чено, много там веревочек и ниточек. И чем  кончится?  Чем  кончилось
кировское дело для Запорожца?
   Надо было уйти тогда к церковникам. Впрочем, и это  бы  не  помогло,  в
следственные группы вошли люди из всех отделений - большой силой,  большим
числом хотят навалиться.
   План, как его объяснил работникам отделения  Вутковский,  заключался  в
следующем: из тюрем, лагерей и из ссылки в Москву  доставляются  несколько
сот бывших оппозиционеров.  Если  даже  одна  десятая  их  часть  признает
существование троцкистско-зиновьевской  террористической  организации,  то
уже будет двадцать-тридцать  показаний,  под  тяжестью  которых  сломаются
главные обвиняемые. Но для такого взрыва нужен "детонатор". Трех человек и
наметили на эту роль. Валентина  Ольберга,  Исаака  Рейнгольда  и  Ричарда
Пикеля.
   Ольберга  Шарок  не  знал:  он  жил  в  Берлине,  потом  в  Турции,   в
Чехословакии, по приезде в СССР работал в Горьком в пединституте.
   Молчанов и Вутковский сразу оценили  значение  Ольберга  для  процесса:
недавно вернулся из-за границы, знаком с сыном Троцкого Седовым,  подпишет
показания, что был послан в СССР Седовым по указанию Троцкого организовать
убийство Сталина. К тому же в Горьковском  пединституте  ходит  "завещание
Ленина". Вот эти студенты и образуют  группу,  которая  готовила  убийство
Сталина.
   Ольберг был "легким" подследственным, но  Шароку  не  достался,  с  ним
работала группа, состоявшая из работников ИНО.
   Не достался Шароку и Ричард  Пикель,  бывший  заведующий  секретариатом
Зиновьева. Короткое время Никель примыкал к оппозиции, хотя вскоре  порвал
с ней, однако  был  на  картотеке.  Шарок  прочитал  его  досье.  Участник
гражданской  войны.  Во  второй  половине  двадцатых   годов   отошел   от
политической жизни, занимался литературой, работал в театре. В досье  есть
и личная характеристика:  мягкий,  контактный  человек,  хорошо  играет  в
преферанс. Между прочим, было кое-что и не вошедшее в досье, но оставшееся
в донесениях осведомителей: Пикель играл в карты  с  видными  чекистами  -
Гаем и Шаниным. Гай был начальником особого отдела, Шанин - транспортного.
Пикель часто бывал на их дачах и, конечно,  не  без  их  помощи  ездил  за
границу. Шарок понял, что и Пикеля ему не дадут, его возьмут  себе  те,  с
кем он дружил. Так оно и вышло: Пикеля допрашивали люди Гая.
   Следственной группе, в которой состоял Шарок, достался Исаак Рейнгольд,
самый трудный из этой троицы.
   Рейнгольд когда-то короткое время участвовал в оппозиции и хотя  вскоре
отошел  от  нее,  но,  как  и  Пикель,   был   на   картотеке:   известный
хозяйственник, бывший начальник Главхлопкопрома. В  январе  прошлого  года
арестовали его заместителя Файвиловича по делу об убийстве Кирова.  И  тут
же Рейнгольда сняли с должности и исключили из партии. Как писала "Правда"
11 января 1935 года, "в течение восьми  лет  Рейнгольд  поддерживал  самые
близкие    отношения    и    тесную    связь    с     гнусным     подонком
троцкистско-зиновьевской оппозиции Л.Я.Файвиловичем".
   Прицел тогда был дальний. Рейнгольд - родственник Сокольникова и на его
даче встречался с Каменевым. Видимо, именно поэтому было решено попытаться
использовать его в качестве "детонатора": бывший оппозиционер, родственник
Сокольникова,  знакомый  обвиняемого  Каменева,  исключен  из   партии   и
арестован за связь с одним из убийц  Кирова  -  Файвиловичем.  По  тем  же
агентурным сведениям, человек твердый, волевой и властный.  Случай  не  из
легких.
   Это предположение Шарока подтвердил  и  начальник  отделения  Александр
Федорович Вутковский, осторожный, спокойный поляк, как считал Шарок,  один
из умнейших людей в управлении госбезопасности,  а  возможно,  и  во  всем
наркомате.
   Закрыв досье, Александр Федорович Вутковский поставил  локти  на  стол,
подперев кулаками подбородок, посмотрел на Шарока живыми умными глазами.
   - Ни де-юре, ни де-факто.
   Шарок привык  к  иносказательной  речи  Вутковского  и  понимал  его  с
полуслова. "Ни де-юре, ни де-факто"  означало,  что  формальных  показаний
Рейнгольд, по-видимому, не даст, в беседы вступать не будет.
   - Да, видимо, так, - почтительно согласился Шарок.
   - Ну что ж, - заключил Вутковский этот короткий разговор, - будьте  ему
ангелом-хранителем.
   Директива ясна: если Рейнгольд не расколется, то "ломать" его  придется
не Шароку, "ломать" будет другой.  Шарок  же  должен  расположить  к  себе
Рейнгольда, внушить ему доверие Шарока это устраивало. "Ломать" -  грязная
работа! Пусть ею занимаются другие.


   Предчувствие Шарока и предсказания Вутковского оправдались.
   Конвоир ввел в его кабинет высокого, крупного человека  лет  сорока,  с
красивым энергичным лицом, одетого хотя и в помятый, но модный  костюм,  -
типичный московский интеллигент с барскими замашками, таких много жило  на
Арбате. Шароку они были ненавистны - на лицах написано их интеллектуальное
высокомерие,  их  партийное  чванство.  Душить  таких  гадов  надо,  а  не
миндальничать с ними.
   Шарок встретил  Рейнгольда  по  давно  разработанному  ритуалу  первого
допроса: осветил лампой, опустил лампу, сухо приказал сесть,  углубился  в
бумаги, как бы изучая дело Рейнгольда, - проверенный, "накатанный"  прием,
позволяющий самому обдумать метод допроса. А их было два.  Как  шутил  про
себя Шарок, метод дедуктивный и метод  индуктивный.  Первый  заключался  в
том, что подследственному с ходу объявляется максимальное обвинение, а  уж
потом переходят к деталям.  Второй,  наоборот  -  сначала  детали,  имена,
фамилии,  встречи,  неточности,  уточнения,  расхождения   в   показаниях,
нагромождение чего-то как бы несущественного, второстепенного, а потом  уж
предъявление главного обвинения, и если не будет в  нем  признаваться,  то
вывести это обвинение можно из его частных показаний. Шарок остановился на
втором: если сразу предъявить Рейнгольду обвинение в терроре, он вообще не
будет отвечать.
   Закончив чтение бумаг, Шарок отложил их в сторону, взял бланк  допроса,
спокойно задал анкетные вопросы.
   Рейнгольд отвечал так же спокойно, уверенно, в упор разглядывал Шарока,
- да, этот тоже готовится к схватке, в его взгляде не было ни волнения, ни
искательности,  он  изучал  противника,  голос  твердый,  красивый,  голос
человека, привыкшего отдавать приказания, произносить речи, читать лекции.
Этот самоуверенный голос раздражал Шарока. Ему  ничего  не  стоит  сделать
так, чтобы этот холеный сукин сын и слова не мог бы выдавить из  себя.  Но
рано.
   Среди других анкетных вопросов Шарок задал вопрос об участии Рейнгольда
в оппозиции. Рейнгольд ответил, что  во  время  внутрипартийной  дискуссии
перед XV съездом партии он разделял взгляды оппозиции,  однако  вскоре  их
пересмотрел, порвал с оппозицией и больше никаких связей с ней не имел.
   Шарок записал только следующее:  "Примыкал  к  троцкистско-зиновьевской
оппозиции".
   Положив ручку, Шарок сказал:
   - Расскажите более подробно о вашей оппозиционной деятельности.
   - Какая такая деятельность? Голосовал  за  тезисы  оппозиции,  а  потом
порвал с ней и больше не примыкал.
   - Голосуя за оппозицию, вы встречались с другими оппозиционерами. С кем
именно?
   - Товарищ Шарок, - внушительно ответил  Рейнгольд,  -  это  было  почти
десять лет назад. Мое дело разбиралось в партийной организации, там я  дал
полные и исчерпывающие объяснения. Можете с ними ознакомиться. Добавить  к
ним мне нечего.
   - Исаак Исаевич, вы ошибаетесь, если надеетесь улучшить свое положение,
конфликтуя со следствием. Со следователем вам надо сотрудничать в ваших же
интересах.
   - Свои интересы я знаю сам, - парировал Рейнгольд,  -  и  сам  буду  их
защищать. А на эти уловки, - он кивнул на бланк протокола  допроса,  -  вы
меня не поймаете. Простачков ищите в другом месте... И  вообще  ни  одного
слова вы от меня не услышите, пока не предъявите обвинения. Учтите, законы
я знаю не хуже вас.
   Он насмешливо смотрел на Шарока, считает его  мелким  следователем,  не
понимающим, кто перед ним сидит.
   - Исаак Исаевич, - возможно мягче произнес Шарок, - я беседую  с  вами,
хочу кое-что выяснить, вы же требуете предъявления обвинения. Хотите стать
обвиняемым?
   - Для приятной беседы вы могли бы просто вызвать меня. Я же  арестован.
Следовательно, меня в чем-то обвиняют. В чем?
   Все для Шарока было ясно. Придется применять крайние средства. Но  надо
сделать еще одну попытку.
   Шарок вздохнул, перебрал бумаги на  столе,  сочувственно  посмотрел  на
Рейнгольда.
   - Ну что ж, Исаак Исаевич, запомните: я пытался  договориться  с  вами,
старался найти с вами общий язык. Когда-нибудь вы это поймете и оцените, -
он многозначительно посмотрел на Рейнгольда, - да, да, оцените.
   Он снова замолчал.
   Рейнгольд сидел перед ним в свободной позе человека, уверенного в своей
силе.
   - Когда вы в последний раз виделись с Каменевым? - спросил Шарок.
   Рейнгольд усмехнулся.
   - Товарищ следователь, предъявляйте обвинение!
   Шарок нахмурился, помолчал, тянул время.  Как  ни  решительно  настроен
Рейнгольд, но неизвестность мучает любого.
   Потом Шарок сказал:
   - Гражданин Рейнгольд! Надеюсь, вы запомнили,  что  я  вам  говорил.  А
теперь и выполню  ваше  требование.  Так  вот.  Мы  располагаем  абсолютно
достоверными сведениями о том, что вы встречались с гражданином  Каменевым
Львом Борисовичем.
   Рейнгольд молчал.
   - Так это или не так?
   - Это и есть обвинение? - вопросом ответил Рейнгольд.
   - Да.
   - Встречался с Каменевым,  -  Рейнгольд  пожал  плечами.  -  В  чем  же
криминал?
   - А в том, что Каменев является одним из руководителей террористической
организации и вовлек в эту организацию вас.
   Рейнгольд выпрямился на стуле, впервые внимательно посмотрел на Шарока.
   - Так это или не так?
   Рейнгольд продолжал смотреть на Шарока.
   - Так это или не так? - Шарок повысил голос.
   - Вы это серьезно? - спросил наконец Рейнгольд.
   -    Конечно.    Следствие    располагает    абсолютно    достоверными,
неопровержимыми данными.
   - Ну что ж, - хладнокровно  ответил  Рейнгольд,  -  на  основании  этих
данных и судите меня.
   - Будут судить - расстреляют.
   - Пожалуйста.
   - Вам не жаль своей жизни?
   - Жаль. Но признаваться в том, чего не совершал, я не буду никогда.  Об
этом не может быть и речи. Не ста-рай-тесь!
   - Вы представляете, что ожидает вашу семью, если  вас  расстреляют  как
шпиона и террориста?
   - Не пугайте! Можете расстрелять меня, мою семью, но еще одной шпалы на
моем деле вы не заработаете.
   Шарок встал, оправил гимнастерку: нажал на звонок.
   - Ну что ж, очень жаль. Вы сами выбрали себе судьбу.
   В двери возник конвоир.
   - Уведите!
   - Позвольте, - Рейнгольд показал на протокол, - почему не зафиксированы
мои показания?
   - А вы никаких показаний и не давали, - ответил Шарок.
   - Но ведь я отрицал то, в чем вы меня обвинили.
   - Я вам  никакого  формального  письменного  обвинения  не  предъявлял.
Следовательно, никаких формальных показаний вы не делали.  Наши  дружеские
беседы не протоколируются. И запомните, Исаак Исаевич, я  говорил  с  вами
дружески, а вы со мной говорили враждебно.


   Работу всех следственных групп координировал Молчанов.  Через  день  он
собирал у себя следователей, каждый докладывал о своих подследственных,  и
потому Шарок был хорошо осведомлен об общем ходе следствия.
   Ольберг сразу начал давать нужные показания, признал, что  по  указанию
Троцкого был послан его сыном Седовым в Москву с заданием  убить  Сталина.
Уже арестованы и доставлены в Москву преподаватели и студенты Горьковского
педагогического института, готовившие террористический акт против  Сталина
на Красной площади во время демонстрации.
   Пикель пока не дал нужных показаний, но  по  усмешке  Молчанова  и  его
короткому замечанию: "Гай с Шаниным  разберутся"  -  Шарок  понял,  что  с
Пикелем тоже все будет в порядке. И действительно, как впоследствии  узнал
Шарок, начальник особого отдела Гай и начальник транспортного отдела Шанин
запросто приходили к Пикелю в камеру, называли его по имени, и он  называл
их по имени, они уговорили его дать показания против Зиновьева в обмен  на
жизнь и свободу. Пикель в конце концов согласился, но при условии, что все
обещанное Гаем и Шаниным должен подтвердить Ягода. Ягода  обещания  Гая  и
Шанина подтвердил.
   Об этом и многом другом Шарок узнал позже, узнавал постепенно  по  ходу
следствия  на  совещаниях  у  Молчанова,   где   все   добытые   показания
согласовывались между собой, чтобы не было разночтений: сценарий  наметили
в общих чертах, он уточнялся, дополнялся и развивался по  мере  накопления
"признаний".
   После совещания Молчанов задержал Вутковского и  Шарока  и  выразил  им
свое недовольство: Рейнгольд, единственный из  "детонаторов",  доставшийся
его, Молчанова, секретно-политическому отделу, показаний не дает.
   Шарок насторожился. Если Молчанов  выразит  недовольство  тактикой  его
допроса, придется сослаться на Вутковского -  тот  продиктовал  ему  такую
тактику Он  будет  вынужден  "продать"  Вутковского.  А  вдруг  Вутковский
откажется от своего указания, ведь в прямой форме он его не давал. И тогда
Шарок окажется не только плохим, но и склочным следователем.
   Тревога Шарока оказалась напрасной. За него ответил Вутковский:
   - С Рейнгольдом на этой стадии  следствия,  я  имею  в  виду  начальную
стадию,  не  поможет  и  крайняя  степень  допроса.  Он  агрессивен.  Надо
комбинировать. Пусть им займутся люди  Миронова.  Они  ведут  Зиновьева  с
Каменевым, а на Каменева мы  Рейнгольда  и  выводим.  Получится  у  них  -
хорошо, не получится - вернется к нам, будем решать.
   "Молодец", - подумал Шарок о Вутковском; хорошо бы им вообще избавиться
от Рейнгольда.
   - Ну да, - ехидно заметил Молчанов, - Зиновьев с Каменевым у  Миронова,
Смирнов с Мрачковским у Гая. Транспортный отдел практически вышел из игры.
   Шарок  знал,  почему  транспортный  отдел  вышел  из   игры.   Народным
комиссаром путей сообщения назначен Каганович, с первого же  дня  он  стал
по-своему наводить порядок и дисциплину -  расстрелы  работников  железных
дорог  шли  непрерывно,  транспортный  отдел  не  успевал  эти   расстрелы
оформлять. Конечно, подготовка процесса -  главная  задача,  на  ней  надо
сосредоточить все силы, но Ягода боялся конфликтовать с Кагановичем.
   - Кто же остается нам? - спросил Молчанов.
   - Нам остаются самые трудные, - возразил Вутковский, -  надо  перебрать
несколько  сот  троцкистов  из  тюрем  и  лагерей,  а  они  ни   разу   не
раскаивались.
   Он многозначительно посмотрел на Молчанова.
   Смысл этого взгляда был ясен: Зиновьев и Каменев уже девять лет каются,
и с каждым годом все в больших и больших грехах,  они  уже  покатились  по
этой дорожке и докатятся по  ней  до  конца.  Приняли  на  себя  моральную
ответственность за убийство Кирова, примут и уголовную, никто  в  этом  не
сомневается, логика железная. Но кадровые троцкисты непримиримы, с  каждым
годом все больше ожесточаются, закалились  в  тюрьмах  и  лагерях,  голыми
руками их не возьмешь, их ничем не возьмешь... И вот из  таких  людей  они
должны отобрать, самое меньшее, двадцать - тридцать человек, заставить  их
признаться, что они террористы и шпионы, их, которые даже официально  себя
именуют большевиками-ленинцами, людей, которые не  только  не  каются,  но
даже не скрывают своих взглядов, открыто поносят Сталина, обвиняют  его  в
измене Революции. И ничего с ними не  поделаешь,  они  ничего  не  боятся,
смерти не боятся, люди одержимые, фанатики...
   - В общем, - заключил Вутковский, - с Рейнгольдом другого выхода  я  не
вижу.
   - Работайте! - хмуро бросил Молчанов.



20

   Приказав Поскребышеву ни с кем его не соединять по телефону,  Сталин  в
своем кабинете рассматривал представленный ему Ягодой список зиновьевцев и
троцкистов, отобранных на роль подсудимых в предстоящем процессе.
   С  зиновьевцами  ясно:  Зиновьев,  Каменев,  Бакаев,  Евдокимов  -  они
главные, их остается только дожать.
   Сложней  с  троцкистами.  Сокольников,  Серебряков,   Пятаков,   Радек,
Преображенский - на свободе, внешне лояльны, с ними успеется. Из тех,  кто
в тюрьме и ссылке, самые крупные - Смирнов и Смилга.  Все  крепкие.  Но  к
Смилге ключей пока нет. А вот Смирнов... Бывший  председатель  Сибревкома,
победитель Колчака, личный друг Троцкого... Но ключ  есть  -  Мрачковский,
ближайший приятель Смирнова, бывший соратник по сибирским боям.
   Мрачковский - контуженый, неоднократно раненный, неврастеник,  истерик,
раздражительный, невыдержанный.  Родился  и  вырос  в  тюрьме,  мать  была
революционеркой, и отец, и даже дед - члены Южнорусского  рабочего  союза.
Но, хотя и вырос в такой семье, человек не слишком образованный и не очень
устойчивый. К Троцкому примкнул из-за Смирнова, к тому  же,  как  военный,
предполагал, что в случае победы Троцкий сделает  его  своим  Ворошиловым.
Как все  ограниченные  люди,  военные  недоучки,  воображал  себя  великим
военным стратегом. Тщеславен.
   ОН беседовал с ним  в  1932  году,  уговаривал  порвать  со  Смирновым.
Мрачковский не послушался, но по глазам  его  ОН  видел,  что  Мрачковский
колеблется, что ему надоела  его  безвестность,  время  уходит...  Немного
нажать на него, и он уступит. А если уступит, то потянет за собой Смирнова
и выложит на Смирнова все, что требуется.
   Гольцман в этом списке тоже подходящая  фигура.  Во  время  гражданской
войны служил в 5-й армии Восточного фронта, с тех пор Гольцман  и  Смирнов
друзья-приятели. Некоторое время примыкал к  оппозиции,  потом  отошел,  с
1933 года и по нынешнее время - на ответственных  постах  в  Наркоминделе,
часто  ездит  за  границу  Что  мешало  ему  там  встретиться  с  Троцким?
Подходящая фигура!
   Дрейцер - бывший начальник личной охраны  Троцкого,  но,  по  сведениям
Ягоды, свидетель надежный.
   Еще вот Тер-Ваганян, теоретик, был  когда-то  редактором  журнала  "Под
знаменем  марксизма",  наивный  идеалист,  личный  и   непримиримый   враг
Вышинского. Даже ОН удивлялся, как в  таком  мягком,  деликатном  человеке
может быть столько ненависти. Конечно, Вышинский - негодяй. Но разве  мало
негодяев? А у Тер-Ваганяна вся ненависть сосредоточилась на Вышинском. Еще
с дореволюционных бакинских времен: Тер-Ваганян был большевиком, Вышинский
- меньшевиком. В 1920 году Тер-Ваганян требовал ареста Вышинского,  именно
тогда Вышинский бросился к НЕМУ за спасением.  Все  это  Вышинский  хорошо
помнит, пусть встретятся "друзья" на процессе.
   Сталин   поставил   галочки   против   фамилий   Гольцмана,   Дрейцера,
Тер-Ваганяна. Такие же галочки и перед двумя десятками  других  фамилий  в
списке: на этих обратят особое внимание. Отметил же он их потому, что знал
этих людей, одних больше, других меньше, но знал,  видел  когда-то.  Люди,
значит, слабы, как и все люди, нажмут на них,  скажут  что  надо.  Человек
сильным становится  только  перед  слабой  властью.  В  этом  обреченность
буржуазной демократии. Сам принцип сменяемости верховной  власти  обрекает
ее на недолговечность.
   Ленин угадал час, который предоставляет  история  истинному  вождю  для
взятия власти. Но угадал  этот  час  как  великий  революционер  западного
толка, которому история дала возможность проявиться на востоке. Он  увидел
слабость тогдашней власти, воспользовался этой слабостью, но причин ее  не
знал. Причина же слабости тогдашней власти заключалась в том, что  русский
народ, хотя и способен на редкий необузданный бунт, привык, однако,  чтобы
им  управляли.  Власть  Керенского  была  слабой  властью,  она   питалась
иллюзиями о парламентской республике и должна  была  пасть.  Парламентская
республика немыслима в России, мужик со своим здравым смыслом  сам  хочет,
чтобы власть держала его в узде.
   Ленин знал, что диктатура требует  единовластия,  но  не  по