ал препираться и прямым ходом отправился в исполком.
 - Куда ж это годится?  Взбесилась баба! Я на Астаховых не один год горб
ломаю, а эта... без году неделю в доме и уже гонит из него всех?
 Филиппыч не  бывал в  исполкоме,  никого в  нем не знал,  но Данилочкин
встретил его  сочувственно.  Данилочкин всегда бывал в  курсе всех новостей,
выслушал Филиппыча и  велел возвращаться в  Дуровку,  никуда не отлучаться и
ждать вызова.
 Позвал Терешкина,  служившего секретарем в земельном отделе, и послал к
Марье Софроновне:
 - Передай  этой  помещице,  на  днях  разберем  ее  дело  на  земельной
комиссии, а до тех пор пусть не самоуправничает.
 На  заседание  вызвали  Марью  Софроновну,  Веру  Васильевну и  Филиппа
Ильича. Все Астаховы и все друг другу не родня.
 Не хотелось идти Вере Васильевне, но шутить с Данилочкиным тоже нельзя,
он  строго-настрого предупредил ее  через посыльного,  чтобы она не вздумала
отсутствовать.
 Пошел  с  матерью и  Слава,  знал,  что  мать  растеряется,  что  такие
разбирательства ей  не  по  нутру,  своим  присутствием хотел  облегчить  ей
участие в этой неприятной процедуре.
 - Марья Софроновна Астахова?  Здесь.  Вера Васильевна Астахова?  Здесь.
Филипп Ильич Астахов?  Здесь.  Можете садиться. Волостная земельная комиссия
приступает к  рассмотрению вопроса  о  разделе имущества,  оставшегося после
гражданина Астахова Павла Федоровича...
 Слава отделился от стены, подошел к столу комиссии.
 - Позвольте мне заменить мать, - обратился он с просьбой. - Самой ей не
хочется участвовать в этом споре.
 Славе тоже не хотелось участвовать в  предстоящем споре,  но еще больше
хотелось избавить мать от возможных оскорблений со стороны Марьи Софроновны.
 - Это еще чего? - рассердился Данилочкин. - Товарищ Ознобишин, идите-ка
на   свое   место.   Ваша   мать   не   какая-нибудь  неграмотная  баба,   а
у-чи-тель-ни-ца!  Вам понятно?  Может постоять за себя,  а  вы здесь человек
посторонний.
 Дмитрий Фомич положил перед Данилочкиным список.
 - По описи волземотдела за гражданином Астаховым числятся:  дом в  селе
Успенском, два сарая, два амбара...
 Последовало подробное перечисление всех  построек и  скота в  хозяйстве
Астаховых.
 Данилочкин ткнул пальцем в сторону Марьи Софроновны:
 - Какие у вас пожелания, гражданка Астахова?
 - Нет  у  меня  никаких  пожеланиев,  -  отвечала  та.  -  Как  я  есть
полноправная жена, прошу охранить меня от этих коршунов... - Бросила злобный
взгляд на Филиппыча,  на Веру Васильевну. - Я, может, этого дня двадцать лет
ждала...
 - Не могли вы ждать двадцать лет, - оборвал ее Данилочкин. - Потому как
вследствие  маловозрастности  не   могли  вы   двадцать  лет  назад  быть  в
каких-нибудь сношениях со своим мужем.
 Данилочкин испытующе посмотрел на ответчиков.
 - А вы, гражданин Астахов, что скажете?
 - А чего говорить?  -  сказал Филиппыч.  - Вот я действительно двадцать
лет трублю у Астаховых, гоняли меня и в хвост, и в гриву, хутор-то, почитай,
только благодаря мне и сохранился,  так как вы полагаете,  неужели я за свой
труд не заработал избу с коровой?
 - Как мы полагаем,  мы еще скажем, - ответил Данилочкин. - Но, промежду
прочим,  отмечу,  что каждый участник хозяйства, вложивший в него свой труд,
имеет право на свою долю.
 Слава вновь отошел от  стены,  вспомнил вдруг Федосея,  уж  если кто  и
вкладывал свой труд...
 - Позвольте...
 - Ну  чего вам еще,  товарищ Ознобишин?  -  с  раздражением перебил его
Данилочкин. - Негоже вам ввязываться в этот спор!
 - Да я не о матери,  - с досадою произнес Слава. - У Астаховых в прямом
смысле есть батраки,  Федосей и Надежда чуть не двадцать лет трудятся в этом
хозяйстве, они-то уж действительно вложили в него про рву труда...
 - Это вы правильно,  -  немедля согласился Данилочкин. - Наше упущение,
их тоже следует вызвать, как их фамилия?
 Слава не знал ни их фамилии,  ни отчества, Федосей и Федосей, Надежда и
Надежда...
 Послали за Федосеем.
 Данилочкин только хмыкнул при виде чудища с волосами.
 - Вы кто есть?
 - Мы - работники.
 - У кого работники?
 - У покойника.
 - Какого еще покойника?
 - У  покойника Павла Федоровича жили в  работниках,  а  сейчас у  ихней
супруги.
 - Давно?
 - Да, почитай, с двадцать годков.
 - Так вот,  коли ваш бывший хозяин скончался, имеете ли вы какую-нибудь
претензию на его имущество?
 - Какую ж пре... Хлеб нам еще за этот год должны.
 - Вас как зовут?
 - Федос.
 - А полностью, полностью - имя, фамилия, отчество.
 - Федос Сорока.
 - А по отчеству?
 Федосей ухмыльнулся.
 - А по отчеству нас не зовут.
 - А все-таки?
 Федосей снова ухмыльнулся.
 - Прокопьев...
 - Так  вот,  гражданин Сорока Федосей Прокопьевич,  ваш  бывший хозяин,
гражданин Астахов, скончался, имеете ли вы к нему какую-либо претензию?
 - Я ж сказал, - сказал Федосей. - Хлеб он еще мне с женой должен.
 - Вы должны ему хлеб? - Данилочкин повернулся к Марье Софроновне.
 - Ничего я ему не должна, мало ли чего люди выдумают!
 - Побойся бога!  -  Федосей даже руками всплеснул.  -  Не  знаешь -  не
говори...
 - Испугал  ты  ее  богом!  -  Данилочкин опять  хмыкнул  и  обратился к
Филиппычу: - А вы чего просите?
 - Ну, хоть амбар какой, сторожку в Дуровке, - попросил Филиппыч. - Куда
ж мне деваться?  И корову, - добавил он. - Хоть черную. Она хоть и яловая, я
возьму.
 - Ничего я  ему  не  дам!  -  закричала Марья Софроновна.  -  Так любой
потребует...
 - А вы не кричите,  мы не глухие,  -  оборвал ее Данилочкин и обратился
затем к Вере Васильевне:  - А вы, гражданка Астахова, что должно прийтись на
вашу часть?
 Ох  как хотелось Славе ответить вместо мамы:  да  пропади они пропадом,
все эти сараи и амбары, ничего нам не нужно, проживем без астаховских хором,
заработаем себе на  жизнь сами!  Понимал,  маме трудно спорить,  если она  и
попросит чего, сделает это ради Пети...
 - Ничего,  -  тихо  произнесла Вера  Васильевна.  -  Я  ни  на  что  не
претендую.
 - То есть как ничего?  -  изумился Данилочкин.  - У вас законное право,
ваш  покойный муж  такой же  совладелец,  а  младший сын тоже имеет право на
долю, он вложил в хозяйство немало труда.
 - Я понимаю,  -  тихо, но настойчиво повторила Вера Васильевна. - Но ни
мне,  ни моим сыновьям ничего не надо,  я  -  учительница,  в хозяйстве я не
работала, а сын мой не хотел есть хлеб даром...
 - Вы  все-таки  подумайте,   -   еще  раз  сказал  Данилочкин,   -  это
называется... Как это называется? - обернулся он к Никитину.
 - Широкими жестами, - подсказал тот.
 "Сейчас мама сдастся,  -  подумал Слава, - согласится что-нибудь взять,
чтобы обеспечить нас на первое время".
 Но Вера Васильевна не сдалась.
 - Нет, - сказала она. - Я от всего отказываюсь.
 - Вы это заявляете твердо и решительно? - еще раз спросил Данилочкин. -
Это называется...
 - Твердо и решительно,  -  повторила Вера Васильевна. - Ни мне, ни моим
детям не нужно того, что мы не заработали.
 - Пенять потом будете на себя...
 Члены комиссии склонились над списком.
 - Ну вот что, волостная комиссия... - начал было Данилочкин, но Дмитрий
Фомич потянул Данилочкина к себе и зашептал что-то на ухо.
 Данилочкин согласно кивнул.
 - Решение  волостной  земельной  комиссии  будет  объявлено  завтра,  -
объявил он. - Кто интересуется, может сюда прийти.
 На том судоговорение закончилось,  а  утром Данилочкин огласил решение:
принимая во внимание долголетнюю работу Астахова Филиппа Ильича в хозяйстве,
отписать на его имя все постройки на хуторе при деревне Дуровке, одну корову
и  одну лошадь  сад,  имеющий промышленное значение,  из  частного владения
изъять и передать в пользование Дуровскому сельскому Совету  Сороке Федосею
Прокопьевичу  совместно  с   женой   Надеждой   Кузьминичной  в   возмещение
долголетней  работы  в   качестве  наемных  рабочих  выделить  из  построек,
находящихся в селе Успенском,  один амбар,  расположенный рядом с пасекой, и
одну корову  гражданке Астаховой Вере Васильевне,  вследствие ее  отказа от
имущества,  ничего не выделять  остальные постройки и  скот,  находящиеся в
селе Успенском, переходят в собственность Астаховой Марьи Софроновны.
 - Правильно говорят,  что  вы  грабительская власть,  -  заявила  Марья
Софроновна. - Придется вам на том свете горячими угольками подавиться!
 - Гражданка Астахова,  призываю к порядку!  -  грозно прикрикнул на нее
Данилочкин. - Не забывайтесь!
 - С  вами забудешься!  -  продолжала Марья Софроновна.  -  Испугалась я
тебя, старый хрен!
 - Вы оштрафованы!  -  завопил Данилочкин. - Штрафую вас на десять пудов
ржи!
 Марья Софроновна ничего больше не высказала в исполкоме, а то и вправду
оштрафуют на  десять пудов,  рванула на  улицу так,  что задрожали двери,  а
выбежав наружу,  запустила такую  матерщину,  что  даже  Филиппыч крякнул от
удивления.
 Но этим ее неприятности не закончились.
 - Эй,  Машка!  - заговорил с ней без обычной почтительности Филиппыч. -
Заруби себе на  носу:  ко  мне в  Дуровку ни  ногой,  делать тебе там больше
нечего!
 Марья Софроновна задохнулась:
 - Так это ж моя имения!
 - Твоя  имения у  тебя под  подолом,  а  все  остальное -  общественная
собственность!
 Вне себя она бросилась в дом.
 - Вы! - объявила она Вере Васильевне, шипя от злости. - Слышали? Вашего
тут ничего нет, убирайтесь куда хотите, а не то Коська выкинет!
 Слава растерялся - идти просить помощи у Данилочкина?
 Но Вера Васильевна сама нашла выход, посоветовалась с Зерновым, зашла к
почтмейстерше,  у  той  пустовала комната,  и  хотя  почтмейстерша могла при
случае и выгодно продать,  и выгодно купить,  на этот раз,  прослышав о том,
что Вера Васильевна вынуждена уйти из дома, сдала комнату за божескую цену.
 Сыновья  перетащили вещички,  перенесли из  астаховского дома  кровать,
диван,  несколько стульев,  и Марья Софроновна не сказала по поводу вещей ни
слова.
 Не  у  дел очутился Петя,  не  на  кого стало работать.  Положение спас
Филиппыч.
 - Одному мне не справиться,  пока не женюсь,  -  сказал он Пете. - Живи
пока на хуторе,  за работу я расплачусь, обеспечу вас с матерью и яблоками и
капустой на всю зиму.
 Услышав о переезде, Данилочкин вызвал Славу.
 - Передай матери,  пусть не волнуется,  - сказал он. - Пусть не бросает
школу, обеспечим ее дровами.
 Но больше всего Славу удивил Федосей.
 Когда ему объявили,  что исполком присудил Сорокам амбар и  корову,  он
никак не мог сразу взять это в толк. Наконец до него дошло. Два дня он ходил
возле выделенного амбара,  все что-то вымерял, присматривался. Спросил Марью
Софроновну,  какую из  трех  коров она  отдает.  Марья Софроновна указала на
черную, яловую, облюбованную Филиппычем.
 Коня,  на  котором Слава и  Петя приехали из Малоархангельска,  Федосей
держал  у  соседей  и  раза  по  два  в  день  приносил  актированному  коню
свежескошенной травы,  а  то  так и  чуток овса,  если удавалось отсыпать от
хозяйских лошадей.
 И  вот  в  ближайшее утро Федосей исчез.  Марья Софроновна не  нашла на
кухне Надежды,  а затем не доискалась и Федосея.  Вечером были дома, а утром
не стало.  Вместе с  ними исчезли и  черная корова,  и серый конь.  Но самое
удивительное заключалось в  том,  что  исчез  амбар.  На  месте амбара зияла
черная прогалина.
 Когда и  как Федосей успел разобрать и  вывезти амбар,  так и  осталось
загадкой.  Ни с кем не попрощался,  никому ничего не сказал,  и куда уехал -
тоже никто не знал.
 Дом Астаховых кончился.


50

 - На дворе август, - напомнила Вера Васильевна.
 Слава и сам знал, что на дворе август.
 - Ты куда собираешься?
 А вот этого Слава не знал. На дворе август, а из укомпарта ничего. Слов
на ветер Шабунин не бросает,  но...  Забыл?  Дел у него невпроворот, что ему
Ознобишин! А напомнить о себе не позволяло самолюбие.
 Почта стояла на пересечении дорог,  от церкви к реке, от волисполкома к
Народному дому,  посетители редко  заходили в  Успенское почтовое отделение.
Почтмейстерша копалась в огороде,  Петя помогал Филиппычу на хуторе,  в доме
царила тишина, и ничто не мешало разговорам Веры Васильевны со Славой.
 О чем она говорила с сыном? О будущем? Каким-то оно будет?
 Одно лето,  а как неодинаково шло оно,  это лето, даже для одной семьи.
Петя весь в  круговороте полевых работ,  трудится с  охотою,  особенно после
того,  как хозяином хутора стал Филиппыч, держится с Петей, как с ровней, да
еще обещал осенью,  после обмолота, расплатиться полной мерой, по совести, и
Петя старается,  на  один мамин заработок зиму не проживешь,  в  чем-то Петя
старше Славы,  на собственном опыте узнал цену тяжелого крестьянского труда.
Вера Васильевна тоже готовится к  зиме,  никаких программ из  Наркомпроса не
присылают,  а Зернов требует от нее "программу занятий", книжек надо достать
для чтения в классе,  помещичьи библиотеки разошлись по рукам, истреблены по
невежеству,  но  кое-где  книги  сохранились,  и  с  помощью  учеников  Вера
Васильевна находит в избах томики Малерба, Мольера, Монтескье, хотя один бог
ведает, для чего нужен ей Монтескье. Надо подумать и о том, во что одеваться
и чем питаться,  кое-что перешить,  а кое-что и купить,  хотя покупательские
способности Веры  Васильевны весьма ограниченны,  надо  достать бочку,  чтоб
наквасить капусты,  сварить банку-другую варенья,  да мало ли чего еще надо,
что поминутно вспоминается и  что невозможно запомнить.  Покинув астаховский
дом,  Вера Васильевна повеселела,  жить хоть и труднее,  но теперь ей уже не
приходится смотреть на жизнь из-под чьей-то руки,  приходится надеяться лишь
на самое себя, и от этого больше в себе уверенности. Что касается Славы...
 Чудное у  него лето,  из одной колеи выбился,  а в другую не попал.  Он
привык работать для  общества,  а  этим  летом приходится работать только на
себя.
 Вернулся из  Малоархангельска и  сразу  почувствовал себя  не  в  своей
тарелке, от него отвыкли в Успенском, Ознобишин в Успенском теперь хоть и не
чужой, но и не свой.
 А Данилочкин твердит одно:
 - Учись, учись.
 В  Успенское приехал инструктор укомпарта Кислицын,  Слава встречался с
ним в  Малоархангельске.  Пожилой и  неразговорчивый Кислицын до  того,  как
перейти  на  партийную  работу,  служил  землемером,  в  укомпарте занимался
вопросами сельского хозяйства.
 Как-то   вечером,   вернувшись  домой,   Слава   увидел   Кислицына   с
почтмейстершей на скамейке у входа на почту.
 - Ба, кого я вижу! - воскликнул Кислицын. - Товарищу Ознобишину привет!
 - Вы ко мне?
 - Нет, нет, приехал по поводу уборочной кампании, а сюда попутно зашел,
узнать, как работает почта.
 Судя   по   истомленному  виду   почтмейстерши,   Кислицын  замучил  ее
расспросами.
 - А как ты поживаешь,  товарищ Ознобишин?  - поинтересовался Кислицын и
похлопал ладонью по скамейке, приглашая Славу сесть.
 Разговорчивостью Кислицын не  отличался,  а  тут  вдруг  засыпал  Славу
вопросами:  как  живет,  как относится к  нему волкомпарт,  не  загружают ли
поручениями, готовится ли в университет...
 Вера Васильевна позвала пить чай, Кислицын отказался:
 - Благодарствуйте,  пора в исполком,  и так задержался,  вижу,  товарищ
Ознобишин идет, ну как не поговорить...
 Слава, однако, в случайность встречи не поверил.
 - А  вам  ничего не  говорили обо  мне  в  укоме?  -  спросил Слава.  -
Относительно путевки там или еще чего?
 - Чего не слышал,  того не слышал.  Просто думаю, что тебе сейчас самое
святое дело - учиться.
 Кислицын зашагал к волисполкому, а Слава остался сидеть на скамеечке.
 Время шло,  а Слава все не мог решить,  кем ему стать -  дипломатом или
адвокатом, или же, как советовал, Шабунин, идти во врачи.
 Не оставляла его в покое и Вера Васильевна:
 - Слава, иди пить чай!
 - Ах, мамочка...
 Придвигала кружку с молоком.
 - Ты же звала пить чай?
 - Молоко полезнее.
 Слава подчинялся,  пил молоко, топтался возле вешалки, потом решительно
надевал  куртку,  ночью  бывало  прохладно,  особенно  если  они  с  Марусей
проводили ночь на берегу Озерны.
 Вера Васильевна обязательно спрашивала:
 - Ты к Марусе?
 - А куда ж еще, - неизменно отвечал Слава.
 - Ах, Слава, - вздыхала Вера Васильевна, - тебе надо готовиться.

 Попрыгунья Стрекоза
 Лето красное пропела
 Оглянуться не успела,
 Как зима катит в глаза.

 - Считаешь меня стрекозой?
 - Я беспокоюсь о тебе.
 - А ты не беспокойся.
 - Надо думать о своем будущем.
 - О моем будущем позаботится укомпарт.
 - Тебя там забыли...
 Мама права, соглашался про себя Слава, и шел к Марусе.
 Она его хоть и ждала, но не сидела без дела, когда он приходил, она или
доила корову,  или вместе с отцом готовила резку для скота,  или прибирала в
сенях,  но приближение Славы угадывала,  выбегала навстречу,  звала в  избу,
ставила перед ним крынку с молоком.
 - Попей парного.
 Слава отказывался, Маруся обижалась:
 - Гребуешь?
 В угоду Марусе он снова пил молоко.
 Потом уходили через конопляник в  поле,  сидели где-нибудь на  меже или
спускались к  реке,  искали место потемнее,  прятались в тени ракиты,  плеск
реки заглушал голоса, и все равно старались говорить шепотом.
 Слава несмело целовал Марусю в  щеку,  в  шею,  целовал руку,  руку она
отдергивала, потом сама целовала в губы, у Славы кружилась голова, но Маруся
вдруг отстранялась, - только что они гадали, долетят ли когда-нибудь до Луны
люди, - и строго спрашивала:
 - К экзаменам готовишься?
 - Готовлюсь, - сердито отвечал Слава.
 - Ты уж постарайся, - повторяла Маруся. - Не то провалишься...
 Славе становилось скучно,  он  сам  отодвигался от  Маруси -  она будет
поить его молоком и заставлять учиться.
 Становилось прохладно, они снова прижимались друг к другу, на мгновение
тьма становилась непроницаемой,  и вдруг черное небо делалось серым, по воде
ползли  беловатые клочья  тумана,  начинала посвистывать невидимая птица,  и
Маруся серьезно говорила:
 - Пора, скоро корову выгонять, а ты поспи и садись заниматься, на дворе
август...
 Маруся повторяла Веру Васильевну.
 Слава  шел  домой,   сперва  вдоль  Озерны,   потом  поверху,  -  туман
рассеивался,  все в природе обретало истинный цвет,  голубело небо, зеленела
трава, сияла киноварью крыша волисполкома.
 Вот и почта,  временный его дом, дверь в контору заперта двумя болтами,
не  выломать  никому,   почтмейстерша  блюдет  порядок,  зато  оконные  рамы
распахнуты, залезай и забирай хоть всю корреспонденцию.
 Слава влез в окно и тихо прошел на жилую половину.
 В  комнате тишина.  Петя посапывал на  коечке у  стены,  пришел на ночь
домой, и мама тоже как будто спала.
 Слава осторожно сел за  стол,  спать не хотелось,  придвинул учебники -
надо  наверстывать время,  потраченное  на  прогулки  при  луне,  -  эх  вы,
синусы-косинусы...
 Но мама, оказывается, не спала.
 - Выпей молока,  - вполголоса сказала Вера Васильевна. - Поспи и берись
за учебники.
 "О, господи..." - мысленно простонал Слава.
 - Хорошо,  - ответил он матери. - Я не хочу молока, я не хочу спать, ты
же видишь, я занимаюсь.
 Через  полчаса  он  все-таки  лег,   не  слышал,  ни  как  встала  Вера
Васильевна, ни как уходил на хутор Петя.
 Его разбудило постукивание каких-то деревяшек...
 Слава прислушался. Постукивал кто-то в конторе. Голосов не слышно, Анна
Васильевна копалась в огороде. Слава выглянул за дверь. Григорий.
 - Где почтмейстерша?  - спросил он. - Да не ищи, не ищи ее, я за тобой,
Дмитрий Фомич послал...
 - Случилось что?
 - Бумага пришла для тебя...
 Слава стремглав побежал в исполком через капустное поле.
 Дмитрий Фомич со значительным видом вручил Славе пакет:
 - Вячеславу Николаевичу Ознобишину из укомпарта!
 Нет, не забыли его, Афанасий Петрович хозяин своему слову!
 Путевка. Направление в Московский государственный университет.
 И записка:
 "...задержали путевку в губкоме. Собирайся! Опоздание на несколько дней
не имеет значения,  место забронировано,  ты послан по партийной разверстке.
Факультет соответствует особенностям твоего характера. Вспомни наш разговор:
политика - коварная профессия... С ком. приветом..."
 "Посл