Еремей Иудович ПАРНОВ

                             ТРЕТИЙ ГЛАЗ ШИВЫ

                     Фантастико-приключенческий роман
                    (для среднего и старшего возраста)


                           Рисунки В. Борисова

     ________________________________________________________________

                               ОГЛАВЛЕНИЕ:

                        СКАМБХА - ОСНОВА МИРА

     Глава первая.        СТЕКОЛЬЩИК
     Глава вторая.        ПРОИСШЕСТВИЕ
     Глава третья.        ТОПИЧЕСКОЕ ОЗЕРО
     Глава четвертая.     ПЕРВЫЙ СЛЕД
     Глава пятая.         ПОЖАР НА БОЛОТЕ
     Глава шестая.        ПОПЫТКА РЕКОНСТРУКЦИИ
     Глава седьмая.       АЛГОРИТМ ПРЕСТУПЛЕНИЯ
     Глава восьмая.       МНОГОЗНАЧИТЕЛЬНЫЕ ДОМЫСЛЫ
     Глава девятая.       ВОЛНА I. Южная Индия. XI век

                        САНКХЬЯ - ПЕРЕЧИСЛЕНИЕ

     Глава первая.         ЛЯГУШКА ПО-КОРОЛЕВСКИ
     Глава вторая.         ПРОБА СИЛ
     Глава третья.         СУМАСШЕДШИНКА
     Глава четвертая.      РОБИНЗОНАДА СРЕДНЕЙ ПОЛОСЫ
     Глава пятая.          ВОЛНА II. Иран. VII век до н. э.
     Глава шестая.         ГРАНИ КРИСТАЛЛА
     Глава седьмая.        СВЕТСКОЕ ВРЕМЯПРЕПРОВОЖДЕНИЕ
     Глава восьмая.        ГЛУБИННОЕ ГОРЕНИЕ
     Глава девятая.        ВОЛНА III. Иран. Египет. VI век до н. э.

                        САМСАРА - КРУГОВОРОТ БЫТИЯ

     Глава первая.         ЭФФЕКТ СНЕЖНОГО КОМА
     Глава вторая.         ПРОГРАММА <НЕНАВИСТЬ> И ПРОГРАММА <ЛЮБОВЬ>
     Глава третья.         ЖУРНАЛИСТСКИЙ ПОГРЕБОК
     Глава четвертая.      ТРУБНЫЙ ГЛАС
     Глава пятая.          САМЫЙ ТРУДНЫЙ ДЕНЬ
     Глава шестая.         ВОЛНА IV. Империя Чингиз-хана. XIII век
     Глава седьмая.        СОМА - АМРИТА
     Глава восьмая.        СЛЕД ГОЛОСА
     Глава девятая.        ВОЛНА V. Гималаи. XIX век
     Глава десятая.        ПОЛЬЗА СОМНЕНИЯ
     Глава одиннадцатая.   НАСЛЕДНИК
     Глава двенадцатая.    ВЫНУЖДЕННЫЙ СОЮЗ
     Глава тринадцатая.    ВОЛНА VI. Индия. Конец XIV века
     Глава четырнадцатая.  ОПЕРАТИВНОЕ СОВЕЩАНИЕ
     Глава пятнадцатая.    ШЕРЕМЕТЬЕВСКАЯ ТАМОЖНЯ

     ________________________________________________________________


                          СКАМБХА - ОСНОВА МИРА


     Глава первая

     СТЕКОЛЬЩИК

     Мертвое тело он увидел уже после того, как заполз в комнату. Домушник
Фрол Зализняк,  по  кличке Стекольщик,  слыл консерватором.  Брал он,  как
правило,  дачи и  всегда одним и  тем же испытанным способом:  через окно.
Отыскав достойный объект,  Стекольщик приступал к  дотошному его изучению.
Через  неделю-другую  он  уже  знал  все  привычки  безмятежных обитателей
отмеченного роком  дома.  Оставалось  лишь  улучить  благоприятный момент,
когда дача окажется без присмотра. Стекольщик отличался завидным терпением
и  никогда не торопил события.  Богатейший жизненный опыт подсказывал ему,
что рано или поздно подходящая ночь -  надо ли говорить,  что это было его
излюбленное время суток? - неизбежно придет.
     В  считанные  лихорадочные минуты,  проведенные  под  чужой  кровлей,
флегматичный  и  обстоятельный  Стекольщик  преображался.   Он  становился
быстрым и  точным,  словно хирург,  которому предстоит в  считанные минуты
проделать привычную операцию.
     Пока подручный стоял на стреме,  или,  как говорили в годы постижения
юным Фролом тайн ремесла -  шухере. Стекольщик любовно обрабатывал заранее
намеченное оконце. Он быстро вынимал тяжелое, таинственно поблескивающее в
ночи стекло,  бережно передавал его  подоспевшему на  тихий свист корешу и
ужом  пролезал в  комнату.  Минут  через пять  он  уже  выкидывал из  окна
барахло. Потом начиналось настоящее дело, которому Стекольщик предавался с
истинным упоением. Спрыгнув бесшумно с последним узлом вниз, он тоненькой,
до  блеска  отполированной стамесочкой принимался счищать с  пазов  старую
замазку.   Затем  разворачивал  завернутый  в  клеенку  клейкий,  добротно
замешанный на олифе колоб и аккуратненько вставлял стекло на старое место.
Кто возьмется судить, почему он так поступал? Может быть, потому, что был,
повторяем, консерватором и педантом, любил в деле чистоту. Нравилось ему и
само стекольное ремесло,  в  коем он поднаторел до виртуозности и  мог бы,
если б, конечно, сменил профессию, зашибать большие деньги. Наконец, еще в
детстве он  прочел в  какой-то  детективной истории про  труп  в  запертой
изнутри комнате,  и  этот  кошмарный случай,  поставивший в  тупик  самого
знаменитого  сыщика,  произвел  на  Стекольщика  неизгладимое впечатление,
запечатлелся на  всю дальнейшую жизнь.  Не надо думать,  однако,  что Фрол
оставлял за  собой трупы.  Даже под угрозой высшей меры он  не пошел бы на
<мокрое>.  Но хорошо выпотрошенную комнату, причем закрытую изнутри, он за
собой оставлял.
     И вот теперь такой камуфлет! Впервые за всю многолетнюю практику. Что
тут будешь делать? Неужели и впрямь мертвец?
     Стекольщик чуть не споткнулся о него,  когда мягко спружинил на пол с
широкого,   заставленного  цветочными  горшками   подоконника.   Он   даже
разогнуться не  успел.  Инстинктивно метнулся  назад  и  боком  задел  эти
проклятые горшки,  от  которых зачем-то тянулась в  дальний конец комнаты,
где  стоял  большой  письменный  стол,  проволока.  И  когда  один  цветок
угрожающе накренился, время замерло для Стекольщика и сам он замер. Только
сердце гулко стучало где-то  под горлом,  как последний на  земле маятник.
Цветок - в сумраке он казался отлитым из золота - закачался в неустойчивом
равновесии и рухнул на пол. Фаянсовый, в звездном голубоватом лоске горшок
разлетелся,  как бомба.  Стекольщик так и присел,  не отрывая вытаращенных
глаз  от  темного  тела  на  ковре.   Но  ничего  не  произошло.  Тело  не
шевельнулось.  И вообще ничего не случилось в завороженной Вселенной. Лишь
подручный в кустах, обеспокоенный шумом, издал вопрошающий свист.
     Только тут понял Стекольщик,  что человек на полу мертв,  что  он  не
проснется от грохота расколовшегося фаянса,  не бросится на грабителя,  не
позовет на помощь.  Туго соображал в ту минуту Фрол,  медленно. Сердце все
колотилось,  и  страх  надрывно  уходил  из  него.  Стекольщик локтем отер
похолодевший лоб и,  не успев успокоиться,  взволновался.  На этот раз  до
тошноты и полного изнеможения,  так,  что даже на корточки присел. <Теперь
вс„, - подумал он, - покойничка на мою шею навесят. Как пить!>
     И  он  зажег фонарик,  что  делал лишь в  самых чрезвычайных случаях.
Теперь и был как раз такой чрезвычайный момент. Куда уж больше!
     Дрожащий тусклый эллипс переместился от домашних стоптанных туфель из
шотландки  к  белому,   как  кладбищенский  гипс,   лицу.   Провалы  глаз,
заострившийся нос,  вздернутый подбородок.  Редкие  длинные волосы  словно
только что причесаны.  Высокий лоб с  залысинами безмятежен и  страшен.  В
одежде  полный  порядок,  не  видно  следов  борьбы и  никакой крови  нет.
<Значит,  сам перекинулся>,  -  подумал Стекольщик и чуть дух перевел. Уже
легче. Но положение оставалось сложным.
     <Скажут ведь,  что он это...  того... от испуга, от одного вида моего
проклятого,  -  вновь затосковал Стекольщик. - Лет пять, а то и все восемь
за непредумышленное убийство накинут...  И  это ко всему,  что на мне,  ко
всей катушечке>.  Хоть иди сейчас прямо на станцию Жаворонки в милицейскую
комнатенку. Дескать, так и так. Ни сном ни духом.
     Только  глупости  все  это.  Покойник -  человек  не  простой,  перед
государством  заслуженный,   тут  разбираться  не   станут.   Как  коршуны
набросятся,  разнесут на  куски раба божьего Фрола.  В  два счета <мокрое>
пришьют, подведут под высшую меру. Смываться надо, вот что, на дно залечь,
в тину зарыться - и ни пузырька.
     И тут идея мелькнула у Стекольщика. А что, если... Он шмыгнул носом -
потекло от  волнения -  и  вновь направил фонарь на мертвое тело посередке
вытертого, в текинских ромбах ковра. Соображать начал Стекольщик. Вроде бы
он хорошо все повадки жильцов изучил.
     Как же так получилось,  что профессор в эту  ночь  на  даче  застрял,
ежели  завсегда  по средам в городе на московской квартире ночует,  потому
как опыт какой-то проводит?  И сестрица его,  Людмила Викторовна, в Москву
уехала!  Стекольщик, можно сказать, лично ее на электричку 17.08 проводил.
Как же он самого-то хозяина проглядел?  Вот ведь незадача какая... Но коли
так  вышло,  все  быстрее  стал  ворочать  шариками Фрол,  то значит,  что
внезапная тут кончина случилась.  Выходит,  что ждут профессора в Москве -
время-то всего ничего,  двенадцатый час,  - да не ведают, что не прибудет.
Так, может, и вообще затеряться ему? Не прибыть?
     Погасил Фрол фонарик и  невесомой тенью прыгнул к  окну.  Перевесился
через подоконник, свистнул тихонько.
     - Тебе чо? - вылез из колючего куста крыжовника кореш.
     - Плохое  дело,  Вит„к,  приключилось,  -  грустно  вздохнул Фрол.  -
Хозяин-то, Аркадий Викторович, мертвый лежит.
     - Ох-хо! - выдохнул Вит„к. - Так ты его...
     - Ты что,  очумел?  - повысил голос Стекольщик. - Чтоб я... - Он даже
задохнулся. - Сам он, понял? Уже давно. Задубел весь.
     - Что ж теперь будет? - Вит„к рванул ворот, словно удушье подступило.
- Вот горе-то какое!  А?  Эх,  зачем впутал меня в такое дело, Фрол? Зачем
впутал?
     - Цыц! - зашипел Стекольщик. - Замажь глотку! Потом причитать будешь.
Мотоцикл выводи!
     - Ну, так давай вылазь! Чего ждать-то?
     - Выводи мотоциклет,  говорю!  К  забору!  Потом ко  мне  -  помогать
будешь.
     - Да  чего там  помогать,  Фрол?  Давай сейчас!  Гори оно  вс„  синим
пламенем!
     - Ты что, не понял? - Стекольщик замахнулся на стоящего внизу дружка.
- Чтоб сей момент был обратно!
     - А,  чтоб  тебя!..  -  Вит„к  с  руганью  скрылся в  черных  кустах.
Зашелестели неразличимые листочки. Закачались чуть отсветы на них.
     Стекольщик,  высунувшись из окна,  проводил его напряженным взглядом.
Пропал кореш,  растворился в  саду.  А ночь ничего себе,  светлая.  Сально
поблескивала в  углу  забора  затянутая ряской  лужа.  На  фоне  сиреневой
остывающей полосы остро чернела зубчатая кайма леса. Самодовольным рокотом
отозвались на крик электрички лягушки.
     Стекольщик жадно вдохнул сырой,  напоенный полынью и грустным запахом
ночных трав воздух. Когда невдалеке послышался треск заводимого мотоцикла,
он поплевал на руки и принялся за работу. Осторожно, чтобы еще чего-нибудь
не зацепить,  обошел разбитый цветок и склонился над телом.  Прикинув, как
будет  способнее,  стал  на  колени и  ловко закатал мертвого профессора в
ковер.  Затем зажег фонарик и осмотрел работу.  Остался недоволен.  Ноги в
клетчатых туфлях торчали наружу. Тогда Стекольщик зашел с другой стороны и
раскатал  ковер.  Опасаясь коснуться руками  мертвого тела,  он  осторожно
подвинул его  ногой,  чтобы пришлось оно  по  диагонали ковра.  От  такого
маневра откинулась прижатая к  груди рука  и  с  неожиданно громким стуком
ударилась об  пол.  Падучей кометой сверкнул японский магнитный браслет на
запястье.
     Стекольщик толкнул эту руку носком ботинка,  но  она не  сдвинулась с
места,   тяжелая,   напряженная,  словно  налитая  нездешней  силой.  Фрол
почувствовал себя совсем скверно. Борясь с внезапно подступившей тошнотой,
он  окончательно махнул рукой  на  конспирацию и  вновь передвинул рычажок
карманного фонаря.  Серебристую рифленую  трубку  с  воспаленным циклопьим
глазом на конце рядом с ковром положил.  От близости этого налитого светом
глаза загорелись волоски на руке, засветились, как радужные ворсинки.
     Отвернувшись от  гипсового лица,  Фрол  поддел непокорную руку острым
носком  ботинка.  Японский браслет жалобно звякнул.  Стекольщик обернулся.
Рука упала на прежнее место.
     Но ковер оказался явно короток. Труп был виден с обоих концов. Тонкие
алюминиевые волосы и белизна пролысин меж прядями их,  скошенные каблуки и
стертая  резина  подошв.  В  левую  подошву  намертво вмялась канцелярская
кнопка.
     Тарахтение мотоцикла за окном усилилось и  вдруг смолкло.  Стекольщик
свистнул. Сразу же послышался ответный сигнал.
     Фрол поднатужился и поднял страшную свою скатку. В ноздрях защекотала
душная застарелая пыль. Кряхтя от усилий, с тяжело барабанящим сердцем, он
еле  дотащил ношу  до  подоконника.  Шумно выдохнул сквозь закушенную губу
воздух. Отросшая к ночи щетина на лице сделалась мокрой от пота.
     - Принимай,  -  шепнул он  подоспевшему Витьку.  -  Только осторожно.
Тяжелый шибко... Никогда бы не подумал, что он такой тяжелый.
     - Да ты что, окончательно, что ли, спятил? - злобно зашепелявил внизу
Вит„к.  -  Нам только барахла отсюда не хватало!  Ишь ты, любитель сильных
ощущений!
     - Бери-бери,  -  миролюбиво  кивнул  Стекольщик,  разворачивая скатку
перпендикулярно подоконнику. - Погрузим в коляску и займемся окошечком.
     - Ни в жисть!  -  Все сильнее распаляясь,  Вит„к потряс кулаками. - И
тряпки отсюда не возьму! Накрыться хочешь?
     - Делай,  что велено...  Мне и самому ничего тут не надо,  - вздохнул
Стекольщик. - Труп надо вывезти, вот что. Понял?
     - Какой? - Испуганный Вит„к от неожиданности втянул голову в плечи. -
Зачем ты его трогал?!
     - Надо,  Вит„к,  так надо.  -  Стекольщик обреченно закивал.  -  Если
оставим его здесь, обязательно погорим. <Мокрое> на нас навесят. Понял?
     - Нет! - закричал Вит„к. - Нет! Не желаю!
     - Да заткнись ты!  -  опять замахнулся Стекольщик. - Убью! А ну, бери
его за ноги! - Он толкнул скатку вперед, и она тяжело перегнулась к земле.
- Бери сей момент! - И уже спокойнее добавил: - Скроем его, к шуту, и дело
с  концом,  не  то  пропадем ни  за грош.  Как пить!  -  Он щелкнул ногтем
большого пальца  о  передние зубы  и  чиркнул  ладонью  поперек  горла.  -
Подсоби, Вит„к.
     Дальше все пошло без задержки.  Они опустили скатку на землю, ставшую
уже  сырой  и  холодной.  Потом  Стекольщик спрыгнул вниз  и  помог Витьку
оттащить тело к  забору,  за  которым стоял мотоцикл.  Ботинки их и  штаны
внизу сразу стали мокрыми от  росы.  На них налипли какие-то сухие колючие
семена.  Руки  чесались от  крапивы.  Острые шипы малины оставили саднящие
царапины,  отчетливо видимые  в  беспощадном свете  встающей над  Западной
улицей луны.
     - Теперя чо? - отряхивая колени, прошептал Вит„к.
     Был он лет на двадцать моложе тертого калача Фрола, мужика дородного,
обстоятельного,  и совершенно ошалел от ужаса. Двигался он как во сне, как
лунатик,  с  широко  открытыми,  но  невидящими  глазами.  Стекольщик  же,
напротив,  почти совершенно оправился и действовал в здравом уме и твердой
памяти согласно намеченному,  хотя и  совершенно безумному в  основе своей
плану.
     От забора он тут же шмыгнул назад к даче. Холодные ветки хлестали его
по  лицу,  тяжело  шлепались в  траве  потревоженные жабы.  Ухватившись за
подоконник,  он хотя и грузно, но ловко подпрыгнул, лег животом и медленно
сполз  затем  на  дощатый  пустой  пол,  залитый  нудным  косторным светом
фонарика.  Подхватил этот самый чуть не  позабытый им  фонарик,  обвел для
верности чахлым лучом по  стенам (в  память врезалась почему-то диковинная
картина,  на которой был изображен улыбчивый человек с волосяной шишкой на
темени, стоящий на диковинном цветке) и был таков.
     Очутившись вновь на улице,  он сразу же приступил к любимому делу, за
которым и  обрел уже совершеннейшее спокойствие.  Бережно расстелил старую
газетку,   развернул  клеенку  с  замазкой,  достал  из  бокового  кармана
стамесочку.  Когда  все  атрибуты  почтеннейшей профессии оконного мастера
были  подготовлены,  Фрол  вынул  специальную щеточку и  старательно обмел
подоконник.  Столь  же  кропотливо  отнесся  он  и  к  удалению  из  пазов
окаменевших остатков замазки. Ни крошки наземь не уронил, вс„ до сориночки
смел в полиэтиленовый мешочек. И только после бессмысленной этой уборки он
затворил пустую раму,  защелкнул шпингалет и приступил к главному действу:
вмазке стекла.  Что там ни говори,  а мастер он был выдающийся. Пяти минут
не прошло,  как на месте черного провала заблестело зеркало,  в  котором с
небольшим искажением отразилась набравшая полную силу луна.
     Оторвав от  газеты клок,  Фрол  смял  его  в  комок  и,  поплевав для
порядка, принялся натирать стекло. Вскоре оно засверкало, как новое. Четче
обозначилась в  нем и зубчатая кайма бора,  серебрящаяся в холодном лунном
огне.
     Стекольщик собрал инструмент и специально припасенной на такой случай
кошкой-мотыжкой взрыхлил землю под  ногами:  чтоб и  следа не  оставалось.
Пусть пребывает запертый изнутри дом (Фрол,  уходя, даже крючок накинул) в
нетронутом виде.  О том,  что он,  Стекольщик,  вынес из дачи завернутое в
ковер мертвое тело,  думать не хотелось.  Так уж получилось! Ничего теперь
не поделаешь.
     Очутившись в  заглушенном крапивой  малиннике,  Фрол  заставил Витька
перемахнуть через заборчик и передал ему их опаснейшую - будь она неладна!
- добычу.  Потом  перелез сам,  и  они  вдвоем упрятали ковер  в  коляску,
застегнули на черной клеенке ее все пуговицы.
     Вит„к  втихомолку вынул из  сумки с  инструментами аптечную склянку с
каким-то порошком и  щедро посыпал на примятую травку.  Он уже больше ни о
чем  не  спрашивал,  только дрожал,  как после ночного купанья в  холодном
пруду.
     - Заводи!   -   скомандовал  Стекольщик.  Надев  пластмассовый  шлем,
усевшись на скрипучее седло, он нежно обнял дружка за талию.
     - Куда? - еле выдохнул тот.
     - На шоссе давай и жми до самой Окружной.
     - В Москву?! Да ты...
     - До Окружной,  я сказал!  -  оборвал его Стекольщик.  -  А там видно
будет.
     Вит„к завел мотоцикл не сразу.  Несколько раз промахивался, бил ногой
мимо педали. Наконец мотор затрещал, и Вит„к, резко прибавив газ, рванул с
места.
     - Не торопись!  - властно поостерег его Стекольщик. - Ехай, как надо.
Все правила соблюдай.  Если гаишник привяжется - нам смерть. Понял? Рублем
не отделаешься, так и знай... Да фару, фару включи. Авось проскочим.
     Они  миновали Западную улицу и  по  бревенчатому мостику над  кюветом
свернули на просеку, которая прямиком выходила на асфальтированную дорогу.
Поскрипывал шлак  под  колесами.  Вспыхивали  под  фарой  редкие  дорожные
указатели.  Высоко в  небе мигал красный огонек самолета.  Какая-то ночная
птица ухала одиноко. Было тихо на земле, тихо и хорошо.
     Стал оживать и Вит„к.
     - Закурить бы сейчас! - мечтательно сказал он, повернув очкастое, как
у пилота, лицо к Стекольщику.
     - Потом,  -  бросил Фрол и вдруг хлопнул кореша по спине:  - Вертай к
станции.
     - Это еще зачем?!
     - Вертай-вертай, тебе говорят... Надо.
     Вит„к медленно развернулся, и они поехали в сторону Жаворонков, туда,
где  над  лесом  еле  видимой  воспаленной  жилкой  еще  теплился  отблеск
отлетевшего дня.  Под колесами стремительного товарняка стучали и  звякали
рельсы.
     - Теперь стой,  -  сказал Стекольщик,  когда  они  подъехали к  резко
белевшему во тьме каменному домику продовольственного магазина. - Притихни
туточки. Я мигом.
     Он соскочил с седла и, таясь в непроглядной тени, прокрался к пивному
ларьку,  а оттуда уже к уборной, так же отчетливо белевшей в ночи. Постояв
с минуту за загородкой, Фрол вдруг затянул песню:

                            Ой, цветет калина
                            В поле у ручья...

     Так  с  песней на  устах  он  и  вышел  наружу.  Воровато огляделся и
затрусил к станции.
     На платформе  дожидались  поздней  электрички  три-четыре подгулявших
дачника. С утонувших в тени сирени скамеек долетал ленивый перебор гитары,
нарочито заливистый девичий смех.
     Стекольщик,  не глядя по сторонам,  топал к кассе. Шлем на его голове
сверкал, как ночной горшок.
     - Который час, дядя? - окликнул его женский голос.
     Стекольщик  даже  подскочил  от  неожиданности,  но  не  сумел  сразу
остановит