м вышибают. После месяца мучительного пути по тайге, ночевок  на
вокзалах, мыканья в поездах ему хотелось теплой постели.  Выспаться!  Хоть
одну ночь не на  вокзале,  не  в  общем  вагоне,  привалившись  к  жесткой
деревянной стенке.
   - Давайте споем, - предложила Ганна и затянула:

   Легко на сердце от песни веселой,
   Она скучать не дает никогда,
   И любят песню деревни и села,
   И любят песню большие города.

   Люда и Глеб подтянули:

   Нам песня строить и жить помогает,
   Она, как друг, и зовет, и ведет,
   И тот, кто с песней по жизни шагает,
   Тот никогда и нигде не пропадет...

   Вместо слов "кто с песней" Глеб пропел: "И кто  с  поллитрой  по  жизни
шагает..."
   - Не мешай! - одернула его Ганна.
   - Хорошая песня, - сказал Саша.
   Люда сняла руку с его плеча, посмотрела в глаза, тихо спросила:
   - А ты что, не знаешь ее?
   - Нет.
   Она отвернулась, помолчала, потом опять посмотрела на  него,  тихо,  но
внушительно произнесла:
   - А коль не знаешь - молчи!
   Он понял свою ошибку: эта песня появилась, когда он был в  ссылке,  все
ее знают, он один не знает, вот и выдал себя. Люда оправила на себе платье
и этим движением отстранилась, спросила  Ангелину  Николаевну  о  какой-то
женщине, что работала вместе с  ней  в  ателье,  и  Ганна  вступила  в  их
разговор. Глеб и Леонид заговорили о бухгалтере, что не платит Глебу денег
или  платит  мало.  Глеб  говорил  улыбаясь,  обнажая  свои  белые   зубы,
непрерывно повторял "дорогуша", но говорил  с  пьяным  напором,  а  Леонид
отвечал ему с пьяной угрюмостью, и казалось, что сейчас вспыхнет ссора, но
рядом сидел Иван Феоктистович и, чтобы предупредить ссору, сказал  Леониду
что-то о рессорах или о полосовом железе, в шуме стола Саша плохо  слышал,
о чем они говорят. Да и не прислушивался.
   Рухнуло ощущение, что он  такой  же,  как  и  все,  "простой  советский
человек". Нет, не такой  же!  Любое  неверное,  невпопад  сказанное  слово
выдает его, хватило хоть ума не спорить с Глебом об Акимове. Три  года  он
не был ни в кино, ни в театре, не знает  новых  песен,  новых  книг,  даже
машин новых не знает.  Жизнь  изменилась,  и  нельзя  показывать,  как  он
отстал. Лучше помалкивать, отделываться междометиями, пока  не  наверстает
упущенное.
   - Надо выйти, - Леонид встал.
   - И мне, пожалуй, не мешает на дорожку, - присоединился к нему Глеб.
   Они вышли.
   И тут же Люда раздраженно сказала Ганне:
   - Тамарка твоя опять подвела.
   - Задержал ее директор, срочная работа.
   - "Срочная работа", - с тем же раздражением повторила Люда, -  знаем...
Этот директор имеет ее по-всякому - и на диване и на письменном столе.
   - Ладно тебе, Людка, не  заводись!  -  примирительно  сказала  Ангелина
Николаевна.
   - Должна была прийти, - не унималась Люда, - не можешь, не обещай!
   - Ничего она не могла сделать. Начальники  теперь  ночами  работают.  В
Москве по ночам не спят и нашим приказывают.
   - Не надо было набиваться.
   Вернулись  Леонид  с  Глебом,  и  перепалка  прекратилась.  Саше   была
неприятна грубость Люды, и эта Тамарка всего лишь повод,  чтобы  высказать
Саше свое раздражение, свое нерасположение. Отшивает его. Злится.
   Саша посмотрел на часы. Половина второго. Как  добираться  до  вокзала,
трамваи ночью не ходят.
   - Чего, дорогуша, на часы смотришь, - спросил Глеб.
   - Мне на поезд, - ответил Саша.
   - Куда едешь?
   - В Москву.
   - Поезд в восемь, успеешь. Мы тебя подбросим. Леонид,  когда  за  тобой
машина придет?
   - В два часа велел.
   - Довезем Сашу?
   Саша выжидающе смотрел на Леонида. Вспомнит или не вспомнит,  что  звал
на работу. Если вспомнит, тогда скажет: "Какой еще вокзал, ты же ко мне на
грузовую идешь".
   - Довезем.
   Не вспомнил. Значит, никакие шоферы ему не нужны, трепался просто  так,
в подпитии. Ладно! Сорвался Калинин, поедем в Рязань.
   Поодаль от дома стоял грузовой "газик",  покрытый  тентом,  -  дежурная
машина, такие бывают в каждом гараже.
   - Куда сначала, на вокзал? - спросил Леонид.
   - Сначала меня завези, - приказала Люда.
   - Так ведь в сторону.
   - Трудно тебе? Или бензина жалко?
   Леонид что-то проворчал и сел в кабину.
   Глеб подтянулся на руках, перемахнул через борт, помог подняться Люде и
Ганне, те сразу плюхнулись  на  скамейки,  что  стояли  по  бокам  кузова,
последним взобрался Саша.
   Ганна привалилась  к  плечу  Глеба,  задремала  или  сделала  вид,  что
задремала, чтобы не ссориться больше с Людой.
   Люда мрачно молчала. Молчал и  Саша.  Все  было  безразлично.  Сидел  в
темноте, прикрыв глаза, ни о чем не думая.
   Они долго кружили по темному городу, наконец машина остановилась.  Люда
открыла заднюю полость брезента, огляделась.
   - Так, приехали.
   Она встала.
   - Саша, помоги мне.
   Саша не двигался с места.
   - Ну выйди из машины, помоги женщине.
   Саша выпрыгнул из кузова, подхватил Люду на руки.
   - Езжайте! - крикнула Люда.
   Приоткрыв дверцу, Леонид выглянул из кабины.
   - Езжайте, езжайте! - повторила Люда и махнула рукой.



3

   Они стояли возле двухэтажного дома  с  длинным  рядом  темных  окон  по
фасаду. Люда дернула дверь - заперта.
   - Гады! Специально от меня закрыли.
   Она прошла вдоль  дома,  постучала  в  окно,  выждала,  постучала  еще.
Зажегся свет, занавески раздвинулись, изнутри толкнули форточку,  раздался
старушечий голос:
   - Кто?
   - Тетя Даша, это я, Люда, открой.
   Форточка захлопнулась, Люда вернулась к подъезду  Заспанная  старуха  в
капоте, с всклокоченными седыми волосами впустила Люду и  Сашу  и,  шаркая
шлепанцами, удалилась в свою комнату.
   Люда накинула на дверь здоровенный крюк,  повела  Сашу  длинным  тускло
освещенным коридором, по обе его  стороны  располагались  комнаты.  Видно,
была здесь когда-то гостиница, только в те времена не вешали рукомойники у
дверей и не ставили под ними табуретки с тазами.
   Люда повернула ключ во  французском  замке,  открыла  дверь,  с  порога
дотянулась до выключателя, кивнула Саше:
   - Входи!
   Комната крохотная: шкаф, кровать, стол, кушетка,  два  стула,  зеркало,
несколько фотографий.
   - Раздевайся!
   Сашино пальто она повесила на вешалку рядом со своим, бросила  на  стул
платок, пригладила перед зеркалом волосы, села на кровать,  посмотрела  на
Сашу, глаза пьяные, мутноватые.
   - Ну как тебе у меня?
   - Хорошо, тепло, уютно.
   - Лучше, чем в лагере?
   - При чем тут лагерь?
   - Ты же песен современных не знаешь.  Скажи  спасибо,  я  одна  усекла,
больше никто не слышал, а то бы все  догадались.  Теперь  народ  понимает,
разбирается.
   - В лагере песни не поют?
   - Ну, в тюрьме.
   - Может, хватит?
   - Нет, ты скажи, из какого фильма эта песня?
   - Какая?
   - А та, что Ганна пела. "Легко на сердце от песни веселой..."
   - Не знаю.
   - Ну вот, ты и фильмов  не  знаешь.  Из  заключения  ты,  дорогой  мой,
миленький.
   - А может, я на Севере работал?
   - Деньги зарабатывал?
   - Допустим.
   - И большие у тебя деньги?
   - Какие есть, все мои. Могу тебе одолжить.
   - Мне твои деньги не нужны. Думаешь, я "медхен фюр аллее"?
   - Немецкий знаешь, - усмехнулся Саша, - чего ты мне допрос учинила?
   - Должна я знать, с кем в постель лягу.
   - Я тебе набивался? Ты меня к кузнецу привела и сюда сама  затащила.  Я
на вокзал ехал, зачем ты меня с машины ссадила?
   Она помолчала, вздохнула:
   - Глупости говорим. Выпили. - И опустила голову.
   - Не пей! Как отсюда на вокзал пройти?
   В ответ, не поднимая головы, она спросила:
   - Обиделся?
   - На что мне обижаться? Другие, знаешь, и фамилии не спрашивают.  А  ты
по всей анкете прошлась.
   - Я и без анкет все знаю. Шел по  коридору,  видал?  На  трех  комнатах
сургучные печати, простых рабочих с "Пролетарки" и тех забрали.  А  ты  из
заключения, я это сразу поняла, если  хочешь  знать,  даже  там,  в  кафе,
подумала и все равно тебя на улице не оставила, я к тебе со всей душой,  а
ты меня оскорбляешь.
   Саша присел на край стула, хотелось спать. Сутки без сна и выпил.
   - Я не хотел тебя оскорблять,  но  мне  надоели  допросы.  Я  свободный
человек, вот мой паспорт, посмотри!
   Он протянул руку к карману за бумажником, но она отстранилась:
   - Не надо! Я у тебя документы не проверяю.
   - Читай, читай, хоть фамилию узнаешь.
   - Убери, не хочу я.
   - Не хочешь, как хочешь. Да, я из ссылки, отбыл  срок,  не  имею  права
жить в Москве, приехал сюда, думал устроиться, не получилось, еду в другое
место.
   Она смотрела на него не отрываясь:
   - Куда ехать-то? Леонид Петрович обещал тебя взять, работа готовая.
   - Не нравится мне здесь, чересчур бдительны вы.
   - Миленький, всюду так, всюду.
   Она села к нему на колени, обхватила голову, прижалась к его губам.  Он
поднял ее и опустил на кровать...


   Утром она растормошила его,  стояла  уже  одетая,  в  пальто,  ботиках,
смотрела на него улыбаясь.
   - Бегу, миленький, приду  в  два,  у  меня  сегодня  короткий  день,  -
наклонилась, поцеловала. - Ты отсыпайся. Посмотри, - она показала на стол,
- там хлеб, масло, сыр, колбаса,  чай  в  термосе.  Захочешь  в  туалет  -
выйдешь в коридор, направо третья  дверь,  никого  не  бойся,  сволочи  на
работе, под кроватью - тапочки, на  столе  -  ключ  от  комнаты,  закройся
потом, второй ключ у меня. Постучат в дверь, никому не открывай. Ну  пока,
я побежала.
   Саша встал, натянул брюки, накинул пиджак, открыл  дверь,  коридор  был
пуст и тих, прошел в уборную, вернулся, запер  комнату,  положил  ключ  на
стол, сполоснул под умывальником руки, пожевал, стоя, колбасу, разделся  и
снова улегся в постель, хорошо, черт возьми! И тут же заснул.
   Проснулся от ощущения  того,  что  кто-то  ходит  по  комнате.  Сел  на
постели, сердце стучало. Какой-то муторный  сон  приснился,  будто  камнем
разбивают окно.
   Люда в халатике тихо накрывала на стол.
   - Разбудила тебя, миленький? Это я рюмкой нечаянно звякнула.
   Саша потянулся.
   - Я уж выспался. Сколько сейчас времени?
   - Три часа.
   - Ты давно пришла?
   - Минут сорок.
   Она поцеловала его. Саша расстегнул ее халатик, притянул к себе,  долго
не отпускал...
   - Замучаешь меня. Ноги таскать не буду.
   - Будешь.
   -  Вставай,  миленький,  давай  поедим,  я  горячее  принесла,   сейчас
разогрею.
   - Погоди. Голову мне в парикмахерской  помыли,  теперь  в  баню  бы,  -
сказал Саша. - Далеко отсюда баня?
   - Близко. Только женский день сегодня.
   - Что это значит?
   - А у нас один день для мужчин, другой для женщин. Ты здесь помойся,  -
она показала на рукомойник - Я в него теплую воду налью, -  она  выдвинула
из-под кровати большой таз, протерла его полотенцем, - я сама так моюсь, в
баню не хожу, грязно там, вещи воруют и дует изо всех щелей.
   Саша посмотрел на рукомойник, на таз.
   - Мне нужно белье сменить, майку, носки, трусы, но чемодан на  вокзале,
в камере хранения.
   - Какой разговор: трусы, майка... Сейчас сбегаю за угол в  универмаг  и
куплю, зимой этого добра навалом. Какой у тебя  размер  -  сорок  восьмой,
пятидесятый?
   - Не знаю.
   - Пятидесятый, наверно, я пятидесятый куплю.
   - Хорошо, - он кивнул на пиджак, - возьми деньги в бумажнике.
   Она вынула бумажник, вытащила тридцатку.
   - Хватит!
   Подвинула ногой от двери половичок к  рукомойнику,  поставила  на  него
таз, рядом на табуретку - тазик поменьше, положила мочалку мыло,  принесла
большой чайник с горячей водой, налила ее в рукомойник и тазик,  поставила
на пол ковш с холодной водой.
   - В большой таз встанешь, из маленького ополоснешься.  Не  хватит  -  в
чайнике еще вода есть. Вот полотенце, вот халат мой  -  натянешь,  пока  я
тебе трусы и майку принесу. Я тебя закрою, тут уже ходят  по  коридору,  -
она торопливо одевалась, - все, я побежала.
   Щелкнул замок, заперла его.
   Саша поднялся с кровати, встал в большой таз, намылил под  рукомойником
мочалку, натерся.
   Давно не мылся, черт возьми, месяц, наверное. Он тер руки, плечи, снова
мылил мочалку, стараясь не расплескать воду, снял  с  табуретки  маленький
тазик, сел, так удобнее намыливать ноги, ступни.
   Конечно, не баня, конечно,  не  ванна  на  Арбате,  а  все  же  хорошо,
замечательно!
   Он вытерся, натянул на себя Людин  халат,  халат  был  узок,  но  байка
приятно согревала спину и грудь, уселся  на  кушетке,  подобрав  под  себя
ноги. Хорошо! Хоть какое-то подобие нормальной человеческой жизни,  никуда
не надо бежать, торопиться,  пересаживаться  с  поезда  на  поезд,  что-то
затравленно придумывать,  сочинять.  Сидит  в  чистой  уютной  комнате,  в
городе, не в деревне, как не радоваться такой удаче?  Люда  не  предложила
ему привезти чемодан с вокзала, значит, не собирается задерживать  у  себя
надолго. Ну что ж, правильно.  И  то  спасибо:  хоть  передохнул  немного,
расслабился, отодвинул в памяти  арест,  тюрьму,  ссылку,  Ангару,  Кежму,
Тайшет. И о Варе не думал, не страдал больше, не ревновал, пришел в  себя.
Даже Москву вспоминал без особой печали,  что  делать,  закрыта  для  него
Москва, да и никого у него там не осталось, кроме мамы.
   Иллюзии кончились, начинается борьба за выживание, зацепится  ли  он  в
Калинине, уедет ли в Рязань или еще куда-нибудь, легко нигде не будет. Как
повезет! Повезло же в Калинине, попался добрый человек.
   Вернулась Люда, бросила Саше пакет:
   - Лови свои трусы. Черных не было, купила синие.
   - А тебе больше нравятся черные? - улыбнулся он.
   - А то...
   Вынесла таз, ковш, чайник,  свернула  половичок,  наклонилась,  вытирая
пол, юбка поднялась, натянулась на бедрах.
   - Поди ко мне!
   - Нет, - она выпрямилась, - сейчас обедать будем.
   - Мне надо сходить на почту, позвонить в Москву маме.
   Она ревниво прищурилась:
   - Маме?
   - Маме, да. Вчера я ей обещал, она  ждет  моего  звонка.  А  к  Леониду
завтра с утра пойду Как думаешь, не забыл он про меня?
   - Не забыл, не беспокойся.
   - Слушай, - Саша погладил ее руку. - Ладно, вернусь - поговорим. Еще на
ночь пустишь?
   - Так ведь заездишь ты меня.
   - На кушетке лягу.
   Она засмеялась.
   - Ты и с кушетки меня достанешь.



4

   На переговорной пришлось подождать - с  Москвой  соединяли  только  две
кабины. Дали примерно через час.
   Мама сама взяла трубку, ждала его звонка. Саша сказал, что  работу  ему
обещали,  завтра  пойдет  оформляться,  там  есть  общежитие,  а  если  не
понравится в общежитии, снимет комнату.
   - Слава богу, - сказала мама, - Сашенька, позвони Варе.
   - Зачем?
   - Позвони, я тебя прошу, она была так внимательна, так  заботилась  обо
мне.
   - Но я не понимаю...
   - Ты все поймешь. Саша, умоляю тебя, позвони, будь с ней поласковей. Ты
помнишь ее номер?
   - Нет, конечно.
   - Запиши.
   - У меня нечем записать и не на чем.
   - Как и наш, ты запомнишь, только последние две цифры -  44.  Сашенька,
позвони обязательно, обещай мне.
   - Хорошо, позвоню, если  сумею,  надо  снова  заказывать,  тут  большая
очередь.
   - А мне когда позвонишь?
   - Дня через три-четыре, хочешь? Когда тебе удобнее?
   - Вечером, после шести я всегда дома.
   - А до шести?
   - Я завтра выхожу на работу.
   -  Не  надо  специально  все  время  сидеть  дома,  я  тебе  позвоню  в
воскресенье вечером, хорошо?
   - Хорошо. Так позвони Варе. Целую тебя.
   - Постараюсь. Целую.
   Он положил трубку, вышел из кабины. У  окошка,  где  принимали  заказы,
толпились люди.
   Мужчина, стоявший первым, расплатился и, получая талон, спросил:
   - Долго придется ждать?
   - Часа два. Следующий!
   - Если будут разговаривать учреждения, то и все три прождешь, - добавил
кто-то из очереди.
   Два или три часа он ждать не будет. Да и зачем? Какая  срочность?  Мама
многим обязана Варе и хочет, чтобы Варя убедилась: Саша все знает и ценит.
И вот звонит, благодарит. Мама очень щепетильна на  этот  счет,  по  своей
доброжелательности сама предложила ей: "Саша  будет  мне  звонить,  я  ему
скажу, чтобы позвонил тебе".
   Он подумал о том, что  знает,  где  в  ее  квартире  телефон.  И  сразу
вспомнилось, как ввалились  они  всей  компанией  к  Нине  -  звать  ее  в
"Арбатский подвальчик" отметить его восстановление в институте. Нины  дома
не оказалось, а Варя разговаривала по телефону. Телефон висел в  коридоре,
недалеко от кухни, она  стояла,  привалясь  спиной  к  стене,  в  короткой
юбчонке, почесывала пяткой коленку. Он положил руку на рычаг:
   - Собирайся!
   Она с любопытством уставилась на него:
   - Куда?
   - Гульнем! Отпразднуем победу!
   Но хватит об этом. Было и быльем поросло. "Гинуг"  вспоминать,  "гинуг"
слезы лить, как любил повторять его друг Соловейчик, еще одна  исчезнувшая
из жизни душа.
   Он уже примирился, заставил себя примириться: все, связанное  с  Варей,
придумано, а следовательно, и кончено. Он спал сейчас с  другой  женщиной,
приютившей его, и эта женщина была желанна ему.
   Но произнесла мама имя Вари, и резануло по сердцу.
   Люда дремала, укрывшись пледом, но тут же подняла  голову,  когда  Саша
вошел, улыбнулась ему, кивнула на дверь:
   - Запри!
   Саша опустил защелку, снял пальто, шапку.
   - Ой, хоть немного отошла. Отвернись, я оденусь.
   Он засмеялся:
   - Ты меня стесняешься?
   - Ладно, у нас  ночь  впереди.  Сейчас  поужинаем,  выпьем.  Ты  небось
голодный.
   - Есть немного.
   - Тебя в коридоре никто не видел?
   - Никто.
   - Хорошо. Отворачивайся.
   - А если не отвернусь?
   - Все равно не отломится тебе, - она пошарила голой рукой под кроватью,
нащупала тапочки: - Переобуйся и отвернись.
   Саша  подошел  к  кушетке,  над  ней  висели  фотографии,  какие  можно
встретить в любом доме: отец, мать, дети, отдельно отец, мать, Люда  одна,
с подругами, где-то на пляже, в компании, все  в  купальниках,  мужчина  в
военной форме с кубарями в петлицах.
   - Все, - сказала Люда, - мой руки.
   Она поставила на стол водку, колбасу, сыр, масло, хлеб.
   - Печенку из кафе принесла, сейчас разогрею с картошкой.
   - Хватит нам этого.
   - Нельзя, испортится. Я быстро.
   Принесла из кухни сковородку с печенкой и картошкой, села,  разлила  по
рюмкам водку.
   - За твои успехи.
   Они выпили.
   - Что у тебя дома, как мать?
   - Ничего, все в порядке.
   - Беспокоится, поди.
   - Конечно, беспокоится. Слушай, Люда, вот какое дело,  паспорт  у  меня
временный, мне его нужно обменять на постоянный. Ты не знаешь порядок -  я
сначала должен прописаться,  потом  обменять  паспорт  или  я  могу  сразу
обменять, а потом уже прописываться?
   Люда налила по второй, выпила свою, заела ломтиком печенки, внимательно
посмотрела на Сашу.
   - Я тебе помогу обменять паспорт.  У  меня  паспортистка  знакомая.  Ты
завтра иди к Леониду, оформляйся, а я забегу к ней с утра, все узнаю.
   - Понимаешь... Конечно, неудобно тебя стеснять... Но...
   - Разве я тебя гоню? - перебила Люда, - потерплю немножко.
   - Но мне завтра  в  автопарке  не  хотелось  бы  предъявлять  временный
паспорт. Если можно обменять, то лучше сразу предъявить постоянный.
   - Ладно, спрошу.
   - Ты хорошо знаешь эту паспортистку?
   - Своя девка.
   - Она не может сделать чистый паспорт?
   - Как это?
   - Без пометки, что у меня минус.
   - Не знаю. Надо поговорить.
   Она опять выпила и многозначительно произнесла:
   - Паспорт она тебе обменяет без волынки. Но сам понимаешь,  надо  будет
отблагодарить.
   - Паспорт мне обязаны обменять по закону.
   - По закону ты будешь таскаться две  недели,  насидишься  в  очереди  к
начальнику, таких, как ты, в Калинине знаешь сколько? Ангелину  Николаевну
видел?
   - А что она?
   - А ничего. Спрашиваю - видел? Видел. Ну и все! Все в порядке у нее.  С
Иваном Феоктистовичем расписана, его фамилию носит. Вот я и говорю, таких,
как ты, в Калинине - вагон и маленькая тележка. Из Москвы,  Ленинграда,  и
своих хватает. Вот. Так что, если по закону, две недели проволынишься. Это
с