бывает  каждый  день  в  писательском  клубе,  забегает  в
редакцию "Литературной газеты" и в редакции толстых журналов, в курсе всех
новостей - кем там,  "наверху",  довольны,  кем  недовольны,  чей  разгром
предстоит, кто уже арестован. Но главное - интуиция, интуиция  ему  всегда
помогала, он далеко смотрит вперед, точно может определить, что в  "дугу",
а что - нет. И потому его информация шла  не  позади  событий,  а  как  бы
впереди, опережая газеты. Это  "опережение"  и  спасало  его,  создавая  в
глазах Альтмана известную репутацию.
   Альтман закуривал,  чирканье  спички  о  коробок,  всегда  раздражавшее
Вадима,  означало,  что  он  кончил  читать.  И   тут   начиналось   самое
мучительное, Вадим поднимал на него глаза, бледнея  от  страха;  поведение
этой скотины никогда не предугадаешь. Иногда брезгливым движением  пальцев
Альтман отбрасывал от себя  исписанные  листки,  брюзжал:  "Недостаточно".
Вадим сдавленным голосом оправдывался - других сведений у него нет. Иногда
Альтман коротко бросал ему: "До свидания", и Вадим торопливо  ретировался,
не дожидаясь лифта, сбегал по лестнице с пятого этажа.
   Как-то, прочитав рецензию на "Далекое"  Афиногенова,  Альтман  закурил,
кивнул головой на стул:
   - Садитесь ближе, поговорим.
   Вадим сел.
   - А ведь Щукин хорошо играл Малько в "Далеком", или  вы  считаете,  что
плохо играл, у вас другие соображения на этот счет?
   Господи, неужели выводит его на Щукина? Скажет,  что  незнаком  с  ним,
такая знаменитость молодых к себе не подпускает. А  вдруг  Альтман  знает,
что отец несколько раз консультировал Щукина, причем не в  поликлинике,  а
дома? И тогда начнет кричать: "Все вы лжете, Марасевич, всегда лжете".
   - Щукин-то, конечно, актер превосходный, -  уклончиво  начал  Вадим,  -
но...
   - Ваши "но" я знаю. У меня к вам  другое  дело.  Возьмите  свои  бумаги
домой и переделайте на официальную рецензию. Подпишите своей фамилией.
   - Да, но... - растерялся Вадим.
   Альтман перебил его:
   - Что вас смущает? Это, - он показал на донесение, - это  одно,  а  то,
что вы напишете, совсем другое. Напишете официальную рецензию, которую  мы
могли заказать любому критику, в том числе и вам. Что? - Он прищурился.  -
Боитесь, вас расшифруют? Кого боитесь?
   Вадим не выносил этого палаческого прищура.
   - Да нет, что вы...
   - Может, боитесь, что Советскую власть свергнут и вас потянут к ответу?
   - Ну что вы?! Кто может свергнуть Советскую власть?
   - Вот именно, - усмехнулся Альтман, - так что не бойтесь... - Он  опять
прищурился. - А если свергнут, то вас не найдут, не беспокойтесь. Много мы
нашли сотрудников царской охранки? Единицы, а их  были  тысячи  и  десятки
тысяч. Никакая разведка не выдает своих. При малейшей опасности агентурные
документы уничтожают в первую очередь. Всякая настоящая разведка  ценит  и
бережет  людей,  которые  ей  помогали.  Так  что  уж  кому-кому,  а   вам
беспокоиться нечего.
   - Я и не беспокоюсь, - сказал Вадим, - я только подумал, насколько  это
совместимо. Такая рецензия может натолкнуть  на  мысль,  что  ее  автор  -
сотрудник...
   - А если бы  вы  опубликовали  эту  рецензию  в  газете,  а  мы  бы  ее
использовали на следствии, вас тоже заподозрили бы в сотрудничестве? Какая
разница?  Или  бы  вы  написали  отрицательную  рецензию,  закрытую,   для
издательства, и мы бы ее присоединили к делу?  Никакая  рецензия  не  дает
повода для подозрения о сотрудничестве. Как раз наоборот:  человек  пишет,
подписывает своей фамилией, все честно, открыто. Разве надо было бы писать
такие открытые рецензии, будь он тайным сотрудником?
   Он не отрываясь смотрел на Вадима. Что за игра?
   - За нашей широкой спиной вам некого бояться, - четко произнес Альтман,
- за нашей широкой спиной, и только за ней, вы в полной  безопасности.  Не
будь ее, вы, дорогой Вадим Андреевич, давно бы загремели... Говорю это  не
в порядке упрека. Мы верим  в  вашу  искренность,  верим,  что  вы  хотите
помогать партии бороться с ее врагами. Но мы, Вадим Андреевич, и не  можем
не констатировать вашей сдержанности, вашей осторожности. А она ни к чему,
поверьте мне, ни к чему.
   Вадим не хотел  уточнять,  что  подразумевает  Альтман  под  чрезмерной
осторожностью, он это знал - Альтману требуется информация  о  разговорах,
желательно разговорах групповых. Но групповых разговоров сейчас  никто  не
ведет, да и с  глазу  на  глаз  люди  не  пускаются  в  откровения  -  все
перепуганы насмерть. Встань он на этот путь, ни одного донесения не принес
бы Альтману, и тогда Альтман заставил бы  его  выдумывать,  высасывать  из
пальца, он нашел единственно правильную позицию -  пишет  рецензии,  пусть
тайные, пусть под псевдонимом,  но  рецензии,  совпадающие  с  официальной
партийной позицией, под которыми мог бы подписаться собственной фамилией и
опубликовать где угодно. Ершилов - тот еще похлеще пишет и печатает. И его
статейки - такой же обвинительный материал, но Ершилов за это еще и деньги
получает, а он работает на _них_  бесплатно,  можно  сказать,  из  идейных
соображений. Альтман как-то попробовал всучить ему деньги, Вадим даже руки
спрятал за спину: "Что вы, что вы, ни в коем случае..."
   - Но ведь ваше рабочее время стоит денег, вы  могли  написать  что-либо
для газеты, получили бы гонорар, - он уцепился  за  это  слово,  -  и  эти
деньги рассматривайте как гонорар. Не беспокойтесь, расписки не потребую.
   Но Вадим не дал себя уговорить и денег не  взял.  И,  наверное,  хорошо
поступил,  вырос  в  мнении  у  Альтмана,  предстал  перед  ним  человеком
достойным, порядочным, бескорыстно выполняющим свой долг перед  страной  и
партией. Вероятно, об отказе взять деньги Альтман доложил начальству и там
акции Вадима тоже укрепились. Впрочем, черт его знает, может  быть,  и  не
доложил, а деньги оставил себе. Ведь сам сказал: "Расписки  не  потребую".
Значит, на эти деньги с них ее и не спрашивают, просто записывают: "Выдано
агенту такому-то столько-то". И на него преспокойно запишут... Ну и черт с
ними. Но его совесть чиста, он  не  продажная  шкура,  ему  сребреники  не
нужны, вот бы узнать только, за что посадили Сергея Алексеевича.
   Вадима несколько раз подмывало спросить о нем  Альтмана.  Но  побоялся.
Побоялся услышать правду, побоялся услышать, что именно он посадил  Сергея
Алексеевича. Это было бы ужасно! А если дело не  в  его  показаниях,  а  в
чем-то другом, тогда своим вопросом он только напомнит о  них  Альтману  и
сам втянется в это нелепое дело. Лучше  молчать,  лучше  делать  вид,  что
ничего не знает о Сергее Алексеевиче.
   Заговорил о нем сам Альтман. На одном из свиданий он вынул из  портфеля
протокол первого допроса Вадима, протянул ему.
   - Прочитайте... Вот это место.
   И ткнул пальцем в то место, которое должен был  перечитать  Вадим.  Это
был  его  рассказ  о  радековском  анекдоте,  об  Эльсбейне,  Ершилове   и
парикмахере Сергее Алексеевиче.
   - Упирается ваш парикмахер, - сказал Альтман, - все отрицает,  сволочь!
-  и  нахмурился,  скривил  губы,   видимо,   вспоминая   допросы   Сергея
Алексеевича, - крепкий старик!
   Потом поднял глаза на Вадима:
   - Прочитали?
   Вадим кивнул. Говорить он не мог.
   - Завтра в два часа придете на Лубянку, получите пропуск, у  вас  будет
очная ставка с этим парикмахером.
   - Как?! - Вадим едва дышал. - Как очная ставка, почему?
   - По этому самому, - Альтман показал на строчки протокола, - вы  в  его
присутствии подтвердите то, что здесь подписали.
   - Но, товарищ Альтман, - взмолился Вадим, - как можно? Он - друг  нашей
семьи, он стриг меня еще ребенком, знал мою покойную мать, знает отца, как
я буду показывать против него?!
   Альтман опять ткнул пальцем в протокол:
   - Вы здесь написали правду?
   - Конечно.
   - Вот и подтвердите ее.
   - Но это такой пустяк...
   - Возможно, - согласился Альтман, - тогда тем более  подтвердите,  чего
бояться?
   - Но ведь не он рассказал анекдот, а я!
   - И это подтвердите, - усмехнулся Альтман.
   - Значит, мои показания будут официально фигурировать в его деле?
   - Да, будут, а что здесь такого?
   - Но как это совместимо с тем, что я для вас делаю?
   - Очень совместимо.
   - Я рассказал анекдот и хожу на свободе,  а  он  только  выслушал  этот
анекдот и сидит в тюрьме. Значит, кто я такой? Провокатор?
   Альтман скривил губы:
   - Зачем такие громкие слова? И пустые слова. За  провокацию  мы  строго
наказываем, запомните! И если с вашей стороны была провокация, мы бы и вас
наказали. Но провокации не было. Вы рассказали анекдот  и  честно  в  этом
признались. А он выслушал анекдот и не только не сообщил куда следует,  но
отрицает, что слышал его от вас, отрицает свои слова: "Без Льва Давыдовича
не обошлось". Почему он все это отрицает? Мог бы сказать: "Да, слышал этот
анекдот, не придал ему  значения...  Да,  упомянул  Льва  Давидовича,  так
теперь все его упоминают". И  все!  Дело  с  концом!  Нет,  все  отрицает.
Случайно? Далеко не случайно.  Вы  наивны,  дорогой  Вадим  Андреевич,  вы
витаете в своих литературных облаках... А враг коварен. Вы не знаете и  не
предполагаете, куда тянутся связи вашего невинного парикмахера. Это, -  он
показал на протокол, - это  с  виду  действительно  пустяк,  но  за  таким
пустяком может стоять очень многое.  И  не  рефлектируйте,  пожалуйста,  и
оставьте сантименты: "знал  ребенком,  знал  покойную  маму..."  Мы  хотим
одного: чтобы парикмахер сказал правду, только правду и объяснил  бы  нам,
почему он эту правду скрывает. Вот и вы ему  объясните,  что  для  его  же
пользы лучше говорить правду.



17

   Очная ставка происходила не в кабинете Альтмана, а в кабинете какого-то
высокого начальника. Однако за начальническим столом сидел сейчас Альтман,
за другим, поставленным перпендикулярно к первому, Вадим.
   Ожидая, когда введут Сергея Алексеевича, Альтман что-то писал, а  Вадим
не отрывал беспокойного взгляда от двери, вздрагивая при малейшем звуке  в
коридоре... Ужасно, ужасно, ужасно...  Как  он  будет  смотреть  в  это  с
детства знакомое лицо, как будет уличать почти  уже  родного  человека  во
лжи... Боже  мой!  Ну  зачем  Сергей  Алексеевич  отрицает  такую  мелочь?
Выручает его, Вадима, не хочет  выдавать?  Это,  конечно,  благородно,  но
абсолютно не нужно, он так ему и скажет: "Сергей Алексеевич, я понимаю, вы
не хотите подводить  меня,  это  очень  благородно  с  вашей  стороны,  но
абсолютно не нужно. Я сам принял на себя всю вину. Я признался, что  Я,  и
только Я, рассказал вам этот анекдот. Подтвердите, я вас очень прошу,  это
важно для нас обоих..."
   Дверь открылась неожиданно, и в кабинет, сопровождаемый конвоиром, едва
передвигая ноги, вошел старик. В первую  минуту  Вадим  не  узнал  в  этом
доходяге Сергея Алексеевича. На лице кровоподтеки, голова трясется.  Левой
рукой он поддерживал спадающие брюки, а пальцы правой,  в  которой  Сергей
Алексеевич обычно держал ножницы,  все  время  двигались,  и  эта  странно
шарящая по воздуху рука совершенно сразила Вадима. "Господи, - подумал он,
- человек уже при последнем издыхании, а рефлекс все еще живет".
   Некоторое время Альтман пристально смотрел на-Сергея Алексеевича, потом
кивнул на стоящие у стены стулья:
   - Садитесь, Феоктистов!
   Сергей Алексеевич сел, не глядя на Вадима - то ли не заметил, то ли  не
узнал.
   - Гражданин Феоктистов! -  суровым  голосом  произнес  Альтман.  -  Вам
знаком этот гражданин? - и показал на Вадима.
   Сергей Алексеевич с трудом поднял голову, повернулся к Вадиму.
   Вадиму показалось, что в глазах  его  что-то  вспыхнуло  на  мгновение,
потом потухло, погасло, и Сергей Алексеевич снова опустил голову.
   - Я спрашиваю: знаком вам этот человек?
   Глотнув воздух, Сергей Алексеевич с трудом проговорил:
   - Знаком.
   Он пожевал губами, и тут Вадим заметил, что у него  не  хватает  зубов.
Раньше зубы были.
   - Как его зовут, фамилия?
   - Вадим Андреевич... - прошепелявил старик, - фамилия Марасевич...
   - Значит, вы подтверждаете факт вашего знакомства?
   - Подтверждаю.
   - При каких обстоятельствах вы познакомились?
   - Стригутся они у меня...
   - А другие у вас стригутся?
   - Стригутся.
   - И вы их всех знаете по имени, отчеству и фамилии?
   - Случайных не знаю, а которые постоянные, тех знаю... Ихний  папенька,
Андрей Андреевич, еще с дореволюции...
   - Меня не интересует, что было до революции, - оборвал его  Альтман,  -
рассказывайте, что  было  после  революции.  Какие  разговоры  вы  вели  с
Марасевичем Вадимом Андреевичем?
   - Никаких не вел, - не поднимая головы, ответил Сергей Алексеевич.
   - А он с вами?
   - И он со мной!
   - А политические анекдоты он вам рассказывал?
   Сергей Алексеевич еще ниже опустил голову.
   - Нет, не рассказывал.
   - Так, отпираетесь, -  зловеще  произнес  Альтман,  -  послушаем  тогда
гражданина Марасевича. Гражданин Марасевич, вам знаком этот человек?
   Сдерживая дрожь в голосе, Вадим ответил:
   - Знаком.
   - Его имя, отчество, фамилия.
   - Феоктистов Сергей Алексеевич.
   - Откуда вы его знаете?
   - Я стригся у него, брился.
   - А откуда вам известно его имя-отчество?
   - Как откуда... Я стригся у него пятнадцать лет, как же мне не знать? И
мой отец у него стрижется.
   Вопросы были вздорные, нелепые,  но  Вадим  понимал  их  необходимость:
Альтман разговаривал с ним так же, как и с Сергеем Алексеевичем, не как  с
обвинителем, даже не как со свидетелем, а как с обвиняемым, ставит его  на
одну доску с Сергеем Алексеевичем. И слава богу,  и  пускай,  лишь  бы  не
выглядеть в глазах Сергея Алексеевича предателем.
   - Гражданин Марасевич! Вел с вами  гражданин  Феоктистов  антисоветские
разговоры?
   - Нет, нет, что  вы?!  -  забормотал  Вадим.  -  Никаких  антисоветских
разговоров он со мной не вел.
   - А вы с ним?
   - Я тоже не вел.
   - Как же так, - фальшиво удивился Альтман, - а  антисоветские  анекдоты
вы ему рассказывали?
   - Я рассказал анекдот о Радеке.
   - О каком Радеке, который осужден по процессу?
   - Да.
   - Ну, и что это за анекдот?
   Вадим пересказал анекдот.
   - И как вы его расцениваете?
   Вадим молчал.
   - Я спрашиваю, - повторил Альтман, - как вы расцениваете  тот  анекдот,
советский он или антисоветский?
   - Но ведь это анекдот, - сказал Вадим.
   - В котором повторяются слова шпиона и убийцы Радека про  нашего  вождя
товарища Сталина, издевательские слова, - подхватил  Альтман,  -  так  это
советский анекдот или антисоветский?
   - Антисоветский, - выдавил из себя Вадим.
   - И вы его рассказали гражданину Феоктистову?
   - Да.
   - С какой целью?
   - Просто так рассказал.
   - Просто так, - повторил Альтман, - и как на это  реагировал  гражданин
Феоктистов?
   - Посмеялся и сказал: "Без Льва Давидовича не обошлось".
   - Какого Льва Давидовича?
   - Троцкого, по-видимому.
   - Как вы нашли этот ответ Феоктистова?.
   - Ну, как присказку.
   - Что значит присказку?
   - Ну, расхожее слово.
   - Что значит - расхожее слово?
   -  Ну,  сейчас  ясна  роль  Троцкого  в  разного   рода   антисоветской
деятельности,  об  этом  свидетельствуют  и  процессы,  вот  и  получилось
расхожее слово.
   - Но ведь вы рассказали анекдот в прошлом году, еще до ареста Радека.
   - Да.
   - Почему уже тогда, по-вашему, гражданин  Феоктистов  связал  Радека  с
Троцким?
   Вадим пожал плечами.
   - Ладно, - Альтман перебрал бумаги на столе, с ненавистью уставился  на
Сергея  Алексеевича,  -  гражданин  Феоктистов,   вы   слышали   показания
гражданина Марасевича?
   - Слышал, - прошептал Сергей Алексеевич.
   - Рассказывал он вам анекдот про Радека?
   - Не помню.
   - Упоминали вы Льва Давыдовича Троцкого?
   - Нет, никогда.
   Альтман усмехнулся.
   - Сергей Алексеевич, - сказал вдруг Вадим и  приподнялся  со  стула,  -
зачем вы упираетесь, зачем отрицаете очевидные вещи? Ведь я всю вину  взял
на себя, ведь я признал, что именно я рассказал вам этот анекдот, не вы, а
я.  Я  за  это  буду  отвечать,  а  не  вы.  Зачем  же   упираться?   Меня
выгораживаете? Но это мне не нужно,  абсолютно  не  нужно.  Я  в  этом  не
нуждаюсь. Нам обоим этого не надо, поверьте мне.
   Альтман выжидательно смотрел на Феоктистова. Но тот никак не реагировал
на слова Вадима, даже головы не поднял.
   - Ну что ж, запишем, - сказал Альтман.
   Он долго  писал  протокол  очной  ставки,  затем  прочитал  его.  Вадим
подтверждал в нем свои прежние показания, а в ответах  Сергея  Алексеевича
на каждый поставленный вопрос стояло слово; "отрицаю".
   - Правильно записано? - спросил Альтман у Вадима.
   Все было записано правильно, но выглядело ужасно.
   Вадим замешкался с ответом. Бессмысленным упорством  Сергей  Алексеевич
гробил себя. Сам роет себе могилу...
   - Гражданин Марасевич,  правильно  записано?  -  повторил  свой  вопрос
Альтман, в его голосе слышалось нарастающее раздражение.
   - Правильно.
   - Распишитесь.
   Он показал ему, где расписаться, и Вадим расписался.
   - Гражданин Феоктистов, правильно все записано? Отвечайте!
   - Отрицаю, - прошептал Сергей Алексеевич.
   - Тут и написано: "отрицаю". Встаньте!
   Сергей Алексеевич едва поднялся со стула.
   - Подойдите сюда!
   Шаркая ногами, Сергей Алексеевич подошел к столу.
   Альтман придвинул ему протокол очной ставки:
   - Прочитайте сами!
   Сергей Алексеевич прочитал, мотнул головой.
   - Вот здесь распишитесь!
   Сергей Алексеевич расписался.
   Альтман нажал на звонок, в дверях возник конвоир.
   - Уведите!
   Конвоир приблизился к Сергею Алексеевичу, взял его за локоть.
   И в эту минуту Сергей Алексеевич поднял глаза на Вадима. У Вадима кровь
отлила от лица.
   - Эх, Вадим Андреевич, Вадим Андреевич...
   Альтман ударил кулаком по столу:
   - Разговорчики?! Увести!
   Конвоир грубо потянул Сергея Алексеевича за локоть, толкнул и вывел  из
кабинета.
   - Каков фрукт? - спросил Альтман. - Уже три месяца мы с ним  волынимся.
Упорная сволочь.
   - И все из-за этого анекдота?
   - Анекдот мелочь, - сказал Альтман, - там вещи посущественнее.  Кстати,
вам неизвестны знакомства Феоктистова с военными?
   - С военными? Понятия не имею.



18

   Явился Ежов с подготовленными на Тухачевского материалами.
   - Рассказывайте, - сказал Сталин, - что там у вас?
   Ежов взял из папки верхний лист.
   - Биографические данные...
   - Не нужно. Я знаю его биографию. Что у вас есть по Германии?
   Ежов вынул другой лист.
   - Прежде всего германский плен.  Первый  раз  попал  туда  в  Карпатах,
заключен в лагерь Штральзунд. Бежал. Пойман через 3 недели после побега  -
искал лодку в Швецию. Заключен в лагерь в Мекленбурге, бежал,  задержан  у
датской границы. Заключен в лагерь  под  Мюнстером,  бежал,  пойман  в  30
метрах от  голландской  границы.  После  этого  был  заключен  в  крепость
Кюстрин, пытался снова  убежать,  прорыв  подземный  ход,  но  там  и  был
задержан и переведен в форт N_9 крепости Ингольштадт, предназначенный  для
беглецов-рецидивистов. Из нее бежал поздней осенью 1917 года, и  на  этот,
пятый раз удачно.
   - Какое расстояние от этой  крепости  до  русской  границы?  -  спросил
Сталин.
   - Тысяча сто двадцать километров.
   - Как же он прошел такое расстояние? Русский офицер?
   - Он свободно владеет немецким и французским.
   - Этого мало, чтобы пройти такое расстояние по  вражеской  стране.  Кто
ему помогал?
   - На этот счет данных нет. Он бежал вдвоем с офицером  Черновецким.  Но
того поймали через три дня, а Тухачевский ушел.
   - Одного поймали, другой ушел. Интересно. Напали на след, одного взяли,
другого не взяли, дали пройти свободно тысячу километров. Интересно, очень
интересно. Продолжайте!
   Ежов взял другой лист.
   - Теперь официальные посещения. Первый раз Тухачевский ездил в Германию
в  1923  году  как  офицер  связи  высшего  командования  Красной   Армии,
прикомандированный    к     рейхсверу.     Участвов