к принимаемым решениям,  строг к сверстникам,  строг к себе.  И
ленив. Не отступится от принципов, но и не торопится с их осуществлением.
 - Здравствуйте,  -  небрежно поздоровался Панков с хозяевами,  тут же о
них забыл и упрекнул Славу:  -  Чтобы сразу ко мне, у меня бы и переночевал.
Ну, идем, идем!
 Панков презрительно посмотрел на рюмку для яйца,  над которой склонился
Ознобишин.
 - Да брось ты эту подставочку, дозавтракаешь у меня картошкой!
 Слава  виновато  встал  из-за  стола,   -   прищуренные  глаза  Панкова
контролировали каждое движение Ознобишина, - и пошел в кабинет за вещами.
 Следом за ним вошли Евгений Анатольевич и Оля.
 - Задержитесь,  приходите ночевать,  - пригласил Евгений Анатольевич. -
Не обращайте внимания на своего приятеля, Заузолков лучше знает, что можно и
что нельзя.
 Слава торопливо запихнул в портфель полотенце,  мыльницу, зубную щетку,
окинул прощальным взглядом комнату, и глаза его остановились на недочитанной
книжке.
 Он переложил ее с края стола на середину и провел по обложке ладонью.
 В этом движении Евгений Анатольевич уловил оттенок грусти.
 - Что за книжка?  -  спросил он,  обращаясь скорее к племяннице,  чем к
гостю.
 - Стихи, - быстро проговорила Оля. - Гумилев.
 - Понравилась? - спросил Евгений Анатольевич.
 - Ах, очень! - вырвалось у Славы. - Я их ночью читал...
 - Ну,  если эти стихи вам так нравятся... - сказал Евгений Анатольевич,
- можно бы...
 - Это моя книжка! - перебила его Оля.
 - Вот я  и  говорю,  -  продолжал Евгений Анатольевич.  -  Ты  могла бы
подарить ее нашему милому гостю...
 Оля колебалась лишь одно мгновение.
 - Ну что ж, я дарю вам эту книжку, возьмите!
 Слава был не в силах отказаться от такого подарка.
 - Большое  спасибо,  -  сказал  он,  пожал  руку  Евгению Анатольевичу,
поклонился Оле и заторопился навстречу ожидавшему его Панкову.
 Обратно  шли  той  же  аллеей,  по  которой ночью  вел  его  Крептюков,
таинственные деревья оказались липами, солнечные блики падали сквозь листву,
и все в мире пело, жужжало, звенело.
 Заузолков сидел у себя в кабинете и что-то писал.
 - Ага,  это  вы,  -  сказал Заузолков,  не  поднимая головы.  -  Хорошо
выспался,  Ознобишин? Покормили тебя? Ну, давай, давай, выкладывай, с чем ты
к нам?
 - У меня поручение от укомпарта,  -  строго произнес Слава.  - Куда это
годится,   товарищ  Заузолков?  Во  всех  волостях  народные  дома,  повсюду
разворачивается самодеятельность,  а  у  вас по вине волисполкома активность
молодежи на очень низком уровне.
 Заузолков оторвался от  своих  записей,  поплотнее уселся в  кресле,  с
усмешкой поглядел на секретаря укомола.
 - Валяй,  валяй, товарищ Ознобишин, - одобрительно отозвался Заузолков.
- Только в каком-нибудь сарайчике самодеятельности не развернешь.
 - А вы потесните помещиков.
 - Да  помещики-то  у  нас ледащие,  нет ни Давыдовых,  ни Куракиных.  А
впрочем,  увидишь сам.  -  Он вышел из-за стола,  позвал Панкова.  -  Пошли,
Панков,  искать вам резиденцию!  - Стремительно затопал по лестнице. - Нет у
нас сурьезных помещиков,  - на ходу объяснял Заузолков Ознобишину. - Хотя бы
Кульчицкие.  Хозяйство у них было крепкое. Но живут... Сам увидишь! Есть еще
графиня Брюхатова.  Та  действительно была  богата,  настоящая помещица.  Но
пришла  в  полный  упадок.  Да  Федоровы,  у  которых ты  ночевал.  Тоже  не
развернуться, сам видел...
 Начали с Кульчицких.
 Прямо-таки подмосковная,  кое-как сколоченная тесная дачка с мезонином.
В мезонин Ознобишин даже не пошел.  Грязь такая,  какой ни в одной избе, где
хозяева живут вместе с  телятами и  поросятами,  видеть не приходилось.  Два
брата с женами, сестра с мужем, множество детей, сопливых и никогда, видимо,
не  умывающихся,  какая-то еще родственница,  женщины в  капотах,  мужчины в
запачканных блузах.
 Встретили Кульчицкие пришедшее начальство подобострастно.
 - Товарищ председатель,  -  не  один раз  повторил один из  Кульчицких,
обращаясь  к  Заузолкову.  -  Позвольте нам  объединиться в  земледельческую
коммуну...
 Заузолков гавкнул на него:
 - А на что вам коммуна?
 - А  как же?  -  улыбнулся бывший помещик.  -  Вернут скот,  инвентарь,
окажут помощь семенами...
 Слава не чаял, как поскорее вырваться от Кульчицких на свежий воздух.
 - Годится?
 Ответа не требовалось.
 - Ну а теперь к графине...
 Усадьба Брюхатовых отстояла верстах в двух от села -  вышли за околицу,
с  версту прошли полем,  свернули в  березовую рощу,  и  сразу за рощей,  на
взгорке,  открылась нарядная колоннада,  ведущая к  большому дому с  высоким
фронтоном.
 Стены пожелтели от  времени,  штукатурка облупилась,  из-под штукатурки
выступали бурые пятна кирпичей,  но в общем-то дом как дом.  Лепные гирлянды
до  сих  пор  украшали  большие  удлиненные окна.  Правда,  стекла  в  окнах
повыбиты, но эта беда поправима.
 - А  чем не нардом?  -  воскликнул с восхищением Ознобишин.  -  В нем и
сцену, и зал, и все на свете можно устроить!
 - Можно-то  можно,  да  только кишка  у  нас  тонка...  -  Заузолков не
договорил. - Пусть уж пока ее сиятельство здесь живет.
 - А не велика ли квартира для сиятельства?
 - Иди, иди, смотри...
 Чем ближе подходили к дому,  тем более странным он становился. Точно за
кулисами очутился Ознобишин!  Поднялся по  широким  ступенькам,  потянул  за
бронзовое кольцо  дверь,  переступил порог,  и  взору  его  предстали остовы
комнат без полов и потолков, обломки столбов и досок, мусор и пыль.
 Точно вспугнутая летучая мышь, метнулось к ним навстречу какое-то живое
существо,  при  ближайшем  рассмотрении оказавшееся  крохотной  старушкой  в
сером,  под  цвет стенам,  длинном пальто и  в  соломенной шляпе с  широкими
полями, украшенными выцветшими лиловыми лентами.
 - Ах,  господи... - произнесла старушка низким грудным голосом, который
удивительно не соответствовал ее фигурке.
 Она  протянула Заузолкову руку  для  поцелуя и  удовлетворенно кивнула,
хотя он и не подумал ее целовать.
 - Вы от их величеств?  -  пролепетала она. - Но я не могу их принять, у
меня в настоящее время живут разбойники, хотя они и уехали на турнир...
 - Мужики весь дом разобрали по кирпичику, - объяснял Заузолков.
 - Но ведь она...
 - Сам видишь!  -  Заузолков с  досадой махнул рукой.  -  Мы  ее в  Орел
возили,  в сумасшедший дом. Не принимают. Говорят, свихнулась окончательно и
бесповоротно, но неопасна для окружающих. Вот и содержим.
 - А где же она...
 - Пробовали устроить у добрых людей... Куда там! Сюда удирает. Есть при
доме чуланчик,  приказал дверь навесить и  окно прорубить,  Не в воду же ее,
как котенка!
 А графиня Брюхатова продолжала:
 - В  департаменте  герольдии  одни  немцы,  не  разбираются  в  русских
родословных, а Брюхатовы по прямой линии от Ярославичей...
 Оставили в покое и графиню.
 По  дороге в  село Заузолков свернул в  знакомую уже Ознобишину липовую
аллею.
 - И вот еще Федоровы...
 Ознобишин не пожелал к ним идти.
 - Там  мне смотреть нечего,  я  там сегодня ночевал.  Поговорим лучше в
исполкоме.
 Заузолков хотел что-то сказать, но промолчал.
 - Пойдемте, - нехотя согласился он. - Мы к разговорам привычные.
 В  исполкоме  Ознобишина ждал  Ушаков,  он  появился  в  Колпне,  когда
Заузолков и  его  спутники осматривали дома помещиков,  приехал на  попутной
подводе.  За  два  или три часа пребывания в  исполкоме Ушаков развил бурную
деятельность,   собрал   работников  волкомола   и   учителей   и   принялся
разрабатывать с  ними планы внешкольной работы,  на бумаге у него возникли и
хор,  и  драматическая труппа,  и  политшкола,  и  даже  семинар по  внешней
политике,  Ушаков  интересовался международными событиями и  всегда  был  не
прочь о них потолковать.
 - Ну вот,  -  сказал он, не здороваясь, не отвлекаясь от дела, протянул
Славе исписанные листки. - Мы тут разработали программу, можно начинать.
 - Где? - раздраженно произнес Слава.
 - То есть как где? - озадаченно спросил Ушаков. - Ты нашел помещение?
 - В том-то и дело, что не нашел.
 - А помещики?  Мне сказали в Малоархангельске, что графиня Брюхатова до
сих пор проживает в собственном доме...
 - Вот ты с ней вместе и поселись, - зло сказал Слава. - Графиня есть, а
дома нет, хотя она в нем и живет.
 - Давайте  обсудим  положение...  -  Слава  обернулся к  Заузолкову.  -
Кульчицкие отпадают, Брюхатова отпадает...
 - Как видите,  скоро сказка сказывается,  да не скоро дело делается,  -
мягко  заметил Заузолков.  -  Не  будем  торопиться,  дайте  время,  подыщем
что-нибудь...
 Время,  время!  Заузолков не мог сказать ничего более неподходящего.  В
том и работа Ознобишина,  чтоб подгонять время. С чем он приедет к Шабунину?
Ничего не сделали,  нужно время...  Именно такие ответы и тормозили развитие
нового общества.
 Голубые глаза Ушакова потускнели.
 - Говорят, есть еще какие-то Федоровы?
 - Свободно можно выселить, - предложил Панков.
 Слава вопросительно взглянул на Заузолкова.
 - А зачем? - спросил Заузолков.
 - Как есть они бывшие помещики, - пояснил Панков. - Вполне.
 - Дом-то у них хороший? - поинтересовался Ушаков.
 - Для одной семьи,  - сердито ответил Заузолков. - У нас молодежь танцы
любит, а там двум парам не разойтись.
 - А если все равно выселить? - сказал Панков.
 - А зачем? - еще сердитее повторил Заузолков. - Тебе-то какая польза? У
нас на Федорова свои виды.  Не наказывать же его за то,  что отец у него был
помещиком? Человек приличный, с белыми ни в какие контакты не вступал. Зачем
же образованными людьми бросаться?  Учителей по всему уезду не хватает, а из
него, знаешь, какой учитель получится?
 - А как же быть с помещением? - задумчиво спросил Ушаков.
 - Соображайте,  -  сказал Заузолков.  -  Для  этого вас  и  прислали из
Малоархангельска.
 Найти  выход из  безвыходного положения?  Не  хотелось Славе ни  с  чем
возвращаться к Шабунину.  Комсомолец обязан найти выход из любого положения.
У Федоровых,  конечно,  не разгуляешься,  да и казнить их не за что, они еще
пригодятся.
 "А  не  говорит ли  во  мне ненужная жалость?  -  мысленно спросил себя
Слава.  -  Приняли меня душевно,  я  и размяк.  Однако не я,  а Заузолков их
защищает..."
 Слава думал, думал, прикидывал обстоятельства и так и эдак...
 - Знаешь,  все зависит от тебя,  - обратился он к Панкову. - То есть не
от одного тебя, а от комсомольской организации.
 Панков не понял:
 - То есть как это?
 Вместо ответа Слава обратился к Заузолкову:
 - Брюхатовская домина совсем никуда не годится?
 - Как сказать...  - Заузолков догадался, куда клонит Ознобишин. - Остов
есть, но из чего стены ставить, печи складывать? Ни леса, ни кирпича...
 - Амбары какие-нибудь, сараи найдутся?
 Заузолков почесал карандашиком в волосах.
 - Вижу, куда ты клонишь, товарищ Ознобишин. Ну, найдем один-два амбара,
а кому строить?
 - Нам,  комсомольцам!  -  воскликнул Слава. - Панков будет строить, ему
народный дом нужнее всего.
 Ушел разговор от Федоровых...
 Снова пошли в усадьбу Брюхатовых. Фундамент не пострадал. Стены кое-где
лежат, а где и стоят. Балки провисли...
 - Ох,  и  задал  ты  нам  задачку,  товарищ  Ознобишин,  -  пожаловался
Заузолков. - Как, Панков, осилишь?
 Панков озадачен, но ведь самолюбие тоже не скинешь со счетов?
 Вернулись  обратно  в  исполком,  собрал  Заузолков президиум,  позвали
комсомольцев,  прикидывали,  судили,  рядили,  вчера еще никому в  голову не
приходило восстанавливать разрушенный дом,  но стоило подбросить людям идею,
как  они  загорелись,  принялись спорить,  считать,  мечтать...  Невозможное
становилось возможным.
 Трое  суток  провели  Ознобишин и  Ушаков  в  Колпне,  а  на  четвертые
выяснилось,  что  нужно  возвращаться в  Малоархангельск.  Требуется решение
уездного  исполкома,   одобрение  отдела  народного  образования,   согласие
финотдела...
 Со  сметой,  с  ходатайством волисполкома собрались Ушаков и  Ознобишин
домой.
 - Отправлю  вас  к  вечеру,  скорее  доберетесь  по  холодку,  -  решил
Заузолков. - Пошлю с вами Панкова, пусть тоже похлопочет.
 - Я же на лошади, - напомнил Слава.
 - Лошадь отправим обратно с оказией,  -  сказал Заузолков.  -  Дам свою
пролетку, на ней Панков и вернется.
 Пролетку, запряженную парой лошадок, подали задолго до захода солнца, а
отъезд затянулся,  что-то не было еще решено, что-то не договорено, отъехали
уже в сумерках, кучер, молодой, веселый, уверенный, утешил седоков:
 - Домчу еще до полуночи, спать будете в своих постелях!
 Проехали верст шесть-семь. Стемнело. Кучер шутил не переставая.
 Панков его хорошо знал,  двадцати пяти ему нет,  а успел и в дезертирах
побывать,  и  на  фронте,  женат,  двое ребятишек,  любит возить начальство,
жалованья ему не платят, но он надеется на поблажки по налогу...
 - Что тебя из дому гонит,  Николай? - спросил Панков больше для гостей,
чем для себя.
 - Ндрав такой! - весело, хоть и без особой ясности, объяснил Николай. -
Знакомства люблю заводить.
 Ехали полем,  с одной стороны тянулись овсы,  с другой -  подсолнухи, в
стороне синел лес.
 - Семечек хотите?  - спросил Николай, придерживая лошадей. - Эвон какие
подсолнухи!
 Можно бы, конечно, пощелкать семечки, две-три головки никому не убыток,
но положение обязывало отказаться.
 - Нет уж, не надо...
 Проехали еще с полверсты.
 Николай остановил лошадей.
 - А я все же наломаю подсолнухов, - сказал он, соскакивая с козел.
 - Да не надо! - крикнул Ушаков.
 Но Николай уже скрылся, слышно было, как трещат стебли.
 - Неудобно, - пробурчал Слава. - Увидит кто...
 Панков согласен с Ознобишиным, не в убытке дело.
 - Пойду позову...
 Выпрыгнул из пролетки, побежал следом за Николаем.
 Хоть и вызвездило, все равно ничего не видно.
 - Только время теряем, - заметил Слава с досадой.
 И вдруг - выстрел!
 Откуда бы это?
 Еще!
 Стреляют...
 Панков побежал обратно, перескочил канаву...
 Ушаков перегнулся через козлы, схватил вожжи и погнал лошадей.
 - Н-но!
 Сам  потом не  мог  объяснить,  испугался ли  он  или  его  подтолкнула
предусмотрительность.
 Лошади понесли.
 - А Панков? - крикнул Слава Ушакову.
 Панков  на  ходу  вскочил в  пролетку.  А  со  стороны подсолнечников -
выстрелы. Один, другой, третий...
 - Где Николай? - Слава схватил Ушакова за плечо. - Стой!
 - Гони! - заорал Панков. - Гони!
 - Да ты что, очумел? - закричал Слава. - Николай-то остался...
 - Ничего,  не пропадет,  -  пробормотал Панков,  переводя дыхание, - на
своем поле не заблудится.
 - На своем?
 - Ну, на нашем, на колпнянском.
 - А если убьют?
 - Не убьют, - зло сказал Панков. - За две хворостины не убьют. Дадут по
затылку  в  крайнем  случае.   Сам  виноват,   не  мы  его,  а  он  звал  за
подсолнухами...
 Отнял вожжи у Ушакова и погнал лошадей.
 Слава не соглашался с  Панковым,  но тот так свирепо гнал лошадей и так
свирепо молчал, что с ним было лучше не связываться.
 Выстрелы  стихли,  лошади  пошли  ровнее,  и  летняя  безмятежная  ночь
вступила в свои права.
 - Нет, я не согласен, - сказал Слава. - Может быть, повернуть?
 - На-кась,  выкуси,  -  буркнул в темноте Панков, и было непонятно, что
именно он предлагал выкусить. - Лучше было бы, если б вас перестреляли?
 Изумление прозвучало в голосе Ушакова:
 - А ты думаешь...
 - Ничего я не думаю,  -  уже спокойнее отозвался Панков.  - Черт-те кто
там стрелял,  может,  и вправду стерег подсолнухи,  а может, и нарочно ждал,
чтобы полезли мы за подсолнухами.


29

 Вспоминая о  Колпне,  Слава упрекал себя  за  то,  что  взял в  подарок
книжку,  узнай о  подарке Панков,  он  вполне бы мог вообразить,  что именно
книжка и побудила Славу сохранить Федоровым дом.
 Слава показал книжку в укомоле. Железнов обнаружил полное равнодушие, а
вот  Ушакову  стихи  понравились.  "Такие  же  трогательные,  как  некоторые
романсы", - сказал он.
 Отчасти вроде наставления Фране Слава выразительно прочел:

 Лучшая девушка дать не может
 Больше того, что есть у нее.

 - Как, как? - воскликнула Франя. - Дай мне это переписать!
 И вдруг книжка пропала!
 Слава  вернулся  вечером  домой  и  перед  сном  хотел  почитать стихи.
Протянул руку за книжкой и не нашел.  Поднял с подушки голову -  книжки нет.
Куда она запропастилась?  Вскочил с кровати...  Нету!  Перерыл все на столе.
Нет!
 Лежал и злился, дождался утра, отправился к Фране.
 - Ты у меня взяла "Жемчуга"?
 - А я и не знала, что у тебя есть жемчуга!
 - Книжку, книжку, не остри, помнишь, я тебе читал?
 - Не нужны мне от тебя ни жемчуга, ни бриллианты!
 Обидно,   что  книжка  исчезла,  но  прошло  несколько  дней,  и  Слава
примирился с пропажей.
 И  тут  в  укомол поднялся Селиверстов и  передал Ознобишину,  что  его
разыскивает Семин.
 Слава позвонил:
 - Ты чего, Василий Тихонович?
 - Зайди к нам...
 Вызов не  удивил Славу,  время было  еще  тревожное,  то  тут,  то  там
происходили  события,  требовавшие вмешательства следственных и  карательных
органов,  возникали обстоятельства,  при  которых Семину  приходилось иногда
обращаться к Ознобишину.
 Уездная   Чрезвычайная  комиссия   помещалась  в   маленьком  кирпичном
особнячке,  и особнячок этот мрачных ассоциаций у жителей города не вызывал,
заподозренных в  серьезных преступлениях отправляли в  Орел,  а  местная  ЧК
преимущественно занималась сбором  всякой  информации,  скромные масштабы ее
деятельности огорчали Семина,  и при первой возможности он старался проявить
себя во всем блеске.
 У входа в особнячок сидел солдат и щелкал от скуки семечки.  Ознобишина
он знал и пропустил, даже не выписав ему пропуск.
 - Ну вот я, - сказал Слава Семину. - Пришел.
 - Я вызывал тебя, - поправил его Семин.
 - То есть просил зайти, - поправил его Слава.
 - Я вызывал тебя, - повторил Семин.
 Он вступал в игру, потому что Семину нравилось играть роль следователя,
даже если это и не требовалось обстоятельствами.
 - Что у тебя ко мне?  - спросил Слава. - Опять где-нибудь кулаки избили
батрака?
 Семин выжидательно молчал.
 - Ты не очень-то важничай, - пригрозил Слава. - А то поднимусь и уйду.
 Тогда  Семин  выдвинул ящик  своего стола и  выложил на  стол  знакомую
книжку.
 Как она к нему попала?!
 - Кто это? - ледяным тоном спросил Семин, похлопывая книжкой по столу.
 - Не кто,  а что,  -  поправил Слава.  - Книжка. И во-вторых, как она к
тебе попала?
 - А я спрашиваю: кто это? - повторил Семин.
 - Да брось ты дурака валять! Ты все-таки скажи, как она к тебе попала?
 Но Семин твердит свое:
 - Я спрашиваю, тебе известно, кто это?
 - Поэт, - говорит Слава, - Гумилев. Что дальше?
 - Не поэт,  а контрреволюционер,  - холодно произносит Семин. - Вот это
кто такой!
 - Откуда тебе это известно? - недоверчиво спрашивает Слава.
 - Махровый контрреволюционер, - повторяет Семин. - Расстрелян в прошлом
году Питерской ЧК за участие в офицерском заговоре.
 Нет, так фантазировать нельзя!
 - Откуда ты это знаешь?
 - Навел справки.
 Слава чувствует себя неуютно.
 - А какое отношение это имеет к стихам?
 - Не понимаешь?  Если контрреволюционер пишет стихи, значит, и стихи он
пишет контрреволюционные.
 "Осыпается  золото  с  кружев...  -  размышляет Слава.  -  С  розоватых
брабантских манжет..." В чем здесь контрреволюция?"
 Он уходит в оборону:
 - А как все-таки попала к тебе моя книжка?
 Но Семин не уступает:
 - Лучше ты скажи, как к тебе попала эта книжка?
 - Был в Колпне,  ездил подыскивать помещение для народного дома. Отвели
меня ночевать к Федоровым,  есть там такой бывший помещик,  попалась мне эта
книжка на глаза, и они ее мне подарили...
 - То есть пытались тебя подкупить?
 Слава искренне смеется.
 - Хорош подкуп, если я едва не отобрал у них дом!
 - Это мне известно,  -  говорит Семин.  -  Но  этот подарок я  не  могу
рассматривать иначе как попытку дать тебе взятку.
 - А ты полегче,  -  обрывает его Слава. - Я вот пожалуюсь Шабунину! Как
ты со мной разговариваешь?
 - А  как?  -  удивляется Семин.  -  Разве  я  не  обязан  выяснить  все
обстоятельства, связанные с этим Гумилевым?
 - Все-таки ты скажи, как попала к тебе эта книжк