чно, у него паспортные ограничения, но ведь они у всех, кто был
в ссылке, не у него одного. Едет в Калинин, там у него знакомые,  надеется
устроиться на работу. Будет звонить, тебе передавал привет.
   Варя внимательно слушала. Жив, здоров, весел, бодр,  передавал  привет,
все как будто хорошо. Но чего-то ей  недоставало,  не  так  она  себе  все
представляла. За рассказом Софьи Александровны она не увидела того Сашу, с
которым, взявшись за руки, пойдет по летнему, залитому солнцем лугу.
   Если бы они  встретились  на  вокзале,  то  тут  же,  прямо  при  Софье
Александровне, бросились бы друг к другу и стояли, обнявшись, мир бы  стал
иным, все заботы и невзгоды оказались бы ерундой, мелочью, чепухой. Только
так она представляла себе их встречу, и эта встреча  не  состоялась  из-за
дурацкой выкопировки, которую  кто-то  забыл  вчера  взять  в  Моспроекте,
пришлось ехать за ней.
   Усилием воли Варя взяла себя в руки. Ладно, все бывает, не повезло  ей.
Хорошо, хоть Калинин рядом, поедет туда в первый же выходной.
   - Вы мне поподробней расскажите, - попросила она Софью Александровну.
   - Что же тебе еще сказать, Варенька, он абсолютно не изменился,  зарос,
правда, сильно, давно не брился: был в дороге почти месяц.  Меня  поразили
его спокойствие, его мужественность. С каменным лицом слушал про  расстрел
Марка Александровича, про арест  Будягина,  меня  не  хотел  расстраивать,
показывать своей боли; Он ведь очень  любил  Марка  и  Ивана  Григорьевича
любил. Расспрашивал о процессе. Давно не читал газет. Собирается  работать
шофером, я думаю, - правильно, не так строго проверяют документы. В общем,
все обговорили, я ему передала деньги, еду, что ты купила.
   - Он-спрашивал обо мне?
   - Ну конечно, Варя, о чем ты говоришь?
   - Как он спросил, какими словами?
   - Словами?.. "Как Варя?" - вот так, так прямо и спросил: "Как Варя?"
   - Наверно, "Как поживает Варя?"
   - Нет, только два слова: "Как Варя?" Что ты, Варенька, разве он мог так
небрежно, как бы между прочим спросить о тебе? Нет!  Он  сразу  спросил  и
именно так, как я говорю: "Как Варя?"
   - Ну, а вы?
   - Я ему все рассказала о тебе, - Софья Александровна рассмеялась, - что
я могла о тебе сказать? Только одно: пропала бы я без тебя,  не  выдержала
бы.
   - Ладно уж.
   - Но ведь это правда! И он все знает,  и  все  понимает,  и  благодарен
тебе. Кстати, Варенька, я ему рассказала про Нину, правильно?
   - Конечно.
   - Ну вот, рассказала, какая ты внимательная,  какая  мужественная,  как
заставила Нину уехать к Максу, силой, можно  сказать,  отправила,  как  ты
Костю выставила...
   - Что-что? - переспросила Варя.
   - Ну, как  ты  Костю  выставила,  -  вдруг,  сама  не  понимая  почему,
встревожилась Софья Александровна.
   Варя не сводила глаз с ее лица.
   - Откуда он знает про Костю?
   - Как... Не понимаю,  -  растерянно  проговорила  Софья  Александровна,
сообразив вдруг, что совершила нечто непоправимое.
   - Откуда он знает про Костю? - переспросила Варя, тяжело дыша.
   - Ну... я рассказала.
   - Что, что вы  ему  рассказали?  -  наклонившись,  согнувшись  пополам,
закричала Варя.
   - Что с тобой, Варенька,  опомнись!  -  Софья  Александровна  с  трудом
глотнула воздух, у нее защемило сердце, привычным движением она потянулась
за нитроглицерином.
   - Что,  что  вы  ему  рассказали?  -  не  замечая  ни  состояния  Софьи
Александровны, ни таблетки нитроглицерина, которую та положила  под  язык,
все так же не разгибаясь, повторила Варя.
   Софья Александровна перевела дыхание:
   - Варенька, ничего особенного я ему не сказала.  Вышла  замуж,  жили  у
меня, потом ты его прогнала, он хотел тебя убить, но не на такую  напал...
Все это было давно, два года назад.
   Варя закрыла лицо руками:
   - Боже мой, Боже мой, зачем вы ему это рассказали? Ну, зачем? Зачем?
   - Но, Варенька, - едва слышно проговорила Софья Александровна,  -  ведь
это все правда, рано или  поздно  Саша  бы  узнал,  ты  бы  сама  ему  все
рассказала.
   Варя отвела руки от лица:
   - Да, рассказала  бы,  но  _сама_,  сама,  вы  понимаете,  сама.  Я  бы
объяснила, он бы меня понял.
   Она опять закрыла лицо руками:
   - Боже мой, Боже мой, что вы наделали?! Что вы наделали?!
   Софья  Александровна  молчала,  щемило  сердце,  нитроглицерин  еще  не
сработал, лишь кружилась немного голова, Господи, только бы  справиться  с
приступом, не упасть со стула. Конечно,  состояние  Вари  ужасно,  но  она
растравляет себя, бедная девочка. Ничего  особенного  не  произошло,  ведь
Саша даже не обратил на это внимания, вышел покурить,  вернулся,  попросил
ее подробнее рассказать о Барином замужестве, и лицо его  было  совершенно
спокойным, это она помнит точно.
   - Варенька, деточка, успокойся, умоляю тебя. Ты ведь  знаешь,  Саша  не
мещанин. Мало ли что было у тебя и у него. Ну, успокойся, прошу тебя.
   Варя не ответила, схватила свое пальто.
   - Ты куда, Варенька, подожди!
   - Нет, спасибо, мне пора.
   И, захлебываясь слезами, выскочила из комнаты.
   Господи, подумала Софья Александровна, как она проглядела,  просмотрела
все это? Варя влюблена, на что-то надеялась... Была бы,  наверно,  хорошей
женой Саше...  Волевая,  сильная,  иногда  взбалмошная,  несдержанная,  но
жертвенная - качество, которое всегда казалось Софье Александровне главным
в женщине. Конечно, Саше сейчас не время думать о семье, но Варя его ничем
не обременит, наоборот, поддержит, не обуза, а опора. И если она на что-то
рассчитывала, то, естественно, не хотела, чтобы Саша знал о Косте, о  всей
этой, в общем, неприглядной истории.
   Сердце как будто немного  отпустило,  голова  кружилась  меньше,  Софья
Александровна осторожно поднялась и легла на кровать. Закрыла глаза и  тут
же опять закружилась голова. Нет, нельзя  закрывать  глаза.  Страх  смерти
охватил ее, она знала - это признак стенокардии, и  все  же  боялась,  что
умрет, не встанет больше с постели. Господи,  вот  так  умереть.  Оставить
неустроенного Сашу. Оставить Сашу одного на свете.
   Она нащупала  в  кармане  стеклянный  тюбик  с  нитроглицерином,  снова
положила таблетку под язык.
   Она понимает Варю, Варя любит Сашу и ей  стыдно  за  все,  что  было  с
Костей. Но почему она ничего не говорила о своей любви? Рассказывала, что,
закончив школу, выйдет замуж за какого-то курсанта или лейтенанта и  уедет
к нему на Дальний Восток Потом лейтенант исчез, появился Костя, но  и  при
лейтенанте, и при Косте Варя  продолжала  о  ней  заботиться,  помогала  в
прачечной, отправляла посылки Саше. Когда же возникла ее  любовь  к  Саше?
Может быть, просто не  хочет,  чтобы  Саша  плохо  о  ней  думал,  гордая,
самолюбивая девочка,  боится  уронить  свое  достоинство.  Но,  Боже  мой,
сколько девочек совершают такие ошибки. Да, Софья Александровна выразилась
неосторожно. Это ошибка. Но зачем так трагично на это реагировать?
   Надо успокоиться, успокоиться. Прежде всего она должна думать  о  Саше.
Хорошая девочка Варя, прекрасная, она ее нежно любит, любит как  мать,  но
не должна нервничать из-за каждой ее блажи. Конечно,  и  у  Вари  нелегкая
жизнь, история с Ниной чего стоила. Можно и ее понять. И все же надо  быть
сдержаннее.
   С этими мыслями Софьи Александровна и задремала.
   Она не знала, сколько  времени  проспала,  но  проснулась  от  ощущения
чьего-то присутствия в комнате. Возле кровати сидела Варя. Улыбнулась  ей,
взяла ее свисающую с кровати руку в свои.
   - Как вы себя чувствуете, Софья Александровна?
   - Ничего, деточка, хорошо.
   - Ну и слава богу. А я сижу, смотрю, как вы спите.  Вы  меня  извините,
Софья Александровна, простите. Я разнервничалась, наверно, оттого, что  не
попала на вокзал и не увидела Сашу. А мне хотелось его увидеть. И потом...
Та история с  Костей  такая  отвратительная,  что  я  о  ней  стараюсь  не
вспоминать и не хочу, чтобы вспоминали другие, мне было неприятно,  что  о
ней узнал Саша, мне не хотелось выглядеть перед ним в таком свете.
   - Но, Варенька, я ничего плохого  не  сказала.  Саша  не  придал  этому
значения. Он сказал, что будет звонить и мне, и тебе.
   - Так он сказал?
   - Конечно. Обязательно позвонит. Он мне позвонит, и я с ним договорюсь,
когда он будет звонить, и предупрежу тебя, ладно?
   - Замечательно, - ответила Варя, догадываясь, что  Софья  Александровна
только сейчас все это придумала, чтобы утешить ее.  Но  ее  ничто  уже  не
могло  утешить.  Жизнь  поломана,  Саша  не  простит.  И   хотя   отчаяние
по-прежнему душило ее, она выдавила из себя  улыбку,  боялась,  как  бы  у
Софьи Александровны снова не начался приступ, - я расстроилась,  что  меня
угнали в этот дурацкий Моспроект, две недели не выходила  из  чертежной  и
вот отлучилась на час, и  как  раз  в  это  время  позвонил  Саша,  ну,  я
разнервничалась.  И  вас  разволновала,  -  она   погладила   руку   Софье
Александровне.
   - Как ты вошла, я не слышала.
   - У меня ведь есть ключ от вашей квартиры, вы забыли?
   - Ах да, правда.
   - Вот я и вошла, пробралась на цыпочках к вашей кровати.  Дома  я  чуть
успокоилась, поняла, что расстроила вас, дай,  думаю,  вернусь,  посмотрю,
как моя Софья Александровна.
   У Софьи Александровны навернулись на глаза слезы. Не  выпуская  Вариной
руки, она тихонько, как позволили силы, пожала ее:
   - Ах ты, голубушка, золотая моя девочка, святая душа.




ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ


1

   Прощаясь с мамой, Саша не успел  занять  место  в  вагоне,  примостился
кое-как на краю скамейки.
   Не выходил из  головы  Марк,  не  выходили  из  головы  Будягин  и  эти
несчастные  Травкины  из  их  дома.  В  стране  творится  нечто  страшное,
невообразимое, и, судя по газетной истерии, не будет этому конца. И все же
он хорошо себя вел с мамой, своим спокойствием хоть немного ободрил ее.  И
она держалась стойко, хотела внушить ему уверенность, что  он  не  одинок,
если понадобится, его родные, его близкие придут на помощь.
   И то, что рассказала мама о Варе,  он  выслушал  мужественно,  ни  один
мускул не дрогнул на его лице, мама ни о чем не догадалась.
   Но сейчас, сидя среди чужих, незнакомых людей в тесном вагоне,  который
увозил его из Москвы, из _его_ Москвы в чужой Калинин, он чувствовал  себя
опустошенным, разбитым, раздавленным. Свидание с мамой многого стоило ему,
и теперь силы покинули его. Он прислонился к спинке скамьи и закрыл глаза.
Рядом переговаривались соседи, гоготали парни, резались  в  карты,  но  он
ничего не слышал, мысли его перескакивали с одного на другое,  он  пытался
разобраться в том, что на него навалилось.
   Кончая ссылку, он знал, _что_ его ждет. Шагая за санями в  тайге,  видя
колонны заключенных, слушая радио в Тайшете, он уже ощутил этот мрак и был
готов к любой неожиданности. Даже в  Москве,  пока  он  ждал  маму,  могли
устроить облаву на вокзале и загрести его за нарушение паспортного режима.
Ко всему он был готов, и только к тому, что случилось, готов не был.
   Он не имеет права осуждать Варю. Она ничего не обещала  ему,  ничем  не
обязана, между ними не было произнесено ни одного  слова  любви,  Варя  не
предала его, она ни при чем. Он _придумал ее, вообразил_. И все же  сердце
его кровоточило, он не мог смириться с тем, что какой-то шулер жил  в  его
комнате, спал с ней на его диване, шарил по вечерам своей ручищей по стене
у шкафа, искал выключатель, а потом, в темноте, наваливался  на  нее...  О
Господи, впервые в жизни он ревновал, никогда не знал, что это  такое,  ну
зачем ему это, он уже достаточно хлебнул всего, хватит с него, хватит!
   Надо думать о Калинине, о поисках работы.  Первым  делом  он  пойдет  к
Ольге Степановне, она посоветует что-нибудь насчет  жилья.  Да,  пойдет  к
Ольге Степановне, это ясно. Неясно другое: сколько же времени они  жили  у
мамы, он не спросил об этом. Почему не спросил? Три месяца, шесть, год?  И
опять, и опять все возвращалось к  Варе,  к  ее  бильярдисту,  не  мог  он
выбраться из этого круга, к  черту  все  эти  мысли,  унизительно,  но  не
подавлялось разумом, не хотелось больше  жить.  Из-за  чего,  из-за  кого?
Из-за девочки, которая помогала его  матери,  сдавала  на  почте  посылки,
приписывала иногда к маминым  письмам  две-три  приветливые  фразы.  Из-за
девочки, которую он ни разу не поцеловал! Глупо,  стыдно,  но  он  не  мог
преодолеть себя.
   Поезд качнуло, Саша ухватился рукой за край скамейки, сжал ее до боли в
пальцах.
   Врезать бы этому сукиному сыну в правую скулу, в левую, разбить морду в
кровь - он отнял у него Варю, сволочь. Саша загибался в Мозгове,  а  шулер
жил в его комнате, торжествовал, веселился, шиковал и  завлек  этим  Варю,
купил ее... Пусть шулер и не знал о его, Сашином,  существовании,  это  не
меняет дела, все равно Саша его ненавидел - прельстил девочку ресторанами,
таскал по бильярдным, похвалялся  выигрышем,  обнимал  грязными  лапами...
Хоть бы где-то в другом месте, не на его постели...  Все!  Хватит!  Отсечь
Варю, никогда не вспоминать! С этим покончено!
   Саша открыл глаза, посмотрел в окно - снег, снег, снег, тоска...


   В Калинине на вокзале Саша сдал чемодан в камеру  хранения.  Явиться  с
чемоданом к Ольге Степановне значило бы набиться на ночлег,  да  и  соседи
увидели бы, что к ней приехал неизвестно откуда незнакомый человек.
   Ключ от чемодана Саша давно потерял, закрывал  его  на  защелки.  Но  в
камере хранения незапертый чемодан не примут. На привокзальной площади  он
нашел камень и сильно  ударил  им  по  защелкам.  Они  погнулись,  открыть
чемодан стало невозможно. Жаль, конечно, но зато примут на хранение, потом
починит в мастерской.
   Приемщик нажал на одну защелку, на другую, чемодан  не  открылся.  Саша
получил квитанцию, спросил, как пройти на  набережную  Степана  Разина,  и
вышел из вокзала.
   Никогда Саша раньше не бывал в Калинине, думал, глухой областной город.
И был приятно удивлен: чисто, красиво. Саша  шел  по  главной,  Советской,
улице, пересек несколько площадей:  Красную  -  с  городским  садом  имени
Ленина,  Советскую  площадь  и  Пушкинскую.  На  площади  имени  Ленина  в
особняках располагались городской совет, городской комитет партии и театр.
   Улица заасфальтирована, тротуары очищены от снега, ходит трамвай, бегут
машины, те же, что три года  назад  видел  он  в  Москве:  ГАЗ-АА,  ЗИС-5,
легковой газик, и только возле здания горкома стояла новая легковая машина
М-1, "эмка", а возле облисполкома -  большой  черный  легковой  автомобиль
ЗИС-101, раньше он таких не видел, но о выпуске их читал в газетах.
   Не Москва, но и не Канск, не Кежма, тем более  не  Тайшет.  Идут  люди,
давненько не видал он смеющиеся лица, спокойная,  безмятежная,  нормальная
жизнь.
   И парикмахерская типично московская, с такими же  креслами,  зеркалами,
тепло, уютно, зеленый фикус  в  углу.  Парикмахер  постриг  Сашу,  побрил,
сделал горячий компресс, приятно, черт возьми, жить цивилизованно.  И  вид
теперь вполне приличный. Конечно, фетровые бурки смотрелись бы лучше,  чем
простые сапоги, но ведь и сам товарищ Сталин ходит в сапогах. Под пиджаком
не рубашка, а грубый свитер, и пиджак уже видавший виды,  да  и  брюки  не
лучше. Ладно,  сойдет.  В  Мозгове  он  брился  сам,  стриг  его  Всеволод
Сергеевич простыми ножницами, а какой он  парикмахер!  А  когда  Всеволода
Сергеевича отправили в Красноярск, и вовсе  некому  было  стричь.  Где,  в
каком  лагере  сейчас  Всеволод  Сергеевич,  сколько  лет   дали?   Ничего
неизвестно,  а  хотелось  бы  что-то  сделать  для  него,  хотя  бы  денег
перевести, посылку послать. Но справки  об  арестованных  выдавали  только
родственникам. И то не всегда.


   Дома на набережной Степана Разина тоже были старинной постройки, двух и
трехэтажные особняки с колоннами, но,  видно,  давно  не  ремонтировались,
обветшали, штукатурка облупилась и, судя по номеру  квартиры  -  На,  было
ясно, что, особняк, который Саша  искал,  давно  поделен  на  коммунальные
квартиры.
   Двор  запущенный,  захламленный,  с  сугробами  снега,  дверь  подъезда
прикрывается неплотно, на лестнице темно. Саша все же нашел квартиру номер
На, постучал в дверь с ободранной  клеенкой,  из  которой  торчали  клочья
ваты. Вышел мужчина, странно одетый - нижняя  рубаха,  сапоги,  галифе  на
подтяжках.
   - Простите, - сказал Саша, - мне нужна Маслова.
   Он вгляделся в Сашу:
   - А вы откуда? Кем ей приходитесь?
   Ряшка толстая, глазки поросячьи, смотрят недоброжелательно,  нагляделся
Саша за эти годы на такие хари.
   - Кем приходитесь? - грубо повторил мужчина.
   - Никем.  Я  из  Пензы,  преподаю  в  музыкальном  училище.  По  классу
фортепьяно. Моя коллега - Розмаргунова Раиса Семеновна, узнав, что я еду в
Калинин, попросила зайти к ее гимназической подруге Ольге, простите, забыл
отчество... - Он порылся в карманах, вынул  бумажку.  -  Ольге  Степановне
Масловой, передать привет и спросить, почему она ей не пишет. Узнать, жива
ли она, здорова.
   - Ну и что дальше?! Дальше что, спрашиваю?
   - Ничего дальше, все.
   Саша простодушно смотрел ему в глаза.
   - Выехала она отсюда, - сказал мужчина, - давно выехала.
   И с этими словами захлопнул дверь.
   Саша вышел на улицу Все ясно. После убийства  Кирова  во  всех  городах
подбирали  подозрительных,  а  тут  жена  заключенного,  начавшего  еще  с
Соловков.  Выслали,  конечно,  и  Ольгу  Степановну,   или   сама   уехала
куда-нибудь, где ее не знают, и ее квартиру или комнату занял этот лоб  из
органов. Небольшой, видно, чин, но  чин.  Как  смотрел,  поросячья  морда!
Думал, наверное, задержать или нет.
   Пронесло!
   А могло  и  не  пронести.  Предъявите  документы!  Я  вот  такой-то!  И
показывает удостоверение сотрудника НКВД. Пройдемте в квартиру!  Посмотрит
паспорт... Ах, вот вы из какой Пензы... Понятно! И к  телефону:  приезжай,
Вася, Володя, Петя, тут у меня птичка "из Пензы", разыскивает Маслову,  ту
самую... Давай, давай, приезжай! И пойдет! Откуда знаете Маслову? Вместе с
ее мужем были в ссылке? Вы связной? На  конвейер,  в  карцер,  нагишом  на
мороз! Признавайся, стерва, кто, кроме тебя, Маслова и его жены, входит  в
организацию? На этом долдон мог бы выслужиться. Но что-то помешало.  Может
быть, девка у него была, а когда девка тепленькая в  постели,  тут  не  до
шпионов, не до врагов. Хрен с ними, с врагами.
   Неосторожно он  поступил,  легкомысленно!  Попер  на  квартиру  к  жене
пребывающего в лагерях, а может, уже и расстрелянного  контрреволюционера.
Ведь  Алферов  его  предупреждал  "Вам  не   надо   в   кучу,   вам   надо
_отделиться_... Вам не нужны лишние связи, у вас  вообще  не  должно  быть
никаких связей..." Выкрутился на этот раз. Впредь будет умнее.
   На улице стемнело. Саша подошел к  фонарю,  посмотрел  на  часы  -  без
нескольких минут пять. Куда идти? Найти какой-нибудь гараж,  спросить,  не
требуются ли шофера? Уже поздно искать гаражи в незнакомом городе.  И  все
равно явиться придется в отдел кадров, а  там  неизвестно,  кто  сидит,  -
опять нарвешься на такое вот мурло с поросячьими глазками.
   Да, без знакомого человека не обойтись. Надо ехать в  Рязань,  к  брату
Михаила Юрьевича -  Евгению  Юрьевичу,  славное  имя  -  Евгений  Юрьевич,
интеллигентное. Саша его смутно помнил, он приезжал к  брату,  они  похожи
друг на друга, но Евгений Юрьевич  помоложе.  Во  всяком  случае,  хорошая
рекомендация, верная, надежная, порядочные люди,  и  Евгений  Юрьевич  уже
предупрежден. Если ему повезет и удастся сегодня ночью уехать,  он  завтра
сможет быть в Рязани, туда поезд из Москвы  идет  каких-нибудь  пять-шесть
часов, не больше.  В  Москве  с  Ленинградского  на  Казанский  -  площадь
перейти. Как только мама передала ему письмо  от  Михаила  Юрьевича,  надо
было тут же переменить планы и ехать в Рязань. Почему он так не  поступил?
Потому что уже купил билет  в  Калинин?  Торопился  поскорее  убраться  из
Москвы, боялся торчать даже на вокзале?
   Хотелось есть. С утра