я,  чтобы
успокоить больного Ленина. Молодец! _Отдельные_ такие имена надо сохранить
в партии. Общество старых большевиков  будет  ликвидировано,  зато  старый
большевик Емельян Ярославский останется.


   Начало свежеть, и Сталин вошел в дом.
   Заднюю большую комнату он велел обставить так, чтобы она могла  служить
ему и кабинетом, и спальней, даже столовой, когда в доме не бывало гостей.
Только бездельники любят слоняться из комнаты в комнату, а занятый человек
все должен иметь под рукой.
   У  дивана,  на  котором  он  спал,  стоял  столик   с   телефонами,   у
противоположной стены - буфет с посудой, там же в одном из  ящиков  лежали
нужные лекарства. Письменный стол Сталин ставить не разрешил -  письменный
стол придал бы комнате казенный вид, а здесь не присутствие,  здесь  жилой
дом. Да и работать он мог за большим столом, где  лежали  бумаги,  газеты,
журналы, здесь же, на краю, стелили  и  скатерть,  когда  приносили  обед,
завтрак или ужин.
   Так и сейчас, когда он вошел, накрывала на  стол  зубаловская  экономка
Валечка, веселая молодая миловидная женщина.
   - Здравствуйте, Иосиф Виссарионович, я вам ужин принесла.
   Она, как всегда, смотрела на него с обожанием и преданностью.
   - Спасибо, - ответил Сталин.
   А ведь он приказал Власику ни одного человека из зубаловской обслуги  в
Кунцево не брать.
   Валечка накрыла все салфеткой.
   - Через полчаса заберете, - сказал Сталин.
   - Ладненько! Будет сделано.
   Валечка вышла.
   Сталин поужинал. Ел мало. Отщипнул кусок  хлеба,  чуть  смазал  маслом,
выпил рюмку сухого вина, полчашки слабого чая. Просмотрел газеты.
   Ровно через полчаса явилась Валечка.
   - Поели, Иосиф Виссарионович?
   И  по-прежнему  смотрела  на  него  весело   и   преданно,   счастливая
возможностью ему услужить, ловкая, простая женщина.
   - Да, спасибо.
   Валечка собрала все со стола, поставила на поднос, улыбнулась  Сталину,
пошла к двери, держа поднос на поднятой руке.
   - Пусть ко мне зайдет Власик! - приказал Сталин.
   - Ладненько! Будет сделано.
   Сталин дочитал газету, встал, прошелся по комнате.
   На полу лежал ковер, другой висел над диваном. Эти  два  ковра  да  еще
камин - вот и вся роскошь, которую он себе позволил.
   Дверь открылась, на пороге стоял  Власик,  стоял  по  стойке  "смирно",
по-солдатски выпучив глаза на Сталина.
   Сталин посмотрел на него так, как только он один умел смотреть.
   Власик стоял ни жив ни мертв.
   Сталин снова прошелся по комнате, стал перед Власиком.
   - Я вам приказал ни одного человека  из  зубаловской  обслуги  сюда  не
переводить.
   - Так точно, товарищ Сталин, приказывали.
   - Почему нарушили?
   - Никого не перевели, товарищ Сталин, кроме товарищ Истоминой Валентины
Васильевны.
   - Почему без моего разрешения?
   - Вас как раз не было, товарищ Сталин. Мы, значит, собрались,  обсудили
и решили перевести только товарищ Истомину Валентину Васильевну, поскольку
она, то есть Истомина Валентина Васильевна, знает, как подать, как унесть.
Человек проверенный.
   - С кем вы собрались, обсудили и решили?
   - С товарищ Паукером.
   Сталин отвернулся, подошел к застекленной двери, выходящей на  террасу,
поглядел на сад.
   - Большое собрание... И долго обсуждали?
   - Да, - начал Власик и умолк.
   Сталин отошел от двери, переставил чернильницу на столе.
   - Я спрашиваю, сколько времени вы это обсуждали - час, два, три?
   - Час,  -  едва  слышно  проговорил  Власик,  забыв  добавить  "товарищ
Сталин".
   Теперь Сталин смотрел на Власика в упор.
   - Вы добрый, значит, перевели Истомину сюда, а я, значит, злой,  должен
прогнать ее отсюда?!
   Власик молчал.
   - Я должен ее прогнать? - переспросил Сталин.
   - Что вы, - забормотал Власик, - товарищ Сталин, мы это моментально...
   - Моментально?! - Сталин наконец взорвался: - Болван!
   Из-за болвана я должен  человека  прогонять?!  Я  лучше  тебя,  дурака,
прогоню... Собрались, обсудили и решили... Идиоты!
   Сталин снова отошел к  застекленной  двери  террасы,  не  оборачиваясь,
проговорил:
   - Идите!


   В эту ночь Николай Сергеевич Власик, грубый,  невежественный  солдафон,
впервые в жизни пожаловался на сердце. А ничего не  подозревавшая  Валечка
проработала в Кунцеве до самой смерти Сталина.
   С западной террасы, которая примыкала  к  комнате,  был  выход  в  сад.
Последние лучи солнца пробивались сквозь кусты сирени. Сталин  накинул  на
плечи шинель, снова вышел на террасу, присел в кресло.
   Давно надо было уехать из Зубалова.
   Кремлевскую квартиру он переменил после смерти Нади, а с  переездом  на
дачу задержался, напрасно - пока строилась "ближняя", можно было ездить на
любую из "дальних". Только не в Зубалово. Раньше, при Наде, он еще  терпел
эту родню, но после ее смерти все там напоминало о ней. И они напоминали о
ней. Во взгляде стариков чувствовался укор.
   И зачем она это сделала?
   Говорят, у него трудный характер. А у кого из великих легкий  характер?
С легким характером великих не бывает. Видела, какую  титаническую  борьбу
он ведет, видела, как на него нападают, клевещут, плетут интриги,  или  не
понимала, какое государство он получил в наследство и _какое_  государство
он  должен  создать?!  Не  хотела   понимать!   Как   была   петербургской
гимназисткой, так и осталась гимназисткой из мещанской семьи.
   Истинная аристократка себе такого бы не позволила. Не случайно государи
женятся только на женщинах царских кровей, те с молоком матери впитывают в
себя _понимание_ того, что интересы династий выше всего.
   Даже дочери оскудевших немецких баронов это понимали. Все прощали своим
царственным  мужьям  -  и  измены,  и  жестокость,  понимали,  что   такое
_царствовать_. Екатерина Первая была простой прислугой - какая она царица?
Меншиков ею управлял, как хотел. А Екатерина Вторая,  хоть  и  из  мелкого
княжеского рода, сама всеми управляла.
   Покончить с собой! Жена какого царя позволила бы себе  такое?  Нигде  и
никогда этого не  бывало.  Понимали,  что  такое  царствование!  Не  смели
бросать тень на царственного супруга. Даже в заточении, даже  в  монастыре
не кончали с собой.
   Ну хорошо, не было в  ней  царственности,  не  понимала  ЕГО  значения,
считала ЕГО _одним из руководителей_, не понимала ЕГО  роли,  не  понимала
своей роли.  К  тому  же  наслушалась  всякой  чепухи  в  своей  академии,
понадобилась ей эта академия - факультет искусственного волокна! А!  Очень
нужно ей искусственное волокно! Авель, подлец, уговорил.  Наслушалась  там
оппозиторов. Как она смела их слушать?! Она не смела  их  слушать!  Должна
была прекратить всякие разговоры! Должна была вести себя так, чтобы с  ней
даже не смели говорить о НЕМ, а она, наоборот, повела себя так, что с  ней
смели говорить о НЕМ.
   И она слушала.
   Самолюбивая, властная, хотела  всем  управлять,  а  оказалось,  что  ИМ
управлять нельзя, ОН сам должен управлять. Сопротивлялась ЕМУ,  ОН  хорошо
видел: молчит, а сама против каждого ЕГО слова. Женщина!  Не  умеешь  быть
женой, так будь хоть матерью.  На  кого  бросаешь  своих  детей?  Василий,
ладно, мальчик, вырастет, а Светланка - шесть лет девочке, шесть лет, - на
кого ее бросила?! На ЕГО плечи переложила?
   Учителя в школе жалуются на Василия - плохо учится, дурно  ведет  себя,
ОН сам ездил в школу объясняться,  САМ  -  пусть  народ  знает,  что  свои
отцовские обязанности он выполняет, как обыкновенный советский человек. Но
ведь эти обязанности должна выполнять мать. Ушла  от  своих  обязанностей,
_дезертировала_, отомстила ему - за что?
   А ведь любил  ее.  Помнит  день,  когда  увидел  ее  совсем  маленькой,
трехлетней девочкой. После побега из Уфы он пришел к Аллилуевым и внимания
не обратил на нее, а вот помнит  тот  день  в  Тифлисе...  Не  заметил,  а
помнит.
   Заметил ее уже в 1912 году, когда с Силой Тодрия пришел к Аллилуевым  в
Петербурге   на    Сампсониевский    проспект.    Он    увидел    красивую
одиннадцатилетнюю девочку, на вид ей можно было дать  лет  тринадцать.  По
грузинским обычаям - невеста. Серьезная,  замкнутая,  малоразговорчивая  в
отличие от сестры своей Ани.
   Он стал часто бывать у Аллилуевых, иногда ночевал в маленькой  комнатке
за кухней, спал на узкой железной кровати.
   В феврале на масленицу  они  катались  на  низких  финских  саночках  -
"вейках",  как  их  тогда  называли,  украшенных  разноцветными   лентами,
звенящими колокольчиками и бубенцами, с  запряженными  в  них  коренастыми
лошадками с заплетенными гривами. Аня, здоровая уже девица, визжала, когда
подскакивали  на  сугробах,  манерничала,   а   Надя   сидела   спокойная,
неразговорчивая, прелестная девочка в круглой  меховой  шапочке,  шубке  и
ботинках на стройных ножках.
   И, наконец, март, весна 1917 года... Он приехал  в  Петроград  и  сразу
отправился на Выборгскую, но оказалось,  что  Аллилуевы  переехали,  живут
вблизи торнтоновской фабрики, пришлось добираться туда паровичком.  Застал
дома только Аню. Надя была на уроке музыки.
   Кого ОН ждал тогда? Стариков Аллилуевых ждал, конечно, к ним приехал. А
ведь на самом деле ждал, когда придет эта девочка.  Пришел  сам  Аллилуев,
они сидели с ним на кухне за самоваром, и вдруг в дверях  кухни  появилась
Надя. В такой же шапочке и шубке, но высокая,  стройная  шестнадцатилетняя
красивая девушка, похожая на отца, Сергея Яковлевича, у  того  бабка  была
цыганкой, и у Нади большие черные глаза, смуглая кожа, ослепительно  белые
зубы.
   Она сняла пальто, осталась в гимназической форме, помогала накрывать на
стол, исподлобья поглядывая на НЕГО. И, когда сидели  за  столом,  так  же
молча,  внимательно  и  серьезно  слушала  разговор,   слушала,   что   ОН
рассказывает. И потому ОН  не  поддерживал  политическую  болтовню  Сергея
Яковлевича, а рассказывал о ссылке, о Сибири, о рыбной ловле, о том,  как,
живя со Свердловым, старался вне очереди ходить за почтой, чтобы увильнуть
от работы по домашнему хозяйству. Смешно рассказывал.
   Его уложили тогда спать на кушетку в столовой, там же на другой кушетке
спал Аллилуев. За тонкой перегородкой  спали  Ольга  Евгеньевна  и  Аня  с
Надей. ОН слышал их  смех,  приглушенные  голоса.  Потом  старик  Аллилуев
постучал кулаком в стену.
   - Угомонитесь!.. Спать пора!
   Помнится, ОН тогда громко сказал:
   - Не тронь их, Сергей, молодежь, пусть смеется.
   Он нарочно сказал "молодежь". Держался как старший, как друг  отца,  но
он на тринадцать лет младше Аллилуева, тогда ему было 38 лет, а  Аллилуеву
уже за пятьдесят. И он хотел, чтобы Надя сама  бы  отметила  эту  разницу,
неправомерность того,  что  он  держится  с  отцом  как  сверстник,  чтобы
подумала: "Какой вы старик! Вы молодой!"  Не  сказала  бы  так,  а  только
подумала.
   Если бы сказала, было бы нехорошо, звучало бы комплиментом,  утешением,
Аня, дурочка, могла бы так сказать, а она - нет, не могла и не сказала.  И
он тогда это оценил - умная. И видел ее интерес к нему, не просто  интерес
к революционеру-подпольщику, прошедшему тюрьмы  и  ссылки,  такой  интерес
проявлялся всей молодежью. Ее интерес был особенный.
   Утром опять все вместе пили  в  столовой  чай.  Надя  была  совсем  уже
знакомая, домашняя, пришла с улицы, принесла утренние газеты, положила  на
стол, как бы для всех, но ОН чувствовал: это знак внимания к НЕМУ.
   Потом,  помнится,  в  воскресенье  они  ехали  на  крыше   двухэтажного
вагончика, ОН, Надя, Федя, Аня. Аллилуевы собирались переезжать с  Невской
заставы поближе к центру и послали сына и дочерей искать  новую  квартиру.
И, как было решено, там будет комната и для НЕГО. Кажется, он  тогда  еще,
смеясь, им напомнил:
   - Обо мне не забудьте... И для меня снимите комнату... Не  забудьте,  -
повторил он, выходя из вагончика, и погрозил пальцем.
   И, когда он погрозил пальцем, Надя первый раз улыбнулась. Это он хорошо
помнит: именно тогда она первый раз улыбнулась не его шутке, а именно  ЕМУ
улыбнулась.
   Они сняли квартиру на 10-й Рождественке, в доме N_17а, хорошую квартиру
на шестом этаже: просторная прихожая, большая комната - столовая,  она  же
спальня Аллилуева и Феди, спальня Ольги Евгеньевны, Ани и Нади и  в  конце
коридора обособленная комната для НЕГО.
   В сущности, ОН стал членом их семьи. Почти каждый день видел Надю - его
влекло к этой девочке, красивой, молчаливой, загадочной.  И  ее  тянуло  к
нему - он это видел,  понимал...  Но  он  был  занят  Революцией,  впервые
открыто, легально был занят Революцией - она совершалась на его глазах, он
был ее участником, работал в "Правде", часто ночевал в редакции, жизнь  на
ходу, на ногах. Шла борьба, судьба его, судьба всего  их  движения  -  все
было неясно. Может ли он  сейчас  связать  жизнь  этой  девочки  со  своей
жизнью, бурной и переменчивой? Он старше  ее  на  двадцать  два  года.  На
Кавказе это не помеха, на молоденьких женятся и более пожилые люди. И в ее
возрасте часто увлекаются взрослыми мужчинами.
   Но она, как и ее отец, революционная идеалистка, не смотрит ли  она  на
него через романтические очки? А ведь семья - это не романтика, далеко  не
романтика. Он уже попробовал  это  один  раз.  Что  получилось?  Растет  в
Тифлисе сын, которого он не знает, которого он почти не видел. Была жена -
тоже чужой ему человек Семья для революционера - обуза... Тем более  обуза
сейчас, когда совершается Революция. И Революция - не  время  для  свадьбы
Все его товарищи женаты. Жены - их товарищи по партии. Не женщины... Нет!
   Надя, конечно, им не чета. Это совсем другое. Но и время другое... Надо
утвердить свое положение в партии. Приехав в Петроград 12 марта, ОН уже 15
марта им показал, КТО здесь истинный руководитель. В борьбе за руководящую
роль в партии он маневрировал, это было неизбежно в тех  условиях  и  дало
результат - во время Октябрьской революции он стал одним из  руководителей
партии, членом Политбюро ЦК и членом первого Советского правительства.  ОН
не бегал, как другие, по митингам, не ораторствовал, ОН работал.  И  когда
все определилось, ОН пошел с Лениным до конца, и никто ЕГО сейчас ни в чем
упрекнуть не может.
   В те дни ему было не до личных дел. Он видел Надю  в  те  редкие  часы,
когда появлялся на Рождественке, эта девочка волновала его, но было не  до
того. Он не имел времени даже подумать об этом.
   За него подумала она.
   Памятный июньский день. Он сидел в маленькой  комнате  редакции,  писал
что-то, в комнату входили люди, выходили,  он  не  обращал  внимания,  кто
входит, кто выходит, только раздражался - хлопают  дверью,  он  всегда  не
любил этот звук Но тут приходилось терпеть, и он терпел.
   И только один раз оглянулся, когда открылась дверь. Почему оглянулся?
   В дверях стояла Надя. Ее он увидел. Потом увидел и Аню.
   Был пустой разговор. Отчего так долго не появляется... Его комната ждет
его. Все это пустое. Главное - она пришла к нему.  Значит,  хотела  видеть
его.
   Аня сказала:
   - Вы давно не приходили. Мы беспокоимся о вас.
   А зачем беспокоиться? Нет оснований беспокоиться. Они дома каждое  утро
получают газеты, читают его статьи, знают: жив - здоров. Надя _пришла  его
повидать_... Соскучилась. Вот это важно, это главное. И когда  увидел  ее,
стоящую в дверях, высокую, стройную, красивую, он и решил, что эта девушка
будет его женой.
   С этого дня он стал чаще бывать дома, на Рождественке.
   Аллилуевы заботились о нем, кормили, даже  купили  ему  костюм.  Больше
всех хлопотала Аня, но истинной хозяйкой в доме была Надя, самая  младшая.
Ольга Евгеньевна, Аня суетились, громко, на всю квартиру переговаривались,
мешали ему своим криком. А Надя, в фартуке, с  щеткой,  тщательно  убирала
квартиру, ставила все на свое место,  любила  порядок,  чистоту  -  и  все
молча, без суеты, без крика. Настоящая хозяйка!
   Вечерами она играла на пианино, для себя играла и, когда  приходил  ОН,
переставала играть.
   - Почему не играешь, зачем перестала? - спрашивал он.
   - Отдыхайте, - отвечала она, - не буду вам мешать.
   Она училась в гимназии, слыла там  большевичкой,  высмеивала  в  классе
"душку  Керенского",  отказалась  жертвовать  деньги  в  пользу   каких-то
обиженных царских чиновников. Но все это он слышал не от нее, а  от  Ольги
Евгеньевны.
   Иногда вечерами все сидели дома, ОН просил ее почитать Чехова. ОН любил
Чехова и любил, когда его читала Надя. Хорошо читала.
   Аня тоже читала, но плохо, не  могла  удержаться  от  смеха,  прерывала
чтение, покатывалась с  хохоту  -  ничего  не  разберешь...  Надя  читала,
никогда сама не смеялась, а если смеялись слушатели, делала паузу и  снова
читала. Читала "Хамелеона", "Унтера Пришибеева",  "Душечку"  тоже  читала,
но, как казалось ЕМУ, без особого удовольствия.
   Иногда к ней приходили подруги. Он слышал их молодые девичьи  голоса...
Потом они переходили  на  французский...  Он  злился,  точно  они  говорят
по-французски, чтобы что-то скрыть от НЕГО, выходил  нахмуренный.  Но  то,
что  Надя  знает  французский,  играет  на  фортепьяно,  ее   серьезность,
сдержанность привлекали ЕГО.
   Как-то он прилег на постель и проснулся от оклика:
   - Иосиф!
   Он открыл глаза. В дверях стояла Надя... Он  сразу  почувствовал  запах
гари, тлело одеяло - он заснул с трубкой в руках...
   Она открыла окно. Он  вскочил,  закатал  одеяло.  Потом  вбежали  Ольга
Евгеньевна, Аня.  Засуетились.  Заохали.  Надя  улыбнулась  ему,  помахала
рукой, вышла из комнаты.
   Через год, в восемнадцатом, он на ней женился. И сразу увез в  Царицын.
Но потом вернул в Москву и больше в поездки не брал.
   С какого времени между ними начались трения?..
   Наверно, сразу после рождения Светланы... Она тогда  вдруг  с  Васей  и
грудной Светланой уехала в Ленинград к родителям, объявила, что больше  не
вернется. Назвала его грубияном, хамом. Такого он никому бы не простил,  а
ей простил: женщины  после  родов,  говорят,  нервные,  истеричное  начало
проявляется у них с особой силой.
   Он ей простил, позвонил в Ленинград, просил вернуться, хотел  даже  сам
за ней ехать. Она насмешливо ответила: "Твой приезд будет  слишком  дорого
стоить государству". И вернулась сама.
   Что вложила она в эти слова? "Твой приезд будет слишком  дорого  стоить
государству". Тогда он подумал,  что  это  ее  обычная  насмешка,  обычное
женское  ехидство.  Теперь  он  понимает  это  по-другому.  Его  приезд  в
Ленинград через  несколько  месяцев  после  Четырнадцатого  съезда,  после
разгрома зиновьевской оппозиции, после  смены  ленинградского  руководства
никому не нужен. Киров не хотел ЕГО приезда в Ленинград. Там завязалась их
нежная дружба.
   Уже перед самой смертью она объявила, что, как только кончит  академию,
уедет в Харьков к Реденсам, будет там работать.
   Ему донесли ее разговор с няней. "Все надоело, все опостылело, ничто не
радует". Что значит "ничто"?! А дети?
   Все делала назло ему.
   Знала, что ОН ненавидит духи, считает, что от  женщины  должно  пахнуть
только свежестью и чистотой. А она душилась, да еще  заграничными  духами,
их привозил ее братец Павел,  и  назло  одевалась  в  заграничные  платья,
которые привозил тот же Павел и дорогие, милые Сванидзе. Сидит в  академии
среди простых советских людей и пахнет заграничными  духами.  ЕГО  жена...
А?!
   Зачем Павел подарил ей пистолет? Зачем женщине пистолет? Кому придет  в
голову дарить женщине пистолет?! Не готовил  ли  он  ее  исподволь  к  ЕГО
убийству? После того, что случилось, ОН приказал отобрать у него пропуск в
Кремль. Мало, мало! Он подумал о Павле с ненавистью. Надо строго  наказать
его. Пусть знает!
   Теперь он уже не женится.
   Народ его поймет. Потерял любимую жену,  не  хочет  другой  -  так  это
поймет народ. Хороший отец не хочет своим детям мачехи -  так  это  поймет
народ. И он не хочет своим детям мачехи - новые осложнения,  новая  родня,
новые склоки. Его одиночество много добавит к ЕГО  простоте,  которая  так
импонирует и народу. Даже позаботи