я,  Саша.  У  меня  все  в
порядке. Сейчас я на Ленинградском вокзале, еду в  город  Калинин,  завтра
буду тебе оттуда звонить.
   - Как ты себя  чувствуешь?  -  спросила  мама  спокойно,  нисколько  не
удивившись ни его звонку, ни тому, что домой он не заедет.
   - Прекрасно!
   - Когда у тебя поезд?
   Он поражался ее выдержке.
   - Через три часа.
   - Я сейчас приеду.
   - Что ты, мама, зачем?
   - В какой кассе ты стоишь?
   - Я уже взял билет.
   - Жди меня у входа в вокзал. Я выезжаю.
   - Мама!
   В трубке послышались короткие гудки.
   Саша вернулся на вокзал, присел на  свой  чемодан  недалеко  от  входа.
Трамвай прямой - N_4, и все равно, пока мама  дойдет  до  остановки,  пока
дождется трамвая, пока доедет, пройдет час, не меньше. Ему остается только
ждать.
   Иногда он вставал, выходил  из  вокзала,  вглядывался  в  толпу  людей,
пересекавших площадь. Трамваи, шедшие из центра, останавливались на другой
стороне. Там же и выход из метро. И на этой стороне тоже  выход.  Конечно,
любопытно  посмотреть  метро,  но  уходить  нельзя,  можно  разминуться  с
матерью.
   Он думал о том, как стойко отнеслась мама  к  тому,  что  он  не  может
заехать домой, примирилась с этим, не хотела обсуждать, чтоб  не  огорчать
его. Как спокойно говорила с ним, ждала его звонка, ждала с того дня,  как
получила телеграмму из Красноярска, ждала две недели, пока он добирался до
Москвы, возможно, не выходила из дому, не  спала  ночью,  прислушиваясь  к
телефону, ведь он так и написал в телеграмме - "Буду звонить".
   Она появилась неожиданно, Саша даже не заметил, как она подошла, только
почувствовал  чье-то  прикосновение,  мама  прижалась  к  нему,  беззвучно
заплакала, ее била дрожь. Он обнял ее за плечи, поцеловал в голову, на ней
был серый платок. Раньше, при нем, она носила  черную  котиковую  шапочку,
надевала  ее  чуть  набок,  так,  чтобы  виднелась  белая   прядь   волос.
Выносилась, видно, шапочка, а этот грубошерстный платок говорил о том, что
его мать живет в бедности.
   Потом  она  подняла  голову,  посмотрела  на  него  долгим,   глубоким,
страдающим взглядом, губы ее опять дрогнули, и она опять припала к нему.
   Обнимая мать за плечи, он ввел ее в помещение вокзала, нашел  свободное
место на скамейке, усадил, присел рядом на свой чемодан.
   Она по-прежнему молча и отрешенно смотрела на него.
   Саша улыбнулся:
   - Мама, здравствуй! Ну скажи хоть что-нибудь!
   Она продолжала молча смотреть на него.
   Улыбаясь, он провел ладонью по заросшей щетиной щеке:
   - В поезде не побреешься, а на станциях жутко грязные парикмахерские.
   Такие же или почти такие же слова говорил он ей тогда в Бутырке,  перед
отправкой. Этими же словами встречает сейчас.
   - Приеду в Калинин, сегодня же приведу себя в порядок.
   Она спросила:
   - На сколько лет у тебя минус?
   - Минус срока не имеет.
   Она открыла сумочку, вынула конверт:
   - Здесь деньги для тебя, пятьсот рублей.
   - Так много?! Оставь половину себе, прошу тебя.
   - Нет, даже не говори об этом, тебе их переводил Марк,  они  лежали  на
сберкнижке, там осталось  еще  полторы  тысячи,  когда  тебе  понадобится,
возьму.
   Она взглянула на Сашу:
   - Саша, я должна сказать тебе... - она сделала паузу, вздохнула  и,  не
отрывая от Саши напряженного взгляда, произнесла: - Марка расстреляли.
   Саша ошеломленно смотрел  на  нее.  Марка  расстреляли?!  Марка  нет  в
живых?!
   - Я не хотела тебе об этом писать. Его арестовали в августе. В Кемерове
был суд...
   Саша молчал. А она, все так же не сводя с него глаз, продолжала:
   - Арестован Иван Григорьевич  Будягин,  Лену  с  Владленом  и  ребенком
выселили из 5-го Дома Советов в коммунальную квартиру.
   Какие ужасные новости! Саша на днях вспоминал Ивана Григорьевича, а  он
сидел уже в это время в тюрьме... Бедная Лена, бедный Владлен!
   - Лена вышла замуж?
   - Нет, она не замужем. Отец ребенка - Шарок, но они не живут вместе  и,
кажется, даже не видятся.
   Софья Александровна помолчала, потом спросила:
   - К кому ты едешь в Калинин?
   - Там живет жена одного моего знакомого.
   - У меня два адреса для тебя: один в Рязани - брата  Михаила  Юрьевича,
он работает в Облплане, Евгений Юрьевич, ты его должен помнить, он бывал в
Москве, Михаил Юрьевич предупредил его, и, чем можно, он  поможет.  Второй
адрес - Уфа, там живет брат мужа Веры. Она  ему  тоже  написала.  Конечно,
Рязань ближе, но посмотри. Главное, не отчаивайся, самое страшное  позади.
Как только устроишься, я буду к тебе приезжать.
   Все продумали, все подготовили - мама, Михаил Юрьевич, ну  и,  конечно,
Варя. Милые, наивные люди.
   - Ты по-прежнему работаешь в инвентаризационной конторе?
   - Да. Сейчас я взяла отпуск.
   Он понял: взяла отпуск, чтобы  сидеть  дома  у  телефона  и  ждать  его
звонка.
   Она достала из сумки пакет:
   - Здесь кое-какая еда тебе в дорогу. Колбаса копченая, сало, конфеты.
   - Ну зачем?
   - Ничего этого в Калинине ты не купишь.
   - Ладно!
   Все это она тоже берегла до его приезда.
   - Что творится, Саша, - сказала Софья Александровна, - что творится!  В
нашем доме каждую ночь забирают.
   - Что в Москве говорят о процессе?
   - Говорят? - Софья Александровна усмехнулась. - Сашенька, сейчас  никто
ни с кем ни о чем не говорит, все боятся. Я только  с  Варей  перекинулась
парой слов, но Варя верна себе: "Вышинский -  холуй,  продажная  шкура,  и
вообще все - ложь, все - липа..."
   Саша улыбнулся. Он помнил, как Варя обличала  какого-то  Лякина  из  ее
класса:  доносчик,  подлипала.  И  потому  сразу  представил  себе,  каким
сердитым было ее лицо, когда она ругала Вышинского.
   - Но  большинство,  Сашенька,  мне  кажется,  верит.  Психология  толпы
неустойчива: ее можно повернуть и в ту, и  в  эту  сторону.  Ты  Травкиных
помнишь, в нашем доме жили, старуха с дочерью? А старшая дочь - эсерка или
меньшевичка - ее еще в двадцать втором году посадили...  Так  вот  теперь,
через пятнадцать лет, выслали и старуху Травкину, и ее  младшую  дочь.  За
что? За связь с врагами народа. А этот враг  народа  -  собственная  дочь,
которую она не видела пятнадцать лет. И заметь: все квартиры забирают себе
работники НКВД. Да, имей в виду, Юра Шарок работает в НКВД, большой чин.
   - Он все еще в нашем доме живет?
   - Выехал. Получил новую квартиру. В старой остались отец, мать  и  брат
его -  уголовник,  Володька,  вернулся  из  лагерей,  таких  в  Москве  не
прописывают, а его сразу же, да еще на Арбате, на режимной улице.
   - Значит, нужный человек, - заметил Саша.
   - Ужасный тип! Нахал, уголовная морда, идешь мимо него, так и  ждешь  -
сейчас финкой пырнет. Между прочим, спрашивал насчет тебя.
   - Да?
   - С такой улыбочкой: "Сашеньку своего дожидаетесь?"
   - А ты?
   - Я ему: "Тебя дождались и Сашу дождемся".  Даже  не  остановилась,  на
ходу бросила... Говорят, он в МУРе работает... Ну ладно, что я все о наших
делах... Прости меня! Как ты?
   - Прекрасно. Видишь - жив, здоров.
   - Я тебе затем рассказывала, чтобы ты знал обстановку.
   - Представляю.
   -  Таких,  как  ты,  преследуют,  придираются  к  любой  мелочи.   Будь
осторожней,  Сашенька.  Не  вступай  в  споры,  не  конфликтуй.   Кем   ты
собираешься работать?
   - Шофером. Кстати, ты мне права привезла?
   - Да, да, конечно. Чуть не забыла тебе отдать, - она порылась в  сумке,
вынула конверт, - здесь твои  водительские  права,  зачетная  книжка,  вот
листок с адресами, о которых я тебе говорила, смотри, и профсоюзный билет,
но он уже просрочен, три года не плачены членские взносы.
   - Ничего, - Саша взял конверт, - все может пригодиться.
   Он просмотрел документы: права - зеленоватые корочки, его фотография  -
совсем мальчишеское лицо, он в полосатой футболке -  такие  тогда  были  в
моде, зачетная книжка со знакомыми фамилиями преподавателей, все  предметы
сданы, только дипломную работу не успел защитить.
   - Вот еще твои документы, - продолжала мама, перебирая бумаги в  другом
конверте,  -  метрика,  аттестат  об  окончании  школы,  билет   какого-то
спортивного общества...
   - Этого ничего не надо, - сказал  Саша,  -  пусть  все  будет  у  тебя,
впрочем, погоди, метрику я возьму.
   Вдруг представится возможность получить паспорт заново,  тогда  метрика
пригодится.
   - Я не хочу тебя огорчать, Сашенька, - сказала  мама,  -  но  у  нас  в
квартире сложилась несколько напряженная обстановка.  Галя  претендует  на
маленькую комнату, не хочет считаться, что есть папина  бронь,  следит  за
мной. И когда ты будешь звонить из другого города, я бы не  хотела,  чтобы
она подходила к телефону. Ведь знаешь,  как  телефонистка  объявляет  "Вас
вызывает Калинин... Вас вызывает Ленинград..." Поэтому  давай  каждый  раз
договариваться, приблизительно в какие часы  ты  будешь  звонить,  я  буду
возле телефона.
   - Хорошо, - согласился Саша, - я только не  знаю,  в  какие  часы  дают
Москву.
   - Я прихожу с работы в шесть часов и весь вечер сижу дома.
   - Завтра я тебе обязательно позвоню после семи вечера,  а  потом  будем
договариваться. Ну и писать буду, - он улыбнулся, - все же дешевле.
   - Конечно, - согласилась она, - зря деньги не трать.  Пиши  чаще,  если
можно, каждый день. Звони только в крайнем случае. Кстати,  можешь  писать
Варе - она мне передаст.
   - Ты боишься, что меня будут искать?
   - Да, боюсь. Они редко освобождают. Но если  освобождают,  потом  берут
снова. Такая у них система. Тебе будет трудно жить, Саша.
   - Я это знаю. Но не беспокойся. Все будет в порядке.
   - Дай  Бог...  Дай  Бог...  -  тихо  сказала  она,  и  глаза  ее  снова
увлажнились, - боже мой, за что, почему?
   - Ладно, мама, - он взял ее руки в свои, прижал к губам,  -  ты  должна
радоваться, я жив, здоров, свободен, _свободен_, понимаешь?  Мое  счастье,
что меня забрали тогда, а не сейчас,  потому  я  так  легко  и  отделался.
Забери меня сейчас, я бы получил десять лет лагерей, в лучшем  случае.  За
что? За то же, что и другие, ни за что!  Так  что  радоваться  надо.  Будь
спокойна, ни о чем не волнуйся. Я буду писать, не каждый день, каждый день
навряд ли  получится,  но  ни  при  каких  обстоятельствах  ты  не  должна
волноваться. Со мной все будет в порядке.
   Она молча слушала его, думала, потом сказала:
   - Тетя Вера предложила: если будет  крайняя  необходимость,  ты  можешь
приехать к ним на  дачу  на  42-й  километр.  Если  зимой,  то  надо  меня
предупредить, чтобы они открыли дачу,  дрова  там  есть.  Давай  придумаем
условную фразу, я пойму, что надо предупредить Веру. Предположим:  "Пришли
мне свитер, я мерзну". Как ты считаешь?
   - Отлично, - улыбнулся  Саша,  -  я  запомню:  "Пришли  мне  свитер,  я
мерзну".
   И  это  предусмотрели:  на  случай,  если  ему   придется   сматываться
откуда-то. Тетка  молодец!  Брат  расстрелян,  а  она  не  боится  прятать
племянника.
   - Отлично, - повторил он, подумав вдруг, что там бы мог  встретиться  с
Варей.
   - Как Варя?
   - Варя - славная  девочка.  Добрая  душа.  Я  ее  искренне  люблю.  Моя
единственная  поддержка.  Все  посылки   тебе   она   отправляла;   "Софья
Александровна, вам тяжело, я сама отнесу на почту..." Трогательно, правда?
   Саша кивнул головой:
   - Да, конечно...
   - Водила меня в поликлинику, приходила ко мне в  прачечную,  воевала  с
придирчивыми клиентами. С  характером  девочка.  Это  она  заставила  Нину
уехать на Дальний Восток, а то бы Нину арестовали.
   - Нину?
   - Представь себе. Такая правоверная  была.  У  них  посадили  директора
школы, а она хорошо относилась к Нине, вот и закрутилось... Варя  чуть  ли
не силой посадила в поезд и отправила к Максу. В общем, Варя молодчина. Но
очень несдержанная: говорит, что вздумается, страшно  за  нее,  тем  более
защиты никакой - личная жизнь не сложилась...
   - Что ты имеешь в виду?
   - Выскочила замуж за бильярдиста, шулера, тот продавал ее вещи.
   Саша встал с чемодана:
   - Ноги затекли, надо постоять немного, и курить хочется.
   Он был потрясен.
   - Ты не возражаешь, я выйду на минуту, сделаю пару затяжек?
   - Иди, иди, я подожду.
   Он вышел из вокзала, прислонился к стене. Вот и встретила его Москва...
Марк расстрелян, Будягина, конечно, тоже расстреляют, но он не мог  сейчас
о них думать... Варя, Варя! Единственная радость, что светила ему Девочка,
тоненькая, стройная, танцевала с  ним  румбу  в  "Арбатском  подвальчике",
приглашала пойти на каток, нежная и чистая, спала, оказывается, с каким-то
подонком бильярдистом. А намиловавшись с ним, садилась за стол  и  писала:
"Как бы я хотела знать, что ты сейчас делаешь...".  "Нежная",  "чистая"  -
все это он придумал, нафантазировал,  томясь  в  ссылке,  создал  в  своем
воображении идеальный образ и  молился  на  него,  идиот.  И  домолился  -
влюбился в эту девочку Впрочем, какую девочку? Чужую жену, как выяснилось,
да еще и неразборчивую в своих привязанностях.
   Он втоптал недокуренную папиросу в снег, вернулся на вокзал.
   - Я тебя перебил, мама, ты рассказывала о Варе.
   - Может, тебе неинтересно?
   - Напротив. Я только  не  понимаю,  почему  она  вышла  замуж  за  того
человека, если он шулер.
   - Дурочка была, семнадцать лет, сирота, жила на медные  деньги.  А  тут
рестораны, шикарная жизнь, лучшие портнихи, лучшие сапожники, парикмахеры.
Слава богу, что хоть вовремя спохватилась и прогнала этого прохвоста.  Они
ведь жили у меня, снимали маленькую комнату.
   Жили в его квартире и спали на его постели! Зачем  мама  их  пустила  к
себе, как она могла участвовать во всем этом?
   - Ну и что было дальше?
   - Что было дальше? Одумалась и выставила его. И тут началась мелодрама,
он грозился застрелить ее из револьвера, выманил  ночью  из  дома,  пришел
чуть ли не  в  маскарадном  костюме,  Варя  смеялась,  рассказывая:  кепка
надвинута на глаза, воротник плаща поднят" А она  ему  сказала:  "Стреляй,
стреляй, получишь за меня вышку!" Словом,  выставила  его  и  вернулась  к
Нине, но забегала ко мне почти каждый день. И когда  видела,  что  я  пишу
тебе письмо, сразу: "Софья Александровна, дайте я тоже что-нибудь  припишу
Саше..." Добрая девочка, добрая и, знаешь, очень неординарная.
   Добрая девочка, добрая девочка... Она  и  вправду  добрая  и,  наверно,
действительно неординарная и, видно, любит его маму, и он ей  должен  быть
за это благодарен. Но он ее доброту принимал за нечто большее. С  чего  он
взял? Из-за одной фразы: "Как я хочу знать,  что  ты  сейчас  делаешь"  он
решил, что Варя любит его. Ах, идиот, идиот... В конце тридцать четвертого
он получил то письмо, был морозный день, печка горела, пробивалось  солнце
сквозь маленькие оконца, он, обезумев от радости,  носился  с  письмом  по
комнате. Потом пришел Всеволод Сергеевич и объявил, что в Ленинграде  убит
Киров... Киров убит. Марк расстрелян. Всеволод Сергеевич  исчез...  Никого
нет. И Вари тоже нет, выставила она своего бильярдиста или  не  выставила,
какое это имеет значение теперь? Рухнул карточный домик, который он создал
в своем воображении. Ну что ж, жизнь сурова во всем, сурова и в этом.
   - Как отец? - спросил Саша.
   Мама пожала плечами.
   - Все так же... Приезжал, продлил бронь. Впрочем, в марте  она  у  него
уже совсем кончается. Скорее всего, переедет в Москву.
   И помолчав, добавила:
   - У него жена, дочь.
   Ничего этого ему мама не сообщала,  ни  о  чем  не  писала,  не  хотела
огорчать. Ах, мама, мама, родной  человек,  единственный.  Как  она  будет
жить,  если  вернется  отец?  Да  еще  вернется  с  новой  семьей?  Начнут
разменивать комнаты, загонят мать в какую-нибудь халупу  в  Черкизово  или
Марьину рощу, где топят печки и готовят на керосинках. А он в  это  время,
как заяц, будет петлять по России, не сумеет ни помочь ей, ни защитить ее.
   - Я тебя прошу об одном, мама, не давай себя в  обиду,  когда  вернется
отец. Обещай мне это!
   - Обещаю, и ты ни о чем не волнуйся, - голос  ее  был  ровен  и  тверд,
значит, уже проигрывала этот разговор в уме, - я тебе скажу больше: никуда
я из нашей квартиры не двинусь. В конце концов - это твой  дом,  и  прежде
всего я обязана думать об этом.
   - Договорились! Именно это я и хотел от тебя услышать.
   Он бодро улыбнулся, хотя сесть в поезд и закрыть глаза - вот  чего  ему
хотелось больше всего. Но мама не должна  видеть  его  растерянности,  его
отчаяния. Для всех наступила новая жизнь, и для него тоже.
   - Если ты не  будешь  спокойной,  мама,  то  и  я  начну  дергаться.  А
перспективы у меня совсем неплохие, работу я найду быстро,  я  в  этом  не
сомневаюсь.
   Она молча смотрела на него, все смотрела и смотрела, и  он  понял,  что
слова его не достигают цели, что мысли ее сосредоточены только  на  одном,
на том, что они снова расстаются.
   - Ты не опоздаешь?
   Саша посмотрел на стенные часы:
   - У нас еще полчаса.
   - Вокзальные часы всегда врут, может быть, пройдем на перрон?
   Саша сверился со своими часами:
   - Нет, все правильно. Успеем. Там холодно, а здесь тепло.  Я  не  хочу,
чтобы ты мерзла.
   Он намеренно тянул время: никакой паники, все в порядке, все в норме.
   - Что тебе прислать из одежды? - спросила Софья Александровна.
   - У меня все есть. Приеду в Калинин, осмотрюсь, освоюсь  и  тогда  тебе
сообщу.
   Теперь он сам взглянул на часы. Встал, протянул руку маме.
   - Надо идти к поезду... - он обнял ее, поцеловал.  -  Мы  с  тобой  еще
поживем вместе, вот увидишь!
   Она мелко закивала головой.
   - Поезжай домой. Я завтра позвоню.
   - Я провожу тебя.
   - Зачем тебе толкаться на перроне?
   - Я провожу тебя.
   Поезд еще не подошел. На перроне собралось полно народу, было  ветрено,
неуютно, люди нервничали,  ругались  -  что  же  творится,  что  делается,
несколько минут осталось до отправления, а поезд все не подают!
   Наконец  показались  задние  вагоны,  изгибаясь,  поезд  приближался  к
платформе.
   - Давай попрощаемся, - сказал Саша, - тебя  тут  задавят,  а  я  побегу
искать свой вагон.
   - Нет, нет, еще рано! - она засеменила  за  ним,  проталкиваясь  сквозь
толпу.
   У Сашиного вагона уже выстроилась  очередь,  проводница,  разбитная,  с
подкрашенными губами, проверяя билеты, подгоняла пассажиров:
   - Шевелитесь, граждане, шевелитесь!
   И когда  Саша  протянул  билет,  мама  ткнулась  лицом  в  его  пальто,
обхватила руками. Саша быстро поцеловал ее в щеку - они всех задерживали.
   - Бабуля, да отпусти ты парня, - прикрикнула проводница, -  не  на  век
расстаетесь, а людям проход загораживаете!
   Мама отошла, прижалась спиной к  фонарному  столбу.  Саша  поднялся  на
площадку, встал в самом конце, чтобы никому не мешать, но  так,  чтобы  ее
видеть.
   Раздался свисток, проводница  втолкнула  в  вагон  последнюю  тетку  из
очереди, закрыла дверь.
   Поезд тронулся, оставляя позади Москву, вокзал, фонарный  столб,  возле
которого одиноко стояла его мама.



23

   Не успела Софья Александровна вернуться домой,  как  тут  же  позвонила
Варя.
   - Софья Александровна, где вы были, я звоню, звоню...
   - Я _его_ встретила и проводила, - ответила Софья Александровна.  -  Он
позвонил утром, я тут же отзвонила тебе. Сказали, что ты будешь  только  в
одиннадцать, а у него поезд. Пришлось уехать.
   - Боже мой, - упавшим  голосом  проговорила  Варя,  -  меня  послали  в
Моспроект, всего на один час, какая обида!
   - Не огорчайся, он теперь недалеко.
   - Я приеду к вам сразу после работы, вы мне все расскажете.
   - После института?
   - В институт не поеду. Сразу после работы к вам.
   - Хорошо. Жду.
   Варя приехала возбужденная, бежала, спешила, торопилась.
   - Ну как он?
   - Все в порядке, живой, веселый, здоровый. Ты разденься, жарко,  сейчас
тебя чаем напою.
   - Успеется с чаем, - Варя повесила пальто, сбросила с головы платок,  -
сначала все мне расскажите.
   - Самое главное я тебе  сказала:  живой,  веселый,  здоровый,  настроен
бодро. Коне