нимал,  что
единовластие требует единомыслия. Русский народ в массе своей  единоверен,
он не знал ни религиозных войн, ни серьезных религиозных  движений,  какие
знал Запад. На протяжении почти тысячи лет он сохранял религию, данную ему
властью. Теперь он получает новую веру,  она  должна  быть  единой,  иначе
народ не поверит в нее.
   Царская власть не допускала сменяемости, слабость ее была в  тупости  и
самоуверенности,  бюрократизм  сводил  на  нет  ее  беспощадность,  боязнь
мирового общественного  мнения  ослабляла  свирепость,  фикция  законности
позволяла  действовать  ее  противникам,  революционеры  чувствовали  себя
сильными, а противник, чувствующий себя сильным, опасен для власти.  Перед
верховной властью каждый должен чувствовать себя бессильным.
   Предстоящий процесс должен будет показать это _всем_,  в  том  числе  и
тем, кому предстоит выйти на следующие процессы. Предстоящий процесс важен
как трамплин для будущих.
   Можно ли назвать это террором?
   Сталин подошел к шкафу, вынул том Энгельса, открыл заложенную страницу.
Это было письмо Энгельса Марксу от 4 сентября 1870 года.
   "Террор - это большей частью бесполезные жестокости,  совершаемые  ради
собственного успокоения людьми, которые сами испытывают страх".
   Тут неверно все, от первого до последнего слова.
   Террор вовсе не состоит из  бесполезных,  _бессмысленных_  жестокостей.
Да, террор жесток, но он всегда осмыслен, всегда  преследует  определенную
цель и не всегда совершается перепуганными людьми. Наоборот,  перепуганные
люди не решаются на террор, не самоутверждаются, а уступают врагу.  Именно
террор   осуществил   задачи   Великой   французской   революции,   сделал
необратимыми вызванные ею исторические процессы, несмотря  на  последующий
Термидор. И наоборот, неприменение  террора  привело  к  гибели  Парижской
коммуны. Слова Энгельса, написанные за год до Парижской  коммуны,  оказали
ей плохую услугу.
   Из другого  шкафа  Сталин  достал  томик  Плеханова,  открыл  и  в  нем
заложенную страницу...
   "Что такое террор? - писал Плеханов. - Это  система  действий,  имеющих
целью устрашить политического врага, распространить ужас в его рядах".
   Это определение правильнее энгельсовского,  ибо  утверждает  позитивную
роль террора, но и  оно  недостаточно.  Оно  ограничивает  объект  террора
только  врагом,  только  противником.   Плеханов   примитивно   истолковал
латинское слово terror - страх, ужас...
   На самом деле террор - это не только средство подавления инакомыслия, а
прежде всего средство установления единомыслия, вытекающего из единого для
всех _страха_. Только так  можно  управлять  народом  в  его  же,  народа,
интересах. Никакого народовластия никогда не было,  нет  и  не  будет.  Не
может быть власти народа, может быть  власть  только  над  народом.  Самый
большой страх внушают массовые тайные  репрессии,  и  они  должны  быть  и
являются главным методом террора.
   Но сейчас важно провести публичную гласную подготовку, важно,  чтобы  в
своих  преступлениях  признались  люди,  известные  всей  стране.  И   чем
известнее их имена, тем больше будет убежден народ  в  правильности  того,
что называют террором. Опыт шахтинского дела, опыт процесса Промпартии это
подтвердили. Слово "вредитель" стало обозначением заклятого врага,  теперь
им станут слова "троцкист", "зиновьевец", "бухаринец"...
   Эти показательные процессы имеют и  свои  отрицательные  стороны,  свои
минусы, но их положительный результат значительнее; плюсов у  них  больше.
Силу, значение и масштаб этих  показательных  процессов  надо  наращивать.
Убийство Кирова надо использовать до конца  -  это  беспроигрышная  карта,
Киров должен стать неоплатной жертвой, его убийство должно  стать  основой
всех предстоящих процессов, его участники  -  убийцами  Кирова,  заклятыми
врагами партии и народа. Предстоящие показательные процессы  должны  стать
грандиозными, всемирными.  Все  остальное  и  последующее  разыграется  за
кулисами. И  самый  важный  процесс  -  первый:  удастся  он,  удадутся  и
остальные.
   За этим звеном потянется длинная цепь: троцкисты, бухаринцы,  чванливые
партийные  чиновники  и  молодые  партийные  бюрократы,  алчущие   власти,
двуличные делегаты XVII съезда партии, члены ЦК и Политбюро, которые  спят
и видят, как бы растоптать ЕГО,  их  друзья  и  ставленники  в  обкомах  и
райкомах, в республиках и наркоматах.
   По партийной переписи 1922 года в партии состояло 44  тысяч  человек  с
дореволюционным стажем и вступивших в партию в 1917 году. Прошло почти  15
лет, многие из них умерли, многие  исключены  как  троцкисты,  зиновьевцы,
сапроновцы, бухаринцы.  Сколько  же  осталось?  Тысяч  20  или  30,  самое
большое. Жалкая горстка!  А  все  еще  мнят  себя  хозяевами  положения...
Двадцать тысяч из двухмиллионной партии! Один  процент!  Партия  обойдется
без них.
   ОН обрушит лавину, которая сметет  десятки  и  сотни  тысяч  ненадежных
людей и откроет дорогу людям, преданным ЕМУ и только ЕМУ. Террор прививает
народу   беспрекословное   подчинение,   внушает   сознание   малоценности
человеческой  жизни,  уничтожает  буржуазные  представления  о  морали   и
нравственности.   И   тогда   народ    повинуется    без    сопротивления.
Коллективизация и раскулачивание  великолепно  это  доказали.  У  крестьян
отняли землю, скот, инвентарь - крестьяне подчинились. Голод  начала  30-х
годов унес миллионы жизней - люди покорно умирали.
   Теперь  надо  покорить  аппарат,  покорить   старые   кадры,   покорить
Будягиных, а их можно покорить, только уничтожив.  Процессом  Зиновьева  -
Каменева будет положено начало.
   Но ЕГО эпоха не должна войти в историю как эпоха террора. ЕГО правление
должно войти в историю как эпоха величайших завоеваний советского  народа,
достигнутых под ЕГО руководством. В памяти народа ОН должен  остаться  как
твердый, строгий, справедливый и гуманный правитель. Да, к  врагам  народа
он был беспощаден. Но с самим народом он  был  великодушен.  После  смерти
Нерона все его статуи были разбиты. С ЕГО памятниками этого не произойдет.
   Что же касается репрессивных органов, то их должны бояться, но должны и
любить. Слово "чекист" надо романтизировать,  в  народе  оно  должно  быть
окружено    ореолом    революционной     беспощадности,     большевистской
непримиримости, партийной принципиальности, честности и  бескорыстия,  тем
отвратительней  будут   выглядеть   враги:   троцкистские,   зиновьевские,
бухаринские и прочие преступники. Но воплощение чекистской доблести должно
быть связано только с одним именем  -  Дзержинского.  Дзержинский  умер  и
опасности уже не представляет.



21

   Шарок был  измотан,  недосыпал  -  допросы  шли  каждую  ночь,  доклады
начальству каждый день, совещания у Молчанова через день,  подследственные
- кадровые троцкисты и децисты, доставленные из тюрем и лагерей, показаний
не давали, ничего не боялись, ни  пыток,  ни  палок,  ни  "конвейера",  ни
угрозы расстрела, ненавидели Сталина, ненавидели  органы  госбезопасности,
ни  на  какие  приманки  не  попадались,  не  верили  ни   единому   слову
следователя. Люди с многолетней лагерной хваткой, они отвечали так, что ни
за одно слово не уцепишься, а чтобы наговорить на себя и на  других  -  об
этом не могло быть и речи. Были верны Троцкому до конца,  и  заставить  их
показать, что Троцкий - террорист, убийца и шпион, было невозможно.
   От этой проклятой работенки у Шарока даже волосы стали выпадать.
   Мать как-то утром уткнулась глазами в его затылок.
   - Чтой-то ты, сынок, будто лысеть начинаешь...
   Он  чего-то  рявкнул  в  ответ,  мать   обиженно   поджала   губы,   уж
правду-истину нельзя сказать, ведь родной сын, жалко ведь,  извелся  весь,
так и заболеть недолго.
   За эти три недели сплошных ночных допросов Шарок сильно переменился.  С
теми, с кем можно быть грубым, наглым,  нахальным,  он  всегда  был  груб,
нагл, нахален, но _черную_  работу  оставлял  другим,  _исполнителям_,  не
хотел пачкать руки.
   И подростком никогда не дрался - боялся ответного удара,  этого  страха
не мог  преодолеть  и  сейчас.  При  нем  валили  человека  на  пол,  били
резиновыми палками, Шарок наклонялся, тряс ему голову, требовал признания.
Но сам раньше  никого  не  валил,  не  бил  резиновой  палкой,  не  топтал
сапогами.
   Теперь же он сам швырял на пол, топтал сапогами, бил резиновой палкой.
   Вывела его из себя Звягуро Лидия Григорьевна, доставленная из сибирской
ссылки, старый  член  партии,  исключенная  еще  в  1927  году,  децистка,
сторонница Сапронова, а это самые бешеные,  самые  непримиримые  фанатики,
сволочи и сукины дети!
   Даже разговаривать отказалась.
   - Где мой сын Тарас?
   Какой такой Тарас? Нет в деле никакого Тараса, и в старом, доставленном
из архива деле в графе "семейное положение" ясно написано: "Детей нет".
   - У вас нет детей.
   - Откуда это вам известно?
   - Вот ваше дело, допрос 1927 года.
   - Тогда не было, сейчас есть.
   - Сколько же лет вашему сыну?
   - Семь.
   Шарок с удивлением воззрился на нее. Сын. Семь лет. Кто  польстился  на
эту уродливую старуху с выпирающими зубами?  И  вот,  пожалуйста,  родила.
Впрочем, в местах заключения любая баба - баба, хоть столетняя, с двадцать
седьмого года по тюрьмам и лагерям, но  вот  забрюхатела,  в  ее-то  годы,
странно!
   - Поздненько вы обзавелись ребенком.
   - Моя забота.
   - Конечно, - устало рассмеялся Шарок, - сработали... Так  где  он,  ваш
сын?
   - Я у вас спрашиваю, где мой сын?! Меня привезли с Ангары в Красноярск,
провели внутрь управления, Тарасик остался внизу, в приемной. Больше я его
не видела. Меня вывели во  двор,  посадили  в  машину,  потом  в  поезд  и
доставили сюда, к вам на Лубянку. В дороге я объявила голодовку, голодаю и
сейчас, требую, чтобы мне сказали, где мой сын и что с ним.
   Шарок с интересом смотрел на  нее.  Кажется,  он  получает  свой  шанс.
Такие, как она, обычно не боятся за судьбу родных, они всех и вся отринули
от себя во имя политики. Но  эта  старуха,  оказывается,  живет  не  одной
политикой, она живет сыном.
   - Напрасно голодаете, - сказал Шарок, - прекратите голодовку, помрете -
ваш сын останется сиротой.
   Он придвинул к себе чернильницу, блокнот.
   - Точно: фамилия, имя, отчество ребенка?
   - Фамилия моя Звягуро, зовут сына Тарас Григорьевич.
   - Где его документы? Метрики?
   - У него нет документов, нет метрик.
   - Почему?
   - А какое это имеет значение?
   - Лидия Григорьевна, - мягко  сказал  Шарок,  -  я  готов  вам  помочь.
Органы, изолируя родителей, обязаны проявлять заботу о малолетних детях. О
вашем  ребенке,  вероятно,  тоже  позаботились.  Если  это  так,  то  надо
правильно оформить документы, чтобы потом вы могли его найти. Если  же  он
ушел из приемной сам, то объявим розыск. Для этого нужны приметы.
   -  Обыкновенный  мальчик,  семи  лет,  белобрысый,   голубоглазый,   не
произносит "р", одет в белую рубашку  и  коричневые  штанишки.  Пальто  из
синего сукна, на вате, теплый серый платок, валенки... Документов при  нем
нет, у него вообще нет документов, это мой приемный сын, я его подобрала в
Сибири, родители его погибли. Знает свое имя -  Тарасик,  знает  меня  как
маму - Лидию Григорьевну.
   Все ясно. Старая дева, привязалась к  своему  Тарасу,  совсем  ошалела,
ради него пойдет на все.
   - Усыновление оформлено? - спросил Шарок.
   - Вы задаете странные вопросы. Как я могла оформить усыновление? Ведь у
меня нет паспорта, куда его вписать. Но  Алферов,  ваш  уполномоченный,  в
курсе, я ему официально написала.
   - Да, - задумчиво проговорил  Шарок,  -  дело  очень  сложное.  Никаких
формальных прав на этого ребенка вы не имеете. Не ваш  ребенок.  И  давать
вам о нем сведения мы не обязаны.
   - Он мой сын, - сказала Звягуро, - я его воспитала.  Своей  матерью  он
считает меня.
   - Да, да, конечно, - согласился Шарок, - по-человечески я вас  понимаю.
Но формальную сторону мы не имеем права игнорировать - ни я,  ни  кто-либо
другой. В стране тысячи заключенных, и мы  можем  говорить  только  об  их
законных родственниках. Поймите нас! Мало ли кто кого объявит своим  сыном
или дочерью! Мальчик - сирота, он, я думаю, попадет в детский дом,  вот  и
все.
   - Пока вы мне не сообщите о его судьбе, я не сниму голодовку.
   - Не ставьте себя в  глупое  положение.  На  вашу  голодовку  никто  не
обратит внимания. Какая голодовка в общей камере? Вы не берете свою пайку,
но вас подкармливают соседи.
   - Как угодно, - отрезала Звягуро. - Пока мне не дадут  точной  справки,
где мой сын, я голодаю и никаких разговоров с вами не веду.
   - Ну хорошо, я узнаю, сообщу вам,  что  он  в  таком-то  детском  доме,
там-то и там-то. Дальше что?
   - Буду знать, где  он.  Пока  мне  этого  достаточно.  Вы  можете  меня
расстрелять. Но, пока я жива, я хочу и имею право знать, что с моим сыном.
   - Ни на что вы не имеете права, я вам это объяснил. Он вам не сын, даже
не приемный сын, просто чужой ребенок, никто на  ваши  жалобы  не  обратит
внимания.
   Он замолчал, разглядывая  Лидию  Григорьевну.  До  чего  страшна,  черт
возьми! Но фамилия громкая - Звягуро!  Была  в  учебнике  истории  партии,
теперь, правда,  выброшена.  Если  такую  расколоть,  то  можно  поправить
неудачу с Рейнгольдом.
   Шарок откинулся на спинку стула.
   - Лидия Григорьевна! Вы умный человек  и  опытный  политик.  Вы  хорошо
понимаете  бесполезность  и  тщетность  своих  претензий.  Я   не   обязан
разыскивать случайно встреченного вами  сироту.  С  голоду  он  не  умрет,
поместят в детский дом, под фамилией, которую вы никогда не узнаете, и,  в
какой детдом его отправили, тоже никогда не узнаете.  Все  это  вы  хорошо
понимаете, но,  видимо,  ваша  привязанность  к  мальчику  сильнее  такого
понимания. Это очень человечно, и я  вам  сочувствую:  наши  с  вами  дела
пройдут, забудутся, вот этот кабинет, - он обвел рукой комнату, показал на
стол, - эти бумаги, мы с вами, а ребенок останется - ему жить. И вы должны
жить  ради  него.  Я  понимаю,  идеи,  взгляды  -  все  это  очень  важно,
значительно, но ребенок важнее и значительней. Буду говорить с вами прямо.
Мы не только узнаем про вашего сына, но и поможем вам вернуться к нему. Но
и вы помогите нам.
   Она  сидела,  все  так  же  опустив  голову,  и  смотрела   в   сторону
ускользающим взглядом.
   Шарок продолжал:
   - Оставаясь в том качестве, в котором вы сейчас находитесь, вы не нужны
вашему приемному сыну, простите, как его зовут?
   Она не ответила, сидела с опущенной головой, глядя в сторону, и  взгляд
ее по-прежнему ускользал.
   Шарок оценил ее молчание: пытается  угадать,  что  он  ей  преподнесет,
готовится к отпору, а может быть, и к согласию.
   - Оставаясь в вашем положении, вы обречены на тюрьмы, лагеря и  ссылки,
- продолжал Шарок, - вы видите, что делается. Партия  усиливает  борьбу  с
антипартийными, _антисоветскими_ элементами...
   Он нарочно подчеркнул слово "антисоветский" -  они  всегда  негодовали,
протестовали, когда их так называли. Но Звягуро по-прежнему молчала.
   - Борьбу с антипартийными, антисоветскими элементами партия доведет  до
конца, - сказал Шарок, - дело оппозиции проиграно, народ и партия отвергли
ее, никаких шансов она не имеет. Представляете ли вы опасность для партии,
для  народа?  Нет!  Достаточно  шевельнуть  пальцем,  и  вас   не   будет.
Возвращайтесь к партии, к народу, помогите строить  социализм,  ведь  ради
этого вы и пошли в революцию.
   Шарок сделал паузу, ожидая реакции Звягуро. Но она по-прежнему молчала,
сидела, опустив голову,  глядя  мимо  Шарока,  будто  шарила  взглядом  по
тюремному полу.
   - Я знаю, что вы ответите: я родился, когда вы уже были в партии, и  не
мне вас убеждать. Но не я вас убеждаю,  вас  убеждает  партия,  народ  вас
убеждает, если угодно, ваш сын, которого вы бросаете на произвол судьбы.
   Он опять сделал паузу, но эта Звягуро чертова все молчала и сидела  все
в той же позе...
   С другой  стороны,  ее  молчание  обнадеживало  Шарока  -  слушает,  не
возражает.
   - Помогите политически обезвредить Троцкого. Он руководит из-за границы
деятельностью террористических и  подрывных  групп  на  территории  Союза.
Действовал через "Объединенный центр" в  Москве,  куда  входили,  с  одной
стороны, Зиновьев, Каменев и другие зиновьевцы, с другой -  бывшие  видные
троцкисты Смирнов и Мрачковский. По приказанию этого  центра  убит  Киров,
готовились террористические акты против товарища Сталина и  других  членов
Политбюро. Вы об этом ничего не знали? А вот от меня  узнали.  И  помогите
нанести последний удар по Троцкому и троцкизму. В этом нам помогают многие
бывшие зиновьевцы, троцкисты и децисты. Помогите и вы.  Мы  не  собираемся
вас  судить.  Мы  хотим,   чтобы   вы   засвидетельствовали,   что   такая
террористическая  организация  существовала,  что  директивы   о   терроре
давались.  Что,  где,  как,  кому  -  это  вы  решите  сами.  Это   вопрос
технический. Важно подтвердить: Троцкий руководил заговором из-за  границы
через Зиновьева, Каменева, Смирнова, Мрачковского и еще  некоторых  лиц...
Все честные люди нам помогают, и вы помогите. Никакого предательства вы не
совершаете. Отказаться  от  ошибочной  линии,  отказаться  от  бесполезной
борьбы не стыдно, не зазорно. Зато, сохранив свою жизнь,  вы  сохраните  и
жизнь своего приемного сына. Вы ведь знаете, что такое наши детские  дома,
к сожалению.
   Ее молчание начало раздражать Шарока, он повысил голос:
   - Лидия Григорьевна! Я вам все объяснил, и достаточно ясно.  Вы  должны
сделать выбор. Я не настаиваю на немедленном ответе.  Я  вас  не  тороплю.
Подумайте, завтра я вас вызову.
   Не поднимая головы, она спросила:
   - Что будет с Тарасом?
   - Как только я получу от вас положительный ответ, я тут же приму  меры.
Более того, мы привезем его в Москву, покажем вам, оформим  усыновление  и
поместим в лучший московский детский дом, а если пожелаете, то отправим  к
вашим родным, у вас, - он перелистал дело, - у вас в  Ярославле,  кажется,
есть племянник, пожалуйста, отправим вашего Тараса к нему.
   - Понятно, - тихо проговорила Звягуро, - а не соглашусь  участвовать  в
этой комедии, ничего о Тарасе не узнаете и ничего для него не сделаете.
   - Абсолютно ничего, - подтвердил Шарок, - мы можем вам помочь только  в
порядке исключения, если вы поможете нам.
   Он смотрел на нее  спокойно,  даже  как  будто  участливо,  но  в  душе
торжествовал: идейная, до революции еще сидела в каторжной тюрьме,  у  нас
восемь лет мотается по  тюрьмам,  лагерям  да  ссылкам,  и  вот  такую  он
сломает, нашел уязвимое место, нашел ахиллесову пяту Сама  назвала  своего
Тараса.
   А ведь  районный  уполномоченный  Алферов  ничего  об  этом  Тарасе  не
написал, дал характеристику: кадровая, непримиримая децистка,  а  вот  что
мальчика воспитывает, не написал, знал об этом, от самой Звягуро знал,  но
не написал. Понимал, не мог не понимать значения такого обстоятельства для
следствия, а не упомянул. Почему? Ладно, разберемся. А эта тетка никуда не
денется.
   - И с другими вы тоже вступаете в подобные сделки?
   - Вступаем. В отдельных случаях. В большинстве случаев  никаких  сделок
не требуется.
   - Детьми шантажируете.
   - Лидия Григорьевна! - сурово произнес Шарок - У меня  нет  времени  на
дискуссии. Я  вам  предложил  простой,  прямой,  безболезненный  выход  из
положения, одинаково выгодный вам и нам.  Вы  отлично  понимаете,  что  мы
добьемся от вас нужных показаний, у нас есть для этого  достаточно  мощные
средства. Я хочу обойтись без них. Всякая оппозиция в нашей  стране  будет
уничтожена раз и навсегда, тем, кто это понимает, кто будет помогать  нам,
мы сохраним жизнь, тех, кто будет сопротивляться,  уничтожим.  Я  долго  с
вами вожусь только потому, что вошел в ваше положение. Хотите, примите мои
условия, не хотите - я не ручаюсь ни за вашу