о товарища Сталина?  Что  ваше  дело  пересмотрят?
Только потому, что вы обратились к товарищу Сталину? Нет,  на  это  вы  не
рассчитывали  и  не  надеялись.  Вы  слишком  умны  для  этого.  Это   был
необдуманный поступок. Написав письмо товарищу  Сталину,  вы  напомнили  о
себе, о своем существовании, напомнили органам, к которым  ваше  письмо  и
попало. Более того, вы обвинили органы в том, что вас неправедно  осудили.
Нужно это вам?
   Саша молчал. Что за человек перед ним? Друг? Враг?  Прямо  говорит:  не
следовало писать Сталину, не надо раздражать органы, не надо привлекать  к
себе их внимание. Ведь Саша сам всегда это прекрасно понимал.  И  все-таки
написал.
   - Возможно, и не следовало писать, - сказал Саша, - но я написал, давно
написал, и нет смысла  говорить  об  этом.  Но  с  сегодняшнего  дня  меня
незаконно держат в ссылке. На это я наверняка имею право жаловаться. Я  не
знаю, когда к вам придут мои документы, могут вообще не прийти.
   - На воле вам будет лучше?
   - Свобода всегда лучше тюрьмы.
   - Вы правы: свобода лучше тюрьмы.
   Алферов встал, прошелся по горнице, как и  в  прошлый  раз,  подошел  к
комоду, взял за горлышко графин с  наливкой,  но  не  налил  себе,  как  в
прошлый раз, а, подхватив две рюмки, поставил на стол.
   - Ну что, Александр Павлович, прошлый раз вы не хотели выпить со  мной,
а теперь, надеюсь, не откажетесь. Тогда вы были  административно-ссыльный,
а я ваш жандарм, а теперь,  как  вы  утверждаете,  вы  свободный  человек,
значит, выпить можете, более того, обязаны отметить такую дату.
   Он налил обе рюмки, поднял свою, кивнул Саше, выпил.
   Саша выпил свою. Наливка была горьковатая, но вкусная.
   - Итак,  -  сказал  Саша,  -  деваться  мне  некуда.  Дожидаться  здесь
документов бесполезно, я этого не могу  и  не  хочу  Дайте  мне  проходное
свидетельство до Красноярска, там буду искать законность и правду.
   - У меня не нашли, там будете искать, - усмехнулся Алферов и кивнул  на
графин. - Понравилось?
   - Вкусная.
   - Еще по одной?
   - Можно еще по одной.
   Алферов выпил, вытер губы, дождался, когда Саша выпьет.
   - А вы не опасаетесь такой ситуации: вы поедете в Красноярск по  зимней
дороге, прогонных у меня на такие вояжи нет,  добираться  будете  за  свой
счет,  дороговато  получится.  Допустим,  доберетесь.  Явитесь  в  краевое
управление НКВД, а там скажут: зачем вы сюда явились, ваши документы  ушли
в Кежму, возвращайтесь и получите их у товарища  Алферова.  А?  Понравится
вам такой оборот?
   Саша отодвинул рюмку, гневно посмотрел на Алферова. Хватит! Нашел  себе
утреннюю забаву, бездельник!
   - Товарищ Алферов!
   Но тот перебил его:
   - Зачем же так официально? Мы же с вами выпили. Называйте меня Виктором
Герасимовичем.
   Но на Сашу уже накатило и он повторил:
   -  Товарищ  Алферов!  Извините,  гражданин  Алферов!  Это  праздный   и
унизительный разговор. Я официально прошу дать мне  справку  об  окончании
срока ссылки или дать мне письменный отказ с указанием причин.
   - Да, - задумчиво проговорил Алферов, -  не  поняли  вы  меня.  Жаль...
Впрочем, когда-нибудь поймете.
   Он вышел в соседнюю комнату, служившую  ему  кабинетом,  сел  за  стол,
долго писал, заглядывал в какую-то папку,  опять  писал.  Потом  промокнул
написанное пресс-папье, встал, вернулся в горницу.
   - Так вот, Александр Павлович,  -  Сашино  имя-отчество  он  иронически
подчеркнул, сделав на нем ударение, - вот вам справка об окончании  срока.
Тут есть графа, видите, - он показал, - "куда направляется". Я вам написал
"Кежма". Это значит, что от меня вы прямо  направитесь  в  милицию  и  вам
взамен этой справки выпишут паспорт, временный,  трех  или  шестимесячный,
какой дадут, такой и  берите.  Никаких  вопросов  не  задавайте.  Получите
паспорт, сегодня, самое позднее - завтра, уезжайте! Завтра как раз  пойдет
почта на Тайшет, с ней постарайтесь устроиться. Прогонных я вам выдать  не
могу, поскольку выписал справку на Кежму, как-нибудь обойдетесь, почтальон
с вас лишнего не возьмет, киньте в сани свой чемодан, сами пойдете пешком.
В Москву вам заезжать не  следует.  Поезжайте  в  какой-нибудь  нережимный
город,  обменяйте  временный  паспорт  на  постоянный  и  снова   уезжайте
куда-нибудь подальше от Москвы. Все стремятся на сто первый километр -  не
советую, там слишком много таких, как вы, а вам не надо в кучу,  вам  надо
_отделиться_. Вам не нужны лишние связи,  у  вас  вообще  не  должно  быть
никаких связей. Вы молодой, здоровый, красивый.  Засиделись  три  года  на
одном месте, теперь поездите,  покатайтесь  по  России-матушке,  повидайте
мир. В общем, на этот раз вы должны понять, о чем  я  говорю,  мои  советы
должны пойти вам  на  пользу.  Я  вас  не  обманывал,  ваши  документы  из
Красноярска действительно не пришли. Но именно поэтому я вас отпускаю.
   После паузы он многозначительно добавил:
   - Именно поэтому и тороплю. Счастливого вам пути!
   Он протянул руку и задержал в ней Сашину.
   - Запомните все, что я вам говорил... Впрочем,  мы  говорили  только  о
ваших исторических трудах. Так ведь?
   - Да, - твердо ответил Саша, - только так.
   Саша не знал, что уже два дня в Москве идет новый  грандиозный  процесс
над  Пятаковым,  Радеком,  Сокольниковым,  Мураловым  и  другими   видными
деятелями большевистской партии.
   А вот Алферов знал.
   Этим процессом начинался 1937 год.

   1984-1988, Переделкино




ЧАСТЬ ВТОРАЯ


1

   От Алферова Саша пошел в милицию и получил временный паспорт. Небольшой
сложенный вдвое листок фамилия, имя, отчество, национальность, год и место
рождения. Выдан на основании справки об окончании  срока  административной
ссылки. Подлежит обмену на постоянный паспорт в течение шести месяцев.
   На следующий день на рассвете Саша уехал из Кежмы.
   В санях впереди под брезентом почта, сзади притулилась женщина с  двумя
девочками, обмотанными платками так, что и глаз не видно.
   Туда же сунули и Сашин чемодан. А сам он шагал за  санями.  Лошадь  шла
ровно, не прибавляя и не сбавляя хода, бежала только на  уклонах.  Почтарь
присаживался тогда на облучок, сидел, свесив ноги, а  Саша,  придерживаясь
рукой за грядку саней, бежал рысцой, как и лошадь.
   Однако по берегу  Ангары  подъемы  и  спуски  редки,  бежать  почти  не
приходилось. Справа - тайга, слева - Ангара, за ней на другом берегу опять
тайга, сплошняком до самого горизонта. Почтарь лошадку не придерживал,  но
и не подгонял. До Дворца, куда он ехал и  где  Саша  должен  был  снова  с
кем-то договариваться, чтобы добраться до Тайшета,  семьдесят  километров,
два дня пути, дни короткие, ночью не поедешь, и остановку  надо  делать  в
полудне - поесть горячего, согреться и лошадь накормить.
   Проехали пятнадцать  километров,  остановились  в  деревне  Недокура  у
знакомых почтаря, тут к нему привыкли,  еду  соорудили  быстро,  но,  пока
выбиралась из саней женщина, переносили в избу уснувших девочек, раздевали
их, сажали на горшок, пока ели, снова одевали и укутывали детей, усаживали
в сани, обкладывали сеном, подтыкали доху, прошло часа полтора.
   В избе Саша разглядел свою попутчицу: молодая женщина, по виду служащая
или  жена  служащего,  а  может  быть,  и  жена  какого-нибудь   районного
начальника:  меховой  воротник  на  пальто,  шерстяное   платье.   Почтарь
обращался к ней почтительно.
   Старшая девочка ела сама, младшую кормила мать, рука с ложкой  дрожала,
щи проливались, она досадливо  прикусывала  губу,  вытирала  стол  носовым
платком; чтобы не смущать ее, Саша  отводил  глаза.  Малахольная  какая-то
бабенка или больная: лицо бледное,  напряженное,  голос  ломкий.  В  конце
вежливо поблагодарила хозяев, но ни в какие разговоры не вступала, а  Сашу
и вовсе не замечала. Он попытался помочь ей, взял на руки младшую девочку,
она встревоженно проговорила; "Нет, нет" - и забрала ребенка.
   Это укрепило Сашу в мысли, что  перед  ним  жена  какого-то  кежемского
начальника - знала или сразу догадалась, что Саша из  ссыльных,  и  потому
избегает общения с ним. Что-то новое! С районным начальством, с их  женами
Саша не был знаком. Но ссыльные,  жившие  в  самой  Кежме,  где-нибудь  да
работали, общались с сослуживцами, с начальниками и никакому остракизму не
подвергались. Так ему рассказывал Всеволод Сергеевич.
   А эта женщина чуждается его.  Значит,  высокого  ранга  муж:  секретарь
райкома или председатель райисполкома.
   Тогда тем более непонятно, почему она  едет  попутной  почтой,  у  всех
районных начальников свои казенные выезды: кошевка, пара  лошадей,  кучер.
Да и при такой дороге, на таком морозе,  как  мог  муж  отправить  жену  с
малолетними детьми одну? Мог бы сам довезти их до Дворца.
   Выехали  из  Недокуры.  До  Окуневки  -  восемнадцать  километров,  там
ночевка, надо поспеть засветло. Почтарь заставил  лошадку  прибавить  шаг,
сам уже не присаживался на облучок, боялся  притомить  лошадь.  Когда  она
переходила на рысь, бежал рядом. И Саша бежал сзади,  опять  придерживаясь
за грядку саней.
   Уже затемно въехали они в  Окуневку,  маленькую  деревушку,  занесенную
снегом, точно вымершую - ни огонька, ни дыма.
   Низкая полутемная изба, на печи спят люди, туда же  положили  и  детей,
Саше бросили в закуток за печью рваный полушубок.
   В темноте Саша разулся, поставил валенки  на  печь  сушиться,  приткнул
куда-то к теплу носки, лег на полушубок, укрылся своим пальто и  мгновенно
уснул.
   Тяжелый был день. Тридцать три километра пешком по взрыхленной конскими
копытами зимней дороге, в валенках и теплой одежде. А прибавить двенадцать
километров от Мозговы до Кежмы - вот и все  сорок  пять.  Встал  в  четыре
утра, тащил до Кежмы чемодан и книги, не хотел бросать книги, сдал  их  на
Кежемской почте посылкой в Москву.
   Только Саша уснул, его разбудили, так ему показалось. Мерцал огонек  на
шестке, в полутьме собиралась  его  попутчица,  хныкали  девочки.  Почтарь
вышел запрягать, вернулся, скинул шубу, позавтракал, встал,  взял  в  руки
доху, дожидался, когда остальные встанут  из-за  стола.  Женщина  торопила
детей, озабоченная, угнетенная, избегала не только Сашиного взгляда, но  и
взгляда хозяев.
   Три  года  назад,  когда  Саша  шел  этапом  на   Ангару,   люди   были
разговорчивы. Тогда он и его спутники ложились спать, а почтарь или возчик
допоздна вели с хозяевами длинные, неторопливые мужицкие беседы. Сейчас  и
в Недокуре, и здесь, в Окуневке, в разговоры не пускались. С чего бы  так?
С устатку? Замерзли в дороге,  притомились,  скорее  бы  до  постели?  Или
просто молчаливы стали за эти три года?
   Наконец выехали. Погода хорошая: хоть и морозно, но безветренно.  Ходко
прошли  двадцать  километров,  остановились  в  Саве,  быстро  перекусили,
накормили лошадь, опять двинулись и уже ночью въехали во Дворец.
   В темноте Саша не узнал села. Впрочем, он  не  узнал  бы  его  и  днем:
ночевал тут одну ночь три года назад, летом, если что и запомнил, так  это
берег, где прощался с Соловейчиком.
   Женщину с  детьми  почтарь  подвез  к  темной  избе,  постучал,  тускло
осветилось окно, открылись ворота, она  перенесла  детей  в  дом.  Почтарь
перетащил ее вещи, вернулся, спросил Сашу:
   - Тебе куда?
   - На почту, наверно. Буду на Тайшет договариваться.
   - Закрыта почта-та.
   Почтарь  отвечал  хмуро,  приводил  в  порядок  сани,  подбивал   сено,
укладывал доху.
   - Дождусь, как-нибудь.
   - Зябко, однако, дожидаться, - пробурчал почтарь, не глядя на Сашу.
   Саша и сам понимал: замерзнет он ночью.
   - В комендатуру,  может,  -  сказал  почтарь,  -  там  дежурный  должен
отправлять таких, как ты.
   - Каких это таких, как я? - с вызовом спросил Саша.
   - Ну сослатых, значит.
   - Я не "сослатый", я - вольный!
   Впервые за последние три года он мог так сказать  о  себе:  ночует  где
хочет,  едет  куда  хочет,  никто  его  не  останавливает,  не  спрашивает
документы, не проверяет и не будет проверять. Снял с себя каинову  печать!
Идти в комендатуру, ночевать там, даже пересидеть ночь, значит,  признать,
что это учреждение причастно к его судьбе. Ладно! Поставит  чемодан  возле
почты и будет ходить всю ночь, пока почта не  откроется.  Не  замерзнет  -
сторожа ведь не замерзают!
   Почтарь тронул вожжи, сани двинулись, Саша пошел за ними.
   И опять короткая ночь в тесной нищей  вдовьей  избе,  где  оставил  его
почтарь и где, видно, от скудости принимают кого угодно  и  когда  угодно,
лишь бы заплатили чего, хоть рубль. Рубль Саша заплатил, промаялся ночь на
узкой скамейке, утром вскочил, побежал на почту узнавать, когда  поедут  в
Тайшет. На Тайшет почта пойдет завтра.
   Подъехал его вчерашний почтарь, сдал мешки с письмами, посылки и прочий
груз, и новый почтарь пришел,  тот,  что  повезет  почту  до  Тайшета.  Им
оказался старый Сашин знакомец - Нил Лаврентьевич, тот самый, что три года
назад вез его с Соловейчиком из Богучан во Дворец. Саша его  узнал  сразу;
хлопотливый мужичишка с мелкими чертами подвижного лица. Как тогда, так  и
сейчас озабоченно пересчитывал мешки, пакеты, проверял сургучные печати.
   - Здравствуйте, Нил Лаврентьевич, - проговорил Саша радостно.
   Он действительно обрадовался встрече. Как ни говори, знакомый  человек,
вместе поднимались по Ангаре, шли в лямке, и жену его Саша хорошо помнил -
болезненную женщину, закутанную в большой платок, молча сидевшую на корме.
Помнил и его байки о золотничестве, о партизанах, хоть  и  сдержанные,  но
жуткие рассказы о раскулаченных, привезенных в тайгу и брошенных в снег.
   Но Нил Лаврентьевич никакой радости не проявил, наоборот,  сделал  вид,
что не узнал Сашу, может быть, и в самом деле не узнал. Видел его летом, а
теперь зима, Саша в шапке, в шубе, валенках, да и скольких  людей  за  эти
три года перевез Нил Лаврентьевич и зимой, и летом, скольким почту  вручал
и у скольких принимал, разве всех упомнишь, тем более Сашин участок он  не
обслуживал.
   И в ответ на приветствие он даже головы не поднял,  так  как-то  махнул
ею, мол, "не знаю я тебя, милый человек, но  поскольку  здороваешься,  то,
значит, здравствуй".
   - Вы меня помните, Нил Лаврентьевич?  Мы  с  вами  в  позапрошлое  лето
поднимались по Ангаре, сюда поднимались, из Богучан до  Дворца,  еще  ваша
жена была - помните? Мы с вами в Гольтявино останавливались, там  Анатолий
Георгиевич, Мария Федоровна жили, помните?
   Нил Лаврентьевич покосился на Сашу, сурово спросил:
   - Тебе чего, паря, надо-то?
   - Мне до Тайшета, - заволновался вдруг Саша, - только чемодан поставлю,
а сам пешком пойду.
   - А у тебя проходное свидетельство есть?
   - Зачем проходное свидетельство? У меня паспорт. Вот.
   Саша вынул паспорт, протянул его Нилу Лаврентьевичу.
   Тот покосился на паспорт.
   - Паспорт не документ, какой паспорт документ? В ем  разве  обозначено,
куды тебе ехать  положено?  Проходное,  паря,  тебе  следоват  получить  в
комендатуре: мол, едет такой-то человек в Тайшет  или,  к  примеру,  через
Тайшет.
   - Нил Лаврентьевич, поймите, проходное свидетельство  дается  тем,  кто
возвращается из ссылки.
   - А ты откель? - насмешливо спросил Нил Лаврентьевич.
   - Да, но я уже получил паспорт. У меня было проходное до Кежмы,  а  там
мне выдали паспорт, и я могу ехать куда хочу.
   В ответ на это заявление Нил Лаврентьевич неуверенно посмотрел на Сашу:
не видал еще людей, которые могут ехать куда хотят,  видел  только  таких,
которые едут куда назначено.
   - В комендатуру сходи, - заключил Нил Лаврентьевич и отвернулся к своим
мешкам.
   - Нил Лаврентьевич, поймите, - убеждал его Саша,  -  в  комендатуре  со
мной не будут разговаривать. Скажут: у вас паспорт, вы - вольный  человек,
сами решайте свои дела.
   Нил  Лаврентьевич  ничего  не  ответил.  Занимался  своими  мешками   и
пакетами, даже головы не повернул.
   У Саши противно засосало под ложечкой. Впервые со стыдом и  отвращением
почувствовал страх, непреодолимый,  унижающий.  Вспотели  ладони,  взмокла
спина. Из-за такой  нелепости  он  останется  здесь.  Почта  уйдет,  а  он
останется.  Застрянет  в  этой  дыре.  И  неизвестно  насколько.  Идти   в
комендатуру не только бессмысленно, но и опасно. В лучшем  случае  скажут:
"У вас паспорт, можете ехать куда хотите, сами устраивайте свои  дела".  В
худшем - задержат  до  выяснения  личности,  запросят  Алферова,  а  то  и
Красноярск.
   Алферов хотел избавить его от  хлопот  и  неожиданностей,  связанных  с
получением паспорта в незнакомом городе, но не учел, что здесь,  в  тайге,
от Иркутска до Красноярска, от Ангары до  великого  Сибирского  пути,  для
людей, освобожденных из ссылки или перемещающихся из одного места ссылки в
другое, есть только один документ - проходное свидетельство. И  без  этого
документа всякий ссыльный - беглец. А  нести  ответственность  за  беглеца
никто  не  желает.  Повезешь,  а  тебе  за  это  пришьют  _пособничество_,
пособлял, значит, побегу.
   Зря, наверное, он напомнил о себе Нилу Лаврентьевичу. Не напомнил,  тот
бы и не подумал, что он ссыльный, - едет человек  может,  командировочный,
может, уполномоченный какой.
   Нет, не подумал бы так Нил Лаврентьевич, сразу  сообразил  бы,  что  за
птица перед ним, глаз  наметанный,  и  командировочные,  и  уполномоченный
так-то в поездку не напрашиваются. Все сообразил,  пройдоха,  и  не  хочет
связываться.
   Стыдясь просительности своего тона, Саша жалобно проговорил:
   - Неужели вы меня здесь бросите? Нил Лаврентьевич!
   Голос его дрогнул. Он  изнемогал  от  стыда,  унижения,  отчаяния.  Все
уплывало,  уходило  из-под  ног,   уходила   долгожданная   свобода,   все
оборачивалось совсем другим, неожиданным, непредвиденным.
   - Ну, Нил Лаврентьевич!
   Нил  Лаврентьевич  завязал  мешок,  выпрямился,  посмотрел   на   Сашу,
отвернулся. Но в ту же секунду едва заметно скосился на девушку,  сидевшую
за барьером.
   Саша понял намек, подошел к барьеру, протянул паспорт:
   - Девушка, можно мне с почтой добраться до Тайшета?
   Девушка повертела в руках Сашин паспорт, вернула.
   - Вы с Нилом Лаврентьевичем договаривайтесь. Нил  Лаврентьевич,  можете
взять попутчика?
   - Перегружены сани-то.
   - Я пешком пойду, - сказал Саша, - в сани только  чемодан  кину,  он  у
меня легкий.
   - Наше дело сполнять, -  пробормотал  Нил  Лаврентьевич,  -  везти  так
везти, иттить так иттить.
   Продувная бестия! Ему только это и  надо  было.  Мол,  все  видели,  он
ентого пассажира взял в дорогу не тайком, а принародно, не  самовольно,  а
по разрешению, и кому положено, тот документ проверил, опять же принародно
проверил, и документ оказался правильный, при паспорте  пассажир,  значит,
может ехать куды хошь.
   И когда все решилось, Саша еще больше устыдился  своей  слабости.  Чего
испугался? В крайнем случае бросил бы  здесь  чемодан  и  пошел  вслед  за
почтой. С пути небось не прогнали бы.
   В ту минуту Саша не подумал, что без  чемодана  он  точно  бы  выглядел
беглецом.


   Выехали обозом: трое саней, среди них и кошевка  Нила  Лаврентьевича  с
почтой. В передних санях сидела с детьми  Сашина  попутчица  из  Кежмы.  С
Сашей не поздоровалась, не  посмотрела  на  него,  да  и  ни  на  кого  не
смотрела, ни с кем не разговаривала.
   Тайшетский тракт довольно широк, дорога наезженная, утоптанная, идти не
в пример легче, чем по берегу Ангары. И веселее - компания  большая,  хотя
каждый и ехал сам по себе.
   Нил Лаврентьевич часто присаживался  на  облучок,  видно,  не  так  уже
тяжела поклажа, но Саше не предложил присесть ни разу.
   Три года назад, не зимой, а весной, не этим путем, а другим,  шел  Саша
на Ангару. Кто остался из того этапа? Карцев умер,  Соловейчик,  наверное,
пропал в тайге. Володю Квачадзе отправили в Красноярск  за  новым  сроком,
Ивашкин или "обангарился", или снова попал в эту мясорубку, а может  быть,
и отпустили. Впрочем, по 58-й не так-то просто отпускают.
   Но ведь его-то самого отпустил