е телеграмму: "Еду, буду звонить".
   В Свердловске Саше повезло.  Он  стоял  невдалеке  от  закрытой  кассы,
билетов, конечно, не было. Вдруг окошко приоткрылось, Саша первым метнулся
к кассе, наклонился, спросил:
   - Нет, случайно, билета до Москвы?
   Кассирша назвала сумму. Саша  заплатил,  получил  билет  и  помчался  к
поезду. Окошко захлопнулось. Этот единственный билет, видимо,  остался  от
невостребованной брони.
   Вагон плацкартный, каждый пассажир имел свое место,  у  Саши  оказалась
верхняя полка, можно всю дорогу лежать.
   Несколько человек без плацкарт, а может быть, и без  билетов,  пущенные
проводником "слева", на один-два перегона, жались в тамбуре,  на  площадке
возле туалета, присаживались на краешке полки, если "легальные"  пассажиры
не возражали.
   Разыскивая  свое  место,  Саша  заглянул  в  отделение,   где   сидели,
развалясь, трое здоровых парней. Петлички и канты на форме указывали на их
принадлежность к войскам НКВД.
   - Тебе чего, малый? - изображая на лице суровость, спросил старшина.
   - Место свое смотрю.
   - А какое твое место?
   - Шестнадцатое.
   Старшина взглянул на лейтенанта. Он сидел, откинувшись на спинку полки,
легким, почти неуловимым движением головы показал, что  одобряет  действие
старшины. Тот стал еще суровей.
   - Предъяви билет!
   Удостоверившись,  что  стоит  цифра  шестнадцать,  и   не   зная,   как
действовать дальше, старшина протянул Сашин билет лейтенанту.
   - Где билет брали?
   - В кассе.
   - Позовите проводника.
   Распоряжение лейтенанта старшина передал сидевшему рядом красноармейцу.
Соблюдал субординацию.
   Красноармеец пошел за проводником.
   Столько мест в вагоне, а ему досталась такая компания! Нахальные морды,
холодные, безжалостные глаза. Ну и хрен с ними! Саша  закинул  на  верхнюю
полку чемодан.
   Явился проводник.
   Лейтенант протянул ему Сашин билет:
   - Это что такое?
   - Сами, что ли, не видите? Билет. Вагон восемь, место шестнадцать.  Все
правильно.
   - На это место мы должны человека принять в Казани, -  многозначительно
произнес лейтенант, давая понять, что в Казани они примут заключенного для
дальнейшего конвоирования.
   - В Казани будет видно.
   - У нас бронь на все четыре места, - сказал лейтенант.
   - Где она, бронь-то? - возвращая  Саше  билет,  возразил  проводник.  -
Бронь в кассе, а  для  меня  документ  один  -  билет,  билет  правильный,
занимайте свое место, гражданин.
   И ушел. Привык, видно, к претензиям таких вот конвоиров, а то, что  это
конвоиры, было видно сразу. Кого-то  сопровождали,  теперь  едут  обратно,
хотят ехать одни, без посторонних.
   Саша задвинул чемодан в глубь полки к окну,  снял  валенки,  положил  к
чемодану вместо подушки, лег, укрылся своим пальто и заснул.
   Поезд резко тормознул, и Саша проснулся. Попутчики его спали. Лейтенант
на верхней полке - напротив Саши, старшина и  красноармеец  на  нижних.  А
ведь кто-то один должен был бы дежурить. Спрятали, наверное, пистолеты под
подушки и дрыхнут.
   Поезд мерно постукивал на стыках рельсов.
   Саша впервые почувствовал, что он _едет_, уезжает  наконец  из  ссылки,
ссылка  кончена.  Стараясь  никого  не  разбудить,  Саша  надел   валенки,
спустился, прошел в туалет, вернулся, так же тихо  взобрался  на  полку  и
снова заснул.
   Проснулся он, когда в окно уже пробивался мутный утренний зимний  свет.
Посмотрел на часы. Девять! Поезд стоял на какой-то станции, оконное стекло
запотело, и  Саша  не  смог  прочитать  названия.  В  вагоне  уже  встали,
поминутно  открывалась  дверь,  вместе  с  ней  врывалась  в  вагон  струя
холодного воздуха, ходили люди с чайниками в руках,  набирали  кипяток  из
титана на станции. У Саши чайника не было, была только алюминиевая кружка,
которую он купил еще в Тайшете, в  ней  кипяток  до  вагона  не  донесешь.
Кипятильник в вагоне не работал.
   Лежа на полке, Саша вытащил из кармана пальто купленные  на  станции  в
Свердловске газеты -  в  них  печатались  материалы  процесса  Пятакова  -
Радека, статьи о коварных методах троцкистских шпионов.
   Конвойные завтракали, старшина лупил  крутые  яйца,  постукивая  ими  о
столик, скорлупу сбрасывал на пол.
   - Давай вынесу, - предложил красноармеец.
   - Ни-чо, проводник подметет, делать ему больше не хера.
   Лейтенант что-то сказал старшине, Саша не расслышал, что именно.
   - Эй, сосед, спускайся чай пить, - позвал старшина.
   - Спасибо, дождусь кипятильника.
   - Долго придется  ждать,  -  лейтенант  не  поднимал  головы,  -  давай
сползай. А то мы поснедаем и спать завалимся. Где тогда сядешь жрать-то?
   Саша достал из узелка кружку, хлеб, головку лука, последние два кусочка
сахара, последний обрезок сала. Вынул из чемодана сапоги, пол в вагоне был
мокрый, грязный, надел и спустился вниз.
   На столике, кроме чайника, стояла бутылка водки, на  газетном  листе  -
хлеб,  нарезанный  толстыми  ломтями,   вареная   колбаса,   тоже   крупно
нарезанная, очищенные яйца, масло в кружке. За столиком, расставив  локти,
сидели лейтенант и  старшина.  Красноармеец  присел  сбоку,  молча  жевал,
рыхлый, туповатый на вид  парень,  но,  видимо,  более  совестливый,  если
пожалел труд проводника. Напротив него Саша и уселся,  положил  на  столик
свои продукты. Лейтенант и старшина равнодушно на них покосились.
   Потом лейтенант разлил остатки водки себе,  старшине  и  красноармейцу.
Они выпили, закусили колбасой.
   Саша отломил дольку лука, съел с хлебом.
   Старшина разлил по кружкам кипяток, налил и в Сашину кружку.
   Лейтенант взял свою в обе ладони, грел руки, отхлебнул.
   - Откуда едешь-то? - спросил он Сашу.
   - С Подкаменной Тунгуски.
   - Река, что ли?
   - Река. В Красноярском крае, Эвенкийский национальный округ.
   Лейтенант впервые слыхал эти названия, но не  хотел  обнаруживать  свою
неосведомленность, изобразил на лице привычное для кадрового энкаведешника
недоверие.
   - Работал?
   - Да. В экспедиции профессора Кулика. Искали  Тунгусский  метеорит.  Не
слыхали?
   - Слыхали. С неба упал.
   Саша облегченно вздохнул. Теперь его  рассказ  будет  звучать  для  них
правдоподобно. Газетная шумиха вокруг Тунгусского метеорита приходилась на
конец двадцатых - начало тридцатых годов, сейчас о нем уже не пишут, и то,
что малограмотный лейтенант слыхал об  этом,  было  удачей.  Их  поведение
непредсказуемо, за любое непонятное слово  могут  зацепиться,  истолковать
по-своему Заговорив о  Тунгусском  метеорите,  Саша  перевел  разговор  на
безопасную почву.
   - Метеорит, - продолжал он, - упал почти тридцать лет  назад,  30  июня
1908 года в  семь  часов  утра.  Вообще  говоря,  метеориты  -  это  куски
небесного тела, они падают на землю из межпланетного пространства и, когда
входят в земную  атмосферу,  сгорают.  Крупные  горят  ярко  и  называются
болидами, мелкие - это те, что мы называем падающей звездой.
   - Этих я повидал, - сказал старшина.
   - Тунгусский метеорит, - взглянул на него Саша, - был,  конечно,  болид
громадной величины и опустошил пространство, как предполагают, около  2000
квадратных километров.
   - Ого! - старшина рыгнул.
   - С земли  почти  по  всей  Восточной  Сибири  было  видно,  как  болид
перемещался по небу. А  когда  упал,  раздался  оглушительный  взрыв,  его
слышали на расстоянии тысячи километров. Во  многих  деревнях  сотрясались
постройки, лопались стекла в окнах, с полок падала  посуда,  даже  люди  и
скот валились с ног. Прямо как землетрясение. Его зарегистрировали даже  в
Англии.
   - Откуда ты знаешь про Англию? - насторожился лейтенант.
   - В дореволюционных газетах писали. Метеорит  упал  за  девять  лет  до
революции.
   Объяснение это удовлетворило лейтенанта.
   - А куда он сам-то делся, метеорит этот?
   - Сгорел. Как вошел в земную атмосферу, так  и  сгорел,  превратился  в
пыль.
   - Отчего же сгорел-то? - опять насторожился лейтенант.
   - Так ведь они падают с громадной скоростью - двенадцать  километров  в
секунду, это больше сорока тысяч километров в час. Наш поезд,  к  примеру,
идет от силы пятьдесят - шестьдесят километров в  час,  а  болид  -  сорок
тысяч, какое получается трение! От этого и температура огромная  -  десять
тысяч градусов, вот и  сгорает  болид,  одна  пыль  остается.  Пыль  вошла
глубоко в землю, и на этом месте образовались озера и болота.
   - Чего же тогда искали-то?
   - Как чего? Остатки метеорита:
   - Что-то заливаешь ты, парень! Сначала говоришь  пыль,  теперь  остатки
метеорита. Зачем эти остатки-то?
   - Чтобы по ним определить, из чего состоят метеориты и другие  небесные
тела.
   - Для науки, значит, - усмехнулся лейтенант.
   - Вот именно, для науки.
   - А нужна нам такая наука?
   - То есть как? - не понял Саша.
   - А так. Для социалистического строительства нужна такая наука,  всякие
там камушки искать, нужна такая наука?
   "Ах, дубина ты, дубина... Сейчас схлопочешь..."
   - _Правительство_ распорядилось искать обломки метеорита,  значит,  это
нужно, - внушительно сказал Саша.
   Поскольку Саша сослался на правительство, в голосе лейтенанта появилась
строгость, он переспросил:
   - Ну и как, нашли?
   - Нет, все под землю ушло, смешалось с почвой. И условия  там  трудные,
дорог нет, оборудования настоящего не  доставишь,  работа  тяжелая,  гнус,
люди не хотят работать.
   -  Как  это  не  хотят?  Раз  есть  правительственное  задание,  должны
работать, - нахмурился лейтенант.
   - Людей на сезон, на лето нанимают, а зимой увольняют, - объяснил Саша.
- А снова наниматься не желают, не хотят гнуса кормить.
   - Заключенных туда послать, - заметил старшина, - эти не откажутся.
   - Объект недостаточный, - рассудил лейтенант; - сколько там народу?
   - В сезон человек двадцать - тридцать.
   - Маловато, - задумался лейтенант.
   - Командировку можно, - предложил старшина, - один барак, будут и зимой
копать, не подохнут.
   - Ладно, - пресек  его  лейтенант,  -  без  нас  разберутся.  Как  тебя
звать-то?
   - Саша.
   - Ты за вчерашнее не обижайся, мы  на  службе,  при  оружии,  документы
везем, должны знать, с кем вместе едем.
   - Бдительность, - пояснил старшина.
   -  Газеты  небось  читаешь,  -  сказал  лейтенант,  -  про  этот  самый
процесс... Видишь, что творится? Шпионы, диверсанты, вредители,  до  самых
верхов добрались, туда проникли.
   - Изничтожить надо гадов, - скривил рот старшина, - всех подряд, врагов
ентих, и жен ихних, и все семя ихнее.
   - Детей-то за что? - улыбнулся Саша.
   Лейтенант подозрительно посмотрел на него:
   - Детей ихних жалеешь?
   - Я думаю, детей можно перевоспитать.
   - Дети эти подрастут, нас с тобой не пожалеют, - сощурился лейтенант, -
припомнят нам и папку, и мамку. Узнаешь тогда, чего ихняя жалость стоит.
   - Перевоспитай их, попробуй, - добавил старшина, - ездил я в  отпуск  в
деревню свою, значит, Вологодскую область. А в колхозе нашем  председатель
оказался вредитель, и бухгалтер, и  бригадир  тоже  вредители,  троцкисты.
Посадили их, конечно. Вызывают  бригадирову  жену,  она  воет,  причитает,
меня-то за что, детишки у  меня  малые...  Молодая  еще,  ничего  бабенка,
справная. А следователь ей: "Ты почему скрывала взгляды врага  народа?"  -
"Какого врага?" - "Муженька своего -  Назарова  Арсентия".  -  "Дак  я  не
знала, что он враг". А следователь ей:  "Ты  что  же,  не  видела,  с  кем
спишь?!" Вот как вопрос поставил. Теперь будет знать, с кем спать,  восемь
лет получила, а ребятишек в детдом.
   - Видишь, - посмотрел лейтенант на Сашу, - позаботились  о  детях...  В
детский дом на все готовое. А ты их жалеешь. У самого дети-то есть?
   - Есть, - соврал Саша.
   - Поэтому и жалеешь. А враги  нас  жалеют?  Пришли  к  одному,  большую
должность  занимал,  председатель  районного  исполкома,  пришли   как   к
человеку, с ордером на обыск  и  арест,  все  по  закону.  А  он  выхватил
пистолет и начал отстреливаться. Двоих наших на  месте  уложил,  последнюю
пулю в себя запустил, сволочь, предатель, шпион.  Не  пожалел  наших  двух
товарищей, погибших при исполнении служебного долга, согласно  присяге.  И
бабу свою, и девочку тоже не пожалел. Бабу расстреляли, а девчонке, ей лет
пятнадцать было, влепили восемь лет.
   - Да, - покачал головой Саша, - какие дела творятся...
   Он  допил  чай,  поблагодарил,  взобрался  на  свою  полку,   задремал,
проснулся, полежал, делая вид, что спит, опять задремал, опять проснулся.
   Его спутники тоже  поспали,  потом  обедали,  но  Сашу  уже  не  звали,
потеряли к нему интерес, выяснили личность,  и  ладно.  И  Саша  был  этим
доволен, повернулся к ним спиной, опять сделал вид, что спит, и  на  самом
деле заснул.
   Проснулся поздно. Поезд стоял, в вагоне суетились,  видно,  на  большую
станцию прибыли. Сашиных попутчиков не было, и вещей их не было.
   Потом в купе вошли  две  женщины  с  ребенком,  мужчина  внес  за  ними
чемодан.
   - Какая станция? - спросил Саша.
   - Казань.
   Значит, врали конвойные, хотели одни ехать до Казани. Ну и славу  Богу!
От утреннего разговора у Саши было муторно на душе.  Ничего  унизительного
для себя он не говорил, но и не возражал этим  сукиным  сынам,  палачам  и
расстрельщикам.  Конечно,  затеваться  с  ними  глупо,  но  не  надо  было
спускаться и сидеть за одним столом. Вы вчера не пускали меня в купе,  вот
и не желаю с вами  знаться.  Или  притвориться  больным:  "Что-то  знобит,
простудился, наверно", попросить у них кипяток и поесть на своей полке.  А
он спустился, сел с ними.  Врал  про  экспедицию  профессора  Кулика,  про
Тунгусский метеорит, чтобы внушить доверие к  себе,  и  добился:  им  и  в
голову не пришло, что он из ссылки.
   В такой лжи  он  будет  жить  теперь  постоянно,  будет  выкручиваться,
придумывать липовые истории, рассказывать их встречным и поперечным,  лишь
бы избежать вопросов  и  расспросов,  лишь  бы  затемнить,  замазать  свое
прошлое. Тягостно, тяжело. Но нет выхода. А не захочет  осторожничать,  не
станет скрывать своей судимости, то быстро увидит лагерные ворота.
   Ладно! Есть хочется, вот что.  Сейчас  он  спустится  с  полки,  найдет
проводника и потребует у него кипяток. Деньги за билеты плачены?  Плачены.
Так, будьте любезны, обеспечьте пассажиров своего вагона кипятком!  Ну  да
черт с ним, лень связываться, поест хлеб всухомятку.
   И надо избавляться от иллюзий. Позади у него ссылка, впереди -  лагерь,
это ясно как дважды два, а сейчас он во временном отпуске.  Вот  именно  -
временном отпуске. А уж сколько ему свободных денечков  выпадет  на  долю,
никто сказать не может. Тут уж как повезет.



16

   Утром за завтраком,  подавая  чай,  Феня  опрокинула  чашку  Вадиму  на
колени.
   Вадим вскочил, отряхнул халат.
   - Не видишь, куда ставишь, идиотка!
   - И вправду, не вижу ничего, Вадимушка, совсем ослепла от слез.
   И завыла, запричитала по-крестьянски в голос:
   - Боже ж мой, боже ж мой, за что такое наказание? Кому он мешал? Тихий,
мухи не обидит. Ведь старик он, внуки  взрослые,  за  что  же?  Никого  не
трогал, ничем не заведовал, ему предлагали заведовать парикмахерской, а он
отказался, не захотел... "Нет,  говорит,  не  надо,  от  греха  подальше".
Теперь в тюрьму. Настя, жена, к нему ходила, в Бутырках сидит...
   - Какая Настя, какая парикмахерская, какая Бутырка?!  -  прикрикнул  на
нее Вадим, догадываясь и  ужасаясь  тому,  что  Феня  назовет  имя  Сергея
Алексеевича.
   - Да Настя, жена Сергея Алексеевича... Сергей Алексеевич наш в Бутырках
сидит, - она опять завыла в голос. - Настя ходила, передачу не  принимают,
деньги не берут,  под  следствием,  говорят...  А  какое  следствие?  Чему
следствие, как брил, как стриг?.. Оговорил его кто-то окаянный, чтоб  его,
проклятого, черти разорвали, чтоб ему  всеми  болячками  переболеть,  чтоб
иссушила его лихоманка,  чтоб  не  спастись  ни  ему,  ни  детям  его,  ни
внукам...
   - Хватит, хватит! - замотал головой  Вадим,  пренеприятнейшее  известие
это испортило настроение, пропал теперь рабочий день. - Хватит, слезами не
поможешь!
   - Так ты помоги, Вадимушка, ведь в газетах пишешь, известный человек, и
Андрей Андреевич всех  начальников  лечит.  Похлопочите!  Неужели  вас  не
послушают?!
   Дура, деревенщина, как втолковать ей, что в таких делах никто никого не
слушает и никто никому не помогает.
   - Я подумаю, что можно сделать, - сказал Вадим. Причитания  Фени  рвали
ему сердце, - только, пожалуйста, перестань голосить.
   Феня замолчала, не убрав со стола, ушла в свою  комнату  при  кухне.  А
Вадим поплелся в свою, кинулся на кровать.
   После того как он подписал у Альтмана показания о  рассказанном  Сергею
Алексеевичу анекдоте, Вадим перестал у  него  стричься.  Не  хотелось  его
видеть, неприятное чувство, похожее на обиду, возникало каждый раз,  когда
он проходил мимо парикмахерской в Калошином переулке. Зачем к месту и не к
месту вставляет Сергей  Алексеевич  это  свое:  "Без  Льва  Давидовича  не
обошлось",  болтает  всякую  ерунду,  а  порядочные  люди  должны  за  это
расплачиваться. Да и нужда в старике отпала.  В  Театр  Вахтангова  пришла
молоденькая хорошенькая гримерша, оказалось к тому же, что хорошо стрижет,
к ней по знакомству пристроили и Вадима, тем более гримерша не  брезговала
лишним заработком. Ну что бы этой девке прийти работать в театр раньше, ей
бы уж Вадим точно  не  стал  рассказывать  анекдот  о  Радеке,  и  Альтман
перестал бы тогда его мучить, и никакой подписки о сотрудничестве он бы не
давал, и Сергей Алексеевич работал бы  в  своей  парикмахерской  до  самой
смерти.
   Ах, бедняга, бедняга...  Неужели  действительно  его  могли  арестовать
из-за глупой присказки о Льве Давыдовиче. Они все могут. Но зачем? Столько
работы у них сейчас, идут громкие процессы, проводятся  крупнейшие  акции,
зачем им какой-то ничтожный брадобрей?
   Но, с другой стороны, старик произносил слова о Троцком  с  издевочкой,
мол, что ни случись, обязательно все свалят  на  Льва  Давыдовича.  Внушал
таким образом своим клиентам, что не надо  верить  НКВД,  не  надо  верить
тому, что за спиной всех преступников стоит Троцкий. Именно так и расценил
эту присказку кто-нибудь из тех,  кого  Сергей  Алексеевич  обслуживал,  и
сообщил на Лубянку. А Вадим тут ни  при  чем.  Ведь  у  него  с  Альтманом
разговор о парикмахере был почти год назад. Он назвал тогда и Эльсбейна, и
Ершилова, они на свободе, живут-поживают, никто их не  трогает,  а  Сергея
Алексеевича взяли. Значит, стукнули на него недавно, год  назад  на  такие
разговорчики могли не обратить внимания, а сейчас это - криминал. Логично?
Логично.
   Вадим вышел к Фене, будто бы справиться, постирана ли белая рубашка,  и
как бы между прочим спросил, когда забрали Сергея Алексеевича.  Оказалось,
две недели назад. Все сходится! Хотелось ухватиться за эту мысль, хотелось
поверить в нее и успокоиться, но нет, не успокоился; на  его  совести  эта
жертва, в  его  показаниях  фигурирует  Сергей  Алексеевич,  им,  Вадимом,
собственноручно эти показания подписаны. Было,  правда,  одно  оправдание:
думал тогда Вадим, что парикмахер сам постукивает и ничего ему поэтому  не
грозит. Выходит, ошибся, выходит, не  стукач  Сергей  Алексеевич,  угробил
понапрасну невинного человека.
   Ужасно, ужасно неприятно... И у Альтмана, конечно, ничего не выведаешь.
Каждые две недели Вадим является к нему на свидание в гостиницу  "Москва",
приносит  очередное  донесение  -  короткую   рецензию   на   какое-нибудь
произведение, не  соответствующее  методу  социалистического  реализма,  а
следовательно, враждебное Советской власти. Альтман читает  это,  сидя  за
столом, а Вадим располагается на диване,  ждет.  Конечно,  в  писательской
среде у Альтмана много информаторов, Вадим в этом не  сомневался,  тот  же
Эльсбейн,  да  и  других  полно,  но  его  донесения  особые,  не   лишены
литературного  блеска,  высокопрофессиональные.  К  тому  же  он   человек
осведомленный,