, защищая его,  как
воплощение лучших чаяний человечества, до последней капли крови.
   Обанкротившимся политическим бандитам не должно быть никакой пощады".
   А деятели культуры?
   Режиссер Птушко: "Мы должны повысить большевистскую бдительность, зорче
охранять завоевания революции  от  посягательств  троцкистско-зиновьевских
предателей родины".
   Народный артист республики Ак.Васадзе: "Я требую  расстрела  фашистской
банды. Никакой пощады врагам и предателям нашего великого отечества".
   Народный артист республики М.Климов: "Три дня назад в "Известиях"  было
опубликовано стихотворение ученицы 10-го класса кадиевской школы  N_1  Евы
Нерубиной.  Я,  старый  человек,  народный  артист   республики,   всецело
присоединяюсь к этим словам, высказанным устами подростка".
   А вот и само стихотворение Евы Нерубиной, стихотворение, которое обошло
все газеты:

   Трижды презренные, мерзкие гады
   Смертью посмели кому угрожать.
   Нет! Не дождетесь вы больше пощады.
   Суд вам один - как собак, расстрелять!

   Ребенок требует расстрела людей,  как  _собак_.  А  почему  собак  надо
расстреливать? Ведь дети любят животных. Или уже не любят?
   Что же все-таки творится? Что происходит? Где она, правда?
   Обычно Саша просматривал быстро всю почту, все  газеты,  потом  начинал
внимательно читать каждую.
   На этот раз он долго не мог оторваться от августовских газет, несколько
раз, вдумываясь в каждое слово, перечитывал отчет о процессе и отклики  на
него. Он понимал, что здесь и его судьба, теперь он  понимал  и  Всеволода
Сергеевича, и Лидию Григорьевну - наступают черные  времена  и  начинаются
они большим спектаклем.
   Внезапно  газетная  истерия  сразу  прекратилась.  10   сентября   было
опубликовано  сообщение  Прокуратуры  СССР:  "Следствием  не   установлено
юридических данных для привлечения Н.И.Бухарина и  А.Н.Рыкова  к  судебной
ответственности". Нарком внутренних дел  Ягода  снят  со  своего  поста  и
заменен неким Ежовым. Возможно, Сталин маневрирует, значит, он не  так  уж
всесилен.
   Но самое главное, что поразило Сашу:  проект  новой  Конституции.  Даже
трудно поверить. Вводится всеобщее равное и прямое избирательное право при
тайном голосовании, гарантируются полные демократические права  и  свободы
для  граждан  СССР:  равноправие  независимо  от   пола,   национальности,
имущественного положения, обеспечиваются и  гарантируются  свобода  слова,
печати, совести, собраний и  митингов,  уличных  шествий  и  демонстраций,
объединения в общественные организации.
   Все это означает поворот в сторону свободы,  демократии  и  законности.
Конечно, к ней мало подходит название "Сталинская конституция".  Но  не  в
названии дело!  Всем  можно  будет  свободно  выражать  свои  мысли,  даже
печататься,  свободно  собираться  на  митинги,  устраивать  демонстрации.
Процессы, подобные тому, что был в августе, уже невозможны  и  никогда  не
повторятся. Конец беззаконию! Даже Сталин  сказал:  "Стабильность  законов
нужна нам теперь больше, чем когда бы то ни было..."
   Да, могучим стал Советский Союз, если смог принять  такую  Конституцию!
Советское  правительство  заявило,  что  не  считает  себя   связанным   с
соглашением о невмешательстве в испанские дела, это означало, что мы будем
помогать республиканской Испании, выполним  свой  интернациональный  долг,
дадим бой фашизму. Мелькнула информация о добровольцах, едущих  в  Испанию
для защиты республики. Если Сашу освободят,  а  его  теперь  не  могут  не
освободить, он тут же запишется в добровольцы, пусть его пошлют в Испанию,
где коммунисты сражаются с  фашистами,  где  коммунистический  Пятый  полк
отстоял Мадрид.
   Снова забрезжила  надежда  на  свободу.  Теперь  Сашу  охраняет  закон,
Конституция, новый революционный подъем. Никто не  посмеет  прибавить  ему
срок, его обязаны освободить. Девятнадцатого января он явится к Алферову и
потребует освобождения. Задержка хотя бы на один день -  грубое  нарушение
закона, он даст телеграмму Калинину, виновные будут строго наказаны. Закон
есть закон, он обязателен  для  всех,  и  никто  не  имеет  права  держать
человека в ссылке даже лишний день.
   И в предчувствии этого дня Саша забеспокоился,  даже  засуетился.  Если
его отпустят, а его не могут не отпустить, то хватит ли у  него  денег  на
дорогу? До Тайшета должны дать прогонные, а потом? Билет до  Москвы  стоит
рублей 50, не меньше, и что-то надо жрать в дороге. Должно  хватить.  Хотя
он и запретил, но мама высылает ему каждый месяц 20 рублей. А он  живет  и
кормится у хозяина за счет своих трудодней,  и  на  рыбалку  ходит,  и  на
сенокосе был. Деньги тратит только  на  курево  и  керосин.  Теперь  будет
экономнее.
   Он по-прежнему много работал, написал еще  четыре  рассказа.  Как  и  в
прошлый раз, снял с рассказов копии и отослал маме. Все на  всякий  случай
должно храниться у матери.


   Наконец наступило 19 января 1937 года.
   Накануне Саша  сложил  вещи  -  может  произойти  всякое:  могут  сразу
арестовать,  могут  приказать   немедленно   отправиться   в   Красноярск.
Конституция конституцией, закон законом, но в НКВД свои законы.
   В эту ночь Саша долго не мог заснуть, обдумывал разговор  с  Алферовым,
хоть разговор был ясен. И все же Саша  проговаривал  и  проговаривал  его,
представлял возможные осложнения, предчувствовал неожиданности.
   Три года ждал он часа своей  свободы  -  получит  ли  он  ее?  А  вдруг
Алферова нет в Кежме, уехал в тот же Красноярск,  а  уезжает  он  туда  на
несколько недель, по району ездит тоже около месяца,  район  громадный,  а
транспорт - кошевка зимой, лодка - летом. Если Алферова нет, говорить не с
кем,  надо  будет  ждать  его  возвращения,  опять  страдать  и  мучиться.
Невеселые мысли.
   Из дома Саша вышел затемно, в семь утра. Двенадцать  километров  -  три
часа ходу, в десять будет у Алферова.
   Несколько дней не выпадал снег, санная дорога была  довольно  тверда  и
утоптана. Только на широких лапах елей  снег  висел  пухлыми  подушками  -
кухта по-местному. Казалось, воздух и  тот  замерз.  Однако  перелетают  с
дерева на дерево синички,  где-то,  будто  далеко,  долбит  стволы  дятел,
красногрудые снегири красуются на верхушках  деревьев,  возятся  в  ветвях
длинноклювые кедровики. Эти редкие  звуки  леса  только  подчеркивали  его
тишину.
   Иногда слева в лесной  прореди  виднелась  белая  гладь  Ангары,  потом
пропадала. Мороз был градусов на тридцать. На Саше теплое  белье,  свитер,
валенки, пальто и шапка с опущенными  ушами  и  _накухтарником_  -  куском
ткани, который пришивался сзади у шапки, чтобы не падал снег за  воротник,
башлыка у Саши не было, в руках толстая палка, с ней веселее  идти,  да  и
может пригодиться - волка отогнать.
   Как Саша и рассчитывал, в десять он добрался до Кежмы, подошел  к  дому
Алферова. В заиндевелом окне на кухне мелькал огонек то ли от лампы, то ли
от печки... Саша постучал в калитку  металлическим  кольцом,  ни  звука  в
ответ, даже собака не залаяла. Спит, наверно,  Алферов.  А  ждать  нельзя,
мороз забирался под пальто, в валенках мерзли пальцы, если  будет  стоять,
то окоченеет. Саша постучал в окно, где мерцал огонек. Постучал  еще.  Ему
показалось, что по кухне проплыла чья-то тень, проплыла и  остановилась  у
окна, видно,  пытаясь  разглядеть,  кто  стучит.  Тень  удалилась,  прошло
некоторое время, хозяйка, наверное, одевалась в теплое.  Заскрипела  дверь
на крыльце, послышались шаги по снегу, загремел засов, калитка  открылась.
Перед Сашей в валенках, шубе и платке стояла хозяйка.
   - Вам кого?
   - К товарищу Алферову.
   - Рановато пришли, спят они.
   - Я из Мозговы пришел.
   - Проходите тогда, подождите.
   Вслед за хозяйкой Саша прошел в сени, снял валенки, остался  в  носках,
хозяйка показала ему на бахоры в углу, он надел их и прошел на кухню.
   - Раздевайтесь, садитесь, здесь тепло, - сказала хозяйка.
   Саша снял пальто, повесил на вешалку, огляделся.
   Он у своей хозяйки любил посидеть на кухне утром,  когда  печь  еще  не
остыла со вчерашнего вечера, а на шестке горит уже  под  таганком  огонек,
разогревается завтрак, лежит только что принесенная из сарая вязанка дров,
и от нее приятно пахнет холодком и березовой корой. Хозяйка  поставила  на
стол моченые ягоды, пирог с рыбой, налила чай в стакан.
   - Закусывайте, чайку попейте, согреетесь.
   - Спасибо.
   Саша обеими руками взял стакан, согрел озябшие пальцы.
   - Издалека пришли, не завьюжило дорогу-ту?
   - Хорошая дорога.
   Саша хлебнул чая.
   В доме хлопнула дверь, послышался кашель мужчины-курильщика.
   - Встали Виктор Герасимович, у них свой умывальник, там и моются, там и
бреются, - сказала хозяйка, - у них там и ход свой.
   Снова хлопнула дверь - Алферов вернулся со двора,  постучал  валенками,
стряхивая снег. Потом звякнул стержень  в  рукомойнике,  послышался  плеск
воды, сливаемой в таз.
   Это прозвучало сигналом для хозяйки, она понесла  в  столовую  самовар,
тарелки  с  ягодами,  тот  же  пирог,  которым  угощала  Сашу,  вернулась,
поставила на таганок сковородку, разбила яйца, жарила яишню.
   Было слышно, как Алферов вышел в горницу, отодвинул стул, видимо,  сел,
наливает чай. Хозяйка сняла  с  шестка  сковородку  с  яишней,  понесла  в
горницу.
   - Доброго утречка, Виктор Герасимович, спали как, ништо не беспокоило?
   - Спасибо, хорошо спал, - ответил Алферов.
   - Тут вас дожидаются, Виктор Герасимович.
   - Кто дожидается?
   - Мужчина дожидается, Виктор Герасимович.
   - Где он?
   - На кухне сидит, на улице мороз хлящий, пустила погреться, из  Мозговы
он.
   В дверях показался Алферов, посмотрел на Сашу.
   - Вы? Зачем приехали?
   Саша встал.
   - Вчера кончился мой срок...
   - Ах так, - не дал ему договорить Алферов, - заходите ко мне.


   Вслед за Алферовым Саша вошел в горницу, сел на указанное ему место  за
столом, напротив Алферова.
   - Чай пить будете? - спросил Алферов.
   Лицо у него было чуть одутловатым - не то со  сна,  не  то  от  выпитых
накануне рюмок. С  тех  пор  как  Саша  видел  его  в  последний  раз,  он
заматерел, заугрюмел. Был в брюках, засунутых в валенки, в овчинном жилете
поверх рубахи.
   - Спасибо, меня ваша хозяйка уже напоила и накормила.
   - Она у меня гостеприимная. Придут  меня  убивать,  а  она  сначала  их
накормит и напоит. "Приютила, накормила и согрела сироту", - помните такую
рождественскую сказку?
   - Помню.
   - Да. Как там? "Вечер был, сверкали звезды, на дворе мороз трещал,  шел
по улице малютка, посинел и весь дрожал. Боже, говорит малютка, я устал  и
есть хочу, кто же в этом мире пожалеет сироту?!" Вот вас  добрая  старушка
пожалела, согрела, а то бы замерзли на улице. Пешком пришли?
   - Пешком.
   - Да, - принимаясь за яичницу, продолжал Алферов, - "напоила, накормила
и согрела сироту". В детстве, помню, нянюшка  мне  это  читала,  плакал  я
тогда от жалости к сиротке. А  потом  забыл.  И  ни  разу  с  тех  пор  не
вспоминал. Теперь вспомнил.
   - На меня глядя?
   - Возможно.
   - Пожалели, значит, - усмехнулся Саша.
   - Допускаю. Я сейчас, извините, до ветру выскакивал, так  чуть  задницу
не отморозил, хотя сортир у нас хороший, в сарае, не дует, а вы двенадцать
верст отмахали. Вот я вам и посочувствовал в стихотворной форме.  Вы  ведь
не чужды литературе, кажется?
   - Да, люблю читать. Конечно, когда есть что.
   - С этим здесь туговато, - согласился Алферов, - раньше вас учительница
снабжала книгами, а теперь ее нет. Почему бы вам с новой не познакомиться?
Тоже молодая, интересная.
   В ответ Саша хмуро промолчал - вопрос был бестактный.
   - Не нравится, значит,  -  засмеялся  Алферов,  -  вот  видите  как  вы
вольготно живете, Панкратов. Для заключенного, для тысяч заключенных,  для
сотен тысяч заключенных, - он многозначительно посмотрел при этом на Сашу,
давая  ему  возможность  оценить  громадность  цифры,  -  так   вот,   для
заключенных женщины вообще недоступны. И уж если кому-нибудь выпадет такое
счастье, то он разбираться не будет. Была бы баба. А  вы  привередничаете,
вам подавай не только с образованием, но чтобы и  по  другим  статьям  все
было на высшем уровне. Вот какая у вас вольготная жизнь.
   Сашу тяготила болтовня Алферова, нашел время - сейчас,  когда  решается
его, Сашина, жизнь.
   - Что же делать человеку при такой вольготной жизни, - продолжал  между
тем Алферов, - тем более человеку, склонному к исторической науке? А?  Тем
более читать нечего...
   И, не дожидаясь Сашиного ответа, заключил:
   - Писать самому. А? Правда?
   Понятно. Прочитал его рассказы, посланные маме. Скотина все же, мог  бы
помолчать об этом.
   - Я ведь тоже пишу, - продолжал Алферов, - правда, не по истории, а  по
философии. Могу похвастать, -  он  вышел  в  кабинет,  вернулся  с  пачкой
отпечатанных в типографии листов. -  Видите,  верстка  моей  новой  книги,
здесь написал, в Кежме: "Начала философии Декарта". Вы не читали  Декарта?
Нет? Любопытный философ, пытался соединить Бога с реальным  существованием
мира.  Не  интересуетесь  философией?  Напрасно.   Историк   должен   быть
философом, и наоборот.
   Он помолчал, усмехнулся.
   - Угадываю ваши мысли:  сукин  сын  Алферов,  читал  мои  работы!  Влез
грязными лапами в мою творческую душу. Признаюсь:  да,  читал,  да,  влез.
Должность такая. И не беспокойтесь: ваши творения ушли туда,  куда  вы  их
послали. Но я ваш первый  читатель  и  первый  критик.  Хотите  знать  мое
мнение?
   Пытка! Рассуждает, вместо того чтобы объявить ему его судьбу.  Но  надо
взять  себя  в  руки!  Если  занервничает,  то   покажет   Алферову   свою
неуверенность  в  освобождении,  а  этого  он  не  должен  показывать:   с
сегодняшнего дня он свободен, и точка! И катитесь все к трепаной матери!
   Без большой охоты он ответил:
   - Интересно.
   - С точки зрения формы  -  творения  ваши  беспомощные,  наивные,  даже
примитивные. Эти выспренние фразы, обилие эпитетов, красивости.
   Алферов налил себе чаю. Предложил Саше, но Саша отказался.
   - Так вот, продолжаю. Великая французская революция - это один из самых
драматических  и  поучительных,  я  подчеркиваю  это  слово,  поучительных
моментов  человеческой  истории.  А  вы  пишете  об  отдельных  лицах,  об
отдельных эпизодах. Для кого? Для детей,  юношества,  взрослого  читателя?
Непонятно. Какой вывод они должны сделать из прочитанного? И потом, вы  не
боитесь, что редактор будет искать параллели?
   - Какие параллели? - не понял Саша.
   - Ну как какие? У них была революция и у нас революция.  Чем  кончилась
их революция? "Термидором", единоличной властью Наполеона, империей...
   - Но, позвольте, та революция была буржуазной, а у нас - пролетарская.
   - Да, да, конечно, - оборвал разговор Алферов, - ну что ж, может  быть,
и напечатают, конечно, если вы сами будете в порядке,  как  вы  понимаете,
произведения заключенных у нас не печатают. Так что желаю вам успеха, хотя
и сомневаюсь.
   Он замолчал, вытер рот полотенцем, закурил,  протянул  Саше  коробку  с
папиросами.
   - Я привык к своим.
   - Курите свои, у меня тут и самосад курят.
   Прищурившись, Алферов смотрел, как  Саша  вынимает  папиросу,  зажигает
спичку, прикуривает,  гасит  спичку  в  пепельнице,  которую  ему  Алферов
придвинул, боится, что ли, что Саша кинет спичку на пол?
   - Товарищ Алферов, - сказал Саша, - вчера кончился срок моей ссылки.
   - Да? - делая удивленное лицо, переспросил Алферов. - Разве?
   - Да, - повторил Саша, - и я уже сказал вам об этом. Я осужден  на  три
года с учетом предварительного заключения, арестован 19 января 1934  года,
сегодня - 19  января  1937  года.  Следовательно,  с  сегодняшнего  дня  я
свободен. Прошу выдать мне документы.
   - Какие документы вы имеете в виду?
   - Какие полагается выдавать в подобных случаях.
   - Ну выдам я их вам, что вы будете с ними делать?
   - Уеду отсюда.
   - Куда?
   - Домой.
   - В Москву?
   - В Москву.
   - В Москву вам не положено.
   - Почему?
   - Вы  попадаете  под  действие  постановления  СНК  СССР  о  паспортной
системе. Есть города, в которых вы не имеете права жить. К ним относится и
Москва.
   - Но ведь это постановление вышло до новой Конституции.
   - Новая Конституция, -  возразил  Алферов,  -  не  отменяет  законов  и
распоряжений Советской власти. Некоторые  законы,  вернее,  правила  будут
изменены, пересмотрены, скажем, о порядке выборов и так далее. Но  законы,
охраняющие диктатуру пролетариата, останутся  в  силе.  Вы  читали  доклад
товарища Сталина о Конституции?
   - Читал.
   - Товарищ Сталин прямо говорит: "Проект новой Конституции действительно
оставляет в силе режим диктатуры рабочего класса". Чего вы еще хотите?  И,
кстати, вы заметили, в Конституции нет пункта о свободе передвижения,  так
он   обычно   формулируется   в   буржуазных   конституциях   -   "свобода
передвижения",  то  есть  свобода  выбирать  место  жительства,   свободно
селиться там, где захочешь. Бродяжничества  мы  не  допустим,  ограничения
паспортной системы пока не отменены, да и вряд ли будут отменены.
   Отвернувшись от Саши и глядя в окно, он опять многозначительно добавил:
   - Наоборот, я думаю, будут усилены.
   - Пусть будет так, как вы говорите, - сказал Саша,  -  но  есть  закон:
человека нельзя держать в заключении ни одного дня дольше положенного  ему
срока. Этого закона никто не отменял.
   - А где вы видели этот закон?
   - Читал, - соврал Саша.
   - Неправда, не могли вы его читать, такого  закона  нет.  Есть  логика:
если у заключенного кончился срок, а его не отпускают, следовательно,  его
держат в заключении  без  всякого  на  то  основания,  то  есть  совершают
беззаконие.
   - Ну вот, и отпустите меня.
   - Я вас и не держу.
   - Но я не могу уехать без документов.
   - А документы ваши в Красноярском краевом управлении НКВД. Расстояния у
нас тысячекилометровые, и ссыльных на  этой  территории  еще  хватает.  Не
успели прислать ваши документы точно к 19 января, пришлют  в  свое  время,
ждите. Не хотите ждать, пожалуйста, дам  вам  проходное  свидетельство  до
Красноярска, там вы явитесь в краевое управление НКВД  и  потребуете  свои
документы. А уж какой документ вам там дадут, этого я не знаю.
   В последних словах прозвучала угроза: документ могут  дать  об  отбытии
срока, а могут и о назначении нового срока.
   - Так что выбирайте, - заключил Алферов, - дожидаться документов  здесь
или отправиться за ними в Красноярск.
   Саша молчал, думал, потом сказал:
   -  Освобождение  я  должен  получить  сегодня.  Если  не  получу,   дам
телеграмму товарищу Калинину.
   Алферов засмеялся.
   - И ее тут же положат Калинину на стол?
   - Не знаю. Но кто-нибудь на телеграмму ответит.
   Алферов опять прищурился.
   - На свое письмо товарищу Сталину вы получили ответ?
   Так Письмо Сталину, наверно, у него в столе. Поэтому смеется.
   - Вы поступили правильно, послав письмо товарищу Сталину?
   - Разве я не имею права обращаться к нему?
   - Имеете, конечно. Все обращаются к товарищу Сталину,  читаете  газеты,
знаете. Рапортуют  о  достижениях,  благодарят  за  помощь  в  работе,  за
руководство. Обращаются  и  осужденные,  их,  как  вы  понимаете,  немало.
Обратились и вы, просидели половину срока, не жаловались, не  обижались  и
вдруг - бац! Сижу неправильно, освободите! Разве в  вашем  деле  появились
новые обстоятельства? Нет, новые обстоятельства не появились.  И,  видите,
вам даже не ответили. Для того чтобы  ответить,  надо  иметь  основания  к
пересмотру дела, а оснований нет.
   - Нет, значит, нет, - сказал Саша, - но человек имеет право на надежду,
этого его нельзя лишить.
   Алферов отодвинул стакан, поставил локти на стол, серьезно  смотрел  на
Сашу.
   -  Вы  правы,  человек  имеет  право  на  надежду.  Но  человек  должен
обдумывать свои поступки, это его обязанность. Вы  серьезно  рассчитывали,
что ваше письмо дойдет д