернявого мужика: - И ты не
суетись понапрасну.
И сразу после этих слов за столом воцарилось молчание.
Позже, перебирая в памяти подробности этого вечера, Славушка говорил
себе, что именно в этот момент Быстрова должны были убить, во всяком случае,
логика событий подсказывала такой исход, однако Быстров всегда предупреждал
события.
- Вы из Куракина? - быстро спросил он чернявого.
Тот молчал.
- Так вот, не будем шутить, - спокойно сказал Быстров, точно речь шла о
самых обыкновенных вещах. - Я знаю, зачем вы приехали, и прямо говорю:
ничего у вас не получится.
Выжлецов раздвинул свои губки в улыбке:
- О чем это вы, Степан Кузьмич?
Однако мужики из Куракина не ответили, и Славушка догадался, что они
прислушиваются к тому, что происходит снаружи.
И Быстров, должно быть, догадался, потому что сразу сказал:
- Да не слушайте вы, никого там нет, я один. Только само собой, куда я
поехал, известно... - Он ласково посмотрел на чернявого. - И кто вы такие,
тоже известно. Поэтому давайте по-хорошему. Не будем ссориться, выкладывайте
свою пушку.
И вновь произошло чудо: чернявый сунул в карман руку и положил на стол
небольшой аккуратный пистолет.
- Так-то лучше, - сказал Быстров и повернулся к Выжлецову. - На большой
риск шел ты, Семен Прокофьич, всего мог лишиться, и мельницы, и семьи. Про
твое оружие нам давно известно. Не знали только, где спрятано, но все равно
нашли бы... - Он протянул руку, взял пистолет, опустил себе в карман. - Не
надо беспокоить ни мамашу, ни супругу, идите-ка втроем, несите сюда оружие.
И все трое - Выжлецов и его гости - молча поднялись из-за стола, вышли
из избы и... вскоре вернулись, неся в руках и прижимая к груди винтовки.
- Куды их? - безучастно спросил мужик с сивой бородой.
- А хоть сюда... - Быстров указал на свободное место у окна, и кивнул
Славушке: - Считай.
- Десять, - сосчитал Славушка.
- Отлично, - сказал Быстров и почти весело спросил Выжлецова: - А
пулемет?
Выжлецов удивленно посмотрел на Быстрова.
- Тащи и пулемет! - строго приказал Быстров. - По-честному так
по-честному.
Выжлецов вновь вышел вместе с чернявым и внес в избу пулемет.
- Все? - спросил Быстров.
- Все, - подтвердил Выжлец