о,  парное,
сметанка...
     - А озеро?
     - Топическое, что ли?
     - Ловили сейчас в нем рыбу?
     - Какая уж  рыба  в  Топическом...  Одни  ляги да  комары,  да  и  не
подберешься к нему.  Чаруса как-никак кругом,  самая погибельная трясина с
окнами.
     - Значит,  в  этот раз вы не смогли подобраться к  Топическому озеру?
Так я вас понял?
     - Не токмо не смогли,  но даже и не собирались. Своя голова дороже...
Опять же рыба в „м не заводится.
     - А вы приехали именно за рыбой?
     - Ну да.
     - Чем же вы ловили ее, эту самую рыбу?
     - Как так?
     - Не понятен вопрос?  Я спрашиваю, чем, то есть какой снастью, ловили
вы с Потаповым рыбу в карьерах и на Топическом озере.
     - Не на Топическом, на Светлом.
     - Извините, обмолвился... На озере Светлом.
     - Так рыбу по-всякому ловят...
     - Это я понимаю.  Рыбу ловят удочкой,  неводом,  с помощью спиннинга,
донок,  всевозможных дорожек,  кружков и  даже  капканами.  Мне  интересно
знать, чем пользовались именно вы.
     - Мы?
     - Вы  перестали  понимать  меня,   Зализняк?  Или  просто  не  хотите
отвечать? Не хотите, не надо. Это ваше право, но в протоколе я отмечу, что
вы отказались дать ответ на столь простой вопрос.
     - Я не отказываюсь.
     - В чем же тогда дело? Вы неглупый человек, можно сказать, опытный, и
должны понимать, что одним своим колебанием, уже косвенно свидетельствуете
против себя.
     - Почему так?
     - Любой  на  моем  месте  поневоле  усомнится  в   правдивости  ваших
показаний.  Рыбу,  говорите,  ловить приехали,  а  чем ловили,  сказать не
хотите... Так-то, Стекольщик... На чем хоть приехал, помнишь?
     - На мотоцикле.
     - Ну вот,  приехал на мотоцикле,  с памятью, значит, все в порядке, а
чем ловили, позабыл?
     - Ничего я не позабыл! Зачем сбиваете, начальник? Мы верши ставили.
     - Чего же сразу не сказал?
     - Так нельзя ведь.
     - Что нельзя?
     - Вершами ловить... Боялся я...
     - Вон оно что!  Ну, этот грех уж как-нибудь тебе простим. Хоть я и не
из рыбнадзора...  Так что зря опасался,  Зализняк,  зря...  Верши с  собой
привезли, из Москвы?
     - Конечно. Как же иначе?
     - И где они теперь?
     - Где же им быть? В озере.
     - Место показать сможешь?
     - Раньше смог бы.
     - Когда это раньше?
     - До пожара.
     - Понятно... Значит, пожар во всем виноват...
     - Это ж такое стихийное бедствие!
     - Когда на рыбалку собирались, о пожаре не подумали?
     - Как так?
     - Очень просто. Костер жгли?
     - Ну!
     - Как же вы решились на такое? А, Зализняк? На торфянике!
     - Зачем на торфянике? На суходоле. У озера.
     - Не  имеет  значения  где.   В  границах  торфяника  строго-настрого
запрещено разжигать огонь. Вам это должно быть известно лучше, чем кому бы
то ни было...  Ну, да мы еще вернемся к сему... Вы случайно сюда забрались
или намеренно?
     - Почему случайно? Мы порыбалить!
     - Странная у  вас  рыбалка вышла,  Фрол Никодимович,  странная...  Ни
удочек не взяли, ни подсачника...
     - Так верши же!
     - Мало ли  что верши...  Рыбак без удочки все равно,  что охотник без
ружья.  Разве не  так?..  А  вы  даже  котелка с  собой не  захватили.  На
несколько ж  дней в  глухомань забрались,  а  о  котелке не  позаботились.
Ушицу-то в чем варили?
     - В казане. Мы позаботились.
     - Какое там позаботились,  Никодимыч,  брось заливать! Одолжили, надо
полагать, казанец-то или вообще без спросу взяли?
     - С собой привезли.
     - Вы настаиваете на этом?
     - Чего?
     - Вы настаиваете на том, что привезли, как говорите, казан с собой?
     - Ну!
     - Тогда,  как  ни  жаль,  мне  придется разбудить гражданку,  которая
одолжила вам свой чугунок,  и  попросить ее уделить нам несколько минут...
Хотите очную ставку, Зализняк? Или не станем пока будить Матрену Петровну?
     - Не надо ее трогать. Пусть поспит, начальник, покимарит часок.
     - Мне приятно,  что вы  начинаете оживать,  Фрол Никодимович.  К  вам
возвращается не только память, но и такие прекрасные качества, как чувство
юмора и  человеколюбие...  Продолжим наше собеседование в  том же ключе...
Казан отдадите?
     - Если будет на то ваша воля...
     - Почему вы не в резиновых сапогах,  Зализняк? - быстро спросил Люсин
и  направил свет настольной лампы прямо под  ноги Фролу.  -  На  вас новые
сандалеты! Вы что, на рыбалку так вырядились? - Люсин почти кричал.
     - Придираетесь, начальник... Зачем вы так? Не пойму, чего надо.
     - Старые ботинки выбросили? Где? В Москве или здесь?!
     - Совсем  ничего  не  пойму...  Ботинки какие-то...  Да  ничего я  не
выбрасывал!
     - Куда выбросили? В воду? В болоте затопили?!
     - Вот ведь привязался!..
     - Если мы нашли труп,  Зализняк,  то,  будьте уверены,  найдем и  все
остальное.  -  Люсин произнес это тихо и очень внятно, словно не он только
что торопливо и  гневно выкрикивал вопрос за  вопросом,  скорее утверждая,
чем спрашивая, и, казалось, вовсе не ожидая ответов. - Вы поняли меня?
     - Да ничего я не понял! Чего пристали к человеку?! За что?!
     - Вы с Потаповым бросили в Топическое озеро труп человека.
     - Нет!
     - Давайте попробуем порассуждать логично, Фрол Никодимович.
     - Ничего я не желаю рассуждать! За что взяли человека среди ночи?
     - У  прокурора  попросили  согласие  на  ваше,  Фрол  Никодимович,  и
Потапова задержание.  Вы же теперь грамотные,  -  усмехнулся Люсин. - Труп
Аркадия Викторовича Ковского находится здесь  же,  в  морге,  Зализняк,  в
подвале. Мы нашли его в Топическом озере, закатанным в старый ковер.
     - А я-то,  а мы-то с Витьком при чем здесь? Нешто мы убивали? Не знаю
никакого Ковского и знать не хочу! Никого я не убивал!
     - Разве я  сказал,  что убивали?  По-моему,  я  вообще не  произносил
такого слова.
     - <Слова>!  <Слова>! - Фрол вскочил и, размахивая руками, подступил к
Люсину. - <Мокрое> навесить хотите? Труп пришить?
     - Сядьте на место, и я скажу вам, чего хочу.
     - Ну!
     - Так вы сядьте.
     - Ну, сел!
     - Я хочу,  Фрол Никодимович,  чтобы вы объяснили мне, каким образом и
для  чего  тело  гражданина Ковского было  увезено с  дачи в  Жаворонках и
брошено в Топическое озеро.
     - А я почем знаю?  Вы не меня спрашивайте, вы того, кто содеял такое,
спрашивайте.
     - Вот я вас и спрашиваю.
     - Так ты сперва докажи, начальник, что я тут причастен! Да-а...
     - Значит,  согласны порассуждать логично?  Не для протокола.  - Люсин
демонстративно сунул  протокол в  ящик.  -  Просто чтобы оценить ситуацию,
которая может создаться для вас на суде.
     - Ну, лады. Давай прикинь.
     - В прошлую среду,  когда стемнело,  вы,  Фрол Никодимович,  вместе с
Потаповым проникли в дом Ковских, что на Западной улице поселка Жаворонки.
     - Нас кто видел? Мы визитки оставили? Али как?
     - Вопросы ваши вполне логичны и закономерны. Я отвечу на них пункт за
пунктом...  Да, вас или вашего напарника видели, и следы вы тоже оставили,
Фрол Никодимович.
     - На пушку берете. Я ж не пацан, гражданин хороший, не фраер.
     - Вы  совершенно  правы,  Фрол  Никодимович,  что  требуете  от  меня
доказательств.  Давайте  же  вместе  поразмыслим над  тем,  насколько  они
весомы.  Прежде всего нам  нужно обратить внимание на  способ,  который вы
избрали,  чтобы  проникнуть в  дом...  Разве это  не  доказательство?  Или
легендарный Стекольщик не вы, Фрол Никодимович?
     - Ничего такого не знаю.
     - Хотите, чтобы я описал вам технологию выемки оконного стекла?
     - Это я  и  без вас знаю.  Но  Зализняк тут при чем?  Нешто он за все
теперь в ответе? Нешто других стекольщиков нету?
     - Очень правильное возражение.  Давайте теперь проследим, какой можно
выдвинуть контрдовод.  Итак,  мы пришли к тому, что манера проникновения в
дом косвенно,  подчеркнем это слово,  указывает на  некоего профессионала,
известного  среди  воров  под  псевдонимом Стекольщик.  Дальнейший шаг  от
косвенного  к  несомненному поможет  сделать  комплекс  улик.  Преступник,
проникший в дом на Западной улице,  правда, не оставил отпечатков пальцев,
поскольку работал в  резиновых перчатках,  но  существо дела  от  этого не
меняется. Он оставил другие следы. Хотите знать, какие именно?
     - Наука еще никому не повредила.
     - Совершенно верно,  Фрол Никодимович, полностью с вами согласен... К
сожалению,  ваши новые сандалеты лишили нас одной из  таких улик,  но  сам
факт  перемены обуви,  особенно в  таких  условиях,  тоже  свидетельствует
против вас. Опять же косвенно, должен признать...
     - И это все?
     - Нет.  Но  и  этого будет достаточно,  если мы  найдем поблизости от
вашего  бивуака  кое-какие  несущественные  мелочи:  ботинки  там,  окурки
папирос и так далее... Вы меня поняли?
     - На суде вас засмеют, начальник.
     - Так ли,  Фрол Никодимович?  А  билет,  который вы купили на станции
Жаворонки в тот самый день, точнее, в ту самую ночь?
     - Меня кто за руку схватил?
     - За руку не за руку,  а  одно к  другому вяжется.  Не правда ли?  Но
пойдем дальше.  На  месте  преступления,  форум дэликти,  ежели по-латыни,
кто-то с  совершенно непонятной целью берет и рассыпает порошок меркамина.
Это  довольно  специфическое вещество,  скажу  прямо,  встречается нам  не
каждый день,  и  поэтому не  составляло особого труда  выйти на  главврача
шестьдесят второй больницы,  откуда этот самый меркамин и был заимствован.
Перекинуть отсюда  мосток  к  Виктору Сергеевичу Потапову,  моему,  кстати
сказать,  крестнику,  и его <Яве> с коляской было уже совсем просто. Голая
технология.   Конечно,   можно  возразить,  что  причастность  Потапова  к
меркамину нужно еще доказать.  Согласен.  Мы этим займемся.  Но и без того
меркамин становится серьезнейшей уликой в длинной цепи улик. Не убеждает?
     - Я про ваш порошок ничего не знаю.
     - Между прочим,  с  помощью аналитической химии мы  сумеем обнаружить
молекулу меркамина в концентрации одна на миллион. Поэтому, если на одежде
Потапова, на его мотоцикле будет хоть пылиночка...
     - Тогда и поговорим...
     - Резонно.  Тем более,  что меркамин хоть и весьма весомая, но все же
частность.  Главное -  это,  как  вы  сами  понимаете,  труп.  Мне  трудно
представить себе,  как вы сможете объяснить, что он оказался поблизости от
вашего лагеря,  в  столь  несомненной связи  с  вашей  более чем  странной
рыбалкой.  Все это свидетельствует против вас с Потаповым, Зализняк. Очень
серьезный комплекс получается, очень. Скажете - нет?
     - Не скажу.  Только ведь мало этого,  человек хороший.  Предположения
всякие каждый строить может. А надо ведь доказать.
     - Руки, Зализняк! Руки на стол!
     - Чего?
     - Покажите мне ваши руки!
     - Ну!
     - Где вы так исцарапались?
     - Как где? На болоте, в лесу...
     - Вижу. Свежие царапины есть, порезы... Об осоку небось?
     - Ну!
     - А это откуда? Видите, как засохли? Даже лупятся местами!
     - Ничего не пойму. Хоть стреляйте!
     - Чего же тут не понять? Это вы оцарапались, когда вместе с Потаповым
тащили через колючие кусты тело Ковского. Только и всего.
     - И кто такому поверит?
     - Голословному утверждению,  ваша правда, никто. Но суть в том, что в
саду  обнаружены следы крови.  Если она  по  составу совпадет с  вашей или
Потапова,  считайте,  что  вам  крышка.  Это будет уже прямая и  абсолютно
объективная улика,  которая  подведет  окончательный итог...  Я,  кажется,
забыл уведомить вас,  что вы и Потапов взяты под стражу в связи с делом об
убийстве гражданина Ковского.  Розыск  преступников поручен мне.  Теперь я
это  сделал.  Разрешите  представиться.  Моя  фамилия  Люсин,  зовут  меня
Владимир Константинович.
     - Не убивали мы его,  Владимир Константинович,  -  тихо сказал Фрол и
заплакал. - Не трогали.
     - На-ка,  попей.  - Люсин налил ему из графина полстакана воды. - Мне
тоже никак не верится, чтобы ты, Фрол Никодимович, на такое решился. Не та
у тебя репутация, хоть и скверная она, между нами, но не та. И характер не
тот.  Потапова-то  я  получше знаю.  Он  тем более на  <мокрое> никогда не
пойдет.
     - Тогда чего же вы?!
     - Не понимаешь,  зачем я силы на тебя трачу?  -  перебил его Люсин. -
Все очень просто, Фрол Никодимович. Хочешь не хочешь, а улики против вас с
Виктором очень и очень сильны.  Поэтому нам надо крепко помочь друг другу.
Вашу  непричастность  к   преступлению,   если  только  вы   действительно
непричастны, я смогу доказать, только обнаружив убийцу. Поможете мне?
     - А вы вправду верите, что не мы убили?
     - Верю. И знаете, что меня убеждает больше всего?
     - Откуда нам!
     - Надо быть последними дураками,  Зализняк, чтобы остаться поблизости
от  трупа.  Или  бессердечными катами,  у  которых ничего человеческого не
осталось.  Вы  утопили тело и  преспокойно отправились на  озеро.  Не рыбу
ловить,  а  погулять,  потому  как  взяли  в  ларьке  водку.  Такое  плохо
укладывается в  голове.  Были уверены,  что  окончательно спрятали концы в
воду?  Согласен,  вас подвела случайность,  точнее -  большое несчастье, в
котором,  возможно, вы же и виноваты. Но все равно, Зализняк, согласитесь,
что остаться здесь,  сделав,  так сказать, дело, мог либо отупевший зверь,
либо человек,  прямо в преступлении не замешанный,  но, простите, не очень
дальновидный.  По-моему,  последнее вам с Потаповым больше подходит. Или я
неправ?
     - Эх, да чего там! Так оно и есть, как вы говорите.
     - Тогда помогите мне,  Зализняк,  и  я  попробую помочь вам.  За ваши
оконные  делишки  вы,  конечно,  ответите по  закону,  тут  уж  ничего  не
поделаешь.   Установлена  будет   и   доля   вашей   вины   в   пожаре  на
торфопредприятии.  Вы  знаете,  что  в  Москве целых три  дня нечем дышать
было... Отчего молчите?
     - А что сказать-то?
     - Верно,  ответить нечего.  Но  не вешайте голову,  Фрол Никодимович.
Жизнь  не  кончается...  Вы  человек  бывалый,  в  процессуальных вопросах
просвещенный  и  должны  понимать,   в  каких  случаях  дают  максимальное
наказание, а в каких минимальное. Все зависит от обстоятельств, от всякого
рода  нюансов.  Взять  хотя  бы  тот  же  пожар.  Я  специально  посмотрел
соответствующие статьи.  Есть  статья девяносто девятая,  часть вторая,  а
есть и  девяносто восьмая.  Разница в сроках весьма существенная -  четыре
года.   Одно  дело  поджог  предумышленный,   другое  -  непредумышленный,
случайный...
     - Да кто же умышленно на такое пойдет!
     - Это  уж  как  посмотреть,  Фрол Никодимович.  Если человек,  хорошо
знающий правила техники безопасности,  тем не  менее разводит в  торфянике
огонь, то очень трудно поверить, что действует он не по злому умыслу, а по
неведению. Но мы, однако, отклонились в сторону. Главное для нас, как сами
понимаете, найти убийцу Ковского.
     - Да. Страшнее убийства ничего нет.
     - Я  рад,  что мы  поняли друг друга.  Теперь прошу вас спокойно,  не
торопясь рассказать мне, как было дело... Кто поручил вам спрятать труп?
     - Что?!  Так нам же никто ничего не поручал!  Все было совсем не так.
Наверное,  вы  мне не поверите,  когда все узнаете,  но я  расскажу как на
духу, все без утайки. Пишите!
     - Сейчас,  -  сказал Люсин и вынул из ящика недописанный протокол.  -
Слушаю вас, Фрол Никодимович.


     Глава пятая

     САМЫЙ ТРУДНЫЙ ДЕНЬ

     <Прах эксгумировать и  выбросить на помойку,  а имя забыть,  -  вынес
свой приговор Люсин,  выходя из вагона метро на станции <Киевская>.  -  Да
вот беда - неизвестно, где захоронили анонимного врага рода человеческого,
который изобрел справку.  Кошмарного воображения был субъект. Куда до него
Данте!  Хотел  бы  я  посмотреть,  как  носился бы  суровый флорентинец по
загсам,  жэкам и райисполкомам.  Ведь голову на отсечение даю,  во времена
войн  гиббелинов  и  гвельфов*  даже  в  нотариальных  конторах  не  знали
очередей.  И  собесов не было,  хотя отдельные группы населения и получали
пенсии.  Ох уж эти справки! Проклятие нашего века. Не родиться без них, не
помереть>.
     _______________
          * Политические партии в Италии.

     Он  только что  похоронил тетку товарища -  летчика полярной авиации,
застрявшего по  причине  неблагоприятных метеоусловий на  Диксоне.  Старая
женщина была совершенно одинока,  и все хлопоты по ее переселению в никуда
пали  на  Люсина.  <Молись японскому богу  Дайкоку,  -  посочувствовал ему
Березовский.  -  Он  облегчает последнее странствие>.  Но  поскольку Люсин
никогда не  видел  этого  самого Дайкоку,  старичка с  мешком на  плече  и
сочувственной улыбкой на  губах,  молитва не подействовала.  И  если бы не
участковый Бородин,  гроза кладбищенских обирал, тетушку полярного летчика
пришлось бы, вопреки ее последней воле, предать огненному погребению.
     С кладбища Люсин поехал домой,  потому что чувствовал себя совершенно
неспособным к  плодотворной мыслительной деятельности.  В  нем пробудилась
смутная неприязнь даже к  самой учрежденческой обстановке,  несмотря на то
что его собственный кабинет,  не в  пример помпезному загсу на Семеновской
улице,  был  обставлен модерновой финской мебелью.  Постояв для успокоения
нервов под прохладным душем, он разорвал полиэтиленовый пакет с цветастой,
ни разу не надеванной сорочкой,  подобрал к ней широкий галстук и платочек
из той же материи, который нарочито небрежно сунул в кармашек василькового
блайзера с золотыми геральдическими пуговицами.  Забежал в кухню.  Отломал
кусок длинного поджаристого батона,  вскрыл баночку креветок. Стоя наскоро
закусил,  запил водой из-под крана и пошел одеваться.  Тогда ему казалось,
что он  уже переключился,  изгнал из сердца это тоскливо-тошнотное чувство
обиды,  но  стоило выйти на  улицу,  как оно возвратилось вместе с  шумом,
ударившим в  уши,  с  мельканием людей и  машин.  <На природу мне надо,  -
подумал Люсин.  -  В  одиночество...  Хорошо бы  под  Мурманск махнуть,  в
тундру...> Остро вспомнились розовые,  с крупным,  черно сверкающим зерном
гранитные скалы,  причудливо изогнутые каменные стволы  карельской березы,
темные   сосны,   отраженные  в   немыслимо   синей   студеной   воде,   и
душераздирающее предвечернее  небо  с  малиновыми,  воспаленными полосами,
которые остывают и суровеют,  но так и не гаснут до новой зари.  <Однако я
становлюсь  сентиментальным,  -  усмехнулся он,  почувствовав подступающие
слезы,  и трудно сглотнул слюну. Поднявшись на двух эскалаторах наверх, он
мгновение колебался, то ли спуститься на пересадку, то ли выйти из метро и
сесть на восемьдесят девятый автобус.  Решил загадать.  Нащупал в  кармане
пятак  -  выпала  решка  -  и  направился к  выходу.  В  автобусе  силовым
аутотренингом заставил себя окончательно перестроиться.  На  память пришла
вычитанная в  <Нью-Йорк  геральд  трибюн>  реклама  похоронного бюро:  <Вы
только умрите!  Остальное -  наша забота>.  Это его настолько развеселило,
что  он  даже  рассмеялся,  чем  и  навлек на  себя неодобрительный взгляд
сидящей рядом девицы. Пряча смущение, он нахмурился и озабоченно развернул
свернутый в  тугую  трубочку билетик.  Номер  оказался счастливым,  и  это
окончательно  помогло  восстановить душевное  спокойствие.  <Как  мало,  в
сущности,  надо человеку,  - отметил Люсин. - Сначала ты осознаешь, что на
фоне смерти все твои заботы и огорчения не более чем тлен,  суета сует,  и
это,  как  ни  странно,  успокаивает.  Потом  подворачивается какой-нибудь
совершеннейший  пустячок,   и   к  тебе,   вопреки  всему  твоему  знанию,
возвращается  ощущение  особой,  личной  эдакой  непричастности  ко  всему
плохому.  Словно ты  и  впрямь любимчик судьбы,  которому выдан  мандат на
бессмертие.  Кто-то верно сказал,  что,  пока я есть,  нет смерти, а когда
есть смерть, то уже меня нет. Это вдохновляет. Если только мне не придется
более никого хоронить и вообще иметь дело со справками,  то мо