е Марья Софроновна улыбнулась.
 - Садитесь, садитесь.
 - Садитесь  и  вы,  невестушка,  и  ты,  племяшок,  -  пригласил  Павел
Федорович Веру Васильевну с Петей.
 Марья  Софроновна придвинула к  себе  тарелку,  поставила меж  собой  и
Славой.
 - Не побрезгуешь со мной с одного блюда?
 Лапшу черпали из общей миски, а курицу Марья Софроновна положила себе и
Славе отдельно, выбрала самые хорошие кусочки.
 - Ешь,  ешь, заголодовал небось в своем Малоархангельске. Тебе жениться
пора,  Вячеслав Миколаич.  Коль пошел в  самостоятельную жизнь,  без женщины
тебе невозможно.
 - Ему  еще восемнадцати нет,  -  вмешалась Вера Васильевна.  -  Даже по
закону нельзя.
 - Они  сами  себе законы определяют,  -  возразила Марья Софроновна.  -
Когда захочет, тогда и женится.
 Доели курицу, принялись за кашу.
 - Медку сейчас принесу подсластить, - расщедрился Павел Федорович.
 Принес в кувшинчике меду, взглянул испытующе на Славу.
 - А может, чего покрепче?
 - Я не пью,  - отказался Слава, он и вправду с тех пор, как расстался с
Быстровым, забыл даже запах самогонки.
 - Оно  и  правильно,  -  согласился Павел Федорович.  -  Божий дар  зря
переводить незачем.
 Съели кашу.
 - А я тебя вот что хочу спросить,  Николаевич, - кафтан-то по всем швам
трещит?
 Слава сперва не понял:
 - Какой кафтан?
 Павел Федорович усмехнулся.
 - Наше вам с кисточкой! Не понимаешь? Не может того быть! Ежели Быстров
на кафтане главная пуговица, так не на что застегиваться...
 Тут до Славы дошло, на что намекает Павел Федорович.
 - Пуговица-то он,  может,  и пуговица, да теперь в пуговицах недостатка
нет, найдется, что пришить.
 - А может, мне тебя к своей бекеше пришить? - спросил Павел Федорович.
 - Не продернется ваша нитка сквозь меня, Павел Федорович!
 - Говорят,  в Орле теперь вся торговля в частных руках. Сперва лавочка,
потом магазин,  а,  глядишь,  и все магазины твои.  Мои родители по деревням
ездили, пеньку скупали, а эвона какое хозяйство вымахали!
 - Вы это к чему?
 - Давай,  парень,  без обиняков,  -  сказал Павел Федорович.  - Я мужик
честный,  а  ты  парень умный,  чего  тебе искать в  твоем Малоархангельске?
Быстров куда как  силен был,  а  во  что его превратили?  Твоя партия похуже
всякого помещика, дудишь в ее дуду, честь тебе и место, а запел на свой лад,
сразу в тычки.
 - И что же вы предлагаете?
 - Покамест под  ружьем шли,  я  сам тебе советовал держаться партии,  а
теперь можно бы ее и побоку. У тебя в уезде влияние, помоги отбить мельницу,
а потом ко мне в компаньоны, мне без помощника не обойтись.
 - На что это вы сманиваете Славу? - испуганно спросила Вера Васильевна.
 - А  на то,  чтобы Вячеслав Николаевич побоку свою службу,  -  объяснил
Павел Федорович.  - Одному мне мельницу, может, и не отдадут, а в компании с
вашим сыном мы ее заполучим, образуем какое-никакое трудовое товарищество по
размолу муки  высшего сорта,  я  на  себя  производство,  а  сына  вашего  в
бухгалтера...
 - А дальше?
 - А   дальше  -   вторую  мельницу.   Власть  будет  отступать,   а  мы
подталкивать...  -  Павел  Федорович облизал  ложку.  -  Думаешь  над  моими
словами?  Побаловался,  пошумел...  На  то  и  молодость!  Однако  взрослому
человеку требуется что-то более прочное...
 Слава молча собирал в миску куриные кости.
 - Куда это? - удивленно спросил Павел Федорович.
 - Для Бобки, - объяснил Слава. - Давно с ним не виделся. Пойду отнесу.
 - Напрасно, - сказал Павел Федорович с усмешечкой.
 - Почему напрасно?
 - Пристрелили,  -  сказал Павел Федорович не без ехидства.  - Невзлюбил
свою хозяйку, вот Марья Софроновна и не захотела его кормить...
 - Пойдем, мама...
 - Я даже не знала,  что Бобку собираются застрелить, - виновато сказала
Вера Васильевна, выйдя в сени. - Я бы отдала его кому-нибудь...
 - Она никого не пожалеет, держись ты от них подальше.
 - Ты уедешь сегодня?
 - Обязательно.
 - Я хотела тебя попросить...
 - О чем?
 - Зайти к Ирине Власьевне.
 - Это я и думаю сделать...
 В  тысячный раз перешел он  по камням Озерну,  поднялся в  гору,  садом
пошел к школе.
 Сад  все  такой  же  общипанный  и  ободранный.  Шелестят  лиственницы,
привезенные откуда-то издалека помещиками Озеровыми. Цветут яблони, ветки на
яблонях обломаны...
 "Это Маруся обломала",  -  подумал Слава,  только ей  и  могло прийти в
голову проводить Ивана Фомича яблоневыми бело-розовыми цветами.
 Слава вошел в  школу.  Пусто и чисто.  Как всегда.  Ступил на лестницу.
Деревянная ступенька чуть скрипнула.
 - Кто там?
 - Это я, Ирина Власьевна.
 Она узнала его голос.
 - Слава?
 Вышла из своей комнаты,  но к себе не позвала, пошла в класс, тот самый
класс, в котором еще недавно занимался Слава.
 Полуденное солнце заливало класс  неистовым светом,  парты,  окрашенные
яркой охрой, ярко сияли, и даже черная классная доска блестела.
 - Я была уверена, что вы зайдете, - звонко сказала Ирина Власьевна.
 До чего же не соответствовали звонкому и  ровному ее голосу тоскливые и
пронзительные глаза!
 Слава заставил себя заговорить:
 - А как... как же все произошло?
 - Сперва думали,  простуда.  Привезли из Покровского врача.  Оказалось,
брюшной тиф.  Врача привезли слишком поздно,  да у него и не было лекарства.
Прободная язва...
 - Он очень страдал? - почему-то шепотом спросил Слава.
 - Не знаю...
 И вдруг Слава понял, что ему следовало приехать раньше. Он ничем не мог
помочь, зато Иван Фомич мог бы ему помочь. В чем? Он не знал, в чем...
 Ирина Власьевна стала рассказывать о последних днях Ивана Фомича.
 - Сперва мы  не  думали,  что он  так тяжело болен.  Он много говорил о
школе.  О  ремонте,  о  покупке новых учебников.  Говорил,  что попросит вас
выписать из Москвы какие-то пособия...
 Никитина не стало,  а пособия и учебники, о которых он беспокоился, все
равно нужны...
 - А что вы собираетесь делать? - спросил Слава. - Может быть, нужна моя
помощь?
 - Нет,  спасибо,  -  отказалась Ирина  Власьевна.  -  Я  уеду.  Евгений
Денисович какую-нибудь школу мне, конечно, даст, но все это уже не то.
 - Хотите,  я поговорю с Шабуниным?  -  предложил Слава.  -  Вас оставят
здесь.
 - Но Ивана Фомича я  не заменю!  -  возразила Ирина Власьевна.  -  Нет,
уеду...  -  Она  вопросительно взглянула  на  Славу.  -  А  сами-то  вы  что
собираетесь делать?
 - Ближайшие годы я посвящу комсомолу...
 - А учиться?
 - Конечно, - неопределенно ответил он. - Учиться тоже...
 Ирина Власьевна испытующе смотрела на Славу.
 - Вот что я  хочу еще вам сказать...  Не от себя.  Вспоминая вас,  Иван
Фомич говорил лишь одно: все бы ничего, но ему не хватает образования.
 Иван Фомич и после смерти подталкивал его к университету.


27

 Слава постучал,  ему не ответили,  за дверью голоса,  о  чем-то спорят,
постучал снова, и снова не ответили, приоткрыл дверь, заглянул - как всегда,
у Шабунина народ, вошел, встал у стены.
 Шабунин ребром ладони стучал по столу.
 - А  ты  достань,  достань,  -  твердил он,  со  злой усмешкой глядя на
стоящего перед ним мужика с обвислыми рыжими усами.  -  Налог вы соберете, о
том разговора нет, а остальной хлеб? На базар? Вы торговать научитесь!
 - Девки румяна спрашивают, кольца...
 - Вот я и говорю: достань!
 - Дык откуда ж взять? - спросил рыжеусый с отчаянием.
 - "Дык, дык", - передразнил Шабунин. - Поезжай в Орел, на складах полно
этой дребедени...
 Тут,  перебивая рыжего,  в разговор встрял пожилой мужчина в тужурке из
синего сукна.
 - А нам чего?
 - А  вам керосин давно пора вывезти с Верховья,  -  отрезал Шабунин.  -
Провороните хлеб, вызовем в уком...
 Шабунин заметил Славу,  он все замечал,  только притворялся иногда, что
не замечает.
 - Тебе чего?
 - Я попозже.
 - Пришел - говори.
 Шабунин никогда ничего не откладывал на "попозже", его слова прозвучали
как приказ.
 - Я насчет Колпны...
 - Что там?
 - Нет базы для пропаганды.  Жалуются ребята, негде собираться, говорят.
Везде  народные дома,  читальни,  библиотеки,  а  у  нас  только  околицы да
завалинки, говорят.
 - А  вы  чего  смотрите?  Езжай в  Колпну,  найди помещение и  оборудуй
нардом.   Есть  же   там  какие-никакие  помещички.   Поставь  вопрос  перед
волисполкомом - помещиков выдворить, дом забрать...
 - А куда выдворить?
 - Это уж их забота.  Грабь награбленное.  Я, конечно, шучу, но не может
быть,  чтобы в  Колпне не нашлось подходящего помещения.  Да не на один день
поезжай,  а  подольше,  возьми кого-нибудь себе в  помощь.  Чтобы не  просто
ткнуть пальцем:  вот вам дом,  а осмотрись,  привлеки народ, поищи в местных
учреждениях мебель,  обойдутся в  исполкоме и  без кресел.  Поищите книги из
помещичьих библиотек,  заинтересуйте учителей,  словом,  чтобы все  честь по
чести, людям надо не указывать, а помогать.
 - Значит, ехать?
 - Иди на конный двор. Верхом-то ездил?
 - Спрашиваете!
 - Пусть тебе оседлают коня - обойдешься без пролетки, и сыпь в Колпну.
 На конном дворе дали иноходца, крупного, в яблоках.
 Слава собрался за полчаса в укоме договорился, что днем позже выедет в
Колпну Ушаков,  вдвоем они всю волость расшевелят  ремнем привязал к  седлу
портфель  и  поскакал вроде  как  бывалый  кавалерист -  ноги  в  стременах,
пришпорил бы, да нет шпор!
 Миновал  последние дома,  дорога  потянулась меж  овсов,  зеленые кисти
клонились к земле, среди зелени лиловел мышиный горошек.
 До чего ж хорошо в поле!  Впереди небо и позади небо,  и сам он летит в
неведомые края!
 Если  бы  не  конь!  Споткнулся о  выбоину,  и  тупой болью отдалась та
выбоина, передняя лука трет и трет, хоть слезай и иди пешком...
 Слава попридержал лошадь,  качнуло вправо,  качнуло влево - ох, дьявол,
до чего больно!  -  оглянулся,  нигде никого, только коршун висит в небе, да
свистят в поле кузнечики.
 Перекинул ногу через седло,  свесил ноги на одну сторону, как амазонка,
никто не  видит,  а  так  легче,  и  подумал,  что "до Колпны еще ой-ой  как
далеко".
 Впереди телега, на телеге баба в желтом платке.
 Снова ноги в стремена, даже рысью промчался мимо бабы.
 То  вприскочку,  то еле-еле тащась,  то боком затемно добрался Слава до
Колпны.
 Торчали старые ветлы,  а за ветлами лежало село, тускло светились окна,
и в отдалении повизгивала гармошка.
 Слава медленно двигался по сельской улице. Мимо, хихикая, прошли девки.
Выбежал из подворотни пес и тут же скрылся.
 Двухэтажный дом  волисполкома,  низ кирпичный,  верх деревянный,  сразу
видно,  строен торговцем, внизу три больших окна закрыты ставнями, а наверху
все окна освещены.
 Слава  соскочил  с   коня,   привязал  повод  к  столбу,   поднялся  по
неосвещенной лестнице на второй этаж.
 Он  нашел  Заузолкова,   председателя  Колпнянского  волисполкома,  они
встречались в Малоархангельске, и Заузолков тоже сразу узнал Ознобишина.
 - По молодежным делам или еще что? - спросил он, пожимая гостю руку.
 - Можно сказать,  и так,  и эдак,  - отозвался Слава. - Жалуется на вас
молодежь. Нет у них крыши...
 - На  нас,  а  не  на вас?  Дитя не плачет,  мать не разумеет...  -  Он
снисходительно смотрел на Ознобишина.  -  Покалякаем завтра утром. Сегодня у
нас исполком заседает. Делим косилки и жатки...
 - Между кем делите? - поинтересовался Слава.
 - Собрали  по  волости,   у  кулачков  отобрали  лишнее,  в  помещичьих
экономиях кое-что осталось. Вот и раздаем сельсоветам, чтоб помогли бедноте.
Куда  ж  нам  тебя определить на  ночевку?  -  задумался он.  -  Тут  у  нас
разговоров до утра!
 - Да я здесь где-нибудь, - предложил Слава.
 - Зачем?  -  возразил Заузолков и  поманил к себе человека в солдатской
фуражке.  -  Товарищ Крептюков, председатель сельсовета, Иван Афанасьевич, -
представил.  -  А  это молодежный секретарь с уезда товарищ Ознобишин.  Будь
ласков, Иван Афанасьевич, отведи товарища Ознобишина... К Федорову. Пожалуй,
так  сподручней  всего.  Попроси  Евгения  Анатольевича  принять  гостя  как
положено.
 Крептюкову,  должно  быть,  не  впервые приходилось водить  приезжих по
указанному адресу, он выжидательно посмотрел на гостя из Малоархангельска, а
Заузолков тут же отошел и вмешался в чей-то спор.
 Слава вновь очутился на улице.
 - Ваш? - спросил провожатый, указывая на коня. - Забирайте с собой.
 Свернули в  проулок в  сторону от  села,  Крептюков вывел  приезжего на
широкую аллею,  в  темноте Слава не  мог  рассмотреть таинственно шелестящие
деревья.
 Шли  долго,  Слава успел и  звезды пересчитать,  и  лермонтовские стихи
вспомнить...
 Наконец спросил:
 - А Федоров - кто он такой?
 - Как вам сказать... Помещик, - ответил Крептюков.
 - Помещик? - испугался Слава. - Зачем же к нему?
 - А мы у него часто ставим приезжих,  - равнодушно пояснил Крептюков. -
Евгений Анатольевич не хотят с нами ссориться, приезжие остаются довольны.
 - И что ж это за помещик? - спросил Слава.
 - Обыкновенный,  -  продолжал объяснять Крептюков.  - Десятин сто было,
сад, коров с десяток. Землю забрали, коров тоже, а дом и сад пока при нем.
 За  деревьями  показался  дом,  не  то,  чтобы  очень  большой,  однако
заметный,  с широким балконом,  с колоннами, с полукруглыми высокими окнами,
слабый свет лился из-за опущенных штор.
 Крептюков постучал в окно,  штора тотчас отдернулась,  мелькнуло чье-то
лицо, отворилась дверь.
 - Кто там? - послышался хрипловатый голос.
 - Это я, Евгений Анатольевич, - отозвался Крептюков. - Принимай гостя.
 - Пожалуйте.
 - Да нет,  я пойду,  -  сказал Крептюков.  - Привел к тебе человека. Из
Малоархангельска.  Слышал небось про комсомол?  А  это у  них самый главный.
Приюти на пару дней.
 - Разумеется, - приветливо отозвался хозяин. - Милости просим.
 - А я пошел, - сказал Крептюков. - Дела еще. Бывайте!
 Он сбыл приезжего с рук и скрылся в темноте.
 - Заходите,  -  пригласил гостя хозяин и  шире  распахнул дверь.  -  Не
споткнитесь о порог...
 Слава переступил порог.
 "Логово врага", - мысленно и не без иронии произнес он.
 Но логово оказалось таким милым и привычным,  что на него сразу пахнуло
чем-то  знакомым,  давнишним и  домашним.  Настоящая столовая,  в  каких ему
приходилось бывать в  довоенной Москве.  Обеденный стол,  стулья с  высокими
спинками,   старинный  буфет,  картины,  круглая  висячая  лампа  под  белым
стеклянным абажуром, скатерть на столе, блеск самовара, вазочки с вареньем и
печеньем...
 Самому Федорову за пятьдесят,  вдумчивые глаза,  седая бородка. Супруга
помоложе,   пышные   волосы,   легкий  румянец,   приветливая  улыбка.   Две
барышни-погодки лет по двадцати. Дочери, конечно...
 Нравилось ему и  как Федоровы одеты -  и  серая тужурка на  хозяине,  и
темный капот на хозяйке, и ситцевые платья на девушках.
 - Давайте знакомиться,  -  сказал хозяин дома.  -  Меня  зовут  Евгений
Анатольевич.  А это моя супруга,  Екатерина Юрьевна. А это Оля и Таня. Как у
Лариных. А вас как?
 - Вячеслав.
 - А по батюшке?
 По  отчеству его редко называли,  только незнакомые мужики да Федосей с
Надеждой в Успенском.
 - К чему это?
 - Лет вам мало, но вы уже начальство.
 - Какой я начальник!
 - А к нам только начальников и приводят.
 - Николаевич.
 Иронии в  тоне Федорова Слава не  уловил,  и  если она имела место,  то
относилась больше к  собственной незавидной участи принимать всех,  кого ему
ни пошлют.
 - Со мной лошадь, - нерешительно сказал Слава.
 - А мы ее в конюшню. Овса, извините, нету, а сена сколько угодно.
 - Присаживайтесь, - пригласила хозяйка. - Позволите чаю?
 "Какая милая семья", - думал Слава.
 Легко завязался разговор:  о  газетах,  о новостях,  о том,  как трудно
налаживается мирная жизнь...
 Узнав о  том,  что  Ознобишин родом из  Москвы,  заговорили о  столице,
вспомнили театры,  музеи.  Федоровы, и отец, и мать, пожаловались, не знают,
как быть:  дочери Тане надо продолжать образование, и боятся отпустить одну
выяснилось, что Оля - племянница, недавно приехала из Крыма, тоже собирается
в  Петроград или в Москву  барышни поинтересовались,  собирается ли учиться
Слава...
 Такой разговор мог возникнуть в  Москве с  любыми родственниками Славы,
окажись он среди них: все вежливы, тактичны, доброжелательны.
 Федоров посетовал на свое положение.
 - Помещик,   -   сказал  он  с  иронией.  -  Представитель  дворянского
оскудения.
 Разорился еще его отец,  оставалась какая-то земля, но и с той пришлось
расстаться. Слава богу, сохранился дом. Он всегда был лоялен к новой власти.
Теперь вся надежда на университетское образование. Он филолог.
 - Буду проситься в учителя. Если возьмут.
 Федоров  достал  из  кармана  часы,   нажал  пружинку,   часы  тоненько
прозвонили четверть двенадцатого.
 - Поздно, - сказала Екатерина Юрьевна. - Устроим вас в кабинете.
 В  резных шкафах стояли книги,  не какие-нибудь редкие старинные книги,
обычная  библиотека среднего  русского интеллигента начала  двадцатого века.
Издания  Вольфа,   Девриена,   Маркса,  литературные  приложения  к  "Ниве",
Шеллер-Михайлов,   Писемский,   Гарин,   Гамсун,   Ибсен,  Куприн,  сборники
"Просвещения", "Шиповника", томики Блока, Гофмана...
 Славе расхотелось спать.
 - Можно посмотреть?
 - Сколько хотите!
 Постелили  ему  на   диване,   поставили  на   письменный  стол  лампу,
пепельницу.
 - Курите?
 - О нет!
 - Тем лучше.
 Слава остался один. Спать не хотелось. Он чувствовал, что влюбляется...
Таня нежнее,  серьезнее,  Оля непосредственнее,  веселее,  смелее. Он выбрал
Ольгу.  И  еще подумал,  что обеих принял бы  в  комсомол.  Таких девушек не
хватало в комсомоле. Они могли бы участвовать в спектаклях и даже руководить
какими-нибудь кружками.
 На какое-то время Слава забыл о  том,  что ночует в  помещичьем доме и,
возможно, среди классовых врагов.
 Взгляд его рассеянно скользил по книжным корешкам, на краю стола лежала
раскрытая книжка. Стихи. Кто-то их недавно читал.
 Посмотрел на обложку: "Н.Гумилев. "Жемчуга". Слава не помнил, попадался
ли ему когда-нибудь такой поэт.  Нет,  не попадался, такие стихи он запомнил
бы...

 На полярных морях и на южных,
 По изгибам зеленых зыбей,
 Меж базальтовых скал и жемчужных
 Шелестят паруса кораблей.

 Быстрокрылых ведут капитаны,
 Открыватели новых земель,
 Для кого не страшны ураганы,
 Кто изведал мальстремы и мель,

 Чья, не пылью затерянных хартий, -
 Солью моря пропитана грудь,
 Кто иглой на разорванной карте
 Отмечает свой дерзостный путь...

 И, взойдя на трепещущий мостик,
 Вспоминает покинутый порт,
 Отряхая ударами трости
 Клочья пены с высоких ботфорт,

 Или, бунт на борту обнаружив,
 Из-за пояса рвет пистолет,
 Так что сыплется золото с кружев,
 С розоватых брабантских манжет.

 Пусть безумствует море и хлещет,
 Гребни волн поднялись в небеса, -
 Ни один пред грозой не трепещет.
 Ни один не свернет паруса.

 Разве трусам даны эти руки,
 Этот острый уверенный взгляд,
 Что умеют на вражьи фелуки
 Неожиданно бросить фрегат,

 Меткой пулей, острогой железной
 Настигать исполинских китов
 И приметить в ночи многозвездной
 Ослепительный свет маяков?

 До  чего красиво!  Разделся,  лег.  Никогда в  жизни не приходилось ему
спать  на  таких  тонких  льняных  простынях,   чуть  подкрахмаленных,  чуть
шуршащих...
 Он  прочел стихи еще  раз,  еще и...  заснул,  осыпаемый золотой пылью,
сносимой ветром с драгоценных брабантских кружев.


28

 Ярко светило солнце, и кто-то негромко, но настойчиво стучал в дверь.
 Слава вскочил,  книжка упала с  постели,  он  поспешно поднял,  натянул
брюки, рубашку, подбежал к двери, распахнул - за дверью стояли Оля и Таня.
 - Умывайтесь скорее и приходите завтракать.
 Утром все  Федоровы выглядели еще  приятнее,  чем  вечером,  и  завтрак
казался еще вкуснее,  чем ужин,  и  чай с топленым молоком,  и мягкий черный
хлеб, и кислое домашнее масло, и сваренные в мешочек яйца.
 Все было удивительно вкусно,  хозяева радушны, погода великолепна, а из
открытого окна в комнату врывался ветер далеких морей.
 И вместе с ветром заглянул Панков.
 - Славка!
 - Васька!
 Василий Панков -  секретарь Колпнянского волкомола.  Он строг, строг во
всем,  строг