тные случаи,  статистика -
опасное оружие в руках предубежденного человека.
 Слава оборвал Шифрина:
 - А откуда тебе это известно?
 - Из газет.
 - Нет этого в газетах!
 - Надо уметь читать...
 Шифрин опять  спрятал нос,  но  невнятное бормотание долго еще  неслось
из-под тулупа.
 "Что он за человек?  -  размышлял Слава.  - Состоял в чоновском отряде,
собирался на  фронт,  вел  себя как  революционер,  а  теперь распространяет
всякие обывательские слухи".
 Ох  уж  эти слухи!  В  каком-то  доме один сказал что-то  про другого и
передал третьему, слух пошел по деревне, переметнулся в города, а там...
 И ведь все выдается за самое достоверное!
 Слава сдернул с Шифрина тулуп.
 - Послушай, Давид...
 - Холодно!
 - Собрание в Корсунском будем проводить?
 - Угу.
 - Вот ты и сделай доклад о том, что ты говорил.
 - Об этом не всякому скажешь.
 - Почему?
 - Для  того  чтобы  правильно  оценить  происходящее,   нужно  обладать
достаточным кругозором.
 - Но ты же ведь понятия не имеешь о ребятах в Корсунском?
 На это ответа не последовало. Шифрин опять зарылся в тулуп.
 Приехали в Корсунское в темноте.
 - Зайдем в сельсовет, устроимся на ночевку, отогреемся...
 Шифрин воспротивился.
 - Где обычно устраиваются комсомольские собрания?
 - В школе...
 - Вот в школу и пойдем.
 В школе темно, пусто, лишь в одном классе несколько учеников разучивают
какую-то пьесу.
 Шифрин как был, в шинели и шапке, прижался к теплым изразцам остывающей
печки и велел вызвать Соснякова.
 С  ним Шифрин быстро нашел общий язык -  все только о  делах и ни о чем
постороннем,  договорились  созвать  комсомольцев  с  утра,  вопрос  один  -
"Текущий момент и задачи молодежи". Сосняков строго посмотрел на Ознобишина,
они расходились и  в  оценке текущего момента,  и в определении задачи,  и в
присутствии представителя губкомола Сосняков почувствовал себя во всеоружии.
 На ночь Сосняков позвал приезжих к себе -  "в тесноте,  да не в обиде".
Шифрину хотелось поближе познакомиться с Сосняковым, он принял приглашение.
 "Задаст задачу матери, - подумал Слава, - живут тесно..."
 - Подождите меня, я сейчас, вчера для учителей картошку привезли...
 Вернулся с узлом. Одолжил картошки, догадался Слава.
 Обиды  не  было,  но  тесноты было  предостаточно,  ужинали картошкой с
солью,  спали на полу,  не раздеваясь,  на соломе, принесенной Сосняковым со
двора.
 С  Ознобишиным Шифрин говорил мало,  он  больше расспрашивал Соснякова,
выяснял, чем тот живет и дышит.
 Однако в  душу Соснякова проникнуть не  так-то  легко,  он  не  столько
отвечал,  сколько сам  пытался определить,  что  это  за  птица прилетела из
губкомола.
 Спалось плохо.  Всю ночь мать Соснякова вздыхала на  печи,  встала чуть
свет,  затопила печь, и тут же подняла сына и гостей, натолкла им картошки с
кислым молоком и с облегчением выпроводила из хаты.
 Село только просыпалось.  В сизом небе подымался над трубами белый дым,
резкий,  обжигающий ветерок закручивал над  сугробами поземку,  белесый серп
месяца еще виден.
 Деятели  юношеского движения поеживались со  сна,  в  сером  ватнике  и
солдатской папахе шагал несгибаемый Сосняков,  торопливо шел  в  своем рыжем
полушубке Ознобишин,  и медленно,  по-стариковски, волочил ноги Шифрин, то и
дело поправляя съезжавшую на лоб шапку.
 В  школе  уже  топились  печи.  Оранжевые огни  отражались в  замерзших
стеклах, желтели вымытые полы.
 - Идите в зал, - сказал Сосняков. - Я зайду предупрежу Петра Демьяныча.
 Петр Демьянович учительствовал в  Корсунском много лет  и,  как  только
открыли в селе школу второй ступени, назначен был ее директором.
 В  зал он  вошел вместе с  Сосняковым,  пытливо поглядывая на  гостя из
Орла.
 - Раздевайтесь...
 Шифрин  стянул  вместе  с  шинелью и  материнский жакет,  быстро бросил
одежду на стоявший в углу рояль.
 - Э, нет, - сказал Петр Демьянович. - На музыку нельзя, отсыреет...
 И переложил шинель на диван.
 Комсомольцы собрались раньше назначенного времени,  те,  что  учились в
школе,  пришли еще до  уроков,  а  те,  что не  учились,  пришли еще раньше.
Сосняков от всех требовал высокой дисциплины.
 Слава знал корсунских комсомольцев,  но  были и  незнакомые,  волостная
организация росла с каждым днем.
 Он особо поздоровался с  Дроздовым,  с Катей Вишняковой,  с Левочкиным,
они ему особенно близки, можно сказать, ветераны, вступили в комсомол еще до
прихода деникинцев.
 - Начнем, - сказал Сосняков. - Кого председателем? - И сам предложил: -
Ознобишина.
 Тут Петр Демьянович обратился к председателю с просьбой:
 - Мне разрешите присутствовать?
 Сосняков поморщился:
 - Собственно, не положено, но...
 Шифрин наклонился к Славе:
 - Он ведь беспартийный?
 Слава кивнул.
 - Категорически возражаю,  - громко заявил Шифрин. - Собрание закрытое,
нельзя допустить огласки...
 Петр Демьянович посмотрел на Ознобишина.  Тот промолчал, формально прав
Шифрин.
 - Вопрос слишком серьезный...  как бы это сказать... внутрипартийный...
- пояснил Шифрин. - Это не означает недоверия.
 Петр Демьянович прошел через зал и закрыл за собой дверь.
 Слава так и не понял, чем он мог помешать.
 - Продолжим,  -  сказал Слава. - На повестке - "текущий момент и задачи
молодежи", слово предоставляется представителю губкомола товарищу Шифрину.
 Шифрин потер кончик носа.
 Он    принялся   пересказывать   содержание   газет.    Телеграммы   из
капиталистического мира  французские  капиталисты  натравливают  Польшу  на
Россию.   Румыния  не  осмеливается  начать  вооруженный  конфликт.  Попытки
немецких    монархистов    натолкнулись    на    сопротивление   германского
пролетариата...
 Он хорошо разбирался в том, что происходит за границей.
 Потом  перешел к  внутренним делам,  и  тон  его  изменился.  Сказал об
усилиях   Советской   власти,   направленных  на   улучшение  хозяйственного
положения,  и  тут же сбился,  как и в разговоре с Ознобишиным,  заговорил о
выступлениях крестьян против Советской власти в Тамбове, о рабочих волнениях
в Петрограде...
 Слава повернулся к Соснякову. Они с тревогой посмотрели друг на друга.
 Шифрин разливался соловьем...
 Напряженно смотрел на него Дроздов, а у Кати Вишняковой дрожали губы, и
казалось, с них вот-вот сорвется вопрос...
 - Почему это  происходит?  -  задал Шифрин вопрос и  сразу же  на  него
ответил:  -  Да потому, что в стране растет недовольство крестьян диктатурой
пролетариата,  однако идти на  соглашение с  крестьянством,  как этого хочет
Ленин,  не  надо,  а  надо передать управление производством непосредственно
самим производителям...
 До Успенского доходили слухи о политических разногласиях в Москве, но в
деревне не придавали им серьезного значения.
 И вот молодой человек из Орла втягивает их в эти споры,  хотя Слава так
и  не может понять,  чего же все-таки он от них хочет.  Он тронул оратора за
рукав.
 - Ты почему меня останавливаешь? - крикнул Шифрин.
 - Не кричи, - негромко сказал Слава. - К чему ты все это говоришь?
 - А вот к чему!  - вызывающе крикнул Шифрин, извлекая из кармана куртки
измятую  бумажку.  -  Молодежь -  барометр общественного мнения.  Мы  должны
подписать письмо к  товарищу Троцкому о том,  что поддерживаем его в споре с
Лениным...
 Слава хотел было взять у него листок, но Шифрин не дал.
 - Я сам прочту!
 - А  я  тебе не  позволю!  -  запальчиво сказал Слава.  -  Ты читал его
кому-нибудь в Малоархангельске?
 Шифрин саркастически улыбнулся.
 - Читал!  Кому?!  Это  же  мужики!  Необразованные мужики!  Пообещай им
уменьшить разверстку - и они тут же предадут революцию!
 - Так  вот  почему тебе не  дали в  Малоархангельске лошадей,  -  вслух
высказал Слава  свою  догадку.  -  Только ты  и  к  нам  зря,  мы  такие  же
необразованные мужики...
 - Ваша слепая вера в Ленина...
 Тут Слава отпихнул его от стола, и Шифрин невольно шагнул в сторону.
 - Ты - драться?
 - Я запрещаю тебе произносить его имя, - сказал Слава.
 Перед  его  взором возник Ленин,  по-отцовски разговаривающий с  ним  в
коридоре.
 Нет, неуважения к Ленину он не потерпит!
 - Ты - драться? - фальцетом повторил Шифрин.
 Тут к нему приблизился Сосняков.
 - А ну, Славка! - произнес Сосняков, хватая Шифрина за плечи. - Выведем
его?
 Слава никак не ожидал поддержки со стороны Соснякова, скорей можно было
ожидать,  что Сосняков призовет Славу к порядку,  но оказалось,  что оба они
думают одинаково.  Слава подошел к  Шифрину с другого бока,  накинул на него
шинель.
 - А ну...
 - Ты чего?
 - Одевайся!
 Ознобишин  и  Сосняков  натянули  на  представителя  губкомола  шинель,
Сосняков нахлобучил на него его великолепную шапку, и поволокли его к двери.
 Кто-то из ребят кинулся было на подмогу.
 Сосняков отмахнулся:
 - Справимся и без вас!
 Они потащили Шифрина по коридору.
 Он пригрозил им:
 - Вы ответите!
 Вышли на крыльцо.
 - А как же мне добираться?
 - Иди  на  Залегощь,  а  там  поездом  до  Орла,  -  безжалостно сказал
Сосняков. - Дотопаешь!
 Шифрин шмыгнул носом.
 - Я замерзну, - жалобно сказал он.
 - Не дойдет, - согласился с ним Слава.
 - Ладно,  -  сжалился Сосняков, - иди в сельсовет, там посылают подводу
на станцию. Подбросят.
 Шифрин отошел на несколько шагов, обернулся, глазки его сверкнули, и он
неумолимо сказал:
 - Вы за все ответите перед революцией!


10

 Два  зимних  дня  с  промежутком немногим  более  месяца,  а  в  памяти
остались,  пожалуй что,  навсегда,  хотя никаких особых событий в эти дни не
произошло.
 Слава подошел к  исполкому утром,  над крышей клубился дымок,  печи еще
топились.  У  входа трое саней,  лошаденки стояли без присмотра,  их хозяева
дымили  небось в  коридоре самосадом.  Морозно,  тихо.  Прежде чем  заняться
делами, Слава всегда заходил в канцелярию узнать, нет ли для него у Быстрова
поручений, и взять у Дмитрия Фомича свежую почту.
 На этот раз в канцелярии что-то много народа. Быстров в бекеше у стола,
Еремеев, Семин, Данилочкин... Куда это они?
 - Вот и Ознобишина прихватим,  - говорит Быстров. - Беги домой, оденься
потеплей, едем в Малоархангельск.
 - А его бы не надо, - замечает Данилочкин, - чего зря парня гонять...
 - Ну нет,  ему полезно,  пусть вовлекается,  - не согласился Быстров. -
Как, поедем?
 Слава ничего не понимает.
 - А что в Малоархангельске?
 - Дискуссия, - насмешливо говорит Семин.
 - О чем?
 - Вчера запоздно привезли из укома бумажку.  Вызывают коммунистов. Тех,
кто пожелает. Дискуссия о профсоюзах. Видал в газетах?
 - Да мы уже читали Ленина!
 - Грамотный  какой!   -  смеется  Семин.  -  А  теперь  нас  приглашают
высказаться.
 - Впрочем,  судя по письму,  уком не очень настаивает,  чтобы ехали все
коммунисты. Достаточно, если явятся члены волкома.
 - А кто едет-то?
 - Да человек шесть. Тебя вот еще возьмем.
 - Я поехал бы, - говорит Слава. - Интересно.
 - Раз интересно, езжай...
 Но только Слава собрался сбегать домой,  предупредить Веру Васильевну и
поддеть что-нибудь потеплее под  полушубок,  как  Дмитрий Фомич,  заложив по
обыкновению ручку за ухо, мигнул Славе, подзывая к себе.
 - Это ты хорошо, что едешь.
 - Почему?
 - Разбираться скорей научишься...
 - Разобраться недолго, - самонадеянно отвечает Слава.
 - Разберутся и  без тебя.  А  тебе я хочу один совет дать:  разбираться
разбирайся, а держись Ленина, этот не подведет. Понял?
 - А я и держусь Ленина, - отвечал Слава. - Я с ним согласен во всем.
 - Ну и беги,  - сказал Дмитрий Фомич. - Да шерстяные носки надень, а то
и в валенках продерет.
 Поблескивала серебристая санная  колея,  легко  трусили лошади,  лениво
покрикивали возницы,  -  привались на сено,  покрытое домотканой дорожкой, и
поторапливайся в Малоархангельск.
 А приехали только под вечер,  синие тени стлались по сугробам, и дорога
потемнела,  заледенела,  и  за окнами городских домишек тут и там вспыхивали
уютные огни.
 Поднялись по лестнице на второй этаж.
 - Регистрируйтесь, товарищи.
 - Что ж мало вас?
 - Мы поняли так, что всем необязательно.
 - Необязательно, но желательно.
 Узкий  зал  полон  народа.  Городские коммунисты почти  все  здесь,  из
волостей тоже много понаехало.
 - Ага, Успенское прибыло!
 - Будем диспутировать?
 - А чего диспутировать?..
 Шабунин,  как  всегда,  в  суконной  гимнастерке,  в  начищенных  рыжих
сапогах, два шага вперед:
 - Товарищи,  может, это и роскошь - собрать коммунистов со всего уезда,
но таково указание губкома: всероссийская дискуссия, собраться и обсудить...
 Тут   встал  Евлампий  Тихонович  Рычагов,   председатель  Дросковского
волисполкома,  его все знают, солидный такой мужчина, серьезный, строгий, не
любитель говорить лишнее.
 - Полагаю:  Афанасий Петрович, навряд ли кто из нас выступит насупротив
товарища Ленина.
 Шабунин усмехнулся:
 - И  я  так думаю,  но директива есть директива,  через месяц в  Москве
Десятый  съезд.  Центральный Комитет  находит  нужным  выявить  мнение  всей
партии.
 - Ну что ж, - согласился Рычагов, - если надо еще раз сказать, что мы с
Лениным, возражений не имеется.
 Не один раз видел Слава Шабунина, и каждый раз его все сильнее покоряла
простота Шабунина,  -  не  то  чтобы он  старался быть  простым,  он  всегда
оставался самим собой.
 Вот он вышел из-за стола, подошел к трибуне, провел рукой по волосам...
 - Я  так же,  как и все вы,  не один раз прочел тезисы товарища Ленина.
Все справедливо...  - Он развел руками. - Конечно, есть дела погорячее, надо
кончать  с   бескормицей,   с  падежом  скота,   восстанавливать  разоренное
крестьянское хозяйство,  профсоюзная работа у  нас не так уж горит,  но коли
нужно  высказать  свое  мнение,   что  ж,   обсудим  и   мы  с  вами  задачи
профессиональных союзов.
 Шабунин  принялся  излагать  платформу  Ленина   и   противостоящую  ей
платформу Троцкого.
 Троцкий  намерен  превратить  профсоюзы  в   придаток  государственного
аппарата. Он считает, что профсоюзы должны воздействовать на своих членов не
средствами убеждения,  а средствами принуждения,  что в конечном итоге,  как
разъяснял  Ленин,  привело  бы,  по  существу,  к  ликвидации профсоюзов как
массовой организации рабочего класса.  Ленин же,  наоборот,  утверждал,  что
профсоюзы являются приводным ремнем от  партии к  массам,  их первостепенная
задача -  воспитание масс,  борьба за  повышение производительности труда  и
укрепление производственной дисциплины,  профсоюзы,  утверждал Ленин,  - это
прежде всего школа коммунизма.
 Шабунин закончил доклад и сам же спросил:
 - Ну, кто хочет высказаться?
 - А чего высказываться?  -  в свою очередь, спросил Рычагов, взявший на
себя обязанность выражать общественное мнение.  -  Нет  среди нас ни  бывших
меньшевиков, ни эсеров, мы как пошли с первого дня революции за Лениным, так
и будем идти...  -  Рычагов пожал плечами. - Даже голосовать не надо, мы все
на ленинской платформе.
 Шабунин только формальности ради  собирался просить собравшихся поднять
руки, как где-то сзади раздался пронзительный голосок:
 - Не говорите за всех!
 Шабунин вгляделся. Бог ты мой, это был Вейнберг! В городе его знали, но
политической активностью он не отличался.
 - Борис Абрамович, ты чего? - удивленно спросил Шабунин.
 - То есть как чего? - выкрикнул Вейнберг, - У нас дискуссия или Что?
 - Вы что, хотите высказаться?
 - А  почему бы и  нет?  -  крикнул Вейнберг и принялся протискиваться к
трибуне.
 Маленький, щуплый, решительный...
 Ознобишин не знал его, не встречал ни в укоме, ни на собраниях.
 - Кто это?  -  шепотом спросил он  Еремеева,  но  тот тоже не  знал,  и
Ознобишин повторил вопрос Быстрову.
 - Тебе здесь лекарства не приходилось заказывать?  - вопросом на вопрос
ответил Быстров. - Провизор из здешней аптеки.
 Мимо аптеки Слава проходил,  но заходить туда ему не случалось.  Аптека
помещалась в  выбеленном домишке с высоким крыльцом,  в окнах которой стояли
два  огромных стеклянных шара,  наполненных один оранжевой,  а  другой синей
жидкостью. Но того, кто скрывался за этими шарами, Ознобишин видел впервые.
 После собрания Степан Кузьмич поделился со Славой немногими сведениями,
которые были у  него о Вейнберге.  Его занесло из Польши в Малоархангельск в
годы империалистической войны.  Он осел в городе,  делал свое дело, но после
того,  как отогнали Деникина,  явился в уком и заявил,  что у себя на родине
участвовал в  революционном движении и  хотел  бы  теперь вступить в  партию
большевиков.
 Приняли  его  охотно.   Немногие  из   малоархангельских  интеллигентов
стремились в партию,  активностью он,  однако, особой не отличался, отпускал
свои порошки и микстуры,  как и до вступления в партию, и вдруг - нате-ка! -
появился на собрании и пожелал принять участие в дискуссии.
 - А вы за кого, Борис Абрамович?
 - За  платформу товарища Троцкого!  -  прокричал на  весь зал Вейнберг,
торопливо влезая на сцену.
 И заговорил...
 По существу, он не сказал больше того, что сказал Шабунин, характеризуя
позицию Троцкого,  но надо было слышать,  с каким запалом произносил он свою
речь.
 Сперва он заговорил о профсоюзах. О том, как хорошо организовал Троцкий
профсоюзы  на  транспорте,  где  под  его  руководством действовал  Цектран.
Военная дисциплина,  и никаких рассуждений!  Первая колонна -  марш!  Вторая
колонна -  марш!..  Но  затем  он  перескочил вообще к  политике партии.  Он
обвинил правительство в потачках крестьянству. Деревню следовало прижать еще
больше. Двинуть когорту продотрядов! Выгрести зерно из всех закромов. Никому
никакой пощады!  Затем перешел к  мирному договору с  Польшей.  Нельзя было,
оказывается,  его заключать.  Пусть временные неуспехи,  но  войну следовало
продолжать.   Потом  перескочил  к   Германии.   Объявить  войну  германским
капиталистам!  Французским капиталистам!  Британским капиталистам!  А оттуда
недалеко и  до Америки.  Пролетариат только и  ждет команды.  Да здравствует
мировая революция! Незамедлительно...
 Можно было подумать,  что именно от этого малоархангельского аптекаря и
ждет команды мировой пролетариат!
 Вейнберг обвинял кого-то  в  лавировании,  в  предательстве,  кричал  о
мировой революции и вдруг на какой-то высокой ноте захлебнулся и... смолк.
 - Значит,   -   спокойно  спросил  Шабунин,  -  вы,  товарищ  Вейнберг,
отстаиваете платформу Троцкого?
 Вейнберг утвердительно кивнул и  сошел со сцены,  но не на свое прежнее
место в глубине зала, а втиснулся в первый ряд.
 - Ладно,  -  сказал Шабунин.  -  Оказывается, и у нас нашелся сторонник
Троцкого... - Он посмотрел в зал. - Кто еще хочет высказаться?
 Ознобишину надолго  запомнился этот  зал.  Население уезда  состояло из
крестьян,  промышленности в  нем не  было,  интеллигенция,  учителя и  врачи
держались еще  в  стороне от  партии,  Слава находился в  окружении мужиков.
Среди них было много солдат.  Иные из них прямо с  фронта империалистической
войны попали на  фронты гражданской войны и  лишь  недавно демобилизовались.
Короче,  в зале сидели мужики,  опаленные войной и революцией, их уже нельзя
было  смутить  никакими  выспренними фразами.  Они  вернулись домой  в  свои
разоренные  хозяйства,   и  владела  ими  одна  забота  -  выжить,  заселить
доставшуюся  им  землю  и  спасти  от  бескормицы  своих  коров  и  лошадей.
Выслушать-то  они выслушали оратора,  не  прерывали,  но  их сосредоточенное
молчание выражало такое неодобрение, какое не передать никакими словами.
 Еремеев толкнул Ознобишина в бок.
 - Выступи!
 Славу легко было подбить на  выступление,  а  Еремееву нравилось еще  и
поддразнивать Ознобишина.
 - С чем выступать-то?
 - Дай отпор!
 - И дам!
 Слава поднял руку.
 - Ну чего тебе? - с досадой спросил Шабунин.
 - Предлагаю  исключить  Вейнберга  из  партии!   -  с  места  выкрикнул
Ознобишин. - Поскольку он идет вразрез!
 Шабунин снисходительно улыбнулся:
 - Так уж и исключить?  Нет, товарищ Ознобишин, до этого еще не дошло...
- Он повторил: - Так кто хочет еще высказаться? Может быть, кто найдется?
 - А ну его!  - произнес кто-то в зале, и нельзя было понять, к кому это
во