крошки  во  рту  не  было.  А  пакет  с  мамиными
продуктами в чемодане. Придется ехать на вокзал и там решать, как быть.
   Через Калинин в Москву проходило несколько поездов, но  билеты  на  них
продавали только по брони. Единственный  прямой  поезд  Калинин  -  Москва
будет завтра в восемь утра, билеты начнут продавать в шесть.  И  еще  одна
неожиданность: вокзальный ресторан на ремонте - перекусить негде. Взять из
камеры хранения чемодан, вынуть мамин пакет? Но для этого придется сломать
запоры, и обратно чемодан на хранение не примут, таскайся с ним до утра.
   Саша вышел на Советскую  улицу,  увидел  вывеску:  "Кафе-столовая".  За
освещенными окнами народу много, люди входили и  выходили,  не  пьянь,  не
бляди, обыкновенные люди. На двери Саша разглядел надпись: "Открыто с 9 до
19 часов", сейчас - шесть, успевает.
   Саша вошел, разделся, прошел в зал, довольно большой, тесно уставленный
столиками, каждый на четыре человека, столики стояли даже на  эстраде  для
оркестра, значит, музыки не будет, обыкновенная столовая, но с  буфетом  в
углу, торгующим напитками, потому и называется "Кафе".
   Все было занято, только за одним  столиком,  недалеко  от  двери,  Саша
увидел свободное место. Рядом с пожилой, видимо, супружеской  парой  сидел
средних лет мужчина при галстуке, с  сухим,  хмурым  и  неприятным  лицом.
Эдакий желчный хмырь - худощавый и в очках.
   Саша взялся за спинку стула:
   - Разрешите?
   Женщина растерянно улыбнулась, взглянула на мужа, тот ответил:
   - Пожалуйста.
   Хмырь промолчал.
   Саша сел.
   По  узким  проходам  между  столиками  официантки  носили  на  подносах
убранную со столов посуду, торопились -  дело  шло  к  концу.  Гардеробщик
запирал за выходящими дверь, никого больше не пускал - Саше  повезло:  еще
бы минут десять, и не попал бы сюда.
   Подошла официантка, принесла хмырю второе блюдо.
   - Я еще первое не доел, заберите!
   Сказано это было приказным, хамским, не терпящим возражения тоном.
   - Кухня торопится, - не забирая тарелки, спокойно ответила официантка.
   Была  она  хорошо  сложена,  стройная  брюнетка   с   высокой   грудью,
смугловатым лицом и безразличным холодным  взглядом  чуть  выпуклых  серых
глаз.
   Покосилась на Сашу.
   - Кафе закрывается.
   - Я быстро. Накормите, если можете.
   Она опять покосилась на Сашу, на секунду  задержала  взгляд,  короткий,
изучающий, протянула карандаш к записной книжке.
   - На первое остались щи, суп куриный с лапшой, на второе  -  тефтели  с
макаронами.
   - Щи и тефтели. Если можно, компот или кисель.
   - Хлеб - белый, черный?
   - Черный.
   - Пить будете?
   - Пить... А-а... Нет, спасибо...
   - Получите, пожалуйста, с нас, - попросила женщина.
   Официантка подсчитала в книжке сумму, назвала цифру.
   Мужчина вынул бумажник, расплатился.
   Официантка сунула блокнот и карандаш в карман белого передничка и пошла
к кассе.
   Супруги доели компот, поднялись,  женщина,  опираясь  на  палку,  опять
жалко и приветливо улыбнулась Саше.
   - Приятного аппетита, - сказал ее муж, - будьте здоровы.
   - Всего хорошего, до свидания, - ответил Саша.
   С хмырем они не попрощались. И Саша  подумал,  что,  наверное,  до  его
прихода тот нагрубил им, этим и объясняется тягостная атмосфера за столом,
испуганные глаза женщины,  ее  жалкая  улыбка,  их  приветливое  обращение
только к Саше.
   На столе, покрытом несвежей скатертью, осталась  неубранная  посуда,  в
середине высилась ваза с бумажным цветком,  вокруг  нее  четыре  фужера  и
четыре рюмки, знак того, что здесь все же кафе.
   Хмырь доел суп, отодвинул тарелку, задел фужер, тот  упал  и  разбился.
Хмырь брезгливо поморщился и как ни в чем не  бывало  принялся  за  второе
блюдо.
   Подошла   официантка   убирать   посуду,   увидела   разбитый    фужер,
вопросительно посмотрела на них.
   Хмырь кивнул на стулья, где только что сидела супружеская пара:
   - Они разбили.
   Официантка оглянулась, но в гардеробной уже никого не было.
   - Люди, - качнула она головой, - теперь с меня вычтут.
   Хмырь спокойно ел тефтели.
   - Вы считаете это справедливым? - спросил его Саша.
   - Чего, чего? - насторожился хмырь.
   - Я спрашиваю, вы считаете справедливым, чтобы  официантка  платила  за
разбитый вами фужер?
   - Перестаньте глупости болтать, - ответил тот, продолжая есть.
   Официантка выжидательно смотрела на них. В  ее  серых  холодных  глазах
мелькнул интерес.
   - Это вы разбили фужер, - Саша с ненавистью  смотрел  на  его  казенное
лицо.
   - Повторяю: перестаньте болтать глупости и не нарывайтесь на скандал.
   Скандал  не  нужен  был  Саше,  он  хорошо  это  понимал.  Но  в   этом
непробиваемом чиновничьем  лице,  в  этой  наглой  вседозволенности  вдруг
воплотились все перенесенные им обиды и  унижения.  Эта  казенная  сволочь
_оттуда_, частица машины, которая безжалостно перемалывает  людей,  мучает
их, преследует и унижает, на черное говорит белое, на белое  -  черное,  и
все безнаказанно сходит с рук. Но этому не пройдет,  этот  жидковат.  Саша
отодвинул тарелку, наклонился вперед, медленно и членораздельно произнес:
   - Ты, падла, думаешь, она за тебя будет платить? Я тебе,  сука,  сейчас
это стекло в глотку вколочу, мать твою...
   Хмырь испуганно отпрянул, но тут же овладел собой:
   - Вы нецензурно выражаетесь... В общественном месте,  -  он  указал  на
официантку, - будете свидетелем.
   - Свидетелем?! - невозмутимо ответила та. - Это не он, а вы  нецензурно
выражались, своими ушами слышала.
   Хмырь огляделся по сторонам, официантки уже убирали скатерти с  дальних
столиков, в гардеробной одевались последние посетители.
   - Сколько стоит фужер? - спросил Саша.
   - Пять рублей, - ответила официантка и улыбнулась. И от улыбки лицо  ее
стало милым и привлекательным.
   - У тебя чего, Людка? -  остановилась  возле  нее  толстая  официантка,
держа в руках кучу скатертей.
   - Да вот гражданин разбил фужер, а платить не хочет.
   - А ты милиционера позови, пусть акт составит.
   Милиционер, акт, только этого Саше  не  хватало.  Но,  видно,  и  хмырю
нежелательно было появление милиционера.
   - Сколько с меня?
   Официантка подсчитала, назвала сумму.
   - Покажите!
   Она протянула листок.
   Хмырь проверил, бросил на стол, швырнул туда же деньги за обед, добавив
пятерку, встал и вышел в гардеробную.
   Собирая со стола посуду, официантка еще раз улыбнулась:
   - Не дали вы человеку дообедать.
   - Не умрет, - ответил Саша.
   - Ешьте спокойно, не торопитесь.
   Снова бросила на Сашу косой взгляд и вдруг спросила:
   - Как тебя зовут-то?
   - Саша.
   - А меня Люда. Сейчас второе принесу.
   Вскоре она вернулась с двумя тарелками, поставила на стол.
   - И я, Саша, с тобой пообедаю, не против?
   - Ну что ты, рад буду.
   Она села.
   - Приезжий, что ли?
   - Почему так решила?
   - Никогда тебя здесь не видела.
   - Да, приезжий, из Москвы.
   - В командировке, значит?
   - Нет, хотел устроиться на работу, да нет ничего подходящего, уезжаю.
   - В Москве работы не хватает?
   - Мне там жить негде.
   - А жена, детки?
   - С женой разошелся, деток нет.
   - Какая у тебя специальность?
   - Шофер.
   Она снова покосилась на него:
   - А уезжаешь когда?
   - Хотел сегодня, но поезд будет только завтра утром.
   - И куда едешь, если не секрет?
   - В Рязань, думаю.
   Саша допил компот, отставил стакан.
   - Сколько с меня?
   - Ты что ел?.. Щи, тефтели, компот... Рубль тридцать.
   Саша вынул бумажник, положил  деньги  на  стол...  Конверт  с  мамиными
деньгами лежал у него в другом кармане.
   - Ну все, - сказал Саша, - спасибо тебе.
   - Куда торопишься? Поезд у тебя утром. Где ночуешь-то?
   - На вокзале.
   - Тем более, чего торопиться?
   - Так ведь закрываетесь.
   Она засмеялась.
   - Ну и закроют тут нас с тобой. Утром выпустят.
   Она доела, отодвинула тарелку, потом деловито спросила:
   - Ты мне правду рассказал или наврал?
   - Про что?
   - Про себя.
   - Не веришь?
   - Похож на интеллигента, а язык блатной.
   - Боишься, из тюрьмы удрал? - он  усмехнулся.  -  Нет,  ниоткуда  я  не
удирал, - он похлопал себя по пиджаку,  -  паспорт  здесь  и  водительские
права здесь.
   - А почему за меня заступился?
   - Сволочей не люблю.
   - Значит, ты за справедливость?
   - Да, - серьезно сказал Саша, - я за справедливость.
   Она подумала, потом спросила:
   - Хочешь пойти со мной на именины?
   - К кому?
   - К подруге моей, Ганне.
   - Ганне... Она - что, полячка?
   Люда опять засмеялась:
   - Полячка! Агафья она... А когда из деревни в  город  переехала,  стала
Ганей, а потом Ганной, так еще лучше.
   - И что у нее сегодня?
   - Говорю тебе: именины. День ангела, Агафьи.
   - А кто у нее будет?
   - Гости будут, подруги. А тебе что? Ты со мной придешь.
   - Видишь, как я одет. А вещи в камере хранения.
   - Ничего, хорошо одет. Красивый! Ночью с вокзала гонят, а  так  хоть  в
тепле посидишь.
   Идти не  хотелось.  Но  то,  что  с  вокзала  гонят,  меняло  ситуацию.
Действительно, хоть в тепле посидит.
   - Ладно! Пойдем.
   Не вставая со стула, она кивнула головой на дверь:
   - Выходи направо, на втором углу поверни в переулок, там меня и жди.



2

   Она привела его на окраину города.  На  темной  улице  над  обледенелой
колонкой светился одинокий фонарь.
   - Осторожно, здесь скользко, дай руку.
   Саша дал ей руку, она сняла  варежку,  пальцы  были  теплые,  а  его  -
холодные.
   - Замерз?
   - Нет, все в порядке.
   - Скоро придем.
   Они свернули на протоптанную в снегу дорожку, шли  теперь  мимо  глухих
деревянных заборов, плотно закрытых ворот, одноэтажных домиков, осевших от
времени,  будто  вросших  в  землю.  Из   окон,   затянутых   занавесками,
пробивались полоски света.
   Возле одного дома остановились,  поднялись  на  крыльцо,  Люда  кулаком
постучала в дверь.
   - Гуляют, совсем оглохли.
   Она постучала еще раз. Послышалось, как  внутри  дома  хлопнула  дверь,
мальчишеский голос спросил:
   - Кто там?
   - Коля, это я, Люда, открой!
   Мальчишка лет пятнадцати впустил их в сени,  задвинул  задвижку  и,  не
поздоровавшись, вернулся в комнату. Стены осветились  на  мгновение,  Саша
успел увидеть только шубы и пальто на вешалке. Но тут же  снова  метнулась
полоска света, из комнаты вышла высокая худощавая женщина.
   - Ты, Люда?
   - Я.
   - Коля, чертенок, оставил вас в темноте.
   Она открыла дверь в освещенную кухню, стоял там большой кухонный стол с
керосинками и кастрюлями.
   - Раздевайтесь, входите.
   - Давно сидите? - спросила Люда.
   - Еще сухие, - женщина рассмеялась, была под хмельком, выглядела старше
Люды, лет, наверно, тридцать пять, лицо породистое, но черты его  стертые,
потерявшие четкость: видно, попивала.
   - Заходите!
   Вслед за ней Люда и Саша вошли в комнату с низким потолком. За  столом,
уставленном бутылками и тарелками с закуской, сидели трое  мужчин  и  одна
женщина. Сбоку примостился Коля, сын хозяйки, поразительно похожий на мать
- такие же зеленые глаза, такой же точеный нос, только волосы потемнее.
   - Знакомьтесь, мой приятель Саша, - объявила  Люда  и  представила  ему
хозяйку:
   - Это Ангелина Николаевна, ты ее уже видел.
   Ангелина Николаевна протянула Саше руку.
   - А это Иван Феоктистович, хозяин.
   Человек могучего сложения, с проседью  в  волосах,  коротко  глянул  на
Сашу, как бы отмечая таким образом факт знакомства, и продолжил разговор с
соседом.
   - А вот и именинница - Ганна, поздравь ее с днем ангела.
   - Поздравляю, - Саша пожал руку краснощекой сдобной девице.
   - Глеб! Леонид!
   Саша каждому кивнул головой, но Леонид, не обращая  на  него  внимания,
продолжал  разговаривать  с  Иваном   Феоктистовичем.   Глеб,   коренастый
широкогрудый парень, приветливо улыбнулся, обнажив белые блестящие зубы.
   - Очень приятно.
   Люда развернула сверток, протянула Ганне:
   - Примерь. Тебе, с днем ангела.
   Ганна отодвинулась от стола, сняла туфли, надела новые, постояла в них,
прошлась по комнате.
   - Ну что?
   - Хорошо вроде.
   - Ну и носи на здоровье.
   - Ладно, - сказала Ангелина Николаевна, - Люда, Саша, садитесь.
   Они сели на край скамейки, вплотную друг к другу, места было мало, чуть
отклонившись, Люда сделала вид, будто еще подвинулась:
   - Садись удобнее.
   Саша  придвинулся  ближе,  они  соприкасались  теперь  ногами  бедрами,
плечами.
   - Пейте, ешьте, - сказала Ангелина Николаевна, - все на столе...  Рюмки
есть, вилки и ножи есть, тарелки... где еще тарелки?
   - Нам хватит одной на двоих, - сказала Люда.
   Стол, по Сашиным понятиям, был  роскошный:  водка,  портвейн,  колбаса,
селедка, соленые огурцы, квашеная капуста...
   - Селедку хочешь? - спросила Люда.
   - Можно селедку.
   Люда положила на тарелку селедку, огурцы, капусту, налила себе  и  Саше
водку в большие граненые  зеленые  рюмки,  подняла  свою,  прикрикнула  на
мужчин:
   - Помолчите, мужики! За именинницу пили?
   - Тебя дожидались, дорогуша, подсказать было некому, - засмеялся  Глеб,
у него была короткая верхняя губа, и оттого казалось,  что  он  все  время
улыбается, а может, и на самом деле все время улыбался.
   - Повторим! - сказала Люда.
   - Повторим, - согласился Глеб, одной рукой поднял рюмку,  другой  обнял
именинницу за талию, она была на полголовы выше  его,  -  давай  за  тебя,
дорогуша, Ганна-Ганечка, Агафьюшка.
   - Хватит тебе!
   - Поехали, - Глеб выпил, поморщился, понюхал хлеб.
   Иван Феоктистович и Леонид выпили, продолжая обсуждать свои дела,  даже
не посмотрели на именинницу.
   Люда чокнулась с Ганной, потом повернулась к Саше, глаза ее были совсем
близко, не опуская их, усмехнулась:
   - Чего не пьешь?
   Саша выпил, закусил селедкой. Есть после недавнего обеда  не  хотелось,
но такой закуски не видел  он  уже  три  года,  и  оттого  снова  появился
аппетит.
   Люда опрокинула рюмку, закрыла глаза, помотала головой.
   - Первая колом, вторая соколом, третья - мелкой пташечкой.
   Снова налила себе и Саше, чуть  подтолкнула  его  плечом,  прижалась  к
нему.
   Они выпили, уже ни с кем не чокаясь, сами по себе. И все пили  сами  по
себе,  расхваливали  закуску,  но  громче  всех  звучал  голос  Глеба,  он
вмешивался в разговоры, вставлял  смешные  реплики,  рассказывал  забавные
истории, поглядывая на Сашу и как бы подчеркивая этим  свое  расположение.
Оказался он художником, учился, по его словам, у самого Акимова,  ездил  к
нему в Ленинград на курсы, Николай Павлович даже хотел оставить его у себя
в Ленинграде,  однако  попал  Глеб  в  другой  театр,  где  художественный
руководитель ничего не понимал в искусстве, не знал названий красок, путал
индиго с ультрамарином, охру с киноварью, бездарь, ничтожество!
   Теперь Глеб красит автобусы в автопарке.
   - Сделаю я тебе твои кузова, дорогуша, сделаю, - говорил он Леониду,  -
такие кузова сделаю, весь Калинин сбежится смотреть.
   - Увидим, - коротко ответил  Леонид,  сутуловатый  парень-инженер  того
парка, где красил автобусы Глеб.
   - Из старого новое не сделаешь, - заметил Иван Феоктистович, работавший
в том же парке кузнецом.
   - А куда было деваться? Горисполком требует автобусы, а  ты  тянешь,  -
Леонид ссутулился над своей тарелкой.
   - Эге, - засмеялся Глеб, - так, думаешь, просто - мазнул кистью и  все?
Нет, дорогуша!
   Саше нравился Глеб. Лицо симпатичное, типичный русак из средней полосы,
светловолосый, голубоглазый, с аккуратным носом. Короткая верхняя губа  не
портила его, а если отрастит усы, то совсем будет незаметно.
   - Леонид Петрович, - неожиданно спросила Люда, - вам шоферы нужны?
   - Нужны, конечно.
   - Возьмите Сашу, он шофер, московский.
   Леонид воззрился на Сашу. Глаза колючие. Хмурый, неразговорчивый, и чем
больше пил, тем больше хмурился.
   - Права есть?
   - Есть, конечно.
   - С собой?
   - Со мной.
   - Покажи!
   Саша протянул свои права. Леонид посмотрел их, вернул.
   - Стаж семь лет, а все с третьим классом ходишь.
   - А зачем мне... Я механиком работал.
   - Может, к нам механиком пойдешь?
   - Нет, спасибо, не желаю за других отвечать, на машину пойду.
   - Был бы второй класс, посадил бы на автобус.
   - Грузовой обойдусь.
   - Приходи в парк, оформим.
   Молча хлопнул еще рюмку, отвернулся от Саши.
   Надо бы узнать, когда приходить. Если  завтра,  тогда  он  останется  в
Калинине, Рязань отпадает. С ходу получить работу в  автопарке  -  большая
удача. А снять комнату, наверно, поможет Люда. Но набиваться  с  вопросами
не хотелось: на Леонида водка действует угнетающе, значит, жди  хамства  в
любой момент.
   Глеб,  наоборот,  хмелея,  становился  еще  благодушнее,   покладистее,
компанейский  парень,  но  глаза  лукавят,  видимо,   любит   приврать   и
прихвастнуть. Говорит, что ездил в Ленинград учиться  у  Акимова,  а  Саша
помнит, что Акимов  ставил  какой-то  спектакль  в  Театре  Вахтангова  на
Арбате, значит, работает в Москве, а Глеб говорит - в Ленинграде. Выходит,
заливает. Но при всем том не лишен обаяния.
   Между тем все пили, Ганна принесла из кухни горячую  вареную  картошку,
она хорошо шла с соленым огурчиком под водку, все хмелели, и  Саша  хмелел
вместе со всеми.
   - Хватит вам о своих машинах, - пьяно проговорила Ангелина  Николаевна,
- вы инженеры, художники, а я люблю кузнеца.
   Она обняла мужа за шею:
   - Кузнец, ты меня любишь?
   - Ладно тебе, - добродушно отозвался Иван Феоктистович.
   Но она продолжала:
   - Ах, кузнец, ты мой кузнец... Ну скажи, кузнец, любишь ты меня?
   И, не дождавшись ответа, посмотрела на сына:
   - Колька, чертенок, спать иди, говорила, кажется.
   Но Коля с непроницаемым лицом продолжал сидеть за столом, не ел,  молча
слушал разговоры взрослых, лицо его было не  по-детски  серьезно,  видимо,
привык к таким застольям, к тому, что мать при всех обнимает мужа,  а  то,
что это не родной отец, Саша понял с первого взгляда.
   - Сколько раз повторять?
   Коля не двигался с места.
   -  Ты  что  же,  Колюша,  мать  не  слушаешь?   -   ласково-укоризненно
проговорила Люда. Ее рука лежала на Сашином плече.
   Но и на ее замечание Коля не обратил внимания.
   - Ложись спать, Николай, а то школу  завтра  проспишь,  -  сказал  Иван
Феоктистович.
   И только тогда Коля поднялся, направился  в  другую  половину  дома.  В
дверях бросил матери:
   - А ты пила бы поменьше!
   Ангелина Николаевна усмехнулась:
   - Учит! - мотнула головой. - Ладно, -  налила  водки  себе  и  мужу,  -
выпьем, кузнец, никого у меня нет на свете, кроме тебя.  Выпьем  за  моего
кузнеца!
   Все выпили, и Саша, и Люда выпили.
   Что это все же за дом? Простой кузнец и совсем не простая,  видимо,  из
"бывших", женщина с сыном. Что свело их? Угадывалась за этим необычная,  а
может, обычная теперь судьба. Видно, для Ангелины Николаевны  этот  дом  и
этот кузнец - спасение от катка, который давит насмерть таких, как она, и,
вероятно, уже раздавил ее мужа, ее  близких,  и  она  спаслась  за  спиной
простого рабочего-кузнеца, взяла его фамилию, затерялась с  сыном  в  гуще
народной. И за это спасение благодарна ему и,  наверное,  искренне  любит.
Сидя с этими людьми, Саша прикоснулся к прошлой,  дотюремной,  доссылочной
жизни. Среди нормальных, обыкновенных, простых людей сам  себя  чувствовал
свободным человеком. Конечно, у него - проблемы работы,  жилья,  прописки,
еще много чего сложного впереди. Но  сейчас  он  наконец  на  свободе,  на
свободе,  черт  возьми!  За  ним  не  следят,  не  требуют  документы,  не
спрашивают, кто он такой и откуда. Сидит парень, Людин приятель, и никому,
кроме Людки, нет до него дела. Люда, конечно, появлялась тут и  с  другими
мужиками, а вот сейчас с  новым.  И  оставит  его  здесь  на  ночь.  И  он
останется. Вари нет, была фантазия, возникшая в его сибирском одиночестве.
Он теперь свободен во всех смыслах и по всем статьям. И пусть будет  Люда:
клин клино