пиков ниже нулевой линии,  о которой вы говорили и которую я назвал криком
боли. Как это можно объяснить?
     - Покажите мне ленту.
     - Сейчас это нецелесообразно.
     - Нет? Но почему?
     - У меня есть на этот счет кое-какие соображения.
     - И  это  вы  называете  карты  на  стол?  Боюсь,  что  плодотворного
совместного разбирательства у нас не получится.
     - Посмотрим, Марк Модестович. Еще не вечер.
     - Я отказываюсь вести с вами дальнейший разговор.
     - Это  уже не  разговор,  Марк Модестович,  а  допрос.  Вы  ведь сами
согласились дать свидетельские показания.  И  сами же придали нашей беседе
столь острый уклон.  Я  не намеревался сегодня спрашивать вас о пиках боли
на  последнем отрезке ленты.  Но как бы там ни было,  а  вопрос задан.  Вы
отказываетесь отвечать на него?
     - Нет, не отказываюсь. Я не хочу дать вам лишнее оружие против себя.
     - Это разумно. Итак?
     - Я  не знаю,  почему возникли эти зубцы на ленте.  Меня в тот день в
кабинете не было. И это все, что я могу сказать.
     - Такой ответ представляется вам убедительным?
     - Решайте сами.
     - Ни меня, ни кого-то другого он удовлетворить не может.
     - Вы кто по образованию, Владимир Константинович? Я забыл.
     - Юрист.
     - Ах,  юрист!  Тогда вы должны понимать,  что всплески на ленте -  не
отпечатки пальцев.  Это поисковая научная работа, очень и очень далекая от
ваших  дел.  Юридически сведущий человек  не  найдет  здесь  ни  улик,  ни
доказательств.  Тут  ничего нельзя истолковать однозначно и  ничего нельзя
использовать для следственной практики. Думаете, я сразу не понял, куда вы
клоните?  Но я  отвечал на ваши вопросы,  рассказывал о таких деталях,  до
которых без меня вы бы не докопались за целый год.  Все бы ваши построения
разлетелись в  прах,  умолчи я  лишь  об  одном  сигнале утреннего полива!
Станете спорить?
     - Не стану.  Вы действительно очень мне помогли.  И  я знаю,  что все
сказанное вами - правда.
     - И зачем я,  товарищ Люсин,  сам сунул голову в приготовленную моими
руками петлю? Зачем?
     - Вы вновь приглашаете меня предпринять совместный логический анализ?
     - Давайте попробуем.
     - Прежде  всего  должен  отметить,   что  вы   умный  человек,   Марк
Модестович.
     - Покорно благодарю.
     - В самом деле умный.  Вы правильно  сказали,  что  юридической  силы
сигналы  на  ленте  не  имеют.  Как,  строго  говоря,  не имеет ее реакция
служебно-розыскной собаки.  Собака способствует  розыску  преступника,  но
никак  не  составлению  обвинительного  заключения.  Наш  случай хоть и не
однозначный, но чем-то схожий. Никто не рискнет выдвигать обвинение против
человека на основании каких-то пиков и синусоид, которые могут толковаться
и так и эдак.  Мы даже не найдем подходящих экспертов,  хотя на  страницах
мировой   печати   и  дебатируются  вопросы  использования  биопотенциалов
растений  в  целях  криминалистики.  Но  согласитесь,   Марк   Модестович,
последние  диаграммы все же дают нам некое указание,  которое трудно будет
оставить без объяснения.  Если хотите,  это повод задуматься, покопаться в
известном направлении.  Вдруг отыщется?!  Я имею в виду улики,  следы,  не
подлежащие  противоречивому  истолкованию.  Более   того,   я   могу   уже
располагать  такими уликами!  И должен прямо сказать,  что вместе с лентой
они обладают большой доказательной силой.
     - Провоцируете?
     - Ни в коем случае. Только обрисовываю общую ситуацию.
     - Какие это улики? В чем вы меня обвиняете?
     - Об уликах мы еще поговорим.  В свое время... На второй ваш вопрос я
тоже еще не готов дать окончательный ответ.  Могу лишь сказать, что у меня
есть веские основания не верить некоторым вашим показаниям.
     - Конкретно!
     - Если конкретно,  то я убежден, что в день смерти Ковского вы были в
его лаборатории. Я говорю о его кабинете на даче в Жаворонках.
     - Это все?
     - Это главное.
     - Отсюда только один шаг, чтобы обвинить меня в убийстве.
     - Я его не сделал.
     - Напрасно! Это ведь так просто!
     - Думаю,  что вы  ошибаетесь.  Но  как бы  там ни было,  от ответа на
вопрос, что вы делали в доме Ковского в тот последний день, не уйти.
     - Я  не  знаю,  какие у  вас  там есть против меня улики,  но  лента,
повторяю, не доказательство. Она меня не волнует.
     - Напрасно.
     - Нет,  не волнует.  Объяснить пики легче легкого.  Я  могу выдвинуть
хоть сто различных вариантов.
     - Сделайте одолжение.
     - Ковский сам поставил опыт по программе <Ненависть>.
     - Это противоречит вашим прежним показаниям.
     - Ничуть.  Отчего бы ему не поставить такой опыт?  Я же не был у него
целых пять дней.  Это не утверждение,  а только предположение.  Как я могу
утверждать что-либо, если не знаю точно? Меня же не было там! Не убеждает?
     - Ладно, допустим. Еще варианты есть?
     - Сколько угодно! Ковский раскрыл форточку, и на лист с датчиком упал
солнечный луч.  К вашему сведению,  утреннее солнце богато ультрафиолетом.
Поэтому лист мог  получить ожог,  что и  вызвало реакцию,  сходную с  той,
которая возникала при  раздражении током или зажженной сигаретой.  Как вам
это нравится?
     - Видимо,   научные  эксперты  признают  подобный  довод   достаточно
резонным.
     - Вот   видите!    А   что,   если   реакция   цветка   вообще   была
самопроизвольной? Если растению не понравилось, что бактерии в почве вдруг
взрывообразно размножились или,  напротив,  погибли? А вдруг поливная вода
содержала не те соли?  А что,  ежели завелась какая-нибудь личинка и стала
пожирать корни? Или проросли вдруг занесенные ветром вредные споры?
     - Понятно,  Марк  Модестович,  и  достаточно.  Меня ваша аргументация
убеждает.  Не отказываясь от первоначальных сомнений, я вынужден признать,
что пики на диаграмме доказательной силой не обладают. Вы удовлетворены?
     - А вы?
     - И да и нет.  Но,  по крайней мере,  вопрос, казавшийся мне главным,
получает  достаточное  объяснение.  Точнее  вырисовывается неправомочность
самой  его  постановки.  Приношу свои  извинения.  Наличие пиков  боли  на
последней диаграмме не может быть истолковано однозначно.
     - Вы отразите это в протоколе?
     - Ваши ответы? Безусловно!
     - А ваши выводы?
     - Это уже не для протокола. Они останутся в голове.
     - Еще вопросы будут?
     - Нет, Марк Модестович, спасибо. Прочтите, пожалуйста, и подпишите.
     - Давайте. - Он подписал не глядя. - Я вам верю.
     - Прочтите все-таки  для  порядка.  Если что  не  понравится,  внесем
изменения.
     - Нет, все правильно, - сказал Сударевский, бегло проглядев запись. -
Жаль лишь,  что наш в высшей степени интересный диалог не отражен здесь во
всей полноте.
     - Сойдет.  Главное,  чтобы правильно была передана суть,  а  как мы с
вами добирались до истины, никого не касается.
     - Считаете, что мы добрались до нее?
     - Диалектика   учит,   что   абсолютная  истина   недостижима,   Марк
Модестович,  хотя  мы  можем  сколь  угодно  близко приблизиться к  ней...
Теперь, когда мы покончили с делами, могу сообщить вам приятную новость.
     - В самом деле?
     - Академик Берендер дал высокий отзыв о вашей работе. Он считает, что
она безусловно заслуживает диплома на открытие. Если вы согласны, он готов
ходатайствовать о передаче ее на рассмотрение в отделение химических наук.
     - Спасибо,   Владимир  Константинович,   за   ваши   хлопоты   и   за
действительно прекрасное  известие.  Оценка  Александра  Петровича  крайне
лестна и  ко  многому обязывает,  но,  не знаю,  как вам объяснить,  я  не
согласен. Ради бога, извините меня, но я не хочу.
     - Вот  уж  удивили так  удивили!  Мои  друзья говорят,  что это почти
верное дело!
     - И тем не менее.
     - Ну, раз так... Дело, конечно, ваше.
     - Хотите знать почему?
     - Вы  не  обязаны объясняться,  Марк  Модестович.  Столь  далеко  мои
служебные полномочия не распространяются.
     - Но вы пытались помочь мне не как следователь?
     - Конечно же,  нет!  Просто по-человечески! Наконец, как гражданин...
Вы ведь действительно сделали вместе с  Ковским большое и важное открытие.
В  юридическом оформлении этого  факта  заинтересованы не  только  вы,  но
прежде всего наша страна. Этого требуют государственные интересы.
     - Вот  видите,  Владимир  Константинович,  как вы по-государственному
мыслите! Жаль, что те, кого это прямо касается, не берут с вас пример. Им,
простите, плевать...
     - А вы не о них думайте!  Это накипь. Вы лучше на таких, как академик
Берендер, ориентируйтесь.
     - Поздно.  Я, знаете ли, чертовски устал, и мне все равно. Перегорело
в  душе.  Одна зола осталась.  Хватит с меня неприятностей.  Хочу спокойно
пожить.  У меня перед глазами,  простите,  наглядный урок.  Да,  да,  я об
Аркадии Викторовиче думаю! Не довольно ли жертв, товарищ майор?
     - Вы считаете, что Ковский стал жертвой?
     - Результаты вскрытия уже известны? Или это тоже секрет?
     - Случай   сложный.    Труп   долго   лежал   в   воде.    Заключения
судебно-медицинской экспертизы еще нет.
     - Так чего же вы дурака тут валяете? Душу выворачиваете? Вы же ведете
себя, как последний провокатор!
     - Боюсь, вы перебарщиваете, Марк Модестович!
     - А вы не перебарщиваете, обвиняя меня в убийстве близкого и дорогого
мне человека?
     - Я ни разу не произнес слово <обвинение>.
     - Не обвиняете, так подозреваете!
     - Я ни разу не произнес слово <убийство>.
     - Потому что данных нет, улик этих самых! Были бы - произнесли бы! Но
я дам, дам вам материал против себя! Не беспокойтесь! Вас наверняка мучила
проблема  мотива  преступления.   Я  не  ошибся?   Так  вот,  мотив  есть:
Сударевский убил своего учителя, чтобы сесть на его место. Очень просто! Я
принимаю предложение возглавить лабораторию -  разве это не  веский довод?
Как-никак лишних сто тридцать рубчиков в месяц!
     - Прекратите истерику! Немедленно прекратите!
     - Что?.. Да-да, вы правы, извините меня...
     - Принести воды?
     - Нет, благодарю вас, не надо.
     - Тогда коньяку выпейте.
     - Мне от него плохо бывает...  Сердцебиение. Еще раз простите. Нервы,
знаете ли, не выдержали. Сорвался.
     - Вижу,  что сорвались.  Не знаю только,  когда именно. Поэтому вновь
решаюсь напомнить вам о предложении академика.
     - Нет.  Бог с  ним,  с  этим открытием.  Тут я  пас,  говорю со  всей
ответственностью.  Скажете,  струсил?  Карьерист? Да-да-да! Хватит с меня.
Пора и о себе подумать.  О своем здоровье,  о диссертации,  о лаборатории,
наконец.  Теперь,  когда я  точно знаю,  что Аркадия Викторовича нет,  мне
ничто не  мешает принять предложение Фомы  Андреевича.  Даже  напротив!  Я
просто обязан сделать это  ради светлого имени Ковского как ближайший друг
его и ученик.
     - Правильно.  Но  не  в  меньшей мере  вы  обязаны сделать и  другое:
довести до конца дело всей жизни вашего учителя.
     - Его уже довели до конца.  Хватит!  Можете осуждать меня, но я решил
жить.  Здесь я  делаю уступку своему человеческому естеству.  С  открытием
покончено раз и  навсегда!..  И  хватит о  делах.  Не  пора ли подумать об
обеде?  Судя по запахам,  процесс приготовления находится в заключительной
стадии. Не желаете ли помыть руки?
     - После всего, что мы наговорили друг другу, мне одинаково трудно как
отказаться от вашего приглашения,  так и  принять его.  Я  не хочу обидеть
Марию и вас, Марк Модестович, но поймите меня правильно, мне лучше уйти.
     - Никаких <уйти>!  Одно другого не касается!  Вы наш гость, и я ни за
что вас не отпущу!
     - И все-таки я ухожу.
     - Вы,  конечно,  обиделись!  Но я был вне себя.  Не обижайтесь, прошу
вас!
     - Я  нисколько не  обижаюсь,  Марк Модестович,  но поверьте мне,  так
будет лучше... У вас волос на плече. Позвольте сниму...


     Глава шестая

     ВОЛНА IV

     Империя Чингиз-хана. XIII век

     В год Зайца*,  когда над государством тангутов Си-Ся пролетел дракон,
Темучин вознамерился начать поход на Запад.  Но прежде чем поднять на пике
с лунным кругом знамя войны -  девять черных как сажа лошадиных шкур, - он
задумался о жизни и смерти.
     _______________
          * 1219 год н. э.

     Однажды в  часы  бессонницы Великий хаган понял,  что  он  всего лишь
человек.   Завоевав  Восток  и   собираясь  сильно  потеснить  или  совсем
уничтожить Хорезмшаха на Западе, Темучин впервые подумал о конечной цели.
     Спору нет,  он собрал орды диких кочевников в могущественную империю,
которая  диктует свою,  вернее,  его,  Темучина,  свирепую волю  народам и
государствам.   Нелегко  было   построить  на   пепелище  древних  культур
централизованную державу,  скованную  непререкаемой дисциплиной  походного
лагеря.  Еще труднее оказалось подчинить всех и  вся единому закону.  Но и
это  сумел  он  осуществить.  Недаром же  ныне  на  теплых еще,  дымящихся
развалинах завоеванных городов первыми возникают не  дворцы,  не  храмы  и
даже не хижины,  а хошлоны* нового правопорядка.  Перепись мужчин,  ямская
почта,  налогообложение,  мобилизация  -  вот  какие  команды  выкрикивает
покоренным монгольская яса**.  И  это  хорошо.  Но  что потом?  Чем больше
лошадей, тем труднее согнать их в табун. Мудрый стареющий воитель понимал,
что империи,  как и  люди,  дряхлеют и  умирают.  Рано или поздно,  но все
созданное им пойдет прахом,  и, прежде всего, он сам станет тенгри - уйдет
в небо.  Впрочем,  это лишь так говорят: уйти на небо. Никто не знает, что
делается за  таинственной гранью,  отделяющей тенгри от мира живых.  Никто
оттуда не возвращался.
     _______________
          * Хїоїшїлїоїн - юрта.
          ** Яїсїа - закон.

     По мановению его руки смерть косила сотни и сотни тысяч. Он видел, во
что  превращаются люди,  когда  одухотворяющее их  начало  невидимым паром
устремляется в  небеса.  До  сих  пор  он  смотрел на  смерть лишь как  на
необходимейший элемент политики.  И только. Радости она не доставляла ему.
Убивая,  он не испытывал ненависти или каких-то мстительных чувств.  Холмы
из  черепов,  насыпанные  на  страх  врагам,  воспринимал  как  неизбежное
последствие войн,  как необходимое напоминание. Сами по себе они не тешили
его тщеславия,  не  пробуждали темных инстинктов и  даже не наталкивали на
мысль  о  собственной участи.  Людям свойственно извлекать уроки скорее из
единичного,  нежели из  множественного примера.  Не  горы трупов,  а  лишь
гибель любимого коня навела Темучина на размышления о смысле и цели бытия.
Он  думал об  этом все чаще,  углубленнее,  пока не  ощутил вдруг странное
обмирание под  сердцем,  и  сразу же  стало ясно,  что его тоже не  минует
вселенское уничтожение существ.  А  если так,  то зачем тогда все?  К чему
борьба и многотрудные усилия и какова цена стремления, ради которого он не
пощадил даже  единокровных братьев?  Во  имя  чего он  столько претерпел в
жизни  -  на  собственной шкуре совсем еще  мальчишкой испытал беспощадную
облаву смерти,  все ужасы погони изведал,  все страхи бегства? И настолько
бессмысленными  и  мелкими  показались  ему  собственные  суетные  порывы,
настолько жалкими завоеванные плоды, что он застонал от неутолимой тоски.
     Туманным пятном  посветлел дымник юрты,  в  зарослях дрока  пробовали
голос ранние пташки,  но  сжавшая сердце ледяная рука  вс„  не  отпускала.
Темучин тщился во  что бы то ни стало найти ответ хоть на один вопрос,  но
ничего не получалось. Не было ответа. Но даже бессилие, которое он ощутил,
уже  само  по  себе много значило для  него.  Казалось,  что  после такого
необходимо зажить по-новому,  как-то  совсем иначе;  употребить оставшиеся
годы -  или только дни?  - на разрешение самого важного и сокровенного. На
мгновение  в   нем   пробудилась  жажда  деятельности,   чуть   отогревшая
заледеневшую душу.  Значит,  не все еще потеряно и  есть хоть какой-нибудь
выход из могильного лабиринта,  куда само всепожирающее время загоняло его
ударами стального бича!  Пусть  он  не  видит  сейчас этого  спасительного
выхода,  но непременно отыщет его потом,  и, может быть, очень скоро, если
броситься на  поиски  с  такой  же  неистовой энергией,  которая сокрушала
царства.  Ведь он властелин! Сокровища его несметны! Он ничего не пожалеет
ради достижения единственно верной цели.  Без  нее не  милы победы,  горек
кумыс и  золото подобно золе.  Что зароют вместе с ним в могильный курган?
Коня,  любимое оружие,  украшения, горшки с едой... Еще красивые девушки и
храбрые бахатуры уйдут под землю,  чтобы и там прислуживать хагану.  Какая
жалкая малость!  Какая страшная нелепость!  Получается,  что он, кому ныне
принадлежит весь  мир,  ничего не  сможет взять  с  собой!  Разве  мыслимо
смириться с  этим!  И вновь растревоженное бессонницей сознание заметалось
по запутанным ходам сумеречного лабиринта.  И ни единой спасительной мысли
не промелькнуло.  Он даже не сумел вообразить себе,  какой станет та новая
жизнь, в необходимости которой так уверился. Понимал, что надобно быстро и
круто все поменять, только не знал, как, где и когда...
     Хмурый,  с больной головой, поднялся Темучин с жаркого собольего ложа
и вышел из шатра.  Кэшиктены из личной охраны молча отсалютовали копьями и
застыли по обе стороны резной,  изукрашенной рисунками против злых духов -
оберегами и знаками счастья -  двери. Высокий бородатый старик обернулся и
оглядел своих гвардейцев долгим оценивающим взглядом. Оба бахадура были из
славного рода барласов.  Он  помнил их  еще мальчишками и  пил кумыс с  их
отцами.  Каждого кэшиктена хорошо знал и помнил Темучин. Тех, кому доверил
охрану  собственной  жизни,   нельзя  не  знать.  Недаром  гвардейцы  были
вознесены даже над армейскими темниками - начальниками десяти тысяч. И они
исправно несли службу.  Хаган мог спать спокойно:  не то что враг, а ласка
не прокрадется в  его хошлон,  летучая мышь не залетит.  Но защитят ли его
часовые от той, которая без пайцзы* и пароля идет куда пожелает и забирает
с собой кого захочет?  Закон ясно говорит:  <Кебтеулы, стоящие на страже у
ворот,  обязаны рубить  голову  по  самые  плечи  на  отвал  всякому,  кто
попытался бы  ночью проникнуть во  дворец>.  Но  есть закон над законами и
сила над силой.  Никто не знает, когда позовет его смерть: ночью или днем,
зимой или летом.  Ее не остановят ни обереги на хаганской двери,  ни сабли
стражи.  Она не  посмотрит ни  на  черное девятигривое знамя войны,  ни на
белое мирное знамя. Что ей бунчук Темучина? Его грозная слава, что ей?
     _______________
          * Пїаїйїцїзїа - золотая пластинка с надписью: <Уполномочен вести
     дело по повелению правителя по воле Неба>.

     Так не  лучше ли перекинуться головою в  лебеду,  чем отойти в  юрте?
Обнять пропыленные кусты,  а  не соболий мех?  Испустить дух среди вольной
степи на мягкой подушке из порубанных тел?
     Раскосые грозные очи  хагана мрачно глядят из-под  нависших бровей на
знатных барласов.  Сильные, молодые! Усишки куцыми волосками лишь оттеняют
их  лица,  смуглые от  ветра  и  молодой играющей крови.  С  любым из  них
поменялся б  великий хаган:  отдал бы  все мировое величие за  одну только
молодость.  Не глядя. Баш на баш. Но даже если бы мыслима была эта сделка,
все равно с ней пришлось бы повременить.  Еще Темучин не померился силой с
Хорезмом!  Еще  тангуты и  чжурджени ждут  своего часа!  Зато потом...  Но
настанет ли оно, это потом?
     Подбегает кравчий. Гнет спину дугой, умоляя испить утреннего кумыса.
     - Напиток  бессмертия!   -  лепечет  разжиревший  на  царских  хлебах
бездельник. - Или чял - молоко от молодой верблюдицы? Не угодно ли, суту*,
кубок <бгродарсуна> - хмельного напитка из винограда?
     _______________
          * Сїуїтїу - наделенный величием.

     Но  Темучин прогоняет назойливого багурчи прочь.  Нет,  ему ничего не
угодно.  Когда-то  прильнув к  горячей конской шее,  он высасывал кровь из