одним словом,
отпер дверь и в квартиру вошел.  Что было дальше,  не помню. Я только свою
вещь хотел назад получить.  Больше ничего меня не  интересовало...  Как  я
искал?  Где? Теперь это трудно восстановить. Не знаю даже, сколько времени
пробыл в  квартире...  А когда милиция нагрянула,  я не сопротивлялся и не
пытался убежать. Это тоже необходимо учесть!..
     В каких отношениях я был с мастером Поповым из гранильного цеха? Ни в
каких. Иногда давал ему камень-другой, чтобы он по блату, как говорят, его
обработал.
     Нехорошо,  конечно, но ничего тут страшного нет. Ты мне поможешь, я -
тебе. Государству никакого убытка тут нет.
     Зачем мне ограненные бриллианты? Странный вопрос! Я ведь именно такие
и собираю.  Меняться бриллиантами тоже легче.  По крайней мере знаешь, что
сколько стоит.  И,  конечно, мне было приятно, когда огранка получалась по
первой категории. Кому не хочется, чтобы его вещь стоила дороже?
     Вас  интересует,  где  я  доставал необработанные алмазы?  Неужели мы
будем тратить ваше драгоценное время на  подобные пустяки?  Спросите лучше
филателистов,  где они берут свои марки. А монеты, думаете, с неба падают?
Мы меняемся,  покупаем,  достаем,  наконец, всеми правдами и неправдами...
Очень трудно бывает объяснить точно, где, когда, у кого.
     Нет,  сейчас я  никак не могу вспомнить.  Если можно,  отпустите меня
отдохнуть.
     Подписать протокол? Мне надо подумать. Я всегда готов помогать людям,
но люблю,  когда и мне идут навстречу. Сурово наказать Мирзоева для вас, я
вижу,  не  самое главное.  Поэтому я  надеюсь,  что мы  сумеем найти точки
соприкосновения и  поможем друг другу.  Люди,  как сказано в  Коране,  <не
будут обижены на толщину плевы на финиковой косточке>.


     Глава двенадцатая

     ВЫНУЖДЕННЫЙ СОЮЗ

     Тяжело дались Сударевскому восемь коротких шажков от  двери до стола,
за  которым,  как  пифия  на  треножнике,  восседала Марья Николаевна.  Не
поднимая головы от стрекочущих клавиш <Рейнметалла>, она искоса глянула на
оробевшего и.  о.  завлаба и,  не отвечая на приветствие,  которого вполне
могла не  расслышать,  продолжала печатать.  Марку Модестовичу показалось,
что вся приемная следила за ним с осуждающей насмешкой. И он сам, страдая,
как  бы  со  стороны  взирал  на  свое  совершенно  невозможное поведение,
угодливое и  развязное одновременно.  В  действительности же все выглядело
вполне благопристойно.  Он вошел с  видом уверенно-деловитым,  пробормотал
какие-то вежливые слова и, наклонившись над Марьей, заворковал:
     - Зашел попрощаться,  Марья Николаевна,  перед отлетом в Амстердам...
Не будет ли каких поручений?
     - Куда-куда?   -   Ее  пальцы  замерли  в   неподвижном  парении  над
клавиатурой.
     - На  конгресс в  Нидерланды,  Марья  Николаевна.  Может,  сувенирчик
какой? Европа все-таки...
     - А!  -  Она настолько оттаяла,  что даже подняла голову. - Ну что ж,
привезите какую-нибудь безделушку.
     - Непременно!  -  просиял Сударевский. - К Фоме Андреевичу можно? Мне
только на секунду.
     - У него сейчас Дузе. Как только выйдет, я вас пропущу.
     - Большое спасибо, Марья Николаевна, я обожду.
     Сударевский  хотел  отойти  в  сторонку,  так  как  секретарша  вновь
застучала на машинке, но она остановила его вопросом:
     - Как схоронили?
     - Аркадия Викторовича?  Хорошо.  Я хотел сказать,  - спохватился Марк
Модестович, - обыкновенно.
     - Народу много было?
     - Не особенно...
     - Цветы? Музыка?
     - Все, как положено, Марья Николаевна.
     - Речи были?
     - Нет, речей как раз и не было... Как-то так получилось...
     - Почему? Разве не вас от института выделили? Вот вы бы и выступили.
     - Понимаете,  Марья Николаевна... - Он наклонился еще ниже и зашептал
ей в  самое ухо:  -  Обстановка создалась не совсем подходящая...  Людмила
Викторовна так убивалась, так плакала...
     - Удивительно люди притворяться умеют!  -  Марья Николаевна осуждающе
поджала бескровные губы. - Рыдать рыдают, а про себя только о наследстве и
беспокоятся. Имущества после него, чай, много осталось?.. Дача?
     - По  всей  видимости,  -  уклончиво промямлил Сударевский.  -  Я  не
интересовался.
     Из директорского кабинета,  опираясь на палочку, вышла монументальная
дама.  Грудь  ее,  видимо,  от  пережитого  волнения  вздымалась тяжело  и
порывисто.
     - Идите  теперь  вы,   -   распорядилась  Марья  Николаевна  и   даже
подтолкнула  Сударевского  в  бок,   укротив  безмолвный  протест  очереди
ледяным, ускользающим взором.
     Рыженький научный сотрудник,  сидевший у самой заветной двери, хоть и
не  удержался от разочарованного вздоха,  но вынужден был вновь опуститься
на  стул.   Свой  протест  новоявленному  фавориту  он  выразил  тем,  что
демонстративно раскрыл папку, полную всевозможных бумаг.
     Да,  Марк Модестович не держал в руках неотложных,  требующих подписи
отношений в  <Академснаб> и  <Главизотоп>,  но зато у него в кармане лежал
огненный общегражданский паспорт с  посольской визой,  билет  Аэрофлота на
рейс  Москва - Амстердам и скромный чек, который можно было учесть
в одном из самых солидных банков.
     Только что  раздираемый противоречивыми комплексами неполноценности и
гордыни,  но обогретый милостивым отношением всемогущей Марьи, Сударевский
совершенно преобразился.  В  тамбур,  ведущий в  директорский кабинет,  он
вступил с победоносной улыбкой человека, которому все удается.
     - Разрешите,  Фома Андреевич?  -  интимным тоном осведомился он и без
промедления ступил на  ковровую дорожку.  -  Я  только на  одну минуточку.
Пришел за последними указаниями.
     - Отбываете,   значит?   -   Вопреки   ожиданиям,   директор   особой
приветливости не выказал. - Так-так...
     - Хотелось бы выслушать напутствия.  - Марк Модестович смущенно потер
руки и покосился на стул.
     - Вы у нас человек самостоятельный.  -  Фома Андреевич не вышел из-за
стола поздороваться и не спешил предложить место.  -  Даже не знаю,  как с
вами и быть...
     - Что-нибудь случилось?! - внутренне так и обмер Сударевский.
     - Вам лучше знать,  Марк... э-э... Модестович. - Директор сделал вид,
что заинтересовался вдруг лежащей перед ним на  стекле сапфировой призмой.
- Удивлен, что вас интересуют еще мои советы. Н-да, весьма удивлен.
     - Ничего не понимаю!  -  Сударевский не слышал, как неузнаваемо вдруг
изменился его голос. - Фома Андреевич, ради бога...
     - Любите вы,  голубчик, сюрпризы подносить, ничего не скажешь. И ведь
когда, главное? Под самый занавес!
     - Да в чем дело,  Фома Андреевич?  -  взмолился Сударевский. - Это по
поводу командировки?
     - На загранпоездке жизнь не кончается.  А вы,  как я погляжу,  только
сегодняшним днем и живете. Будущее вас не особенно волнует.
     - Что вы, Фома Андреевич! - Сударевский облегченно перевел дух. - Как
можно?
     - Лишь бы сейчас кусок урвать,  а там хоть трава не расти,  - буркнул
директор и отвернулся. - Умнее всех быть хотите?
     - Почему?   -  Сударевский,  как  набедокуривший  школьник,  захлопал
глазами.  Он  вновь отчаянно взволновался и  уже не  отдавал себе отчета в
том,  что  говорит.  -  Я  не  знаю,  что  вам  наговорили про меня,  Фома
Андреевич, но поверьте... - Он смешался и потерял нить разговора.
     - Ну-ну, - подбодрил его Фома Андреевич, - продолжайте... А то только
рот разеваете,  словно рыба какая,  и  молчите.  Я  бы на вашем месте себя
иначе вел. Н-да... Что вы там опять затеваете с этим горе-открытием?
     - Я?  -  изумился Марк Модестович.  -  Понятия не  имею!  -  Он  даже
порозовел то  ли  от  радости,  что  туманные угрозы  обернулись таким,  в
сущности, пустяком, то ли от благородного негодования. - Клянусь вам!
     - Значит,  вы  единственный,  кто не в  курсе.  -  По тому,  как Фома
Андреевич  нетерпеливо дернул  плечом,  Сударевский понял,  насколько  тот
раздосадован.
     - Я здесь абсолютно ни при чем! - поспешил он заверить директора.
     - А  кто?  -  Фома Андреевич брезгливо поежился.  -  Может быть,  ваш
соавтор?  По всем секциям звон идет, а он, видите ли, не в курсе. Все утро
только вами и занимаюсь.
     - Мной?  -  вновь  переспросил  Сударевский,  но,  прежде  чем  успел
сообразить,  что это глупо и неуместно, вспомнил про взволнованную Дузе, с
которой  только  что  повстречался  в  приемной.  -   Боюсь,   что   вышло
недоразумение,  Фома Андреевич,  - с достоинством закончил он и решительно
сел на ближайший  стул.  -  Или  меня  просто-напросто  оклеветали.  Такие
любители всегда найдутся.
     - Клевете  не  поверю.  -  Фома  Андреевич для  пущей  убедительности
постучал кристаллом по стеклу. - И вообще наушников не терплю!
     - Я знаю, - подтвердил Сударевский, хотя и был уверен в обратном.
     - Но чудес на свете не бывает... Как вы попали к Берендеру?
     - Кто это?  - Марк Модестович сделал вид, будто силится припомнить. -
Ах, этот! Академик?
     - Он самый.  - Фома Андреевич неприязненно пожевал губами. - Такой же
универсал,  как ваш покойный покровитель. И швец, и жнец, и на дуде игрец.
Говорят,  он даже стишата кропает... Да притом еще по-французски! Тоже мне
Леонардо да Винчи!
     - Я с ним не знаком, - отчеканил Сударевский.
     - Факты  свидетельствуют иное.  -  Фома  Андреевич бросил  кристалл в
кокосовую чашку.
     - Какие факты,  Фома Андреевич?  -  с печальным смирением осведомился
Марк Модестович.
     - Я  бы  еще  мог  усомниться в  правильности сигналов,  если бы  мне
буквально пять минут назад не позвонил Леокакаян.  - Директор выжидательно
примолк.
     - Не улавливаю связи. - Сударевский уже полностью владел собой.
     Основная причина  тревоги явно  отпала:  зарубежному вояжу  ничто  не
препятствовало.  Последствия же неприятного объяснения с Фомой Андреевичем
волновали его меньше всего.  Разговор,  однако, следовало, по возможности,
закончить к обоюдному удовлетворению.
     - Что общего может быть у меня с этим мерзейшим интриганом?
     - Как?  -  Фома Андреевич озадаченно поднял брови и даже ладонь к уху
приставил,  словно хотел получше расслышать. - Эка вы его! - Он усмехнулся
и удовлетворенно кивнул.  - Интриган там он или нет, неважно. Главное, что
все в  один голос твердят,  будто Берендер встал на  вашу защиту.  Вы что,
работу ему показывали?
     - Никогда в жизни!
     - Откуда же он прознал?
     - Ума не приложу. - Сударевский развел руками. - А это верно?
     - Похоже на то.  -  Фома Андреевич заметно оттаял. - Но вы ему ничего
не посылали?
     - Абсолютно.
     - Странно. - Директор задумался. - Кто же ему тогда напел?
     - А что вообще случилось, Фома Андреевич?
     - Значит, вы на самом деле ничего не знаете?
     - Да откуда мне знать? Я только то и делал, что занимался подготовкой
к конгрессу! Куча же дел, Фома Андреевич! А тут еще милиционер этот... Ну,
вы знаете,  который Ковским занимался...  Покоя не дает. Все чего-то ищет,
вынюхивает...
     - Дело в  том,  что Берендер поднял шум.  Он повсюду превозносит вашу
работу и требует,  чтобы ее передали химикам. Надеюсь, вы понимаете, какой
может получиться скандал? Не хватает нам восстановить против себя еще одно
отделение!
     - Я к этому совершенно непричастен. Берендеру своей работы не давал и
не просил его вмешиваться.  Могу подтвердить это когда и где угодно,  хоть
устно, хоть письменно.
     - Я  бы посоветовал вам написать в комитет письмо.  -  Фома Андреевич
сменил гнев на  милость.  -  Это бы  окончательно положило конец всяческим
кривотолкам.  Я  уж  не  говорю о  том,  что избавило бы нас от непрошеных
благодетелей.
     - Хоть  сейчас,   Фома  Андреевич!   -   с   готовностью  откликнулся
Сударевский. - Какое письмо?
     - Словом,  вы,  такой-то и  такой-то,  -  директор явно успел заранее
обдумать  текст,   -  просите  вернуть  вам  все  материалы  открытия  для
доработки.
     - Чего  вдруг?   -   спросил  Сударевский,  входя  во  вкус  игры.  -
Бились-бились, а тут, когда вмешались такие силы, взяли и затрубили отбой.
Не покажется ли это странным?
     - Не покажется.  Поверьте, все будут только рады закрыть это кляузное
дело.
     - Кляузное с чьей стороны?
     - Мне казалось, мы понимаем друг друга, - многозначительно нахмурился
Фома Андреевич.
     - Несомненно!  -  поторопился успокоить его Сударевский.  -  Просто я
хочу получше уяснить себе, как должно выглядеть мое письмо.
     Беседа  и   впрямь  принимала  забавный  характер.   Она   доставляла
Сударевскому ранее недоступное наслаждение.  <Как жаль,  - думал он, - что
этот боров так ничего и  не  поймет.  Но что с  него возьмешь?  На то он и
Дубовец!>
     - Вы  напишите,   Марк  Модестович,   -   в  голосе  Фомы  Андреевича
Сударевский уловил непривычные бархатные нотки,  - что хотите пересмотреть
свои выводы в свете, так сказать, новых данных. Верно? Вы же действительно
продолжаете работать?
     - Само собой.
     - А  раз так,  то,  получив новые результаты,  вы  хотите подвергнуть
пересмотру всю свою концепцию. Это вполне естественно для всякого честного
исследователя, уверяю вас. Ну как?
     - Вполне.  -  Сударевский даже  руку к  груди прижал.  -  Никто и  не
пикнет.
     - Постепенно все забудется,  успокоится,  вы защитите диссертацию,  а
там посмотрим...  Чем черт не  шутит?  Может,  и  вернемся тогда к  вашему
открытию,  на  новом  витке  спирали.  На  ином...  как  бы  это  поточнее
сказать... качественном уровне.
     - Лично я  уже поставил на этом крест,  -  сказал Сударевский и вдруг
почувствовал, что ему наскучила эта двусмысленная игра. Пора было кончать.
Впереди предстояли нелегкие испытания.  Так стоило ли  попусту расходовать
силы?
     - Не  зарекайтесь,  -  покровительственно кивнул  Фома  Андреевич.  -
Ситуация меняется,  и мы,  я уверен,  возвратимся к вашей работе.  На иной
основе,  разумеется...  Все-таки  у  вашего метода есть  будущее.  Недаром
Берендер так раскричался.  Что-что,  а  чутье у  него не ослабло.  Если он
говорит,   что   овчинка  стоит  выделки,   то   будьте  уверены,   работа
действительно имеет  большое научное и  практическое значение...  Поверьте
мне,  что я  не  стал бы  с  вами говорить так,  если бы  не  был уверен в
конечной победе истины. Это только в фельетонах можно прочесть о всяческих
противниках научного прогресса, зажимщиках передового опыта и ретроградах.
Вы  умный человек и  понимаете,  что в  жизни все значительно сложнее.  На
каком-то  этапе  приходится  и   отступать,   из  тактических  соображений
отказываться даже от  собственного детища.  Но в  исторической перспективе
истина всегда пробивает себе дорогу. Можете не сомневаться.
     - Я и не сомневаюсь.
     - Теперь,   когда  претендовать  на  установление  новой,  объективно
существующей в природе закономерности можете вы один...  -  Фома Андреевич
выдержал необходимую паузу  и,  убедившись,  что  собеседник правильно его
понял,  продолжал:  -  Следует быть вдвойне осторожным. Пусть у товарищей,
которых Ковский так неразумно против себя восстановил,  сформируется о вас
новое мнение.  Как говорится,  о мертвых либо хорошо, либо ничего... Одним
словом, я уверен, что скромный молодой исследователь, который нашел в себе
силы  и  мужество  преодолеть  давление  авторитета и  собственные,  можно
сказать,  заблуждения,  встретит совершенно иной прием.  Вы меня, надеюсь,
поняли?
     - Не совсем,  Фома Андреевич. - Сударевскому хотелось, чтобы директор
высказался более определенно. - Извините.
     - Забудьте прошлое.
     - Уже забыл.
     - И   прелестно.   Добавьте   побольше  новых   данных,   переиначьте
что-нибудь, и через год-другой пишите себе новую заявку на новое открытие.
Формулу, разумеется, придется видоизменить. Теперь, надеюсь, ясно?
     - Абсолютно. - Сударевский украдкой посмотрел на часы.
     <Даже если я откровенно,  без обиняков,  растолкую ему,  как и что, -
подумал Марк Модестович,  -  он же все равно ничего не поймет. Не допустит
до  себя,  просто-напросто отметет.  Вот  ведь в  чем курьез!  Он  живет в
вымышленном мире,  за  частоколом  интриг,  и  совершенно потерял  чувство
реальности.  Терять мне нечего,  меня теперь не  остановишь,  и  я  мог бы
позволить себе  пять  минут откровенности.  Это  были  бы  прекрасные пять
минут, возможно, самые лучшие в жизни, если бы только удалось его пронять.
Но нет!  Оставь надежду всяк сюда входящий.  Все отскочит назад. Как горох
об стенку.  Он неуязвим.  Стоит ли тогда метать бисер?  Да и не мне,  если
быть  честным перед самим собой,  тратить силы на  перевоспитание Дубовца.
Пусть другие займутся потом выжиганием по дереву. Этот Люсин прав, говоря,
что никогда не следует забывать об окружающих. Мы действительно живем не в
вакууме и нас окружают не бессловесные тени, а живые люди, наблюдательные,
любопытные,  понимающие. Нет, милейший Фома, даже если я полностью пойду у
тебя на  поводу,  все равно ничего не  получится.  Нам просто не  позволят
отколоть подобный номер.  Такие вещи не проходят,  и все тут. Не будь даже
всемогущего Берендера,  кто-нибудь  обязательно окажется  на  нашем  пути.
Может  быть,  это  будет  незаметная лаборанточка или  безымянный эксперт,
который  однажды  хоть  краем  уха  слышал  фамилию  Ковского;  даже  твой
сегодняшний союзник и то завтра не упустит случая подставить тебе ножку>.
     - ...достойно представлять наш институт на международном форуме, - из
дальнего далека долетели до него слова директора.
     - Приложу все усилия, Фома Андреевич, - ответил он, как автомат.
     - Не сомневаюсь. - Директор нашел уместным пожать Сударевскому руку.
     - Большое  спасибо!   -   Марк  Модестович  вскочил  и   приготовился
прощаться.  Хорошо,  что он все-таки промолчал! Никогда не следует сжигать
за  собой мосты.  Кто знает,  как обернется дело.  По существу,  он же еще
ничего не решил. Во всяком случае, это не окончательное решение. Там видно
будет...
     - Может  у  вас  есть  какие-нибудь поручения,  Фома  Андреевич?  Или
пожелания?
     - Пожелания?  -  Директор озадаченно пожевал губами.  -  Успеха разве
что?..   Ван-Кревелину  мой  привет.   Жаль,  я  подарочек  ему  не  успел
приготовить, а следовало бы...
     - Не беспокойтесь, Фома Андреевич, я все равно побегу сейчас покупать
сувениры.
     - Вот и  хорошо...  Только,  знаете ли,  не надо этого...  как его...
палеха, водки, матрешки всякие... Я в прошлый раз возил.
     - Понимаю. Подберем что-нибудь пооригинальнее.
     - Тот милиционер,  говорите,  вас еще донимает?  Что там слышно у них
насчет убийства? Нашли кого?
     - У меня создалось впечатление,  что не нашли. Поэтому и не оставляют
в покое наш институт.
     - Мы-то тут при чем?
     - В том-то и дело!  Но самое пикантное в этой истории то, что Аркадий
Викторович, судя по всему, умер своей смертью.
     - А мне говорили, что его убили.
     - Так думал сначала следователь, но судебно-медицинская экспертиза не
подтвердила. Аркадий Викторович скончался от инфаркта.
     - Ничего не понимаю! Откуда тогда весь сыр-бор? Похищение? Уголовщина
всякая?
     - Тут  много неясного,  Фома Андреевич.  Похоже,  что  вокруг Ковских
действительно вертелись всякие темные личности.  На похоронах я узнал, что
позавчера ограбили  московскую квартиру  Аркадия  Викторовича.  У  Людмилы
Викторовны и без того достаточно горя. Бедная женщина! Куда только милиция
смотрит? Я ей посоветовал жалобу на следователя подать. Чего церемониться,
в  самом деле!  Вместо того чтобы травмировать людей,  он  бы лучше принял
меры для защиты их собственности.
     - Правильно!  -  обрадовался директор.  -  Уж  эти  наши доморощенные
шерлоки Холмсы!..  Помню я этого молокососа,  что к нам приходил,  как же!
Открыл он хоть что-нибудь?  Поймал кого? А ведь сколько времени понапрасну
отнял!  Нет,  это  вы  хорошо  ей  присоветовали.  Пускай  его  хорошенько
приструнят.
     - Если бы и вы еще, Фома Андреевич, со своей стороны...