ов.
 Опять  наступило молчание.  Мужики стояли у  двери.  Быстров сидел.  Он
помолчал, поглядел на мужиков и... отпустил их.
 - Можете ехать, об остальном с вами будет разговор в Куракине.
 Мужики ретировались, и теперь один Выжлецов ждал распоряжений.
 - Не возражаешь,  переночуем мы у тебя? - спросил Быстров. - Поздно уже
с винтовками по оврагам блукать...
 Быстров так  и  сделал,  как сказал.  Лег на  скамейку,  даже принял от
молодайки подушку,  проспал в  избе  короткую летнюю ночь,  а  утром  послал
Выжлецова за председателем Козловского сельсовета Коломянкиным.
 Через  час  Быстров и  Славушка шли  за  подводой,  на  которой везли в
Успенское отобранное оружие.
 И  снова  Степан  Кузьмич молчалив и  невесел.  Идет,  почти  не  пыля,
аккуратно отрывая от  земли  ноги.  Поблескивает раннее солнышко,  роса  еще
лежит на кустах и на траве. В небе заливается какая-то птица.
 - Как это вы не побоялись?
 Быстров быстро взглянул на мальчика.
 - Чего?
 - Остаться на ночь у Выжлецова.
 - Уйди мы,  за деревней нас свободно могли прикончить,  И концы в воду,
докажи, кто убил. А тут известно, где ночевали...
 - А этих,  куракинских... - Славушка повел головой в сторону, будто там
кто стоял. - Почему вы их не арестовали?
 - Э-эх!  -  с  сожалением протянул Быстров.  -  Слабый  ты  еще,  брат,
политик.  Знаешь,  как кулак обозлен на Советскую власть? К нему сейчас не с
таской,  а  с лаской нужно.  Оружия в деревню целый арсенал натаскали,  и за
каждую  винтовку тащить  мужика  под  замок?  Помягче получше будет,  скорей
одумаются...  -  Он помолчал и  вдруг улыбнулся.  -  А тех,  кто к Выжлецову
приезжал, будь уверен, тех возьмут на заметку.


60

 - Не поеду...  Не поеду!  -  кричит Тишка Лагутин.  - Убей меня бог, не
поеду...
 Он вправду не может ехать, лошадь у него ледащая, и телега не телега, а
драндулет на  ниточках,  все  палочки  и  втулочки  скреплены проволочками и
веревочками, в таком гробу не только в Малоархангельск, к богу в рай и то не
доедешь - рассыплется.
 У  Тишки крохотное морщинистое личико,  редкие волосики,  и  он даже не
кричит, а визжит:
 - Не поеду, и все тут! Баста!
 На    остальных   подводах   по   три   человека,    мужики   выполняют
трудгужповинность в "плепорцию", три человека - и все.
 - Ет-то што ж,  пущай четыре,  - визжит Тишка. - Ну, пять, куды ни шло,
ну,  шесть,  разрази тя господь,  ну,  семь...  А то во-о-симь!  Во-симь! Не
поеду...
 У всех по три,  мужики тверды,  а к Тишке лезут все, облепили, и ничего
Тишке не поделать.
 Делегаты  Успенской волостной комсомольской организации отправляются на
уездную конференцию.
 Сто человек! Сто человек, язви тя душу! В прочих волостных организациях
числятся  по  тридцать,   по  сорок,   в  Свердловской  волости  больше  ста
комсомольцев, а в Успенской чуть не полтысячи. Что они, белены объелись?
 Мобилизовано двадцать подвод для ста делегатов,  а мужики больше чем по
три делегата на подводу не садят, остальные норовят атаковать Тишку.
 - У меня не чистерна,  а ти-и-лега!  -  визжит Тишка. - Вот хрест, лягу
чичас и умру!
 Слава в отчаянии.
 И  главное  -  всем  делегатам,  избранным  на  конференцию,  разослали
предписания:   "Обязательно  прибыть  к   шести   часам  вечера  в   порядке
комсомольской дисциплины,  обеспечив себя  продуктами на  три  дня,  никакие
отговорки не будут приняты во внимание".
 - Иван, что же нам делать? - взывает Ознобишин к Соснякову.
 - Пусть едут,  -  невозмутимо отвечает тот,  он  бы,  конечно,  все  бы
организовал  получше  Ознобишина.  -  А  мы  пешочком...  -  Подразумеваются
руководители волкомола,  Соснякову не  впервой мерить  ногами  расстояние от
Корсунского до Успенского.
 Впереди крик.  Катя Журавлева отняла у возницы кнут,  стоит на телеге и
лупит парней по головам, отгоняя от своего экипажа.
 На  двух передних подводах девушки,  они не  пускают к  себе парней,  а
парни пытаются их согнать.
 - Пешком дотрухаете, прынцес-сы!
 Неторопливо,  вразвалочку,  идет  Дмитрий  Фомич,  волоча  тросточку  и
поднимая за собой пыль.
 - В чем дело, вьюноши?
 - Не усядемся никак!
 - И не усядетесь...
 Вызывает из сторожки Григория.
 - Беги,  дядя Гриша, до Филиппа Макаровича, пусть немедля занарядит еще
десять подвод,  скажи,  все  будет оформлено,  в  следующий раз занарядим из
Туровца и Журавца, лишнего мужички не переездят...
 Через час прибывают еще десять подвод.
 Всю  эту  картину  наблюдает Андриевский,  пришел  насладиться зрелищем
беспорядка.
 Поманил к себе Славу:
 - В крестовый поход?
 - Точно, в крестовый.
 - А не погибнете?
 - Погибнем,  если не  пойдем.  -  Он посмотрел в  нагловатые сапфировые
глаза Андриевского:  -  И всякого,  кто попытается соблазнять...  - кивнул в
сторону обоза, - будем расстреливать.
 Андриевский рассмеялся, хоть ему не до смеха.
 - Грозно!
 Слава взобрался на подводу,  ехал с  Ореховым и Саплиным,  с Сосняковым
ехать не хотел, привстал, нашел глазами Катю Журавлеву, махнул рукой: "Пора,
трогайтесь".
 Стронулись легко,  колеса  смазаны дегтем,  выдали  на  дорогу,  Степан
Кузьмич распорядился накануне, пусть наши комсомолята едут как следует быть.
 Тянет холодком с полей,  стелется в низинах туман,  плотнее прижимаются
друг к другу делегаты, бредут понурые лошади, пахнет пылью и сыростью...
 Позади деревни, погосты, буераки.
 За всю дорогу лишь в  одной деревушке,  в одном оконце теплится огонек.
Кто не спит? О чем думает?
 Недавно по  этой  дороге  мчался  Быстров со  Славушкой,  за  три  часа
проделали они тогда путь, на который сегодня уходит вся ночь.
 Туман,  как дым,  стелется вверх, как занавес в театре, потянуло легким
сладковатым запахом торфа, близок Малоархангельск...
 Дымят  все  трубы,  во  всех  домишках варят картошку,  Малоархангельск
просыпается.
 Мужики на весь день располагаются табором на соборной площади,  вечером
повезут своих делегатов домой.
 - Ребята, в уком, зарегистрируемся, а потом кто куда...
 Андреева сменил в  укомоле Донцов.  Слава видел его  мельком перед тем,
как уехать с  Андреевым в Орел.  Слава запомнил только,  что его отличала от
всех зеленая студенческая фуражка. Донцов и вправду был студентом. Давно, до
Октябрьской революции.  Сын  земского врача,  он  собирался пойти по  стопам
отца.  Осенью шестнадцатого года поступил в Московский университет, а весной
семнадцатого вернулся на родину.
 Зеленая фуражка мелькнула в окне, Донцов выбежал на улицу.
 - Что это?
 - Делегаты Успенской волости.
 - Сколько же вас?
 - По норме!
 Донцов схватился за голову:
 - Не могли прислать любую половину?
 Славушка не растерялся:
 - Так и хотели, только не знали, какую выбрать.
 Донцов разозлился:
 - Сообрази, что будет делать партстол?
 То  были  времена  невероятных  словообразований,  Славушка  сообразил:
партстол  не  что  иное,  как  партийная столовая,  а  точнее,  столовая при
укомпарте.
 В обычные дни в столовой обедало человек двадцать, в дни же конференций
и съездов столовой отпускалось пшена и мяса сверх всяких лимитов.
 - Вы хоть продукты какие-нибудь с собой захватили? - простонал Донцов.
 - Мы  вообще  можем  обойтись  без  партстола,   -  гордо  ответствовал
Ознобишин. - Наша организация прокормится и без укомола!
 - Ладно,  пусть регистрируются,  - закончил перепалку Донцов. - Заходи,
есть разговор.
 Успенские комсомольцы выстроились в  очередь,  регистрировала делегатов
Франя,  она-то и требовалась Славе, однако дело было такое, что обратиться к
ней при всех он не решился.
 - Читай,  -  сказал Донцов, протягивая Ознобишину листок бумаги. - Твои
соображения?
 Но Слава если что и видел на листке, так только свою фамилию.
 - Что это?
 - Состав президиума и предполагаемый состав уездного комитета.
 Что ж,  у  Славушки возражений не  было,  червь тщеславия уже точил его
душу.


61

 Конференция открылась после обеда.  Повестка дня состояла из  множества
вопросов.  О международном положении -  доклад товарища Шабунина.  О задачах
Союза молодежи - доклад товарища Донцова. О военной работе - доклад товарища
Поликарпова...  Короче,  докладов хватало. Значился в повестке даже доклад о
работе в  деревне,  точно остальным докладчикам предстояло говорить о работе
на Луне! Весь уезд сплошная деревня. И Малоархангельск деревня... Нет только
доклада товарища Ознобишина!  А  он  уже  привык выступать!  Правда,  есть в
повестке доклады с  мест,  тут и  товарищу Ознобишину найдется место,  но  в
сравнении с программными выступлениями...
 Все-таки  два  человека вышли  за  рамки установленного на  конференции
распорядка.
 В  эти годы безудержных митингов и  собраний сухой,  сдержанный Шабунин
избегал лишних речей.
 Высокий, плохо выбритый, в серой гимнастерке, взошел на кафедру, пюпитр
ему по пояс, и аккуратно положил перед собой пачку газет.
 - Мне поручено ознакомить вас с международным положением, - начал он. -
Но  из газет вы знаете не меньше моего.  Поступим поэтому иначе.  Только что
закончился конгресс Коминтерна,  там  люди выступали поумнее нас,  вот  я  и
прочту  вам  кое-что...  -  Развернул газеты  и  принялся  читать  отчеты  о
заседаниях  конгресса,  сопровождая их  немногословными комментариями.  Умен
Шабунин, а Ленин умнее, Шабунин и уступил слово Ленину, доклад превратился в
урок.
 Зато  Ознобишин разливался соловьем,  когда  пришел  черед  докладам  с
мест...
 Коснулся,  конечно,  своего Успенского и  тут же  заговорил обо всем на
свете - прогулялся по Европе и Азии, не забыл ни Англию, ни Индию, о военной
работе,  о положении на фронтах, о борьбе с дезертирами, о продразверстке, о
школах, о художественной самодеятельности. Чего он только не коснулся!
 Шабунина жизнь  научила скромности,  он  старался держаться в  тени,  а
Слава  себя  за  хохолок  да  на  солнышко поволок,  мальчишка еще!  Но  его
горячность вызывала одобрение даже со стороны его сверстников.
 Вволю наговорились,  выбрали уездный комитет,  делегатов на  губернский
съезд, с подъемом спели "Интернационал"...
 Из  успенских ребят в  городе остались лишь Ознобишин и  Сосняков,  они
ехали в Орел.
 Славушке нужно было еще выполнить поручение Андреева,  -  в жизни много
будет у него поручений,  многое забудется,  а вот конфетки,  которые отдавал
Фране Вержбловской, запомнятся на всю жизнь.
 Что  этому  предшествовало?  Прогулка вместе  с  Андреевым и  Франей  к
истокам Оки.
 Шли полевой зеленой дорогой,  Франя плела венок,  а  Славушка и Андреев
помогали ей  собирать васильки.  Казалось,  она  любит Андреева.  И  он  был
достоин любви. Оба они стояли у хрустального ручья счастья.
 - Здравствуй, - сказал Слава, подходя к столу Франи.
 - Здравствуй,   Ознобишин,  -  приветливо  отозвалась  Франя.  -  Тебя,
кажется, зовут Вячеслав? Это имя часто встречается в Польше.
 - Мне нужно тебе кое-что передать, - сказал Слава.
 - Мне? - удивилась Франя.
 - Пройдемся, - сказал Слава.
 Они  шли  по  тротуару,  если  можно  назвать тротуаром заросшую травой
тропинку, в которую кое-где втоптаны доски.
 - Помнишь, как мы гуляли втроем? - спросил Слава.
 Франя улыбнулась.
 - Помню.
 - А помнишь Сережу?
 - Конечно.
 - Ты знаешь, что он уехал на фронт?
 - Нам сообщили.
 Шли мимо громадного яблоневого сада, росшего посреди города.
 Слава вытащил из кармана и подал ей бумажный кулек.
 - Что это?
 - Конфеты.
 - О,  спасибо!  - Франя улыбнулась еще лучезарнее. - Спасибо еще раз, я
давно не ела конфет, ты очень внимателен.
 - Это не я,  это Сережа,  -  объяснил Слава.  -  Когда уезжал на фронт,
просил передать тебе...
 - Ах,  от Сережи...  -  На ее лицо набежала тень, она протянула конфеты
обратно. - Возьми, пожалуйста, вероятно, ты любишь сладкое.
 Слава испугался.  Может быть, она не получила записку? Получить конфеты
- и ни слова...
 - Ты получила письмо, я пересылал?
 - Спасибо, конечно.
 - Больше у него ничего не было.
 - Ах, да не в этом дело, - выговорила она с досадой.
 Небрежным движением она запихнула сверточек обратно в  карман Славе,  и
ему почему-то захотелось ее ударить, он не встречал человека лучше Андреева,
и  ударил,  сам не  знал,  как это произошло,  замахнулся и  ударил по руке,
запихнувшей в карман сверточек.
 - Ты что?..
 Должно быть,  он  больно ударил,  лицо ее искривила гримаса,  но тут же
рассмеялась,  притянула мальчика на мгновение к  себе и  звучно поцеловала в
щеку.
 - Ты что?! - воскликнул, в свою очередь, Слава.
 - А то, что я люблю другого, - сказала она.
 Слава порозовел от смущения. Неужели его? Франя сразу угадала, о чем он
подумал.
 - Не тебя, дурачок, - сказала она. - Ешь спокойно свои конфеты...
 Дернула плечом и побежала.
 А он так ничего и не понял, добрел до собора, вошел в ограду, постоял у
какой-то могилки, сердито опустил руку в карман, достал сверточек, бросил на
могилку...
 Что же случилось?
 Славушка побрел обратно к укому,  сел под окном на скамейку.  Следовало
подумать...
 Они  же  любили друг друга!  И  вот Андреев уехал на  войну.  Послал ей
конфеты. Единственное, что у него было. А она не взяла...
 Что же это такое - любовь?..
 Славушка сидел под окном до  тех пор,  пока его не позвал Донцов.  Пора
было ехать на станцию.


62

 В  Орле все пошло своим чередом.  И  там были доклады и о международном
положении, и о задачах Союза молодежи...
 Кобяшова тревожил престиж губернской организации.  В соседних губерниях
состоялось уже по два и три съезда,  а в Орле первый,  решено первым съездом
считать  июльский  пленум  губкома,   тем   более  что  в   нем  участвовали
представители с мест...
 Слава в прениях вступил с Кобяшовым в пререкания:
 - Деревне уделяется мало внимания, наша организация самая крупная...
 - А за счет чего? - бросил реплику Кобяшов.
 - То есть как за счет чего?
 - Гусятиной кормите!
 Шульман засмеялся,  засмеялся еще  кто-то.  Слава  смешался,  Донцов не
поддержал...
 Этим орловским гимназистам палец в рот не клади, откусят!
 Больше всего Славе мечталось попасть на III съезд,  и по справедливости
он  должен  был  попасть  в   число  делегатов,   успенская  организация  по
численности составляла третью часть губернской организации,  но то,  что так
хорошо и легко виделось у себя в волости, совсем иначе получилось здесь.
 Кобяшов поговорил с тем,  с другим, сбегал в губернский комитет партии,
созвали фракцию, и вот на тебе, готовый список, нельзя не голосовать.
 От орловской организации полагалось избрать шесть делегатов,  и  в  эту
шестерку из уездного никого не включили, все шестеро работники губкомола.
 Слава голосовал за них,  дисциплина для коммуниста превыше всего. Но со
слезами на глазах от несправедливости.
 И  вдруг,  еще  сквозь слезы,  он  увидел голубые глаза  Кобяшова,  тот
смотрел на Славу и слегка улыбался.
 - Товарищи,  - говорил Кобяшов, - помимо шести делегатов с решающим, мы
можем  послать еще  одного  с  совещательным,  губкомол предлагает послать с
правом  совещательного голоса  товарища Ознобишина,  руководителя крупнейшей
деревенской организации в губернии...
 Итак, он едет!
 Мама почему-то угадала, что он попадет в Москву.
 Поздно  вечером  орловские делегаты  погрузились в  поезд,  в  классные
вагоны их не пустили,  и  тогда Кобяшов,  веселый,  деятельный,  оживленный,
повел делегатов на абордаж.
 Товарный вагон, двери заперты изнутри, выжидательная тишина.
 - Там кто есть?
 Ни звука.
 - А ну налягнем!
 Дверь держали изнутри, но... Эх, раз, еще раз, и дверь поддалась!
 В вагоне одни женщины.
 - А ну выметайсь!
 И крик же они подняли:
 - Ироды! Нигде от вас нет спасенья! Лучше умрем здесь...
 Обычные мешочницы. Кто с хлебом, кто с солью. Решили не трогать. Может,
и вправду нечего есть...
 Застучали колеса.  Сквозь щели набегал осенний холодок.  Хотелось есть.
Все тогда в России хотели есть. Но есть до Москвы не придется.


63

 Съезд откроется завтра во  второй половине дня.  Впереди масса времени.
Получен ордер на койку.  Талоны на питание.  Делегатов размещают в  3-м Доме
Советов.   Бывшая  духовная  семинария.  Огромные  дортуары.  Серые  шинели,
потертые  кожанки,   истрепанные  гимнастерки.   На  койках  вещевые  мешки.
Столовая. Пшенный суп с воблой, и на второе тоже вобла!
 Тихие московские улицы. Нахохлившиеся дома. И плакаты, плакаты: "Что ты
сделал  для  фронта?",  "Записался  ли  ты  добровольцем?",  "Смерть  барону
Врангелю!"
 Славушке казалось,  что в  Москве он непременно встретится с Андреевым.
Он искал его среди делегатов. Он очень хороший, Сережа.
 С ним бы и дошел до Никитских ворот. Надо навестить деда.
 Живет он  в  старинном доме между Поварской и  Никитской,  в  лабиринте
Ножовых, Столовых и Скатертных переулков, - двухэтажный деревянный флигель с
оббитой штукатуркой.
 Доктор  Зверев  теперь  мало   практиковал,   приходили  иногда  старые
пациенты, но и тех отпугивал унылый вид деда.
 Парадная  дверь  забаррикадирована  наглухо,   чтобы,  упаси  боже,  не
ворвались бандиты,  особенно попрыгунчики,  что ходят по  ночам на  ходулях,
зато дверь на черном ходу вовсе не заперта.
 Славушка постучал, никто не появился, открыл дверь и прошел через кухню
в комнаты.
 Закутанный в старомодное черное пальто, доктор Зверев сидел в старинном
массивном кресле, обитом побуревшим зеленым штофом.
 - Можно? - спросил Славушка.
 Доктор Зверев посмотрел на внука пустыми глазами.
 - А, это ты, - сказал он так, точно Славушка жил вместе с ним и лишь на
полчаса отлучился из дома.
 - Приехал, - сказал Славушка.
 - Хорошо, - сказал дед. - Устраивайся.
 - Я остановился в другом месте, - сказал Славушка. - Я просто так.
 - Хорошо, - сказал дед.
 Он будто покрыт плесенью и непонятлив, - можно бы и не заходить.
 Затем к  тете  Лиде.  Почему бы  и  не  повидаться?  Ведь он  с  Иваном
Михайловичем теперь товарищи по партии.
 Но  товарища по  партии не очень-то пускают к  дяде,  Арсеньевы живут в
Кремле, и у каждых ворот по часовому.
 Славушка с полчаса томится в бюро пропусков, звонит по телефону.
 - Квартира Арсеньевых? Соединяю.
 Но никто не соединяется. Вероятно, нет дома. Наконец-то!
 - Тетя Лида?.. Это я!
 - Кто, кто?
 - Слава.
 - Кто-о?
 - Слава Ознобишин.
 - Ах, Слава... Откуда ты?
 - Приехал.
 - Впрочем, что я... Сейчас скажу.
 Выдают пропуск.
 Тетя Лида сама открывает дверь,  мила и бесцветна, русая коса закручена
пучком на затылке.
 - Откуда ты?
 Славушка не знает,  надо ли целоваться,  и  тетя Лида не знает,  слегка
прижимает к себе племянника и, чуть касаясь, целует в затылок.
 - Проходи,  садись.  Очень жаль, что нет Жени и Вовочки. Женя учится во
ВХУТЕМАСе,  здесь и  спит на кушетке,  а Вовочка у тети Зины,  некогда с ним
заниматься, я ведь в ЦК текстильщиков...
 Женя -  пасынок,  Вова -  сын  тети Лиды,  Иван Михайлович женат вторым
браком,  первая жена  умерла вскоре после замужества,  тетя  Лида  не  любит
пасынка,  кроме  кушетки на  проходе,  ничего ему  здесь не  положено,  Иван
Михайлович тоже не любит сына от первой жены, известно всей родне, а Вовочку
должна баловать тетя Зина.
 - Ты откуда сейчас?  -  без конца повторяет тетя Лида.  -  По делам или
так?
 - На съезд комсомола.
 Славушка коротко рассказывает об Успенском.
 - Ах, ты, значит, комсомолец?
 Слава не может не похвастаться:
 - Я уже член партии.
 - Ах вот как? Значит, мы с тобою коллеги. А как Верочка?
 - Привыкла. Преподает.
 - Не вступила в партию?
 - Нет.
 - Впрочем, что я, она всегда была...
 "Обывательница".   Тетя  Лида  недоговаривает,  но  Славушка  про  себя
досказывает за нее.
 - Хочешь есть?
 - Нет, спасибо, у меня есть талоны, я обедал.
 - Тогда чаю...
 Тетя Лида уходит и  приносит стакан жидкого чаю и тарелочку разваренной
чечевицы.
 - Извини, мы как все...
 Славушка ждет,  что  она  расспросит его  о  деревне,  о  революционных
преобразованиях, о комсомоле, но расспрашивает она только о Вере Васильевне:
 - Расскажи,  расскажи о  Верочке!  Как  же  она там преподает?  Во  что
обувается, ведь она так следила всегда за ногами?
 - Мы делаем туфли из х