ар все спишет. Им сейчас не до нас>.
     Он облегченно перевел дух и даже погладил Витька по небритой щеке. Но
тут  же  озабоченно поцокал  языком,  до  того  она  горела.  Витьку  явно
становилось все хуже. Впрочем, особенно беспокоиться было нечего. От укуса
гадюки не  помирают.  Это Фрол знал совершенно точно.  Да и  яд он отсосал
своевременно, хотя, как видно, не весь.
     Пришла ночь  с  малиновым страшным небом.  Она  была  наполнена ревом
моторов,  уханьем  химических  бомб,  воем  сирен,  колокольным  тревожным
звоном. Разъезд за озером не утихал до рассвета.
     Стекольщик не  мог  знать,  что  отдельная саперная  рота,  усиленная
взводом танков,  еще  вчера  сумела  подвести к  лесистой окрайке роторные
траншеекопатели и  фронт огня был  приостановлен.  Одновременно началась и
операция по  уничтожению наиболее крупных очагов.  Но  то,  что зарево над
Новоозерным  заметно   потемнело,   Фрол   видел   превосходно  и   сделал
соответствующие выводы.  Пожар явно шел на убыль,  хотя гарь в  воздухе не
убывала, а даже как будто усилилась.
     Ему  не  спалось,  и  он  просидел до  утра,  попивая  остывший чаек,
закусывая холодной зайчатиной.  Прислушивался к  отзвукам далекой битвы  и
стуку колес.  Дрезины носились уже в оба конца, и это было хорошим знаком.
Впервые за все дни ухали совы в сосняке.  Значит,  тоже не опасались более
за свою жизнь,  а  охота у  них была богатая,  как никогда раньше.  Слышал
Фрол,  как  трещал и  фыркал в  ивняке большой зверь -  скорее всего лось,
согнанный с ближнего острова, - как шуршали в осокорях игривые ондатры. Он
размышлял о преходящей прелести жизни,  о том, как внезапно ломается все и
летит  вверх  тормашками из-за  какой-нибудь  глупой случайности,  нелепой
превратности судьбы.  И было ему грустно.  А Вит„к стонал и задыхался, все
норовил содрать с себя тяжелый брезент.
     Когда же совсем рассвело и Стекольщик увидел в каком-нибудь километре
от них сидящий на лугу вертолет, он окончательно решил пробиваться.
     Идти на  разъезд,  где  полным-полно войск и  всякого начальства,  не
хотелось.  Тем паче не было уверенности,  что не налетишь в  серой мгле на
такой же  вот  вертолет,  который спокойно мог  опуститься чуть  подалее и
потому невидим пока. Стоило попробовать пробиться на Новые озера. Конечно,
ехать по болоту,  горящему изнутри, куда как опасно. Но пожар сдает, а все
суходолы здесь он,  Фрол  Зализняк,  знает наперечет.  Если второе поле не
сгорело сплошняком и  целы  мостки через картовые и  магистральные каналы,
можно надеяться на успех, а повернуть обратно никогда не поздно.
     Он  попробовал растолкать Витька,  но  так и  не  смог привести его в
сознание.  Он только бормотал что-то и в ознобе стучал зубами.  Стекольщик
поднатужился и уложил его в коляску. Собрал наиболее важное барахло, а все
ненужное закинул в озеро.
     Мотоцикл  завелся  сразу.   Подождав,   пока   прогреется  двигатель,
Стекольщик чуть повернул ручку газа и медленно выехал из кустов. Поехал он
прямо через луг к  лесу.  Это был самый короткий путь,  хотя и  не слишком
удобный. Машину сильно подбрасывало и трясло на бесчисленных кочках. Ехать
приходилось на  самой малой скорости.  Зато  потом,  когда он  добрался до
сосняка и повел мотоцикл вдоль опушки, можно было даже передохнуть в пути.
Он более свободно устроился в  седле и уже не сжимал так оцепенело горячие
резиновые ручки, поминутно ожидая броска. Ехать по сухому, перемешанному с
прошлогодней хвоей песку было легко и безопасно.
     Стекольщик  не  знал,  хотя  предвидеть такое  мог  вполне,  что  ему
придется  вскоре  повернуть обратно.  Чем  дальше  он  ехал,  тем  труднее
становилось   дышать.    Ветер   медленно   гнал   густой   плотный   дым,
просачивающийся из  раскаленных торфяных недр.  Все второе поле не  только
выгорело вширь до самой дамбы,  но и вглубь -  до сапропелиевой подстилки.
По нему нельзя было ни пройти,  ни проехать. Оголенная корка проваливалась
и плыла под ногами,  а чад стоял такой,  что даже в противогазах там можно
было находиться от  силы десять минут.  Пересечь эту  исполинскую печь для
обжига кокса можно было только вертолетом.
     В  поселке в  это  время  готовились к  наступлению на  лесную полосу
справа от насыпи. Она все еще горела и продолжала угрожать восстановленной
на  скорую руку дороге.  Саперы и  пожарные стянули к  Новоозерному вполне
достаточное для  окончательной победы над  лесным пожаром число машин.  Не
хватало  только  воды.  Все  резервы были  уже  израсходованы,  а  уровень
Топического озера настолько понизился,  что уже не хватало шлангов,  чтобы
дотянуть до уреза.  Продвинуться же далее от берега по топкому дну не было
никакой   возможности.   Ждали   дрезину  с   трубами,   чтобы   проложить
долговременный провод для  забора воды.  Благо в  круглом,  как  блюдечко,
глубоченном озере ее хватало.
     Тайный груз, который Стекольщик с Витьком утопили на западном берегу,
давно обнажился и лежал теперь далеко от уреза воды.  Облепившая его корка
грязи  подсохла  на  солнце  и   отвердела.   Издали  скатка  походила  на
почерневшее в воде бревно, каких оказалось много на илистом дне.
     Ничьего внимания она, конечно, не привлекла...


     Глава пятая

     ВОЛНА II

     Иран. VII век до н. э.

     И пожелал царь царей Виштаспа увидеть черную кровь земли...
     Перед  самым  рассветом выехал он  из  Балка,  не  взяв  с  собой  ни
советников, ни стражей. Только один чудотворец Спитама трусил за ним вслед
на каурой кобылке.
     - Куда мы поедем, азербайджанец? - спросил шахиншах, придержав коня.
     - В  пустыню,   царь  персов,   -  ответил  Спитама,  поравнявшись  с
Виштаспой. - Куда глаза глядят. Хочешь - налево, хочешь - направо.
     - И всюду есть кровь земли?
     - Всюду.  Она скрытно течет по извилистым жилам недр,  но я знаю, где
ее сыскать.
     Царский  конь  нетерпеливо  заржал.  В  холодной  предутренней синеве
вороной казался почти  невидимым.  Только электрический огонь  перебегал в
его гриве, тихо потрескивая в сухом воздухе.
     Виштаспа  приподнялся  на  стременах  и  огляделся.  Желтым  металлом
отливала хмурая полоса над  холмами,  поросшими чием.  Растаяли звезды,  и
только  волшебная  предвестница  рассвета  еще  льдисто  посверкивала  над
щебнистой пустыней.
     Вновь  заржал вороной,  и  где-то  далеко-далеко заливистым,  гнусным
плачем откликнулся шакал.
     - Время дэвов, - поежился царь.
     - Ты ошибаешься,  -  сурово возразил чудотворец.  -  Властитель света
Ахуромазда уже  летит  над  миром...  Ты  веришь в  дэвов?  -  спросил он,
помедлив.
     - Разве они не были нашими богами?
     - Забудь о том времени,  шахиншах.  - Спитама брезгливо поморщился. -
Пусть презренные инды почитают в  дэвах* богов.  Для  нас  они  -  демоны,
отвратительные порождения мрака зла, дети Ахроменью.
     - Ты так учишь?
     - Такова истина,  шахиншах.  Разве смерть не  отделена от жизни,  как
день от ночи, как Туран от Ирана?**
     _______________
          * У индусовї дїэївї - бог, у персов - демон.
          ** На санскрите Иран называется <Арья-ним> - Страна Арьев.

     - Что есть истина?
     - Истина - это осознание своей задачи.
     - В чем же задача человека?
     - Задача человека - разводить и беречь скот.
     - И царя тоже?
     - Разве цари - не люди?
     - Ты проповедуешь опасные мысли.
     - Разве боги - не цари?
     - Твоя истина двояка.
     - Всякая  истина  двояка,   шахиншах.   Разве  свет   и   мрак  могут
существовать друг без друга? Благая Мысль, Благое Слово, Благое Дело - вот
истина истин, великое триединство Мазды.
     Они  неторопливо ехали  на  утреннюю звезду,  и  щебень  скрипел  под
копытами их коней.
     - Не  слишком  ли  жалкая  задача  для  человека -  заниматься только
скотом? - Виштаспа с наслаждением вдыхал свежий, бодрящий ветерок.
     - Разве ты забыл, что главный удел мужчины - воевать?
     - Мы -  только звено в  цепи жизни.  -  Спитама ласково потрепал свою
кобылку по  холке.  -  Ведь все  началось с  растений,  которые Ахуромазда
взрастил для скота.
     - Для скота? - удивился царь. - Я думал, для людей.
     - Нет,  -  односложно ответил пророк,  а  потом  пояснил:  -  Скоту -
орошенное бычьей  уриной  пастбище,  для  нуждающегося в  пище  человека -
молоко.  Таковы извечные установления пастушеской жизни, которых не должно
нарушать... Я хочу сказать о двух духах в начале бытия, из которых светлый
сказал злому:  <Не согласуются у  нас ни  мысли,  ни учение,  ни воля,  ни
убеждения,  ни  слова,  ни  дела,  ни  наша  вера,  ни  наши  души>*.  Оба
изначальных духа явились,  как пара близнецов, добрый и дурный, - в мысли,
в слове,  в деле.  И когда они встретились, то установили: один - жизнь, а
другой -  разрушение жизни...  Как ты думаешь,  зачем разбойники -  инды -
угоняют у наших пастухов скот?
     _______________
          * <Авеста>, раздел <Ясна> (51,9) - VI век до н. э.

     - Скот - это богатство, а грабители алчны.
     - Твоими устами говорит душа Света,  шахиншах.  Но ответь мне: почему
они алчны?
     - Так уж, наверное, создали их боги. Разве нет, азербайджанец?
     - Нет, шахиншах. Человек рождается свободным для выбора. Поэтому наши
матери,  прежде чем поднести младенца к груди,  смазывают ему губы молоком
травы хом.  Так дитя приобщается к солнцу, чтобы в надлежащий день сделать
правильный выбор.  Дэвы в  начале мироздания избрали тьму.  С  тех  пор их
поклонники стали злейшими врагами мирных скотоводов.  Они  поносят быков и
самое Солнце,  опустошают пастбища,  ранят и убивают твоих людей. Нищету и
разорение несут они дому,  селению и  стране.  Вот почему бороться с  ними
надлежит силой оружия.
     - Но в прошлый раз,  помнится, ты говорил, что следует сложить оружие
и прекратить военные набеги?
     - Разве истина не двояка,  о шахиншах?  - лукаво улыбнулся Спитама. -
Душа скота стенает и  жалуется,  что у нее нет сильного защитника.  Она не
хочет довольствоваться в  качестве радетеля пророком,  не  имеющим другого
оружия,  кроме  слова.  Она  хочет  обрести  могущественного  покровителя,
который поможет свету мечом. Тебе тоже придется сделать выбор, повелитель.
     - Зачем?
     - В  будущей  жизни  каждого  ждет  воздаяние.   Те,   кто  дружит  с
Ахуромаздой,  окажутся в  его  царстве,  поклонникам дэвов  уготован мрак.
Пройдя через испытания в красном огне, и те и другие разойдутся навеки.
     - Открой мне тайну красного огня, пророк.
     - В  урочный час,  владыка.  -  Спитама незаметно повернул кольцо  на
среднем пальце внутрь камнем, горящим, как мак, и заря, и сердце.
     - А  могу ли  я  уже  при жизни хоть одним глазком взглянуть на  твое
небесное царство?
     - Обещаю тебе это.
     - Не  обманешь?  Мои  жрецы -  кави  и  карпаны -  тоже умеют творить
чудеса,  только не верю я  им.  Видения,  что они насылают,  обманны,  как
опьянение, как дурной сон наяву.
     - Так проснись же,  о шахиншах, владыка Ирана! Ты живешь в нечестивой
тьме,  томишься под гнетом грозной магии,  порожденной дэвами.  Твой двор,
столица твоя,  весь Иран, находятся в руках лживых и бессовестных карпанов
и кави. Очнись, государь. Пора вырвать страну из оков Атхарвы Веды.
     - Но разве Веда не священная книга моих пращуров?  Разве инды и  мы -
не два ручья, бьющие из одного источника?
     - Забудь о том времени,  шахиншах! - Спитама властно схватил царского
вороного за узду.  -  Посмотри.  -  Он обвел рукой зеленеющий окаем: - Там
встает солнце!
     Они  остановились  посреди  голой  равнины.  Небо  вокруг  на  глазах
светлело.  Впереди  наливалось оно  зеленью и  желтизной,  за  спиной  еще
клубилась мгла.
     - Выбор сделан!  -  Пророк пришпорил свою  лошадку и  потянул царя за
собой. - Скорее к свету!
     - Погоди!  -  Виштаспа тоже остановил на скаку лошадь пришельца. - Уж
не хочешь ли ты навязать мне свою волю?  -  Он усмехнулся надменно. - Мне,
царю и сыну царей?
     - Что ты,  владыка!  -  мягко улыбнулся ему Спитама.  - Выбор сделали
твои предки -  цари задолго до того,  как появился ты сам.  Отчего,  скажи
мне,   народ  арьев  вдруг  стронулся  с  места  и,  разделившись  надвое,
устремился в неизведанные края?
     - Спроси у наших стариков, и они ответят тебе.
     - Мне не нужно никого спрашивать,  царь Виштаспа,  раз сам Ахуромазда
говорит со  мной  в  священной тени  кипарисов.  Твои  отцы избрали свет и
повели  за  собой  народ  к  вершинам иранских гор.  Прислушайся к  голосу
собственной крови, и ты все поймешь.
     - Думаешь?  -  Царь  озадаченно наклонил голову  к  левому плечу,  за
которым висел колчан со стрелами, поющими на лету.
     - Те,   кого  Ахроменью  увлек  за  Гималаи,  перестали  быть  нашими
родственниками.  Они тоже сделали свой выбор,  шахиншах,  и  породнились с
тьмой.  -  Спитама указал назад.  -  Недаром же смешались они с чернокожим
племенем,  почитающим  исполинских змей  Нагов  и  чудовищную обезьяну  по
прозвищу Хануман!  Не  прислушивайся к  тому,  кто  хочет  вновь  обратить
иранцев на служение дэвам. Им нужна новая вера. Свет им нужен и истина.
     - Какая? - с вызовом спросил царь. - Уж не твоя ли, азербайджанец?
     - Моя,  - с достоинством ответил Спитама. - И твоя тоже. Авеста - вот
имя  солнца,   которое  будет  светить  в   иранских  странах,   созданных
Ахуромаздой: от Хорезма - первой из них, и до Газы - обители согдийцев, от
сильной Маргианы и  до прекрасной Бактрии.  Я  принес это солнце к  тебе в
Балк, Виштаспа.
     - Зах говорит о тебе иное...
     - Не верь этому злобнейшему из карпанов, царь. Он служит тьме.
     - Он могущественнейший волшебник.
     - Ужасный карлик, царь, темный служитель дэвов.
     - Чем ты докажешь это?
     - Разве он кажется тебе великаном,  шахиншах?  -  удивился Спитама. -
Или красавцем?
     - Я  не о внешности Заха,  -  кисло улыбнулся Виштаспа.  -  Откуда ты
знаешь, что он поклоняется дэвам?
     - В его присутствии скисает молоко,  - улыбнулся Спитама. - Проверь -
и сам убедишься.
     - Я не раз видел, как он служил перед алтарем Солнца.
     - Каким именем он называл Солнце, о владыка Ирана?
     - Митра  -  наш  солнечный  бог,  -  благоговейно  прошептал  царь  и
склонился до самой луки седла.
     - Пусть он будет мне свидетелем,  - поднял руку Спитама, и даль перед
ними ослепительно вспыхнула. - Видишь, царь?
     Они  спешились,  чтобы  приветствовать,  согласно закону,  восходящее
светило.
     - Я уверен,  что Зах молится Сурье,  - сказал пророк, когда они вновь
оседлали  коней  и  поскакали  по  направлению к  зеркально  блеснувшей на
горизонте реке.
     - Сурья так Сурья,  - нахмурился царь. - Или не так именуется Митра в
Ведах?
     - Посмотри  туда,   государь.   -  Спитама  махнул  рукой  в  сторону
выветренной скалы, похожей на старый покосившийся гриб. - Что там чернеет?
     - Разве ты слаб на глаза,  пришелец?  -  Царь из-под руки взглянул на
сверкающий  слюдяными  бликами  камень.   -   Это  длинная  тень,  которую
отбрасывает скала. Когда солнце поднимется, она станет короче.
     - Почему же мы не видели ее раньше, до восхода?
     - Из-за темноты, надо думать.
     - Нет, шахиншах, не из-за темноты... Просто тень является порождением
солнца.  Истина,  как  я  уже  не  раз  говорил тебе,  двойственна.  -  Не
останавливая кобылки,  Спитама развязал свой пояс. Холщовая рубаха его тут
же вздулась за спиной пузырем. - Вот мои кости.
     - Кости? - удивился Виштаспа.
     - Да.  Сплетенный из  семидесяти двух  нитей  шнур,  которым положено
дважды опоясать живот.  Как ты думаешь,  что случится, если я встану перед
алтарем без пояса?
     - Думаю, что ничего страшного. Боги тебя не осудят.
     - Ошибаешься,  шахиншах!  Жрец,  совершающий  приношение  без  кости,
служит не Ахуромазде,  а Ахроменью - не свету, но тьме!.. Теперь тебе ясна
разница между теми, кто призывает Солнце именем Митры, и теми, кто именует
его Сурьей?
     - Кажется,  начинаю понимать,  - не слишком уверенно ответил царь, но
вдруг  озарился  внезапно нахлынувшей мыслью.  -  Постой!  -  Он  коснулся
пророка рукояткой плети.  -  А  кто установил ваши законы:  предписал тебе
закрывать рот и нос повязкой,  завязывать пояс перед молитвой, толочь хому
в чаше хаван? Кто все это придумал!
     - Ахуромазда.
     - Вот как?.. Ну хорошо, а ты сам обо всем откуда узнал?
     - От него.
     Виштаспа ничего не сказал на это, и они продолжали путь в молчании. И
вокруг  тоже  было  удивительно тихо.  Только  черный щебень скрежетал под
копытами и поскрипывали изредка седла.
     Река в эту пору обмелела,  и лошади пересекли ее вброд,  едва замочив
бабки.  Глинистая вода  медленно  стекала  с  мокрой  шерсти  на  пыльный,
грохочущий щебень и застывала мохнатыми, быстро испаряющимися шариками.
     - Скоро  прибудем,  -  сказал  Спитама и  задрал  голову к  лучистому
теплому небу, где высоко-высоко парил на неподвижных крыльях гриф.
     - Ты уже был здесь раньше? - спросил шахиншах.
     - Я  везде  был,  -  как  всегда спокойно и  коротко ответил Спитама,
нимало не заботясь о том,  поверят ему или нет.  - Глянь, повелитель. - Он
указал  пальцем  на  реку,  просачивающуюся сотнями ленивых ручьев  сквозь
нагромождения гальки: - Кровь земли.
     - Где?  -  Царь  повернулся  и  наклонился  в  седле,  чтобы  получше
рассмотреть невиданное чудо,  но,  сколько ни всматривался в  желтую воду,
так ничего похожего на кровь и не углядел. - Где она, эта черная кровь? Не
вижу.
     - Так вот же она! - по-детски засмеялся Спитама и, спрыгнув с лошади,
руками зачерпнул из реки.  -  Теперь видишь? - Роняя капли, он поднес воду
царю и глазами указал на тонкую поверхностную пленку.
     - Это?  -  Виштаспа  разочарованно  всматривался  в  тусклую  радугу,
играющую приглушенными переливами павлиньих перьев. - Похоже на масло.
     - Похоже,  -  подтвердил Спитама.  -  Она ведь очень жирна... На моей
родине  есть  места,  где  кровь  земли  изливается  фонтаном,  словно  из
обезглавленного тела.  Ты  построишь там  храмы в  честь всеочистительного
огня, царь.
     - Я?  -  удивился Виштаспа.  Он  не  знал,  как  себя  вести  с  этим
чужеземным проповедником: то ли рассмеяться, то ли выказать гнев. - Зачем?
     - Не ты, так твой сын, доблестный Спентодата, или сын твоего сына.
     - Тебе безразлично, кто именно?
     - Почти.
     - Никак, ты знаешь тайну бессмертия, если готов ждать так долго?
     - Знаю, шахиншах, хотя умру в свой час, как все.
     - Зачем же тебе умирать, если знаешь?
     - Надобно, царь.
     И  опять  они  надолго замолчали,  следуя неторопливо навстречу реке,
покачиваясь в  такт ходу коней в скрипучих седлах.  Одежды их -  пурпурный
виссон царя и  холщовая длиннополая рубаха Спитамы -  медленно покрывались
желтоватой пудрой  пыли.  Царь  подремывал и  клевал  носом,  а  пророк не
спускал  глаз  с  радужной пленки,  мелькающей в  сплетении мутных  струй.
Изредка  спешиваясь,   внимательно  присматривался  он  к  травам,   буйно
разросшимся на  орошаемых рекой  землях,  улавливая незаметные для  других
изменения в окраске голубовато-серебристой полыни,  сухого дрока,  ромашки
или  золототысячника.  Но  больше  всего  привлекали его  мясистые  стебли
мандрагоры и  красные  пупырчатые островки солярок в  местах,  где  близко
подходила к поверхности горькая вода пустыни.
     - Теперь скоро.  -  Спитама догнал шахиншаха и,  схватив за  уздечку,
повернул вороного в сторону от речного русла.
     - Чего? Куда? - испуганно встрепенулся Виштаспа.
     - Туда.  -  Пророк света махнул в сторону холмов,  пыльно туманящихся
уже в знойных воздушных потоках.
     Солнце  неудержимо  плыло  к   зениту.   Сухо   трещали  бесчисленные
кузнечики. Сонными бликами слепили петляющие средь каменных завалов ручьи.
     В  том  месте,  где  желто-белые гладкие валуны были черны от  жирной
копоти,  а  трава раз