и! Почему именно ему такая удача?  Почему
именно он вырвался из этого адского и безнадежного круга? Алферов.
   Но если  его  отпускать  не  следовало,  мог  ли  Алферов  это  сделать
самостоятельно? Взял бы на себя такую ответственность?
   Вряд ли! Тогда  что  же?  Случайность.  Нет,  у  _них_,  в  _их_  делах
случайностей не бывает.
   Значит, все-таки Алферов?! По-видимому, он. Не будь Алферова,  загремел
бы сейчас Саша, как и все остальные.
   Благожелательное отношение Алферова он чувствовал  все  эти  три  года.
Сепаратор - вредительство, тут и двух  мнений  быть  не  может.  Публичное
оскорбление  председателя  колхоза  -  это  уже  тянет  на  террор  против
работников Советской власти. Даже Зида... Алферов знал об их связи, обязан
был принять меры, хотя бы перевести его в другую деревню. Не перевел.
   Рисковал Алферов. И сейчас опять рискнул! Что подвигнуло его?  Симпатия
к Саше? Смешно  об  этом  думать!  Алферов  -  кадровый  чекист,  лишенный
каких-либо сантиментов. Без санкции краевого управления НКВД дать  справку
об окончании срока человеку, осужденному по 58-й статье... Да кто  решится
на такое по нынешним временам?.. Вчера Алферов  его  освободил,  а  завтра
придет  постановление  о  продлении  срока  или   распоряжение   доставить
ссыльного Панкратова в краевое управление. Что будет делать Алферов? Как и
чем отговорится?
   Что же кроется за его поведением?
   Оппозиция к тому, что делается в стране? Но тогда надо уйти из органов.
Тем более Алферов - философ, книги пишет, наверняка  просился  на  научную
работу, значит, не отпустили, держат здесь, фактически в ссылке, правильно
говорил Всеволод Сергеевич: "Боюсь, он наш будущий, так сказать, коллега".
   Может быть, как "будущий коллега", он так и ведет себя?  Понимает  свою
обреченность и хочет хоть последние дни прожить _человеком_. О Саше приказ
задержался, запоздал, Алферов  понимал,  что  это  случайность,  и  потому
торопил Сашу с отъездом и устроил ему паспорт  прямо  в  Кежме,  чтобы  не
объясняться с милицией хотя бы в первые шесть месяцев жизни на воле. И дал
понять, что Сашина жизнь будет нелегка.
   Что жизнь его будет нелегка, Саше стало  ясно  уже  во  Дворце.  Почему
почтарь признал в нем ссыльного? Что-то, наверное, написано на  его  лице.
Может быть, люди чувствуют его неуверенность, его настороженность.
   Так раздумывал Саша, шагая за обозом по Тайшетскому тракту. На передних
санях ехала с детьми молчаливая кежемская попутчица, и возчик  у  нее  был
такой же  молчаливый  старичок.  В  середине  обоза  везли  на  розвальнях
поклажу, укрытую брезентом, сопровождали ее два мужика,  то  присаживались
на сани, то шагали рядом. На второй  день  к  их  саням  Нил  Лаврентьевич
привязал повод своей лошади, а сам шел позади саней, и мужики  шли  с  ним
рядом:  позади  саней  дорога  свободная,  широкая,  можно  идти   втроем,
разговаривать.
   Из их разговоров Саша узнал, что молчаливая попутчица, ехавшая с детьми
в  передних  санях,  -   жена   секретаря   Кежемского   райкома   партии,
арестованного в Красноярске прямо на заседании. "Из залы увезли", - сказал
один возчик. И вот жена его с детьми едет то ли  в  Красноярск,  то  ли  в
Москву хлопотать за мужа, то  ли  куда-то  в  Россию  к  родным  укрыться,
спрятаться, чтобы саму не посадили и детей бы не отобрали.  И,  как  понял
Саша, не только этого секретаря райкома взяли, но и других  секретарей,  и
не только в их районе, но и в  других  районах,  и  не  только  секретарей
райкомов, но  и  многих  работников  райкомов  и  райисполкомов  и  всяких
районных  учреждений.  Приехал  из  Москвы  большой  начальник,  собрал  в
Красноярске собрание и прямо на собрании назвал "врагов энтих".  И  "энтих
врагов", значит, прямо с собрания и увезли в тюрьму Красноярскую.
   Говорилось без злобы, но и без сожаления,  без  злорадства,  но  и  без
сочувствия. Так, значит, надо, так, значит, приказал товарищ  Сталин,  так
устроено, так  повелось  "нонеча",  никакой  это  не  секрет,  никакая  не
новость, метут под метелку. И в газетах пишут о  врагах,  кругом,  значит,
враги, куда ни глянь  -  всюду  враги,  вредители,  шпионствуют,  разорили
русский народ, а деревню уже давно разорили.
   Саша опять вспомнил, как три года  назад  Нил  Лаврентьевич  говорил  о
высланных сюда раскулаченных Хоть и  притворялся,  что  понимает  интересы
государства, но жалеючи говорил  о  несчастных  людях,  _повыдерганных_  с
родных мест и угнанных неизвестно куда и неизвестно за что, обреченных  на
муки  и  страдания,  сочувствовал  несчастным  детям,  брошенным  в  снег,
понимал, что если и его постигнет та же участь, то защиты ему не  от  кого
ждать. Защищать его должна родная  Советская  власть,  а  она-то  и  будет
_выдергивать_ с родного места, вышлет и бросит с ребятишками в снег.
   Сейчас, через три года, ничего  этого  в  Ниле  Лаврентьевиче  Саша  не
находил: ни сочувствия, ни ужаса, ни смятения, ни сострадания  к  женщине,
ехавшей с детьми в передних санях, ни к тем, арестованным в Красноярске, о
которых говорили мужики и которые были Нилу Лаврентьевичу знакомы.  Почему
такая перемена? Потому,  что  тогда  беда  коснулась  крестьян,  а  теперь
начальства, которое в  то  время  и  уничтожало  крестьян?  Раньше  других
сажали, теперь их самих сажают. За что боролись, на то и напоролись?!
   Но злорадства Саша не уловил. В чем тогда причина равнодушия?


   Ехали долго, почти неделю, останавливались в деревнях и на ночлег, и на
обед, деревни здесь не в пример чаще по сравнению с  дорогой,  по  которой
Саша этапом шел на Ангару. И потому за столом сидели дольше и в обед, и  в
завтрак, не так торопились. Но об арестованных, посаженных,  "выдернутых",
разговоров не вели, хотя и знали о них, и чем ближе к Тайшету, тем  больше
было арестованных. Саша мельком слышал о лагерях в Тайшете и о беглых, что
прячутся  в  лесу,  и  дорога  становилась   небезопасной,   чувствовалась
нервозность. И обозом шло уже не  трое  саней,  а  обоз  тянулся  длинный,
обгоняли их кошевки на резвых, сытых,  не  колхозных  лошадях,  в  хорошей
упряжи, и сидели в тех кошевках по солдату, а то и по  два,  и  человек  в
гражданском - арестованный. Конвоиры сгоняли обоз с дороги, сани  вязли  в
снегу, кошевки проносились, возчики вытаскивали сани из снега,  матерились
вслед конвойным.
   Последняя  ночевка  в  деревне  перед  самым  Тайшетом.  Не  весь  обоз
остановился. Некоторые возчики поехали в Тайшет - у кого там  дом,  а  Нил
Лаврентьевич и мужики с поклажей,  и  жена  бывшего  секретаря  райкома  с
девочками, и  еще  несколько  возчиков  заночевали  в  ближней  к  Тайшету
деревне. Саша даже не узнал ее названия. Только из разговоров  понял,  что
Тайшет перегружен народом, все забито.
   Из деревни выехали рано утром уже не обозом, каждый ехал сам  по  себе:
до Тайшета всего 12 километров.
   На подходе к Тайшету, там, где от тракта отходила  дорога  в  лес,  два
верховых, за плечами винтовки, в руках - плетки, задержали транспорт.
   - Пойди узнай, что там, - сказал Нил Лаврентьевич.
   Кошевки, розвальни вытянулись  вдоль  дороги,  сгрудились,  заняли  всю
ширину  тракта.  Обходя  их,  Саше  пришлось  местами  идти   по   целине,
проваливаясь в снег. Почему заслон? Ищут кого-то? Проверяют документы?
   Подойдя к передним саням, Саша понял  причину  задержки:  навстречу  из
Тайшета шла колонна заключенных -  длинная,  черная,  безмолвная,  по  три
человека в ряд. С обеих сторон конвоиры с винтовками, овчарками на поводу.
   Колонна подошла к перекрестку и остановилась. Теперь  заключенные  были
хорошо видны: в телогрейках, рваных пальто, просто лохмотьях, редко кто  в
валенках, больше в бахилах, рваных ботинках, подвязанных веревкой, лаптях,
лица изможденные, небритые, худые, глаза голодные,  кто  в  шапке,  кто  в
башлыке. Ничего подобного в своей жизни Саша не видел, ничего подобного не
мог себе представить.
   Конвоиры забегали вдоль колонны:
   - Сомкнись! Мать!.. Мать!.. Мать!.. Взяться  за  руки!  Мать!"  Мать!..
Мать!..
   Колонна подтянулась, сжалась, уплотнилась.
   Хрипло, с  подвывом  лаяли  собаки,  конвоиры  прикладами  подталкивали
людей. Колонна подтягивалась, сжималась. Лесная дорога  была  уже  тракта,
для того и сбивали людей в плотную массу.
   Раздалась команда, колонна двинулась, сворачивая в лес.
   Саша насчитал пятьдесят два ряда - сто пятьдесят шесть человек.
   Колонна прошла. За ней двинулись и верховые.
   Дорога очистилась, движение возобновилось. А Саша все так же  стоял  на
месте,  глядя  вслед  заключенным,  пока   не   подъехала   кошевка   Нила
Лаврентьевича.



2

   8 января 1937 года Сталин принял  в  Кремле  немецкого  писателя  Лиона
Фейхтвангера.
   Не лучшая кандидатура, не Ромен Роллан, не Бернард Шоу. Но  специалисты
утверждают - на Западе  популярен.  Враг  нацизма.  Живет  во  Франции,  в
эмиграции.
   Некоторые его романы у нас изданы. Он  успел  прочитать  "Еврея  Зюса",
пробежал глазами "Семью Оппенгейм",  перелистал  "Безобразную  герцогиню".
Бойко пишет. Главная его  тема  -  евреи,  поэтому  и  ненавидит  Гитлера,
симпатизирует Советскому Союзу, видит в нем главного противника нацистской
Германии. Значит, может и должен правильно  осветить  процесс  Пятакова  -
Радека.  Для  этого  и  нужен.  Надо  проломить  брешь   в   международном
общественном мнении. Там, на Западе,  хотели  открытого  суда  -  они  его
получили: Зиновьева и Каменева судили открыто.  Опять  не  верят.  Хорошо,
пусть на предстоящем суде присутствует их человек Пусть  посмотрит,  пусть
послушает, пусть засвидетельствует.
   Сталин снова прочитал  справку  о  Фейхтвангере.  Пятьдесят  два  года.
Родился в Мюнхене, в  еврейской  буржуазной  семье,  окончил  университет,
участвовал в  мировой  войне.  Буржуазный  интеллигент.  Приложен  длинный
список произведений. Если пойдет на процесс, если правильно  его  осветит,
издадим все его книги. И заплатим хорошо. От денег никто не  отказывается.
Буржуазные интеллигенты особенно.
   Процесс Пятакова - Радека должен пройти гладко. От чего  зависит  успех
показательного процесса? Прежде всего  от  правильного  _отбора_.  На  суд
выводятся _только_ те, кто подписал протоколы  допроса.  Почему  подписал:
физическое  воздействие,  моральная   сломленность,   страх   за   родных,
стремление выжить, попытка доказать свою преданность партии  даже  в  роли
подсудимых - все это не имеет значения, народ верит признаниям. И еще одно
условие успеха: политические  ошибки  в  прошлом,  особенно  если  в  этих
ошибках публично каялись.
   Подсудимые уже подписали все, что  от  них  требуется,  и  ОН  приказал
начать суд 23 января. ОН лично выверил все протоколы допросов, своей рукой
внес необходимые поправки, исправления и дополнения, сделал более  четкими
политические установки  и  в  зависимости  от  этого  дал  оценку  каждому
подсудимому. Следователи хотят показать свою юридическую подготовленность,
занимаются казуистикой. Надо прямее!  Он  так  и  сказал  Вышинскому:  "Не
давать говорить много... Цыкнуть. Не давать много болтать!"
   Сразу сдался Сокольников. На первом допросе еще пытался вилять.  Но  ОН
на протоколе допроса _своей_ рукой написал: "Сокольников был  информатором
английской разведки".  Сокольникову  это  показали,  и  Сокольников  сразу
сообразил, как  себя  вести,  сразу  понял,  что  ОН  шутить  не  намерен,
испугался допросов, знал, _что это такое_. Или опасался  за  судьбу  своей
молодой жены, увел ее от Серебрякова и вот,  пожалуйста,  оставит  вдовой.
Истинная  причина  признания  не  имеет  значения.  Важно  одно  -   помог
следствию. Согласился даже на очную ставку  с  Бухариным,  друзья  юности.
Сокольников, не моргнув глазом, все валил и  валил  на  Бухарина,  а  тот,
бедняга, только лепетал: "Гриша, Гриша, что ты говоришь, Гриша?!" Комедия!
   Пятаков продержался  всего  тридцать  три  дня.  В  Пятакове  ОН  и  не
сомневался:  еще  до  ареста  просил  разрешения  лично  расстрелять  всех
приговоренных к высшей мере наказания, в том числе  и  свою  бывшую  жену,
просил опубликовать это заявление в  печати.  Человек,  которого  Ленин  в
завещании  прочил  в  вожди,  вымаливает  теперь  должность  обыкновенного
палача. Значит, кончен, опустошен, готов на все. Если просился в палачи, в
_исполнители_, значит, на власть больше не претендует. Но все, кого  Ленин
упоминал в своем завещании, должны быть уничтожены.
   Радек... Безусловно,  ключевая  фигура  процесса.  Самый  известный  на
Западе. Фейхтвангер будет его внимательно слушать. Тем более Радек  скажет
такое, чего не сумеет сказать никто.
   Радек, конечно, плут, но напуган до смерти,  старается  изо  всех  сил,
славословил ЕГО на каждом шагу, ни минуты не задумываясь, выдал  Блюмкина,
приехавшего с письмом от Троцкого, поносил Троцкого  на  каждом  углу.  И,
главное, выполнял ЕГО поручения. Щекотливые поручения, есть доклады Радека
о переговорах с немцами,  подписанные  рукой  Радека,  без  адресата,  без
указания, что предназначаются ЕМУ. Вот и  пусть  на  суде  представит  эти
разговоры как поручение Троцкого. Скажет как надо - сохранит  голову,  это
ему обещано. Артист первоклассный.  Сыграет  так,  что  любой  Фейхтвангер
поверит. Что касается  Берлина,  то  переговоры  ведет  теперь  Канделаки,
работает в Берлине, встречается не  с  третьестепенными  дипломатами,  как
встречался Радек, а с главными руководителями рейха, с Герингом и  Шахтом.
На таком уровне Радек не мог вести переговоры. А в Германию  его  посылать
было нельзя. Один раз поехал, сбрил для конспирации свои знаменитые бачки,
вернулся без бачков - вся Москва  об  этом  говорила.  Пришлось  запустить
неофициальные версии: кожная болезнь, любовница потребовала, а он, болван,
сболтнул, будто ездил  в  Польшу.  Но  многие  догадались.  По  агентурным
сведениям, вообще  много  болтал,  восхищался  организационными  талантами
нацистов,  силой  их  движения,   энтузиазмом   немецкого   народа,   даже
штурмовикам пел дифирамбы. Не знает  меры.  Дело  не  в  восхищении,  а  в
реальной политике. Чужая страна может нравиться  только  в  одном  случае:
если она верный и надежный союзник. Германия _пока_  еще  не  союзник.  Не
дипломат. Канделаки гораздо лучше. Радек больше  не  нужен.  На  следствии
сопротивлялся два месяца и восемнадцать дней, а когда была обещана  жизнь,
понял, наконец, и 4 декабря начал давать нужные показания.
   В тот же день нужные  показания  дали  и  самые  упрямые  -  Муралов  и
Серебряков.
   Муралов держался дольше  всех  -  семь  с  половиной  месяцев.  Крепкая
сволочь, вояка, "герой гражданской войны", верный приспешник Троцкого.
   Серебряков  тоже  упрямился  почти   четыре   месяца,   тоже   упорный.
"Гениальный рабочий" - так назвал его Ленин. Любил Владимир  Ильич  делать
такие комплименты рабочим  и  крестьянам.  "Каждая  кухарка  должна  уметь
управлять государством" - красиво звучит. Ну какая кухарка может управлять
государством? Хорошо, если управляется с кухней. Но звучит. И  политически
выгодно: посади в президиум несколько работниц, всем женщинам кажется, что
они из этого президиума и управляют государством. И в Верховный Совет надо
будет ввести побольше доярок и ткачих. "Гениальный рабочий" Серебряков! Не
знает, что прокурор Вышинский, его сосед по даче на  Николиной  горе,  эту
дачу уже прикарманил: одной рукой подписал  ордер  на  арест  Серебрякова,
другой - просьбу передать ему дачу врага народа Серебрякова.  И  передали.
Вышинский прохвост, мошенник и сукин сын. Уголовник Но респектабелен.  Вот
какие бывают в природе сочетания. Европейский человек  На  Фейхтвангера  и
других иностранцев-засранцев произведет хорошее впечатление.
   Нет честных политических деятелей и не может быть.  "Честность"  -  это
оттуда, из так называемых  общечеловеческих  ценностей,  неприемлемых  для
истинного политика, тем более для вождя. Вождь использует любой  пригодный
человеческий материал, только так он  может  выполнять  свою  историческую
миссию. В оценке людей вождь руководствуется только одним:  готовностью  и
способностью  выполнить  ЕГО  волю.  Без  претензий  на  сообщничество   и
незаменимость. Во всем остальном исполнитель может быть бесчестен, лжив  и
аморален. И чем он бесчестнее, лживее и аморальнее,  тем  легче  будет  от
него избавиться.



3

   В кабинет вошел Поскребышев, прикрыл за собой дверь.
   - Таль пришел, привел немецкого писателя Фейхтвангера.
   - Я же вам приказывал ввести его без доклада.
   На лице  Поскребышева  выразилось  смятение.  Но  сказать,  что  такого
распоряжения Сталин не давал, не посмел.
   - Пусть зайдут.
   Поскребышев открыл дверь, впустил Фейхтвангера  и  заведующего  отделом
печати Таля.
   Сталин пошел навстречу Фейхтвангеру, пожал ему  руку,  окинул  коротким
взглядом, обычным жестом пригласил сесть,  обошел  стол,  сел  сам,  опять
пристально посмотрел Фейхтвангеру  в  глаза,  опустил  веки.  Все  строго,
замкнуто, даже сурово. Время улыбок еще не  наступило,  наступит  по  ходу
разговора. Насторожить, напугать,  потом  обласкать  -  испытанный  прием,
сильно действует.
   Типичное еврейское лицо, очки без оправы, среднего  роста,  подтянутый,
волосы с рыжинкой, немного выпячена нижняя губа.
   Задача - расположить к себе этого человека и  отправить  в  Дом  союзов
слушать процесс. Если пойдет, то напишет хорошо: написать плохо  -  значит
дискредитировать ЕГО - главного противника Гитлера - для Фейхтвангера  это
исключено.   Важно,   чтобы   не   уклонился,   важно,    чтобы    _лично_
засвидетельствовал.
   Приглашая к разговору, Сталин кивнул Талю.
   - Господин Сталин слушает вас, -  сказал  Таль  по-немецки  и  погладил
двумя пальцами левой руки, большим и указательным, свою узкую бородку. Как
называется такая бородка? Забыл.
   Повернувшись   к   Талю,   Фейхтвангер   заговорил.   Что-то   длинное,
обстоятельное, с паузами, видимо, с повторениями.
   Таль коротко перевел:
   - Господин Фейхтвангер  спрашивает,  как  вы  представляете  себе  роль
писателя в социалистическом обществе?
   И опять принялся теребить бородку.
   Черт возьми, как же она  называется?!  И  зачем  сравнительно  молодому
человеку борода? Усы - это для мужчины, это - признак  мужественности,  но
борода... Все уже сбрили  свои  бороды,  а  этот  носит.  Бухарин,  Рыков,
Каменев тоже носили, Ленину  подражали,  Троцкому.  Ну  Калинин  еще,  под
мужичка работает. А  вот  Каганович,  умница,  сбрил  бороду,  только  усы
оставил. ОН как-то посмотрел на его бороду, Каганович сразу понял - сбрил.
   - Роль писателя велика в любом обществе,  -  спокойным,  тихим  голосом
начал Сталин, - мы признаем эту роль и понимаем ее значение. Вопрос в том,
на  чьей  стороне  писатель,  каким  силам  служит   -   реакционным   или
прогрессивным.
   Фейхтвангер заговорил по-немецки, Сталин услышал  имя  Гоголя  и  сразу
понял, о чем тот говорит.
   - Но вот, например, Гоголь. По своей сути он был реакционный  писатель,
а в Советском Союзе его широко издают и читают, - так перевел  Таль  слова
Фейхтвангера. И Сталин заметил: Таль возится с бородкой, только слушая или
обращаясь к Фейхтвангеру. Обращаясь к НЕМУ, он оставляет бородку в  покое.
Но как же, черт возьми, она называется?
   - Взгляды писателя - это  одно,  его  объективная  роль  в  обществе  -
другое. Писатели редко бывают хорошими философами, - сказал Сталин.
   - Толстой, - произнес Фейхтвангер.
   Сталин не ответил. Немец должен знать, что ЕГО перебивать нельзя.
   - Писатели редко бывают хорошими философами, - повторил Сталин,  -  так
же как философы редко бывают хорошими писателями. Для нас важны не  личные
взгляды Гоголя, а объективная  роль  его  произведений.  Объективная  роль
Гоголя    заключалась    в     беспощадной     критике     и     осуждении
помещичье-крепостнического  строя  царской   России.   Такая   критика   -
прогрессивная критика.