етер усилился.  Разорванные тучи дикими,
взъерошенными табунами неслись в небе, которое прямо на глазах приобретало
густой кровавый оттенок.
     Кхамба  начали  нервничать.   Часто  останавливаясь,   они  бормотали
заклинания и  долго  смотрели в  небо,  которое  постепенно заволакивалось
волокнистой мглой.
     - Зачем нам идти дальше?  -  угрюмо спросил старший погонщик.  -  Нас
ждет смерть в этой страшной пустыне. Еще час, и мы погибнем.
     - Где ты видишь смерть? - заволновался староста.
     - Посмотри на  небо,  хозяин.  Эти  тучи  скоро засыпят нас  глубоким
снегом, из-под которого никому никогда не выбраться. Если снег пощадит нас
здесь, не миновать беды по ту сторону перевала. Давай вернемся.
     - Куда нам возвращаться?  - беспомощно спросил Римпочен. - Я бы и сам
рад вернуться, только куда? Ведь пурга всюду настигнет нас.
     Подошел кхамба-сын. Он тоже выглядел хмурым и подавленным.
     - Животные волнуются, хозяин, - сказал он. - Идет беда.
     - А может,  попробуем? - робко спросил староста. - Когда мы выступили
из священной рощи Лхамо,  все приметы тоже обещали непогоду. Разве не так?
Однако ничего не случилось. Погода здесь быстро меняется, и снегопад может
пройти стороной.
     - Что ты знаешь о Гималаях,  староста, - презрительно спросил отец. -
Надо уходить.
     - А если пойти назад и укрыться за перевалом?  - неуверенно предложил
староста.
     - Почему ты думаешь,  что снег не застигнет нас на обратном  пути?  -
обратился молодой кхамба к отцу. - Или не подстережет нас опять? Подумай о
том,  что нам дважды придется проделать этот проклятый путь... Нет, ничего
другого  не остается,  как быстрее идти вперед.  Да будет милость неба над
нами!
     - Лха-чжя-ло!*  -  пробормотал старший кхамба свою обычную молитву и,
покачав головой, ткнул яка под хвост заостренным бамбуком.
     _______________
          * Дай мне сто лет.

     Животные едва несли поклажу, и людям пришлось тащиться пешком.
     Небо как будто и на самом деле благоволило паломникам.  Снег так и не
пошел,  а тучи поредели, и стало светлей. Окрыленные столь явной милостью,
люди  одолели опаснейший перевал.  И  только  возле  обо  -  кучи  камней,
оставленной в честь местных духов благодарными путниками, - староста начал
сдавать.  Он  бессильно опустился на  снег,  но  тут же испуганно вскочил,
увидев глубокий след тибетского длиннохвостого леопарда.
     - Смотрите,  сах!  -  прошептал он.  -  Откуда он здесь? Как он сумел
пройти по рыхлому снегу, ни разу не провалившись?
     - Это ракшас* в образе саха, - пробормотал молодой погонщик.
     _______________
          * Рїаїкїшїаїс - злой демон.

     Римпочен хотел что-то  сказать,  но оглушительный гром прокатился над
ущельем.  Стало вдруг темно,  а  потом непроглядное небо полыхнуло тяжелым
слепящим светом.  И  завыла,  закружилась пурга.  Все исчезло в  свистящем
круговороте каменной пыли и острых ледяных искр.
     ...Когда  Римпочен  очнулся  и  вылез  из-под  снежного пуха,  вокруг
дымилась  бескрайняя равнина.  Шесть  ложных  солнц  сверкали над  горными
ледниками.  В  неподвижном воздухе  танцевала холодная  радужная пыль.  От
каравана не  осталось ни  малейшего следа.  Глаза сами  собой закрывались.
Хотелось медленно и  неслышно нырнуть под эту невесомую пену и  опуститься
на самое дно, где так тепло и покойно.
     Староста заставил себя  встать  и  побрел  на  подкашивающихся ногах,
проваливаясь по грудь в снег,  туда, где за блеском ледников стыла мертвая
синева.  Голова его пылала лихорадкой,  и тело дрожало от холода. Все пути
казались одинаково безразличны.  Он едва ли сознавал, где находится и куда
стремится.
     Когда два солнца погасли,  а  четыре поднялись в  зенит,  он очутился
возле  каких-то  скал,   которые,  как  узкие  ворота,  пропустили  его  в
обманчивое  пространство,  сотканное  из  преломленного  света.  Здесь  он
окончательно ослеп,  но  продолжал еще  некоторое время  ползти,  пока  не
уткнулся лицом  в  колючую полосу,  покрытую той  жалкой  растительностью,
которая следует сразу  же  за  снеговой линией.  Он  понял,  что  вышел на
перевал Самвару.  Когда,  после захода солнца, зрение возвратилось к нему,
он  различил в  угасающем голубоватом свечении черный  утес,  напоминающий
парящего орла,  о  котором столько говорил кхамба.  Сходство оказалось так
велико,  что внушило благоговейный ужас,  от  которого не леденела кровь в
жилах  и  не  шевелились волосы  на  голове,  но  находила  растерянность,
наступала тоска.  Бедному тибетцу хотелось молиться и  рыдать,  но  нельзя
было ни рыдать, ни молиться.
     Твердыня каменных стен  лежала внизу.  По-разному освещенные солнцем,
драконьи хребты  суровели пронзительной синью  и  отливали медной зеленью,
слабо  светились желтизной ртутных паров.  Пленки  тумана  бросали влажные
сумрачные тени. Белые потоки водопадов застыли на отвесных обрывах.
     Не хватало сердца, чтобы вместить эту дикую, отрешенную от человека и
вечно  равнодушную  красоту.   Тибетец,   потрясенный  величием  Гималаев,
чувствовал себя: слепым, как крот, немым, как рыба, и крохотным, как самый
жалкий муравей.  Все здесь превосходило разум. И нерожденные слова умирали
в горле перед бездной, которую нельзя измерить даже страхом.
     Римпочен увидел <Госпожу белых снегов> - священную для буддистов Чому
Канькар,  и головой коснулся земли.  Ламы говорили, что самая высокая гора
мира  состоит из  трех  пиков,  и  он  сразу узнал два  усеченных конуса и
высочайший  купол  над   ними.   Никогда  нога  человека  не   ступала  на
божественную  белизну  снегов  Чомы!  К  северо-западу  за  сизым  туманом
угадывалась индиговая гряда Шар-Кхамбу,  к  западу,  за  наполненной синим
крахмалом пропастью, лежали невидимые долины.
     Лицом к  лицу стоял бедный,  забитый тибетец перед вечной сутью,  для
которой не  придумано даже  названия.  Но  он  чувствовал ее  и  постигал,
потрясенный,  исполненный благоговейного ужаса и  восхищения.  Он не искал
никаких слов,  потому что  любые слова разобьются в  этих каменных стенах,
как жалкие ледяные сосульки.
     И  до  мельчайшей трещинки была понятна ему  лежавшая перед ним синяя
ладонь  бога.   Ничтожнее  пылинки,  прилепившейся  к  кончику  ногтя  ее,
чувствовал он себя, но это нисколько не унижало его. Напротив, ощущая свою
неотделимость от горной стихии,  он радостно улыбался, и благодарные слезы
тихо стекали по  его щекам.  Он следил,  как,  застывая,  курятся туманы в
молчаливой немыслимой синеве,  и благодарил всех богов и демонов,  которых
знал, за то, что они дали ему возможность увидеть такое на пороге смерти.
     Без страха и без протеста ожидал тибетец, когда Яма, владыка мертвых,
гулко кликнет его в эту синь, в эту стынь, в этот холод и мрак.
     Но  всесилен круговорот жизни!  Согреваясь под  высокогорным солнцем,
постепенно оттаяло скованное смертельным холодом тело, и душа вслед за ним
освободилась от гибельного оцепенения.
     Одинокий странник,  затерянный в величайшей горной стране мира, среди
снегов и мороза,  без крупинки цзамбы,  без кристалинки соли, упорно хотел
жить.
     Он  примерно знал,  куда  надо было идти,  но  не  видел дороги.  Все
утонуло  в  снегу.  Запахнув  чубу,  он  спрятал  голову  и  сел  в  снег.
Помолившись,  резко  оттолкнулся ногами  и  понесся  по  довольно пологому
склону.  Засвистел  в  ушах  ветер,  зашуршал  разрезаемый снег,  Римпочен
понимал, что сможет выжить, если продержится хотя бы несколько дней. Холод
и отсутствие жилья его не пугали. Все зависело только от одного: найдет он
пропитание или нет. Среди снегов его ожидала голодная смерть. Во что бы то
ни стало надо было добраться до леса. Он думал об этом, когда летел вниз в
клубах снежной пыли, оставляя за собой голубую извилистую борозду.
     Потом  он  отряхнулся  и  протер  запорошенные  глаза.   Сложив  руки
лодочкой, дыханием оттаял замерзшие ресницы. Перед ним расплывалась мутная
розовая тьма.  Достав из-за пазухи шелковый шарф,  тибетец проделал в  нем
крохотные дырки и завязал глаза,  чтобы не ослепнуть навеки. Он мог теперь
видеть лишь то,  что находилось прямо перед ним.  Но различал зато резко и
ясно,  даже  следы мог  читать:  птичьи крестики,  петлистые пути  зайцев,
широкую дугу снежного леопарда.
     По снегу протянулись предвечерние тени.  Он сделался чуть фиолетовым,
а следы - синими. Римпочен затосковал, что теряет силы гораздо скорее, чем
ожидал.  Недавнее возбуждение прошло,  и  он ощущал,  что опять начинается
озноб и подступает тошнота.
     Надвигающаяся ночь могла оказаться последней.  Еще  два  перехода он,
может быть,  и  сумеет сделать,  но  уже на последнем дыхании.  Если же не
удастся найти подходящее укрытие,  то  холод ночи  убьет его  еще  раньше.
Теплый  ночлег  мог  дать  хоть  короткую  передышку.   У  скалы  внезапно
обозначилась потерянная тропа.  Крутыми  извивами  она  сбегала  в  речную
долину.   Снеговая  граница  казалась  очень  близкой.   Римпочен  немного
приободрился,  надеясь вскоре вырваться из  снежного плена.  Но хорошенько
разглядев лощину внизу,  он  понял,  что его надежда может и  не  сбыться.
Серая   змейка   реки   терялась  в   синеватой  белизне  снежной  пробки.
Расположенный на небольшой высоте перевал был непроходим из-за шинса-пахмо
- ранних снегов.  Они исчезают обычно в одну ночь. Но сколь часто неделями
приходится   дожидаться   такой   ночи!   Когда   закат   вновь   полыхнул
душераздирающей краснотой,  Римпочен пересек  границу снега.  Белые  линзы
попадались еще  в  тени  можжевеловых кустов,  но  в  ямах и  рытвинах уже
блестела талая  вода.  Вдоль дороги росли рододендроны и  острые колючки с
красными ягодами.  Ее извивы уводили вниз. Зима осталась за плечами. Реку,
за исключением тех мест, где она суживалась и черным стремительным потоком
неслась по камням,  покрывал мутный желтоватый лед. Тревожно отсвечивали в
тоскливом закатном свете склоны горы Чжуонга.  Там росли черноствольные, с
серебристой хвоей сосны.
     Тибетец  сорвал  несколько  синих  можжевеловых ягод.  Горячая  слюна
наполнила рот,  острая боль перехватила горло.  Все  же  он  заставил себя
тщательно разжевать жесткие,  отдающие скипидаром ягоды.  Может  быть,  на
несколько минут это и уняло тошноту.
     Уже в  сумерках вышел он на широкую равнину с  темнеющим лесом вдали.
От  перерожденца* из  Амдо  он  слышал,  что  буддийский патриарх  Сиккама
Лхацунь отдыхал здесь  после  трудного пути  по  землям народа лхопа,  где
проповедовал учение.  Сидя  под  исполинским кедром дуншин,  лама  оглядел
голубые  холмы,   серебристые  сосны,  и  радость  овладела  его  сердцем.
Очевидно,  тот лес впереди и  был священной Рощей Радости,  где находились
пещеры отшельников.
     _______________
          * Пїеїрїеїрїоїжїдїеїнїеїц - по буддийским верованиям, человек, в
     котором воплотилась душа божества или знаменитого ламы.

     <Значит,  мне не придется спускаться ниже,  -  с  облегчением подумал
тибетец, - идти к перевалам, заваленным снегом>.
     До рощи он добрался уже в  сумерках и переночевал в первой попавшейся
пещере,  где нашел кучу сухой ароматной травы.  Засыпая,  он почувствовал,
что сричжанг находится где-то совсем близко и притягивает его к себе,  как
магнит послушное железо.
     Когда на  другое утро Римпочен выполз из  пещеры,  то сразу же увидел
высеченные  в  голубой  скале  ступени.  Они  круто  поднимались  вверх  и
пропадали  в  черной  колючей  дыре  под  колоссальным гималайским кедром,
увешанным разноцветными ленточками.  Казалось,  дерево цвело.  Скала  была
источена  ходами,  гротами  и  кавернами.  Округлые  причудливые своды  ее
бесчисленных  пещер  казались  отшлифованными.   В  сумрачной  их  глубине
чудились  красные  мерцающие огоньки.  Возможно,  это  тлели  на  каменных
алтарях курительные палочки. Ни минуты не раздумывая, словно ведомый чужой
волей, Римпочен поднялся по лестнице и вошел в пещеру, над которой высился
кедр.  Переход от  яркого утреннего неба к  непроглядному сумраку оказался
настолько резким,  что тибетец вновь ослеп. Но глаза вскоре привыкли, и он
увидел аскета,  сидящего на охапке соломы в позе Будды.  Узкие прямые, как
дощечки, ладони его были сложены одна над другой и ребром касались впалого
живота.  На  языке пальцев это означало знак медитации.  Широко раскрытые,
привыкшие  к  вечному  сумраку  глаза  переливались  стеклянистой  влагой.
Тибетцу показалось, что сричжанг проницает его насквозь.
     Он  стоял  под  слепым и  пронзительным взглядом архата,  не  решаясь
пошевелиться.  На  голове  отшельника  была  красная  остроконечная  шапка
сакьяской секты;  меховую выкрашенную в  оранжевый цвет  чубу он  набросил
прямо  на  голое тело.  Римпочен ясно  видел темную впадину живота,  резко
обозначенные ключицы и  ребра.  Они  не  шевелились:  отшельник не  дышал.
Римпочен стал  на  колени  и  пополз  к  железной нищенской чаше.  Он  уже
собрался опустить туда  кусок серебра в  семь  ланов весом,  но  рука  его
замерла  в  воздухе.  В  чаше  мокли  красноватые  высокогорные  мухоморы,
издававшие тонкий запах мускуса и  брожения.  Римпочен отполз от  чаши  и,
оставив   свое   приношение  возле   молитвенной  мельницы,   благоговейно
растянулся на земле.  Он знал,  что только самые святые и  всемогущие ламы
пьют  настой  из   ядовитых  грибов,   который  придает  им   божественную
прозорливость и вдохновение. Заклинатель остался недвижимым, как изваяние.
Тибетец прошептал молитву и  отполз к  выходу.  Сквозь слезы смотрел он на
темную  бронзу высохших рук,  которые сухой  лозой  оплетали тугие  черные
жилы.  Он  не  знал,  жив  святой или дух его давно уже отлетел от  пустой
оболочки, покинул ее, как бабочка кокон.
     И тогда он услышал смех, скрежещущий, злобный. Солнечно-синее небо за
спиной потемнело, и мохнатые снежинки заплясали в нем, как пыль в луче.
     - Что  тебе  здесь  нужно?  -  спросил сричжанг,  не  разжимая тонких
высохших губ.
     Тибетцу показалось, что голос дами* прозвучал откуда-то со стороны.
     _______________
          * Дїаїмїи - колдун.

     - Смилуйся,  учитель!  -  повалился он в  ноги аскету.  -  Смилуйся и
помоги!
     - Дай  руку!  -  Сричжанга  больно  сдавил  ему  запястье  холодными,
твердыми, как дерево, пальцами. - Думай о том, чего просишь. - Он позвонил
в серебряный колокольчик. - Закрой глаза.
     Римпочен прислушивался к угасавшему звону,  который долго не таял под
каменными сводами, и думал, думал о бедах злополучной своей деревеньки. Он
вспоминал   опустошительные   набеги   голоков,    беспощадных   китайцев,
помешанного  Памзана  с  искалеченными  руками,   скорбных  односельчан  и
маленький монастырь на  скале,  с  которой ламы выпускают на ветер красных
коников счастья.
     - О чем же ты просишь? - Отшельник отпустил руку Римпочена. - Жизнь -
это  всегда страдание.  Источник ваших  мучений один:  желание.  Чтобы  не
страдать,  надо от него отрешиться, надо не жить. - Он потянулся за хурдэ,
молитвенной мельницей, и раскрутил ее. - Разве поблизости от вашей деревни
нет монастыря?
     Тихо  жужжал  серебряный барабан мельницы,  приводя в  движение сотни
заложенных в ней заклинаний.
     Римпочен хотел объяснить сричжангу, что монастырь у них есть и каждая
семья отдает туда самого смышленого мальчика.  Но  кто-то ведь должен и  в
миру трудиться: носить добрым ламам рис и цзамбу, овощи и молоко, собирать
аргал для  печек и  таскать воду.  Он  хотел сказать,  что  они  бы  давно
покинули деревню, если бы не монастырь на каменной круче, где нет ни воды,
ни травинки,  но только закрыл глаза и  уронил голову на грудь.  От голода
его опять стало мутить.  Он беззвучно пошевелил губами и  все вдруг забыл:
потерял сознание или же просто заснул.
     Когда он очнулся,  перед ним стояла чашка риса,  в которой таял шарик
жирного буйволиного масла,  и кружка горячего подсоленного чая.  Отшельник
сидел все в том же положении и вертел хурдэ.
     - Как вы слабы! - неприязненно заметил он. - Ваши тела так и корчатся
от  всевозможных желаний.  Ты  не  ел  каких-нибудь три-четыре дня  и  уже
впадаешь в  забытье.  Не привязывайтесь сердцем к  вашим детям,  не копите
добро и  не  сожалейте о  нем,  когда придут ваши притеснители.  Научитесь
видеть в них благодетелей, которые освобождают вас от желаний, отравляющих
бытие.  Другого не дано, но разве можете вы следовать по пути спасения? Вы
слишком слабы.
     - Ты прав, учитель. - Римпочен ел, сдерживая отчаянную дрожь в руках.
- Мы  слишком  для  этого  слабы.  Нет  ли  возможности умилостивить ваших
врагов?
     - Умилостивить врагов?  Китайцы жестоки и корыстолюбивы.  Смягчить их
нельзя, но можно купить. У вас в деревне наберется пятьсот или даже тысяча
ланов, чтобы заплатить амбаню?
     - Откуда нам взять столько серебра, учитель? - Не отрываясь от чашки,
Римпочен сокрушенно покачал головой. - Мы бедные люди.
     - Богатство не в серебре, глупец. Вы бедные потому, что не разучились
желать. Вы духом бедны.
     - У  меня  только  одно-единственное  желание,  учитель,  -  Римпочен
вылизал чашку и молитвенно сложил руки,  -  помочь землякам.  Это все, что
мне хочется.
     - Демон Мара застилает тебе глаза? - Сричжанг по-прежнему говорил, не
разжимая губ.  Его скрипучий размеренный голос долетал до Римпочена как бы
с разных сторон.  -  Одно желание неизбежно влечет за собой другое,  часто
противоречивое  и  разрушительное.   Это  порочный  губительный  круг,  из
которого нет выхода.
     - Пощади нас, учитель! - взмолился Римпочен.
     - Тебе  не  дано  знать последствий вмешательства в  предопределенный
порядок вещей.  Я  же,  которому открыты концы и  начала,  вижу,  как одно
заблуждение цепляется за другое. Где же мне нарушить течение неизбежности?
В  каком  месте сделать попытку остановить то,  чему  все  равно предстоит
неизбежно  свершиться?   Нет,   я   не  могу  ухудшить  свою  карму  такой
ответственностью.  -  Сричжанг оставил хурдэ и  отпил немного из  железной
чаши с настоем мухоморов. Стеклянистый блеск его желтых белков усилился, а
зрачки  расширились  настолько,  что  поглотили  радужку.  -  Возьми  свое
серебро, накорпа*, и уходи.
     _______________
          * Нїаїкїоїрїпїа - паломник.

     - Как  же  я  вернусь  домой?  Земляки совсем  отчаются.  -  Римпочен
поежился под пристальным полубезумным взглядом отшельника.
     - А ты и не вернешься. Погибнешь в пути.
     Римпочен вздрогнул,  и  странное убаюкивающее спокойствие снизошло на
него. Может быть, впервые в жизни он перестал бояться.
     Окинув взглядом пещеру,  он  увидел  высеченную  в  скале  многорукую
фигуру  Хэваджры,  имя  которого  не произносят.  У ног Темного Властелина
лежали зеленый барабанчик - дамару,  связка сухой золотистой травы и  ярко
раскрашенный бубен.  Разглядев на нем круторогих баранов,  луну и зубастых
духов,  Римпочен догадался,  что,  несмотря на красную камилавку сакьяской
секты,  сричжанг  привержен  еще  и  к  древнему  черношапочному шаманству
бон-по. Встреча с таким дугпой* всегда опасна, даже если тот и соглашается
помочь.  Сейчас  он  напророчил ему,  Римпочену,  гибель.  Что ж,  можно и
умереть.  Авось в последующем рождении вечный строитель возведет для  него
более  счастливый дом.  Хорошо бы ему возродиться богатым купцом,  который
следует по жизни великим шелковым путем. Римпочен поклонился и попятился к
выходу.
     _______________
          * Дїуїгїпїа - наставник.

     - Возьми свои деньги, - приказал отшельник.
     Староста послушно наклонился,  поднял гирьку и завернул ее в шелковый
платок.   Где  ему,  простому  крестьянину,  было  понять  могущественного
колдуна?  С раннего детства он только и знал, что работать и повиноваться.
Его научили почитать будд и юдамов,  лам* и князей,  солдат и отшельников.
Он  отдавал им  все,  что  дарила скупая,  обильно политая потом земля,  и
благодарил,  когда  они