одила она на работу, механически спускалась в метро, ехала
в институт, возвращалась домой, иногда  прямо  в  пальто,  не  раздеваясь,
садилась на стул, смотрела на фотографии отца и матери. Мало она  знала  о
них, папа умер от туберкулеза тридцатидвухлетним, а  через  год  умерла  и
мама, хотя ничем не болела. "Истаяла от тоски, - говорила тетка  -  мамина
сестра, что жила в Мичуринске, - он пожалел ее и взял к себе".  Варя  была
тогда совсем маленькой, не понимала, о чем  говорит  тетка,  допытывалась:
"Куда взял?" "А туда", - отвечала тетка и  смотрела  на  небо.  Варе  тоже
хотелось на небо. "А нас почему папа не берет?" - "А вам здесь хорошо, вам
здесь еще жить и жить, туда берут тех, кому плохо". И она истает от тоски,
как истаяла мама.
   Позвонила Софья Александровна:
   - Варюша, я тревожусь, куда ты пропала?
   - Софья Александровна, я взяла домой срочную работу, - нашлась Варя,  -
через несколько дней кончу, обязательно забегу.
   - Саша тебе звонил?
   - Да, звонил, все в порядке.
   - Вот и хорошо, я ведь говорила, - обрадовалась Софья Александровна,  -
приходи скорее, все обсудим.
   Но обсуждать нечего: Саша не будет больше звонить ей ни из Калинина, ни
из Москвы. Она не услышала  в  его  голосе  ни  радости,  ни  трепета,  ни
волнения. Формальный  звонок.  Софья  Александровна,  наверное,  упросила,
хотела загладить свою вину.
   И все же какой-то далекий-далекий голос  говорил,  что  если  Саша  так
остро, так болезненно воспринял ее сообщение о  Косте,  значит,  любит.  А
если любит, значит, не все потеряно. Только  бы  увидеть  его,  только  бы
поговорить с ним! Но как?
   Один Игорь Владимирович заметил ее подавленность,  все  ходил  и  ходил
вокруг, наконец спросил впрямую:
   - Вы чем-то огорчены, Варенька, у вас усталый вид? Хотите взять  отпуск
на неделю?
   - Отпуск на неделю? - вскинулась Варя. Именно это ей надо. И махнуть  в
Калинин, к Саше. Но где там искать его? Даже  Софье  Александровне  он  не
сообщил адреса, просил писать до востребования. Она снова сникла.  -  Нет,
не стоит,  Игорь  Владимирович,  спасибо.  Просто  у  меня  болит  голова.
Наверно, простудилась немножко.
   - Наша Варвара или захворала, или подустала, или заскучала,  -  влез  в
разговор Левочка, он любил говорить в рифму, а в последние дни  вообще  не
закрывал  рта,  пребывал  в  отличном  настроении:  ему   и   Варе   Игорь
Владимирович выхлопотал звание старших техников-конструкторов. А Рина  так
и осталась техником-чертежником.
   - Махнем в воскресенье вечером в "Метрополь", -  предложил  Левочка,  -
тряхнем стариной?
   Два года Варя не была в ресторане.
   Ей казалось, что в _такое_ мрачное и страшное время, когда люди  каждую
ночь ожидают стука в  дверь,  когда  в  каждой  семье  есть  арестованные,
высланные, расстрелянные, никому и  в  голову  не  приходит  веселиться  в
ресторанах, танцевать, флиртовать и демонстрировать туалеты. Возможно,  их
вообще уже закрыли.
   - "Метрополь"? - удивилась Варя. - Он еще действует?
   - А почему нет? - Левочка мило улыбнулся. - Все как прежде,  и  бар,  и
джаз, играют, поют, танцуют.
   - А по какому случаю торжество?
   -  Мирон  приглашает.  Ты  помнишь  Мирона?  Такой   кудрявый   парень,
добродушный.
   - Приятель Кости?
   - Ну, как и все мы.
   - С чего это он вдруг?
   - Ему исполняется тридцать лет, хочет отметить день рождения со  старой
компанией.
   - Ты с ним поддерживаешь отношения?
   - Конечно, мы дружим.
   - Кто еще будет?
   - Еще... Я, ты, Рина... Ика уехал  за  границу,  давно  еще,  года  два
назад, - он перешел на шепот, - ты, наверное,  читала  в  газетах  -  отец
Вилли Лонга, ну, который работал в Коминтерне, оказался немецким  шпионом,
всю их семью выслали.
   - Чего ты шепчешь, - усмехнулась Варя, - ведь сам говоришь,  в  газетах
написано.
   - Да, но не надо упоминать, что мы с ним дружили.
   - А Воля-большой, Воля-маленький?
   - Потерялись как-то, я их давно не видел.
   - Я там на Костю не нарвусь?
   - На Костю?! Ты разве не знаешь?
   - А что?
   - Он сидит в Таганке.
   Так. Этого следовало ожидать.
   - За что?
   - Варя, ты ведь знаешь его дела.
   - Никаких дел его я не знала, не знаю и знать не желаю.
   - Да, да. Я тоже не знаю. Это его коммерция, лампы, патенты, налоги, ну
и бильярд, вероятно.
   - Между прочим, на эту его "коммерцию" вы с Риной неплохо пили,  ели  и
гуляли, могли бы поинтересоваться судьбой товарища.
   - Хороший адвокат берется его защищать, но просит большие деньги, таких
денег у меня нет, а Костины обещания рассчитаться впоследствии  ничего  не
стоят.
   - Передачи ему носите?
   - Надо выстоять день в очереди, а мы с Риной на работе.
   - Вы же друзья, как же оставляете его в беде?
   - Мы бессильны, ты хорошо это понимаешь, - он примирительно  улыбнулся,
- я думаю. Костя выкрутится.
   Варе была безразлична судьба Кости. И то, что кончится тюрьмой, она  не
сомневалась. Но все же друга не бросают в беде.
   - Так придешь? - спросил Левочка. - Мирон очень тебя просил прийти.  Ну
а насчет твоей подруги, этой Зои, как хочешь.
   - Я приду одна, - сказала Варя.
   - Мы собираемся ровно в семь у скверика против Большого театра и пойдем
все вместе. Мирон уже заказал столик.
   Это был уже не тот "Метрополь", что раньше. Так же сверкала хрустальная
люстра и  стояли  горкой  на  столиках  накрахмаленные  салфетки,  так  же
притушили свет, когда начал  играть  оркестр,  и  разноцветные  прожектора
осветили фонтан и танцующие вокруг него пары. Тот же величавый  метрдотель
встречал гостей,  и  усаживали  их  за  столики  те  же  предупредительные
официанты. Но публика не та. Солидные  дяди  из  начальства,  некоторые  в
гимнастерках, иные в пиджачных парах. В  углу  несколько  сдвоенных,  даже
строенных столов - какие-то кавказцы давали банкет. Иностранцев мало, и те
- в окружении официальных лиц,  видно,  пришли  перекусить  после  деловых
переговоров. Ни шикарных дам в роскошных туалетах, ни таких красоток,  как
Вика, Ноэми,  Шереметьева.  Зато  тянули  винцо  проститутки,  одетые  под
обыкновенных советских служащих, были и девочки,  действительно  служащие,
их обхаживали командировочные  в  вышитых  рубашках,  сапогах.  В  сапогах
теперь сюда пускали, так и танцевали в сапогах.
   На их столике уже стояли вино и водка. Мирон  заказал  рыбное  ассорти,
недорогие горячие блюда, мороженое. В общем, по  тому  же  классу,  что  и
раньше: молодые люди пришли потанцевать, мало закажут, но хорошо  заплатят
официанту. Это было из прошлого.  И  чувствовалось,  что  Левочка  и  Рина
по-прежнему здесь завсегдатаи. А уж тем более Мирон - кудрявый добродушный
бизнесмен, как и раньше, все время куда-то отлучался, возвращался, чего-то
темнил. И это тоже из прошлого.
   Когда они уселись за столик, маленькая  компания  из  четырех  человек,
Варе сразу стало ясно: позвали ее сюда для разговора о Косте. Все это  его
друзья, а Мирон в какой-то степени и  компаньон,  часто  звонил  ему  и  в
ресторане подходил, о чем-то шептались.
   - Ну что, выпьем? - предложил Мирон.
   Выпили. И начался тот обычный бессмысленный треп, как и два года назад.
Рина, с ее рыжими волосами  и  веснушками,  сразу  оживилась,  похорошела,
заблестели глаза. Да, не для чертежной мастерской родилась она на свет.  И
Левочка был в своей стихии, наслаждался жизнью,  с  удовольствием  пил,  с
удовольствием ел, с удовольствием пойдет танцевать,  как  только  заиграет
оркестр. И Варя подумала, как, в сущности, мало надо людям для счастья,  и
почему она не может быть такой счастливой, как они?
   Мирон улыбался Варе как давней приятельнице, хотя ей помнилось, что  за
все прошлое знакомство они двух слов не сказали друг другу. И сейчас им не
о чем говорить, но, безусловно, именно он и должен провести с ней какой-то
разговор.
   Заиграл оркестр, Левочка и Рина ушли танцевать.
   - Ну, как дела, Варя? - добродушно начал Мирон.
   - Дела? Дела в архиве.
   Варя с вызовом смотрела на него.
   Он почесал почему-то нос, переставил рюмки на столе:
   - Слушай, Варя, надо как-то помочь Косте.
   - Конкретно?
   - Нужен адвокат.
   Варя не отвечала, выжидательно смотрела на Мирона.
   - Ты меня поняла? - спросил Мирон. - Нужен адвокат.
   - Ну и что?
   - Для адвоката нужны деньги.
   - На какую сумму прикажете выписать чек? - насмешливо усмехнулась Варя.
   - Неужели тебе не жалко Костю?
   - Нисколько. Ладно, чего ты от меня хочешь? Говори!
   - Я тебе сказал, Варя, нужен адвокат, нужны деньги.
   - Я должна найти адвоката или дать деньги?
   - Адвокат у меня есть, нужны деньги.
   - Но ты ведь отлично знаешь: денег у меня нет.
   - У тебя есть вещи, которые можно обратить в деньги.
   - Кто тебе это сказал?
   - Костя.
   - Что он тебе сказал?
   - Я его не видел, но он передал записку на волю, вот она.
   Он вынул из бумажника  маленький  обрывок  газеты,  на  полях  которого
Костиным почерком было написано: "Варя, продай все мое для адвоката. К".
   Оркестр кончил играть, Левочка и Рина вернулись к столу.
   - Давайте выпьем за Мирона, - сказал Левочка, - Мирон, неужели  тебе  в
самом деле тридцать лет?
   - Представь себе, приятель. И тебя это ждет.
   Левочка поднял рюмку:
   - За тебя, Мирон.
   - Подождите, - Варя отставила свой бокал, -  подождите!  Мирон  передал
мне записку от Кости, - "Варя, продай все мое для  адвоката".  Как  я  это
должна понимать?
   Все молчали.
   Наконец Рина покачала головой:
   - Я об этом ничего не знаю.
   - И я не знаю, - торопливо добавил Левочка.
   - Ага, не знаете, зачем позвали меня сюда.  На  день  рождения  Мирона,
видите ли. Хорошо. Вопрос исчерпан. Теперь можно выпить.
   Мирон отпил немного, поставил рюмку,  побарабанил  пальцами  по  столу,
поднял глаза на Варю:
   - Но ты понимаешь, Костю надо выручать.
   Рина сидела опустив голову, Левочка беззаботно поглядывал по  сторонам,
как это он делал, когда выискивал партнершу для очередного танца.
   - Теперь все понятно, - сказала Варя, - впрочем, я так и  думала.  Даже
возмутилась:  ничего  себе  друзья,  оставляют  в  беде  своего   отца   и
благодетеля. Оказывается, не оставили. Но за  чужой  счет.  За  мой  счет.
Какие такие его вещи,  интересно,  находятся  у  меня?  Костюмы,  ботинки,
ружья, может быть?
   - Речь идет о вещах, которые он тебе дарил, - сказал  Мирон,  -  пальто
тебе шил Лавров, и не одно, платья - Ламанова, туфли - Барковский,  лучшие
портнихи, лучшие сапожники, можно продать.
   Варя сделала движение, будто снимает с себя кофточку:
   - Сейчас прикажете раздеться или завтра на работе?
   - Варя, - примирительно заговорил Левочка, - ну зачем так?
   - Да, напрасно, - Варя поправила кофточку, - тем более что кофточка эта
моя. Теперь запомни. Мирон, как следует запомни, и вы, - она посмотрела на
Левочку и Рину, - вы тоже как следует  запомните:  когда  мы  разошлись  с
Костей, я ему оставила все, абсолютно все, кроме лифчиков. Один лифчик цел
- могу отдать. Не сейчас, конечно, сейчас на мне другой лифчик.
   - Какой смысл ему врать? - угрюмо спросил Мирон. - Ему  нужен  адвокат,
Костя ищет деньги, считает, что ты можешь что-то реализовать.
   - Ничем не могу помочь.
   - Хорошо, - угрожающе произнес Мирон, - так ему и передам.
   - Только без угроз, - предупредила Варя, - я их не боюсь. Костя  спутал
меня с какой-то из своих баб.  Пусть  точно  вспомнит,  в  тюрьме  времени
достаточно.
   Снова заиграл оркестр.
   - Варя, давай потанцуем.
   Варя секунду колебалась. Что они задумали? Мирон останется  с  Риной  и
преподнесет еще какую-нибудь гадость. Левочка хочет сам с ней поговорить?
   Варя встала и пошла впереди Левочки в круг. Играли  ее  любимое  танго:
"Где бы ни скитался я цветущею весной, мне снился дивный сон, что ты  была
со мной, да, то был дивный сон, что ты была моей..." Она много раз слышала
эту мелодию, но всегда помнила, что танцевала под нее с Сашей в "Арбатском
подвальчике" три года назад. Боже мой! Три года! Как бы ни разговаривал  с
ней Саша, все равно всеми своими мыслями, всеми  своими  помыслами  она  с
ним.  А  здесь  Костина  шайка,  Костя  ее  главарь,  они   беспрекословно
подчиняются ему, даже если он в тюрьме.  Выполняют  его  приказ.  Чего  он
хочет от нее? Рассчитывают, что она достанет деньги для адвоката?  Ерунда,
он отлично знает, что денег у нее нет.  Или  в  самом  деле  убежден,  что
остались тряпки для продажи? Просто уголовная привычка -  каждая  женщина,
которая была с ним на воле, теперь, когда он в тюрьме, должна заботиться о
нем, носить передачи. Думает, у него такие длинные руки. Нет, не достанет!
Мирон - ладно, Костин сподручный. Рина  -  бывшая  Костина  любовница.  Но
Левочка? Милый, обходительный Левочка? Неужели и он? Вот танцует сейчас  с
ней, ведет ее вокруг фонтана, красивый молодой человек с  лицом  херувима,
Левочка, с которым она уже два года сидит  в  одной  комнате,  знает  его,
кажется, вдоль и поперек, неужели и он участвует в этом грязном деле?
   И она спросила:
   - Что скажешь об этой истории?
   - Ты меня не выдавай, - Левочка мило  улыбался,  и  оттого  со  стороны
казалось, что говорят они о пустяках. - Не выдашь? Обещай!
   - Обещаю. Даю честное слово.
   - Мирон должен выручить Костю из тюрьмы, иначе на суде выяснится такое,
что и Мирон сядет. И ему нужен адвокат. Денег у  него  не  хватает,  и  он
бросился ко всем Костиным знакомым, к бильярдистам, ко  всем  его  девкам,
даже у меня и у Рины требовал денег.
   - А у него самого нет?
   - Нет. Они пытались откупиться, выложили много, но не хватило.
   - Что все-таки Косте предъявляют?
   - Большой договор в каком-то институте, поделились кое  с  кем,  другие
донесли,  грязное  дело,  поэтому  Мирон  и  старается.  Сам  тоже   может
загреметь.
   - Так вот, передай Мирону, пусть старается в другом месте.  А  от  меня
пусть отстанет, не отстанет - схлопочет по физиономии на людях, при  всех.
И напрасно ты затащил меня сюда.



12

   Сергея Алексеевича  осудили  на  десять  лет  без  права  переписки.  О
приговоре рассказала Феня, билась и выла на кухне.
   Ее причитания были нестерпимы. Вадим бы это пережил, если бы не  мысль,
что Сергей Алексеевич мог что-то передать своей жене, детям с каким-нибудь
человеком, вышедшим на волю.
   Со страхом ходил теперь Вадим по Арбату, со страхом подходил  к  своему
подъезду, казалось, поджидает его там один из сыновей Сергея  Алексеевича,
стукнет по голове чем-нибудь, и готово дело! Два здоровых мужика,  старший
- слесарь по сантехнике, Феня всегда звала его для  какой-нибудь  починки,
младший - мастер по ремонту лифтов, большой был хулиган в  детстве,  да  и
сейчас не лучше. Колька его зовут, то ли Витька. Если  что-нибудь  до  них
дойдет, "Вадиму несдобровать, чужими руками угробят, бандиты!
   Самое правильное уволить Феню, чтобы  ничего  больше  не  напоминало  о
Сергее Алексеевиче. Да и вообще, небезопасно стало ее держать у  себя.  Но
как? Отец к ней привязан, она знает его вкусы, хорошо  кормит,  следит  за
бельем, в сущности, член семьи. Отец ни за что не согласится, хотя  замену
ей найти нетрудно: после массовых арестов  высшей  партийной  и  советской
элиты по Москве бродит много безработной, хорошо вышколенной прислуги.
   Но об увольнении Фени отец и слышать не хотел.
   - Пойми, - уговаривал его Вадим, - ведь этот парикмахер ее родственник,
могут прийти и за ней. Кто знает, что  она  с  испугу  наговорит:  Вика  в
Париже, у нас бывают иностранцы, многих твоих пациентов посадили.  Во  имя
чего  рисковать?  Не  на  улицу  ее  выбрасываем,  опытная   домработница,
мгновенно найдет место. А мы подыщем другую, не менее квалифицированную.
   - Я привык к Фене и не желаю нового человека в доме.
   - Новый в наше время в тысячу раз лучше старого, - настаивал Вадим, - в
случае чего скажет: "я только начала у них работать и ничего не знаю".
   - Нет, нет и нет, - упирался Андрей Андреевич, - хотя бы в  собственном
доме хочу спокойствия.
   - Тебе легко, отец, ты уходишь рано утром и приходишь  поздно  вечером,
ты весь день на работе. А мое рабочее место  здесь,  дома,  и  выслушивать
целый день причитания Фени или ее бессмысленные разговоры  по  телефону  с
женой Сергея Алексеевича, ее слезы и сетования, извини, это мне мешает,  я
не могу работать.
   Андрей Андреевич насупившись смотрел на него, потом  медленно  и  четко
произнес:
   - Оставьте людям хотя бы право на их собственные страдания.
   Что хотел сказать этой фразой?  Ставит  Вадима  в  один  ряд  с  власть
предержащими,  через  него  высказывает  свое  недовольство  властью?..  В
сущности,  отчуждение  между  ними  наступило  давно,  то  ли  с  Викиного
замужества и угрозы Вадима разменять квартиру, то ли со  статьи  Вадима  о
Камерном театре.
   Конечно, он понимает, отцу неприятны его статьи.  Но  будь  справедлив:
если тебе  не  нравится,  что  перо  сына  служит  власти,  разорви  тогда
отношения,  к  примеру,  с  тем  же  Немировичем-Данченко.  Разве  они  со
Станиславским не служат власти, или это не они показали в "Днях  Турбиных"
обреченность старого класса и торжество нового?  И  почему  отец  ходил  с
Погодиным на репетиции "Человека с ружьем"? Уже несколько  лет  не  был  в
театре, а Погодину не отказал. И с Михаилом Роммом с удовольствием болтает
по телефону, а Вадим  смотрел  на  Мосфильме  материалы  роммовской  ленты
"Ленин в Октябре" и поражался: как можно так извращать  историю!  Впрочем,
кто сейчас этого стесняется? Все славословят Сталина. У простых людей даже
стало модным, празднуя день рождения, пить сначала за здоровье Сталина,  а
уж потом за именинника. И правильно, и разумно. И он в этом  смысле  ничем
не отличается от остальных.
   Неужели до отца что-нибудь дошло? Не может быть! Впрочем, консультирует
в поликлинике НКВД и, возможно, кто-нибудь из высших чинов намекнул,  мол,
ваш сын молодец, мы довольны  вашим  сыном...  Выказал  благорасположение,
говорил как со "своим", раз сын "свой", значит, и папаша "свой"...  Верим.
Ваших коллег по санупру Кремля пересажали, а вас не тронули...  Или  попал
отец на какого-нибудь высокопоставленного хама, вывел его  из  себя  своей
старомодностью, тот ему  по-хамски  и  врезал:  ты,  старик,  особенно  не
задавайся, сын твой нам  помогает  и  ты  давай,  работай,  лечи  нас,  не
чванься. И отец понял,  что  у  Вадима  хорошие  отношения  с  НКВД  И  не
возрадовался. Как для всякого порядочного человека  старого  покроя,  НКВД
для него - полиция, жандармерия,  третье  отделение,  любые  связи,  любые
отношения с этой организацией неприемлемы, неприличны.
   Конечно, много крови ему попортила такая новость. Растил,  пестовал,  а
из  хорошего  мальчика  сделали  стукача.  Так  тем  более  пожалей  сына,
попавшего в _беду_, в _катастрофу_.  Именно  хороших  и  добрых  сейчас  и
ломают. Не первый день отец  живет  в  этом  государстве,  знает,  что  по
собственной воле никто с Органами не сотрудничает.  Так  посочувствуй  же!
Очерствел, очерствел отец, как ни грустно, как ни  горько,  но  приходится
это констатировать. И все-таки надо сделать последнюю попытку его уломать.
   - Отец, - сказал Вадим, - давай не будем ссориться, давай все  спокойно
обсудим. Ты знаешь, я не трус, но ты видишь, что  творится  вокруг,  будто
смерч несется по стране. Разве полгода назад я  бы  заговорил  с  тобой  о
Фене? Но сейчас, после всех этих процессов, я боюсь, боюсь за тебя,  боюсь
за себя.
   Андрей Андреевич молчал. Это  было  хорошим  признаком,  видимо,  начал
колебаться.
   - У меня ведь никого на свете нет роднее и ближе тебя, -  голос  Вадима
дрогнул, - знаешь, я не говорил тебе, но я совсем почти не помню маму. Все
воспоминания связаны только с тобой.  Почему-то  помню,  как  мама  варила
варенье на даче, я сидел рядом, и меня ужалила оса...  Помню,  как  качала
меня в гамаке... Мне казалось, что она была выше тебя, я прав?
   - Нет, мы были одного роста.
   -