Славы.  На  помощь подоспели герои  пушкинских повестей:  Бурмин,  Берестов,
Гринев продефилировали перед  Верой Васильевной дружным строем.  На  подмогу
появился  Ромео.   "И,  наконец,  мы  с  ней  стоим  на  одной  политической
платформе". Перед платформой, считал Слава, устоять невозможно.
 Но  ни  Гринев,  ни  Ромео,  ни  даже платформа не  действовали на Веру
Васильевну.
 Тогда Слава нахмурился:  если не действует добро,  должно подействовать
зло, благородные офицеры не произвели впечатления, призовем на помощь палача
Цанкова.
 - Может быть,  ты и права,  -  мрачно сказал Слава. - Какая там любовь,
когда  в  мире  идет  жестокая  классовая борьба.  Ты  читала  о  фашистском
перевороте в Болгарии?
 Что-то Вера Васильевна слышала.
 - А  о войне за освобождение славян знаешь?  Сколько добровольцев ехало
тогда из России!  Возможно,  и нам придется выступить. Как ты думаешь, мама,
стоит мне записаться в добровольцы?
 Желаемое  он  выдавал  за  действительное,  добровольцев в  Болгарию не
посылали,  хотя откройся запись в  добровольцы,  Слава бы записался,  в этом
случае его не остановила бы и Маруся.
 Но,  как говорится,  у  страха глаза велики,  а  у  материнского страха
особенно.
 - Ты это серьезно?
 - Пойми,  мамочка,  если ты не хочешь,  чтобы мы с Марусей связали свои
жизни, мне остается один путь.
 Нет,  мама не хотела,  чтобы Слава уехал,  да еще в чужую страну, войны
отняли у нее слишком многих близких.
 Она умоляюще посмотрела на сына:
 - Не впадай в крайности!
 - Моя судьба в твоих руках, я или женюсь, или уеду...
 Он  добился  своего:   Вера  Васильевна  согласилась  пойти  вечером  к
Денисовым и... поговорить. О чем? Она и сама не знала.
 Слава взял книгу,  сел у окна.  "Смотри,  - говорил он всем своим видом
матери,  - меня это ничуть не волнует, все вполне естественно", но вскоре не
выдержал, отложил книжку и стремглав понесся на село.
 Впрочем,  по  селу  он  шел,  сдерживая себя,  поднялся к  Денисовым на
крыльцо...
 Маруся тоже шила!
 Перед нею лежали лоскуты холста,  и она сметывала их,  прежде чем сесть
за швейную машинку.
 - Мама сегодня придет к вам...
 Маруся  побледнела,  даже  губы  у  нее  побелели,  сделались такими же
белыми, как холст на ее коленях.
 - Ох, надо маме сказать...
 Слава разделял ее  тревогу,  слишком все  серьезно,  Марусе тоже  нужно
подготовить родителей к встрече.
 Только что пригнали стадо,  коровы еще брели по домам,  а  желтые блики
заката окрасили небо, когда Вера Васильевна собралась к Денисовым.
 Шла она не торопясь,  ее привыкли видеть на сельской улице, то навещала
больных,  то заходила к родителям своих учеников,  никто не обратил внимания
на  то,  что  Вера Васильевна принарядилась,  ее  кружевная кофточка слишком
проста, чтобы кто-нибудь на селе мог ее оценить.
 Вера  Васильевна поднялась на  крыльцо,  потянула на  себя дверь,  мать
Маруси, Анна Степановна, стояла у горки с посудой, доставала лафитники.
 Анна Степановна быстро повернулась на стук щеколды.
 - Ой,  Вера Васильевна?..  Вот не ждали!  Заходьте,  заходьте,  гостями
будете...
 И  тут  же  из-за  дощатой перегородки,  отделявшей тесную  спаленку от
горницы, вышел отец Маруси.
 Он  заранее принарядился,  на  нем  чистая белая  рубашка и  коричневый
пиджак, да и весь он выглядел приглаженным и умытым.
 - Вере Васильевне!
 Он  легонько пожал гостье руку,  чуть  отодвинул от  лавки стол,  чтобы
свободнее пройти гостье,  сел  сам,  а  Анна  Степановна принялась доставать
посуду.
 - Неужели успели подоить?  -  удивилась Вера Васильевна. - Стадо только
прошло...
 Анна Степановна заговорщицки улыбнулась:
 - Корову Маруська доит, сейчас придет...
 Этими словами она хотела сказать,  что Маруся у  нее не бездельница,  а
также то,  что Анна Степановна понимает,  зачем пришла Вера Васильевна и что
без Маруси сейчас не обойтись.
 Маруся появилась с  ведром в  руке,  и  по  всей горнице сладко запахло
парным молоком.
 Она помогла матери накрыть стол скатертью,  расшитой по  углам красными
петухами,  разложила ножи и  вилки,  расставила тарелки с  вареным мясом,  с
творогом и холодной яичницей.
 - Повечеряете с нами? - спросила Марусина мать, а Марусин отец помялся,
вопросительно поглядел на гостью и вытянул из-под лавки зеленоватую бутылку.
 - Ради такого случая...
 Но о случае никто не заговаривал, никто не решался нарушить напряженное
молчание.
 "Ну же, ну!.." - мысленно подгонял Слава мать.
 Ах,  если  бы  сюда  профессиональную  сваху!  Она  бы  в  момент  всех
разговорила, и беседа бы потекла в нужном направлении.
 - Вы  знаете,  о  чем  я  пришла  поговорить?  -  решилась наконец Вера
Васильевна. - Наши дети...
 На выручку поспешила Марусина мать.
 - Подите-ка погуляйте, - обратилась она к Марусе и Славе. - Без вас нам
способнее поговорить промежду собой.
 Они вышли на крыльцо.
 - Как ты  думаешь,  о  чем они будут говорить?  -  спросил Слава не без
тревоги.
 - Как о чем? - удивилась Маруся. - Обо всем...
 Из  горницы доносились голоса,  разговор шел негромкий,  в  дружелюбных
тонах,  это  чувствовалось,  иногда отец  Маруси повышал голос,  хотя скорее
всего это происходило оттого, что он подбадривал себя стопкой самогона.
 Но   вот  засмеялась  Анна  Степановна,   засмеялась  Вера  Васильевна,
свободно, облегченно, и Маруся со Славой поняли, что разговор окончен.
 Вскоре все трое вышли на крыльцо.
 - Спасибо за ужин, - поблагодарила Вера Васильевна.
 - Не на чем, - отвечала Анна Степановна.
 Они долго прощались, звали друг друга в гости.
 - Пошли, Слава, - позвала Вера Васильевна, - ночь на дворе.
 Слава шепнул Марусе:
 - Прибегу попозже...
 Вера Васильевна была задумчива, подходя к дому, сказала:
 - Денисовы дают корову.
 Слава не понял:
 - Какую корову?
 - В приданое за Марусей корову.
 - Зачем? - Слава зло посмотрел на мать. - Зачем нам с тобой корова?
 - Уверяют,  что  без  этого  нельзя,  их  просмеют  на  селе,  как  они
выражаются,  если  выдадут дочь  без  приданого.  Она  у  нас,  говорят,  не
какая-нибудь бесприданница.
 Этого еще недоставало!  Коммунист Ознобишин женится и  берет в  придачу
корову!
 - И ты согласилась?
 - Они настаивают...
 От  деревни всегда можно ждать любых неожиданностей,  корова была одною
из них,  да и  мама хороша:  вместо того чтобы сказать:  "Мой сын любит вашу
дочь,  и  больше ему ничего не  нужно",  она позволила Денисовым вообразить,
будто Славе нужна еще и корова!


47

 - Тебя спрашивают, - небрежно сказал Павел Федорович, хотя какая уж там
небрежность,  он  кровно заинтересован в  этом  посещении,  рожь скошена,  а
вязать некому, рабочие руки найти теперь непросто.
 Слава знал,  кто спрашивает,  почти наверняка знал, он и книжку положил
перед собой больше для вида, вчера вечером Маруся обмолвилась, что пришлет с
утра  Доньку,  свою подружку,  сказать,  придет она  завтра к  Астаховым "на
помочь" или  не  придет,  а  Донька все не  шла,  утро уже иссякало,  солнце
поднялось куда как высоко.
 - Кто еще там? - пробормотал все-таки Слава, будто не знал.
 - Иди, иди, - нетерпеливо произнес Павел Федорович.
 Слава вышел в галерейку.
 Шевеля  ногой  округлый  булыжник,  стояла  Донька,  высокая,  статная,
похожая на ладного стригунка, такие у нее были поджарые и тонкие ноги.
 Она кольнула Славу насмешливыми глазами и кинула лишь два слова:
 - Придем мы пополудни...
 "Придем мы" было сказано как одно слово "придеммы"...
 Тут же повернулась и пошла, клубя пыль круглыми черными пятками.
 - Придут?  -  тревожно переспросил Павел  Федорович,  вышедший следом в
галерейку.
 - Придут,  -  весело  ответил Слава,  радуясь тому,  что  его  небрежно
высказанная накануне просьба исполнена,  что  Маруся придет и  тем  наглядно
подтвердит перед всеми их близкий союз.
 - Возьми Воронка,  поезжай,  -  торопливо предложил Павел Федорович.  -
Встрень их...
 Слава не  заставил себя ни  просить,  ни  торопить,  сам заторопился на
хутор,  пошел по селу,  не слишком глядя по сторонам, торопился на свиданье,
хоть Маруся придет не целоваться, а вязать рожь.
 Трава вдоль дороги вся в пыли,  а дальше поле желтело и блестело, точно
начищенный медный поднос.
 Слава пришел на хутор.  Филиппыч точил возле амбара косу,  Петя с  утра
обкосил на косилке большую часть поля, скошенная рожь лежала ровными рядами,
солнце сушило, надо вязать...
 Налетал ветерок,  клубил на дороге пыль,  исчезал,  и пыль припадала...
Слава заметил девушек издали: Донька переставляла ноги, как молодая лошадка,
длинные ее  ноги играли в  пыли,  она опережала Марусю,  приостанавливалась,
снова убыстряла шаг, а Маруся шла ровно и прямо, ладна и статна...
 Слава сбежал в ложбину.
 - А я вас жду, жду...
 - Чего ж нас ждать! - задорно откликнулась Донька.
 - Только освободилась, - сказала певуче Маруся.
 По-хозяйски осмотрела поле - край его спускался в ложбину.
 Девушки  свернули  в  поле,  встали,  скошенная рожь  волнистыми рядами
лежала по всему золотисто-зеленоватому жнивью. Слава беспомощно посмотрел на
рожь,  на  девушек.  А  девушки  скинули  домотканые клетчатые верхние юбки,
сложили вместе с принесенными узелками у межи,  остались в нижних, холщовых,
подоткнули выше коленей,  и  пошли,  пошли,  не  теряя времени на разговоры.
Снопы так и замелькали в их руках. Перевясло - и сноп, перевясло - и сноп...
 Из-под горы выехал на косилке Петя, спешил докосить весь клин.
 Золотистое жнивье,  две сильные и  стройные девушки  усталый,  упрямый
Петя  лошади, лениво отмахивающиеся от слепней, стрекот косилки, окрашенной
тусклой киноварью рыжие снопы, разбросанные по полю...
 Чистая поэзия,  как поглядеть со стороны,  да в том и беда, что глядеть
со стороны невозможно.
 - А ну,  Николаич!  -  пронзительно закричала Донька. - Давай, помогай,
таскай, слаживай крестцы!
 Петя  спрыгнул с  косилки,  пошел  с  краю  ставить  снопы  в  крестцы,
оглянулся на брата...
 Не  стоять же  сторонним наблюдателем.  Слава тоже взялся носить снопы,
одной рукой сноп, другой рукой сноп, а их все прибавлялось и прибавлялось.
 Тут уж не до мыслей о  любви,  вообще ни до каких мыслей,  знай носи да
носи,  да  не отлынивай,  не отставай от Пети,  откуда у  того сила берется,
ходит и ходит по жнивью.
 Так Слава и бегал взад-вперед вслед за Петей,  покуда его не сморило, и
только тогда заметил, что день идет к вечеру, что синие тени бегут по полю и
что пора работу кончать.
 Солнце пало к горизонту,  пахнуло из низины росой, Петя выпряг лошадей,
пошел наискось через жнивье.
 - Хватит,  - сказал Петя с хрипотцой в голосе от усталости и, обращаясь
к девушкам, спросил: - Вы как, домой?
 - Не...
 Донька  отрицательно мотнула  головой,  а  Маруся  ничего  не  сказала,
посмотрела  в  лиловое,   быстро  синеющее  небо,  и  только  легкая  улыбка
шевельнула ее тонкие губы.
 - Подвезти вас? - предложил Петя. - Сейчас запрягу...
 - Нет,  мы здесь переночуем,  -  сказала наконец и Маруся.  - На зорьке
встанем и довяжем.
 - А я домой, - сказал Петя и растворился в сумраке наступающей ночи.
 Девушки  смотрели  на   Славу  -   в   синем  сумраке  они   невесомее,
расплывчатее, вот-вот утонут в ночи.
 - Где ж вы нас положите? - спросила Донька.
 - В избе, что ли? - неуверенно предложил он. - У Филиппыча в сторожке?
 - Разве что у Филиппыча, - насмешливо согласилась Донька. - Лучше места
не нашел? На то и пришли, чтоб тараканов кормить...
 - А в шалаше, в саду? - осенило Славу. - Не замерзнем?
 - Согреем...
 Донька засмеялась.
 - В саду-то, пожалуй, лучше, - сказала Маруся. - Ночь теплая...
 Втроем не спеша поднялись в гору, пересекли пустынный двор, у Филиппыча
в сторожке светилось окно, перебрались через изгородь над канавой.
 - О-ох, - простонала Донька. - Тут обстрекаешься...
 - Куда тут? - спросила Маруся грудным, таинственным голосом.
 Слава взял ее за руку, и шершавые пальцы доверчиво сдавили его руку.
 Шалаш смутно чернел среди яблонь.
 - Сюда, сюда, - сказал Слава, отпуская руку Маруси.
 Донька первой влезла в проем,  зашелестела в темноте,  слышно было, как
опустилась на землю.
 - Да  тут  мягко,  -  сказала она с  довольным смешком.  -  А  говорил,
замерзнем.
 Шалаш выстелен соломой,  прикрытой ветхой попоной, Филиппыч часто здесь
ночевал.
 Замолчали, прислушались. Темно и тихо. На деревне брехали собаки, а еще
дальше девки тянули протяжную песню.
 - Тут боязно, - глухо сказала Маруся и сама нашла в темноте руку Славы.
 - Сходить, сварить вам кулеш? - спросил он. - Я недолго...
 - Еще чего?  -  возразила Донька.  - Возиться с варевом! Повечеряем чем
бог послал.
 Она  развязала  узелок,  разложила  принесенную из  дома  еду,  ласково
приговаривая:
 - Хлебушко, яички, огурчики...
 Глаза привыкали к темноте, яйца белели на темном платке.
 Постукала яйцом о жердь, облупила скорлупу, подала яйцо Славе.
 - Яички крутые любите?
 Снаружи стукнуло.
 - Ох, кто это?
 - Яблоко упало, - объяснил Слава. - Все время падают.
 И только тут заметили, как сильно пахнет в шалаше яблоками.
 - Угостил бы, - сказала Донька. - А то и купим, сколько дашь на яйцо?
 Слава пошарил рукой у стенки - яблоки грудой лежали в глубине шалаша.
 - Да бери сколько хочешь!
 - Да то падальца, - сказала Донька, перебирая в темноте яблоки. - Ты бы
нам с веточки, али жаль?
 Слава  выскочил из  шалаша,  затряс  ближнюю  яблоню,  и  яблоки  часто
застучали по земле.
 - Глупый,  -  скорее самой себе, чем Славе, внятно и ласково произнесла
Маруся. - Иди-ка лучше ужинать.
 Они  ели  и  прислушивались,  собаки брехали еще  на  деревне и  что-то
шуршало в темноте, то ли птицы, то ли ветер шелестел в ветвях.
 - Тихо, - негромко сказала Маруся.
 И впрямь все эти ночные звуки только сгущали тишину,  все тонуло в ночи
и не нарушало ее покоя.
 - Как будем укладываться?  -  спросила Донька и хихикнула.  -  Мы тебя,
Николаич, в середочку, прижмем с двух сторон...
 Слава  поискал,  вытянул из-за  груды  яблок  армяк  и  старое суконное
солдатское одеяло.
 - Вот и накрыться...
 Они в самом деле легли,  как было сказано,  не раздеваясь,  -  Донька у
самой стенки, потом Слава, и ближе к выходу Маруся.
 - Ну,  спокойной ночи вам, - сказала Донька, натягивая на себя армяк, и
повернулась к Славе спиной. - Смотри, не перепутай нас, парень.
 Слава отодвинулся от Доньки,  прижался к  Марусе и осторожно закинул на
нее руку.
 Она слегка пожала ему пальцы.
 - Спокойной ночи, - шепотом сказал Слава, обращаясь к одной Марусе.
 Она не отвечала.
 - Спокойной ночи,  -  все  так  же  шепотом повторил Слава,  ища своими
губами ее губы.
 Губы  были сухие,  холодные,  она  несмело и  быстро поцеловала Славу и
отодвинулась.
 - А я сегодня наволочки нам шила,  - доверительно прошептала она на ухо
Славе. - Оттого и запоздали.
 Опять где-то неподалеку стукнуло о землю яблоко.
 - Страшно, - прошептала Маруся.
 - Чего?
 - Всего, - сказала Маруся. - Спать в саду. Выходить замуж. - Вздохнула.
- Жить страшно.
 - Ну что ты, - нежно ответил Слава. - Вдвоем не страшно.
 Маруся больше ничего не  сказала,  подложила руку Славы себе под щеку и
слегка коснулась губами его ладони.
 А Слава подумал, как сильно он ее любит, и так, с этой мыслью, заснул.
 Под утро стало совсем свежо, холод его и разбудил.
 Резкий медовый запах прохладных, остывших за ночь яблок наполнял шалаш.
 Каждое яблоко теперь,  подумал Слава,  будет ему всегда, хоть через сто
лет, напоминать о Марусе.
 Маруся  спала,  натянув на  себя  одеяло  по  самый  подбородок,  Слава
оглянулся - Донька спала, закутавшись в армяк, подогнув коленки.
 Слава осторожно перебрался через Марусю и вышел из шалаша.
 В  мире стояла прозрачная тишина,  не  слышно ни  собак на деревне,  ни
птиц, ни даже ветерка.
 Сизое небо низко нависло над яблонями.
 Он вздрогнул от холода, как если бы капли ледяной воды пробежали у него
по спине.
 Пошел по  саду,  дошел до  связанных из жердей ворот,  скинул с  кольев
лубяное кольцо, толкнул ворота, вышел во двор.
 Небо лиловело у края земли, предрассветное томление уже охватило землю,
утро обгоняло ночь.
 В избе у Филиппыча горел огонь.
 "Куда как рано,  - подумал Слава. - Не спится мужику, кухарит. Пожалуй,
и мне надо сварить кулеш".
 Подойдя ближе, увидел, что не огонь в печи светится - в оконных стеклах
отражалось поднимающееся за бугром солнце.
 Филиппычу и  вправду,  должно быть,  не  спалось,  его не было в  избе,
однако печь топилась, чугунок с картошкой стоял на таганке, и вода в нем уже
закипала.
 Съестные запасы хранились на полке -  Слава налил в закоптелую кастрюлю
воды,  придвинул поближе к  огню,  посолил воду,  насыпал в кастрюлю пшена и
принялся нарезать мелкими кусочками сало.
 И  хотя  день обещал быть жарким,  Славе приятно было тепло полыхающего
очага.
 "Вот и  определилась какая-то  существенная часть моей жизни,  -  думал
Слава.  -  Появилась женщина,  с  которой я  буду делить стол и  постель,  о
которой буду заботиться и которая будет заботиться обо мне..."
 Его размышления прервал Филиппыч,  он поставил в угол дробовик,  сел на
лавку, покрутил колечки рыжих усов и весело подмигнул Славе.
 - Девки спят, а ты уж на ногах? Валяй, валяй!
 - Что - валяй!
 - Бабы это любят.
 - Что - любят?
 - Когда им  услуживают,  только потачку дай,  потом уж  из  их  рук  не
высвободишься.
 Слава попытался отвлечь его от разговора о девках, кивнул на ружье.
 - Часто  лазают?   -  спросил  он,  имея  в  виду  парней  из  деревни,
совершавших время от времени набеги за яблоками.
 - Совсем не  лазают,  -  уверенно ответил Филиппыч.  -  Я  всей деревне
нахвастался, что патроны солью набиты.
 - Так солью не страшно?
 - То-то и дело,  что страшно,  стреляй я дробью, поранить, а то и убить
можно,  попади в глаз. Ребята лазили, знают, побоюсь в них стрелять. А солью
- ништо!  Две недели ходи и почесывайся,  покуда растает. Я утром сад только
для порядка обхожу, посмотреть, где сколько нападало...
 Он снял с таганка чугунок,  слил воду, высыпал картошку в миску, размял
толкушкой, налил молока, размешал, поставил на стол тарелку с огурцами.
 - Бери ложку, - пригласил он Славу. - Такой картошки, как у меня, нигде
не попробуешь.
 - Да нет уж, спасибо, - отказался Слава. - Я с девчатами. Пойду будить.
 На сковородке поджарил нарезанное сало, вылил в закипающий кулеш.
 - Старайся, старайся, только...
 Филиппыч подавился смешком.
 - Что - только?
 - Не по себе выбрал кралю.  -  Добродушная насмешка светилась в  глазах
Филиппыча. - Давеча проходил мимо шалаша, заглянул, спишь ты промеж девок...
Чисто кутенок!
 Лицо Славы залилось румянцем, он кинулся к двери.
 - Помешай да сними! - крикнул Филиппычу на ходу. - Я сейчас.
 Побежал через двор...
 Солнце поднялось, но трава еще в росе, блестит, точно только что прошел
дождик.
 Перемахнул через изгородь, подбежал к шалашу.
 - Не стыдно?  -  кричал он бегу.  -  Царство небесное проспите!  У меня
давно завтрак готов...
 Но  в  шалаше никого не  оказалось,  девчата ушли уже в  поле,  спешили
довязать рожь по холодку.
 Пусто в шалаше, и вдруг как-то пусто стало и на душе у Славы, ему вдруг
почудилось, что он потерял Марусю и никогда больше не увидит.


48

 В доме Астаховых каждый жил сам по себе. У Веры Васильевны каникулярное
время, она шила, читала, посещала больных, когда ее звали, - Покровское, где
находится больница,  далеко,  не  наездишься,  Вера  Васильевна поближе.  Но
главная забота -  будущее ее детей.  Слава совсем взрослый, и Петя мужает не
по  дням,  а  часам,  что-то  из  них получится,  надо устраивать их судьбу.
Впрочем,  сыновья не очень-то ждали,  чтобы кто-нибудь о них позаботился.  У
Славы  время поделено:  днем  учебники,  вечером Маруся.  Но  и  его  точило
беспокойство,  ему было мало того,  что он  имел:  учиться,  жениться...  Он
привык существовать в сфере общественных интересов,  тосковал по оставленной
работе и не знал,  как сложится его будущее. Спокойнее чувствовал себя Петя.
Трудился он  с  утра до  вечера,  сваливался к  ночи как сноп,  но когд