технические совещания Игоря Владимировича сопровождала Варя.
   Она ходила  на  эти  совещания  с  удовольствием:  приятная  атмосфера,
интеллигентные,  остроумные  люди,  крупнейшие   специалисты.   Но   Игорь
Владимирович выделялся даже здесь, среди этих выдающихся людей, и  это  до
некоторой степени примиряло с ним Варю.
   Конечно, и над ним довлеет страх, как и над другими, он не герой, но  и
не  подлец,  любит  свое  дело,  человек  творческий,  но  слабый.   Такие
творческие, талантливые люди,  видно,  часто  бывают  слабыми.  Достаточно
посмотреть газеты. Знаменитые  писатели,  актеры,  художники  ставят  свои
подписи под требованиями истребить,  уничтожить,  расстрелять  людей,  чья
вина еще не доказана.
   Имени Игоря Владимировича Варя в газетах, слава богу, не  находила,  он
такие требования не подписывал, а его поведение на профсоюзном собрании  и
в "Канатике", в общем, мелочи, хотя это ее и покоробило в свое время.
   Несколько раз Игорь Владимирович провожал  ее  с  работы,  им  было  по
пути... Пошли почему-то по улице Герцена, в  кинотеатре  показывали  фильм
"Ради ребенка", зашли, фильм оказался хорошим.
   А на следующий день через Красную  площадь  спустились  к  Москве-реке,
сидели на парапете, рассматривали прохожих, придумывали им судьбы.
   Как-то, проходя мимо метро на Арбатской площади, он купил ей три  розы,
перебирая их, она  случайно  одну  уронила,  они  нагнулись  одновременно,
стукнулись лбами, рассмеялись.
   Эти прогулки становились опасны - начиналось ухаживание, которого  Варя
не хотела. Она сделала так, чтобы к ним присоединилась Зоя - они  живут  в
одном доме, естественно, идут вместе. Игорь Владимирович не выразил своего
недовольства, так же шутил,  смеялся,  но  был  разочарован  и,  когда  на
следующий день увидел Зою рядом с Варей, сказал:
   - Мне с вами по пути до Воздвиженки.
   И там, на углу, распрощался с ними.
   В другой раз они вышли одновременно с  Игорем  Владимировичем,  Зои  не
было, но Варя сказала:
   - Я тороплюсь, Игорь Владимирович, и поеду на трамвае.
   - Я вас посажу на трамвай.
   Он молча проводил ее до остановки, молча стоял рядом и,  когда  трамвай
подошел, вдруг спросил:
   - Вы разрешите вам позвонить?
   - Звоните, - сказала Варя, садясь в вагон.
   Он не позвонил, но прислал корзину цветов.
   - Новый поклонник? - спросила Нина.
   - Возможно...
   Красивые цветы, но ей не надо этого. Она не любит Игоря Владимировича и
никогда его  не  полюбит.  Она  ждет  Сашу...  В  последнем  письме  Софьи
Александровны она приписала фразу: "Дорогой Саша,  мы  ждем  тебя".  Потом
зачеркнула "мы ждем" и подписала: "Я жду".
   Софья Александровна посмотрела, улыбнулась:
   - Спасибо, Варя, Саше это будет радостно читать.
   Возвращать цветы, конечно, глупо. И куда она потащится с этой  корзиной
по Москве?.. И объясняться на работе  тоже  глупо.  Варя  решила  написать
Игорю Владимировичу.
   "Дорогой Игорь  Владимирович!  Спасибо  за  ваш  милый  подарок,  цветы
чудесные. Но в нашей бедной  коммунальной  квартире  эта  корзина  вызвала
большой переполох и всяческие пересуды, связанные  с  моим  бывшим  мужем.
Чтобы в дальнейшем не волновать моих соседей и не  давать  пищу  сплетням,
прошу вас больше цветы не присылать. С самым нежным приветом. Варя".
   Она заклеила конверт  и  на  следующий  день,  зайдя  в  кабинет  Игоря
Владимировича, положила это письмо перед ним на стол, улыбнулась.
   - Прочитайте и не сердитесь!
   И вышла из кабинета.
   Через некоторое время Игорь Владимирович вошел к ним в комнату  и  тоже
улыбнулся Варе в знак того, что прочитал и понял ее записку.


   Дни и вечера у Вари были заняты,  но  она  все-таки  выкраивала  время,
чтобы  навестить  Софью  Александровну  и  забежать  к  Михаилу  Юрьевичу,
единственные люди, которых ей хотелось видеть.
   У Софьи Александровны болело  сердце.  Она  не  жаловалась,  но  тяжело
поднимается со стула, задыхается, глотает таблетки.
   - Чем вам помочь, Софья Александровна?
   - Ничего, пройдет, - отвечала обычно Софья Александровна, - до Сашиного
возвращения дотяну.
   - Бросьте, Софья Александровна, - сердилась Варя,  -  выкиньте  это  из
головы. Я  не  могу  видеть,  как  вы  мучаетесь.  Хватит.  Собирайтесь  в
поликлинику, я пойду с вами.
   - Тебе некогда, ты работаешь, учишься, а там, чтобы  попасть  к  врачу,
надо просидеть в очереди целый день.
   - Ничего, я возьму два дня в счет отпуска.
   Варя пришла на следующий же вечер.
   - Софья Александровна, завтра пойдем, я договорилась на работе.
   Софья Александровна не могла быстро ходить,  они  долго  добирались  до
Собачьей площадки - там  находилась  районная  поликлиника.  Варя  усадила
Софью Александровну  на  стул,  народу  было  действительно  полно,  ждать
пришлось долго. Наконец подошла очередь Софьи Александровны. Она  вошла  в
кабинет, Варя вслед за ней.
   - Вы кто? - спросила ее врач.
   - Дочь, - ответила Варя.
   - Побудьте в коридоре.
   Софья Александровна сказала:
   - Посиди, Варенька, подожди.
   Визит к врачу действительно ничего не дал. Он назначил сердечные капли,
в крайних случаях принимать нитроглицерин. Даже бюллетень  не  выписал,  и
Софья Александровна продолжала ходить в прачечную на  Зубовском  бульваре,
где по-прежнему работала приемщицей белья.
   Варя представляла, как бедную Софью  Александровну  атакуют  взбешенные
клиенты, у которых прачечная постоянно путает или теряет  белье,  а  Софья
Александровна отвечает им больным,  слабым  голосом  и,  конечно,  тут  же
кладет под язык таблетку нитроглицерина.  К  тому  же  и  заведующий  стал
придираться к ней, откуда-то узнал про Сашу, даже хотел уволить ее за  то,
что скрыла это при поступлении на работу но не смог - на такую должность и
на  такой  оклад  желающих  не  находилось.  И  на  его   придирки   Софья
Александровна отвечает тем же слабым больным голосом.
   Помогать Софье Александровне в прачечной Варя не могла - сама ходила на
службу, но старалась хотя  бы  освободить  ее  от  домашней  работы.  Варе
казалось иногда, что это и есть ее настоящий дом,  так  свободно  и  легко
можно чувствовать себя только в своем доме. И удивительное дело: ничто тут
не напоминало ей Костю, будто Костя никогда и  не  жил  в  этой  квартире.
Здесь жила Софья Александровна, здесь незримо присутствовал Саша.


   Управившись с делами, Варя навещала Михаила Юрьевича. В комнате,  тесно
уставленной  шкафами,  полками,  этажерками,  сплошь   забитыми   книгами,
альбомами, папками, царил полумрак. Освещен был только  стол,  уставленный
баночками, стаканами с кисточками, ручками,  карандашами,  тут  же  лежали
тюбики с клеем и красками, ножницы, бритвочки -  все,  что  нужно  Михаилу
Юрьевичу  для  работы.  Варя  с  ногами  забиралась  в  старое  кресло   с
продавленным сиденьем и высокой спинкой.
   Пахло красками,  клеем,  уютно  выглядел  Михаил  Юрьевич  в  клетчатой
домашней куртке, старомодный холостяк в пенсне.
   Склонившись над столом, он подклеивал страницы какой-то ветхой книги.
   Как-то Варя увидела у него на столе томик Сталина, удивилась:
   - Вы это читаете?
   - Приходится. Для работы.
   - А где вы работаете?
   - Я работаю в ЦУНХУ.
   - ЦУНХУ?.. Что это такое? Первый раз слышу.
   - Центральное управление народнохозяйственного учета. Раньше называлось
правильнее - ЦСУ,  Центральное  статистическое  управление.  Я,  Варенька,
статистик. Знаете такую науку?
   - Скучная наука, - заметила Варя, - все цифры и цифры.
   - Ну почему же. За цифрами стоит жизнь.
   - Когда я вижу в газетах цифры, сразу ее закрываю: скучно читать. И все
врут, все неправда.
   - Нет, цифры не всегда врут, - сказал Михаил Юрьевич серьезно, - иногда
говорят и правду. Вот, например.
   Михаил Юрьевич открыл заложенную страницу в книге Сталина.
   - Это доклад товарища Сталина на XVII съезде. Товарищ Сталин сравнивает
1933 год с 1929 годом, и получается, что  за  эти  годы  мы  потеряли  153
миллиона голов скота. Больше половины.
   - Что же случилось, падеж? Мор? - насмешливо спросила Варя.
   - Товарищ Сталин объясняет это тем, что во время коллективизации кулаки
забивали скот и уговаривали это делать других.
   - Кулаки? - все так же насмешливо переспросила Варя. -  А  сколько  их,
кулаков-то?
   - Ну.  В  этом  же  докладе  товарища  Сталина  говорится,  что  кулаки
составляли около пяти процентов сельского населения.
   - И эти пять процентов перебили половину скота в  стране?  И  вы  этому
верите?
   - Я не сказал, Варенька, что я этому верю, я  прочитал  слова  товарища
Сталина.
   - Ваш товарищ Сталин говорит неправду! - возмутилась Варя. -  У  нас  в
квартире живут Ковровы, они работают на фабрике  "Красная  Роза",  они  из
деревни,  и  к  ним  приезжают  деревенские,  я  сама  слышала  сто   раз:
коллективизировали силой, в несколько дней, в январе  месяце,  ни  скотных
дворов, ни кормов, "быстрей", "быстрей". Скот оказался на улице - так  они
прямо и говорят. "Даешь проценты!.." Проценты получили, а скот пропал... А
колхозникам наплевать: их загнали в эти колхозы, скот отобрали  -  он  для
них чужой, ну и пусть дохнут эти коровы, овцы, свиньи, лошади.  Этого  ваш
товарищ Сталин не сказал! Обман, обман, всюду обман!
   Михаил Юрьевич посмотрел на нее, подумав, сказал:
   - Варенька, поймите меня правильно. Я разделяю  ваше  негодование,  но,
Варенька, вам следует считаться со временем, в котором мы живем.  Выражать
свое негодование небезопасно, очень много подлых людей кругом, вам следует
быть осторожней.
   - Но с вами я могу говорить откровенно?
   - Со мной можете... Но я надеюсь, что наши  разговоры  останутся  между
нами.
   - Безусловно. Неужели, Михаил Юрьевич, вы мне не верите?
   - Верю, Варенька, верю, вы прекрасная, честная девочка.
   - "Девочка", - усмехнулась Варя, - я замужем была.
   - Это не имеет значения. Для меня вы девочка, Варенька... И я боюсь  за
вас, вы  очень  открыты,  незащищены,  на  каждом  шагу  вас  подстерегает
опасность, за одно неосторожное слово вы можете пострадать, можете сломать
свою  жизнь.  Обещайте  мне  ни  с  кем,  кроме  меня,  на  эти  темы   не
разговаривать.
   - Обещаю.
   - Имейте в виду, только в этом случае вы  можете  рассчитывать  на  мое
доверие.
   - Конечно, Михаил Юрьевич.
   - Тогда я скажу вам больше. Почему  кризис  в  земледелии?  Оттого  что
поголовье скота снизилось в два раза, а его продуктивность в 12 раз...  То
же самое с молоком, маслом, шерстью,  яйцами.  Вот  почему  ничего  нет  в
магазинах.
   Варя молчала, думала. Хороший  человек  Михаил  Юрьевич,  но  все  люди
теперь на один лад... Как осторожно выражается... Кризис в земледелии. Она
усмехнулась.
   - Вот вы говорите "кризис", "продуктивность". Все это, Михаил  Юрьевич,
простите меня, общие слова. А вы знаете, у нас целые деревни  вымирают  от
голода, мне Ковровы рассказывали. Да я это и своими глазами видела  здесь,
в Москве, на Брянском вокзале.
   - Теперь он называется Киевским.
   - Хорошо, пусть Киевский, какая разница? Так я помню, там  люди  лежали
вповалку, мужчины, женщины, дети, живые и мертвые,  с  Украины  бежали  от
голода, а  их  милиция  не  выпускала  в  город,  чтобы  не  портили  вида
"Москвы-красавицы", только по ночам трупы вывозили, освобождали место  для
новых голодных, чтобы те умирали хоть под крышей, а не на улице, чтобы  их
трупы не со всей Москвы собирать, а только с вокзалов...  А  мы  проходили
мимо них, садились в поезд и ехали к  подругам  на  дачу,  и  другие  тоже
проходили мимо, садились в поезд и ехали на дачу. И все, наверное, считали
себя высоко моральными и нравственными людьми.
   - Варенька! Но что мы могли с вами сделать?
   - Я читала: во время голода до революции, не помню, в каком году...
   - Голод был в начале 90-х годов, - сказал Михаил Юрьевич.
   - Так во время  того  голода  люди  жертвовали  деньги,  организовывали
бесплатные столовые. Я  где-то  даже  видела  фотографию:  Лев  Николаевич
Толстой в столовой для голодающих детей... И я помню,  я  тогда  маленькая
была, моя сестра Нина, и Саша Панкратов, и Максим Костин, и другие  ребята
ходили с кружками, собирали в пользу голодающих Поволжья, не скрывали, что
в Поволжье голод, помогали.
   - Тогда Ленин был, - сказал Михаил Юрьевич.
   - Вот именно, - подхватила Варя, - а сейчас: "Спасибо товарищу  Сталину
за счастливую жизнь". Спасибо ему за право подыхать  не  на  улице,  а  на
вокзале. Сколько погибло овец и свиней, товарищ Сталин говорит открыто,  а
вот сколько погибло людей, сказал?
   - Этого нет в докладе, - признался Михаил Юрьевич.
   - Вот видите, о свиньях сказал, а  о  людях  -  нет.  Свиней  можно  на
кулаков списать, зарезали, мол,  контрики,  кулаки,  а  людей  на  них  не
спишешь, людей надо на себя принять. Вот  вы  статистик,  Михаил  Юрьевич,
сколько у нас в стране погибло людей во время коллективизации?
   - Никаких официальных  данных  нет  и  никогда  не  будет,  мертвых  не
считали. Голодающие районы изолировали от остальной части страны.
   - Неужели вы, статистики, не можете вычислить? Вы же сами сказали,  что
статистика - это наука.
   - Да, - согласился Михаил Юрьевич, - статистика  -  это  наука.  И  она
позволяет довольно точно выяснить то, что скрывают официальные источники.
   - Ну и что же получается?
   - Видите ли... На XVII съезде товарищ Сталин назвал цифру населения  на
конец 1933 года в  168  миллионов.  Эту  цифру  мы,  статистики,  товарищу
Сталину не давали, в нас она  вселила  даже  страх,  нам  было  ясно,  что
говорить о приросте населения в 1933  году  -  значит  говорить  неправду.
Наоборот, за 1933  год  население  страны  уменьшилось  -  голод,  высокая
смертность населения, особенно детская смертность.  Даже  в  городах,  где
положение с продовольствием было гораздо лучше,  число  рождений  уступало
числу смертей.
   За дверью раздался голос соседки Гали:
   - Михаил Юрьевич, чайник ваш вскипел.
   Варя встала.
   - Я погашу. Может быть, вам чай приготовить?
   - Нет, спасибо, я не хочу. Откровенно говоря, забыл про  чайник...  Но,
может, вы попьете чайку?
   - Я уже пила у Софьи Александровны.
   Варя вышла на кухню, вернулась, снова забралась в кресло.
   - Да, так вот, - сказал Михаил Юрьевич, - как  же  у  товарища  Сталина
получилось 168 миллионов? Я вам объясню. Известно, что во второй  половине
20-х годов, когда нэп поднял уровень жизни, население  росло  примерно  на
три миллиона в год. Эту цифру прироста товарищ Сталин механически  перенес
на начало 30-х годов. Он считал очень просто: последняя перепись населения
была в 1926 году, население составило 147 миллионов человек.  Прошло  семь
лет. Семь, умноженное на  три,  получается  21  миллион,  147  плюс  21  -
равняется 168 миллионам. Вот такая статистика у товарища Сталина. В начале
1937 года предстоит новая перепись.  Ежегодный  прирост  -  три  миллиона.
Значит, в 1937 году население  должно  составить  177  миллионов.  А  наши
руководители ожидают максимум 170 миллионов.  Куда  девались  7  миллионов
человек, куда они исчезли? Я опытный  статистик.  Варя,  и  я  вам  скажу:
перепись 1937 года не даст 170 миллионов. По моим  расчетам,  максимальная
цифра составит 164 миллиона. Значит, прямые и косвенные потери составят 13
миллионов человек минимум  -  это  умершие  от  голода,  погибшие  в  ходе
раскулачивания и потери от снижения рождаемости.
   - Тринадцать миллионов, какой ужас! - задумчиво произнесла  Варя.  -  А
сколько Россия потеряла во время мировой войны?..
   - Полтора миллиона...
   - Полтора миллиона  во  время  мировой  войны  и  тринадцать  во  время
коллективизации. За те полтора миллиона царя скинули, а за эти  тринадцать
миллионов кричат: "Спасибо товарищу Сталину за счастливую жизнь!.." Но все
же непонятно, почему они  умерли.  Ну,  пал  скот.  Но  ведь  хлеб  сеяли,
собирали, хлеб-то ведь был.
   - Хлеба не было! В этом же докладе товарищ  Сталин  утверждает,  что  в
1933 году мы собрали 89,8 миллиона тонн зерна. Но это неправда. Мы собрали
только 68,4 миллиона  тонн,  то  есть  на  21  миллион  тонн  меньше,  чем
утверждает товарищ Сталин, и намного меньше, чем в  27-29-х  предколхозных
годах.  Кроме  того,  к  1933  году  городское  население  увеличилось  на
двенадцать миллионов. Хлеб оно  не  производит,  а  кормить  его  надо.  В
27-29-х урожайных годах вывезли за границу 2,5 миллиона тонн, а в  30-32-х
неурожайных годах - почти 12 миллионов тонн. Такого экспорта  наша  страна
не знала.
   - Люди умирали с голоду, а хлеб вывозили за границу?!
   - Да. Нужна валюта для закупки западной техники. Индустриализация!
   - Хлеб у крестьян просто отбирали, - сказала Варя, - мне  рассказывали,
отбирали милиция, военные части, ОГПУ. За несдачу  хлеба  крестьян  судили
как за саботаж, конфисковывали имущество и высылали.
   Они помолчали.
   - Да, - сказал наконец Михаил Юрьевич, - забирали  подчистую,  обрекали
людей на голодную смерть... В этом, Варя, вы правы... Ну а раскулачивание?
Ведь раскулачивали не только кулаков, но и  середняков  и  даже  бедняков,
которых называли нелепым словом "подкулачники". По моим  самым  осторожным
расчетам, у нас раскулачили минимум десять миллионов человек,  повторяю  -
минимум. В подавляющем своем большинстве они высланы на Север и в  Сибирь.
Многие из них, конечно, погибли.
   - Все это чудовищно, - сказала Варя, - и все это скрывается от народа.
   - Ну, - улыбнулся Михаил Юрьевич, - чего вы захотели! - И снова взял  в
руки бутылочку с клеем.
   - Неужели нельзя проводить индустриализацию страны без таких жертв?
   - Думаю, можно. К двадцать второму году  после  мировой  и  гражданской
войн страна  была  совершенно  разорена.  Заводы  пустовали,  оборудование
растащили на зажигалки. И за пять лет - с 1922 по  1927  год  -  все  было
восстановлено, поднялось из руин, и промышленность, и сельское  хозяйство,
и транспорт,  без  человеческих  потерь,  без  массовых  смертей,  голода,
высылки,  расстрелов.  Оказывается,  промышленность  можно  развивать  без
всяких эксцессов. На это и была рассчитана новая экономическая политика. А
сейчас, сейчас,  очевидно,  изменились  обстоятельства.  Это  все  вопросы
большой политики, - он посмотрел на Варю. - Цифрами,  которые  я  называл,
вам не следует оперировать.
   - А почему? Ведь эти цифры назвал товарищ Сталин.
   - Товарищ Сталин  говорил  только  об  уменьшении  поголовья  скота.  О
людских потерях ничего не говорил. Это мои частные расчеты. И, пожалуйста,
нигде их не повторяйте, забудьте их.
   -  Не  беспокойтесь,  Михаил  Юрьевич,  я  никому  о   ваших   расчетах
рассказывать не буду. Буду говорить только о том, о  чем  говорил  товарищ
Сталин, об уменьшении поголовья скота.
   - И об этом не следует говорить!
   - Почему? Ведь это говорил сам Сталин.
   - То, что позволено говорить Сталину,  не  позволено  говорить  простым
смертным. Сталин называет цифры, чтобы бороться с недостатками. Но  то  же
самое в ваших устах будет звучать как смакование недостатков.  К  тому  же
Сталин говорил о великих достижениях в других областях, вы же эту тему  не
будете развивать, как я понимаю, и вас обвинят в односторонности.
   - А товарищ Сталин говорил не односторонне?
   - Что вы имеете в виду?
   - О коровах и лошадях говорил, а о людях нет! На  тринадцать  миллионов
людей больше, на тринадцать миллионов меньше, подумаешь! Сдохли, и все!
   Михаил Юрьевич сложил свои инструменты, завязал папку, из которой  брал
газеты, озабоченно посмотрел на Варю.
   - Мы живем в трудное,  жесткое,  даже  жестокое  время.  Мы  попали  на
великий перелом истории России, что делать,  мы  не  выбираем  себе  день,
месяц и год рождения. И мы обязаны считаться с временем.  Это  не  значит,
что мы должны  приспосабливаться,  подличать,  лгать,  предавать,  но  это
значит, что мы должны быть осторожны, не произносить слова, которые  могут
быть гибельны для на