е
товарищей.  Лишь немногим удалось вырваться из  пустыни.  Они  вернулись в
лагерь оскверненными и усталыми, без веры в душе.
     Столь   же   позорно  провалилось  и   третье   предприятие  Камбиза,
изнывавшего от желания сравниться славой с незабвенным Киром. Говорят, что
история не терпит подражателей,  чуть ли не заранее обрекая на фарс все их
потуги на величие.  Это едва ли верно,  потому что за неудачи озлобленного
тирана расплачиваются невинные люди,  сотни тысяч невинных людей,  своих и
чужих.
     Похоронив  в   песках  отборную  армию,   Камбиз  отпустил  греческих
наемников на родину и начал готовиться к завоеванию Эфиопии. На сей раз он
решил,  что не худо хотя бы разведать поле будущего сражения. К эфиопскому
царю  было  отправлено посольство с  богатыми  дарами,  которому надлежало
любыми способами склонить эфиопов к  союзу  с  Персией.  Попутно посланцам
следовало дознаться о числе и расположении войск вероятного противника,  о
дорогах,  колодцах и  деревнях,  в  которых можно было бы пополнить запасы
провизии.
     Но мудрый  эфиоп  не  дал  усыпить  себя сладкими заверениями дружбы.
Отвергнув дары и услуги толмача-ихтиофага из  Элефантины,  он  на  хорошем
иранском языке дал такую отповедь послам Камбиза:
     - Государь ваш лукавец и  лгун,  а  вы не кто иные,  как соглядатаи и
лазутчики.  Вас следовало бы хорошенько проучить, но мы соблюдаем принятые
у цивилизованных народов обычаи и не станем чинить вам зло.  Возвращайтесь
с миром.  А Камбизу передайте вот это. - Царь снял со стены огромный лук с
неимоверно тугой тетивой.  -  Если между персами отыщется силач, способный
его натянуть,  то  приходите помериться с  нами силой,  коли нет -  сидите
лучше дома и благодарите богов, что мы не ищем завоеваний.
     От постоянных неудач Камбиз впал в совершенное неистовство. Ему стало
казаться, что люди открыто шушукаются у него за спиной, передавая из уст в
уста  весть о  его  позоре.  Особенно подозрительными казались ему  улыбки
покоренных. Наверняка Кемт смеется в душе над ним, жалким последышем Кира,
царя стран.  Что  ж,  тем хуже для Кемта.  Во  главе большого карательного
отряда нагрянул он в Мемфис,  где шумно проходили торжества в честь Аписа,
бога-быка.  И  началась дикая охота,  сумасбродная травля людей.  Жителей,
принимавших участие  в  празднике,  рубили  мечами,  накалывали  на  пики,
бросали в канал.
     Жрецов высекли розгами прямо на алтаре,  а наиболее видных сановников
позорно казнили, посадив на кол у городской стены.
     Не  избежал кары и  сам  Апис.  Вдоволь поиздевавшись над  божеством,
которое <мычит и оставляет лепешки навоза>, Камбиз рассек быку бедро.
     Когда он  возвратился в  Фивы,  то  уже  вся  армия знала,  что  царь
рехнулся.  Открыто поговаривали о том, что его следует сместить и посадить
на трон младшего сына великого Кира -  Смердиса.  Тем более,  что Смердис,
пока  шахиншах сражался в  Мемфисе с  быком,  проявил себя с  самой лучшей
стороны, сумев натянуть эфиопский лук.
     Участь Смердиса была, таким образом, решена.
     Прежде всего Камбиз и сам натянул тетиву, наглядно продемонстрировав,
что  надежды  эфиопов  на  слабосилие иранских  богатырей,  мягко  говоря,
наивны.  Далее,  чтобы доказать войску всю беспочвенность слухов о безумии
шахиншаха, он пустил из этого лука стрелу в первого попавшегося мальчишку,
который залез  на  пальму полакомиться финиками.  Никто  не  виноват,  что
паренек,  которого стрела  пронзила насквозь,  оказался единственным сыном
Прексаспа.  Тем больше было оснований именно Прексаспу доверить исполнение
исключительно деликатного дела, которое задумал Камбиз.
     - Ты не очень сердит на меня? - спросил он визиря, когда они остались
в палатке, скупо освещаемой масляной лампой, с глазу на глаз.
     - Смею  ли  я,   шахиншах?   -  Лицо  Прексаспа  казалось  совершенно
непроницаемым.
     - Я, право, не хотел.
     - Жизнь твоих подданных принадлежит тебе, о царь стран.
     - Это ты верно сказал.  За это я тебя одарю.  -  Камбиз, все поступки
которого совершались под влиянием минутного настроения,  бросил преданному
холопу  змеиный перстень Псамметиха с  красным камнем  в  центре солярного
диска. - Он твой!
     - Как  ты  щедр,  государь!  -  Прексасп поцеловал колено  царя  и  с
некоторой опаской надел перстень на палец.
     - А  теперь о  делах.  -  Решив,  что  недоразумение улажено,  Камбиз
довольно огладил завитую в  мелкие кольца надушенную бороду и наклонился к
визирю, с готовностью подставившему ухо.
     Исполинские тени их  на  белом войлоке слились в  причудливую фигуру,
напоминавшую чем-то хищную птицу
     - Мне приснился удивительный сон,  - как всегда издалека, начал царь.
- Будто бы мой горячо любимый брат Смердис... - Он замолчал.
     - Да-да! - живо заинтересовался Прексасп.
     - Смердис,  понимаешь ли,  приснился,  -  вздохнул Камбиз.  - Дорогой
брат.
     - Ну, ну! - понукал визирь.
     - Но  вид его мне показался странен.  -  Шахиншах покосился на  тень:
теперь птица походила на нетопыря.
     - И в чем странность?
     - Видишь  ли,  Прексасп,  брат  мой  выглядел  огромным.  Головой  он
доставал до небес, до облаков.
     - А еще что приснилось тебе, государь? - насторожился визирь.
     - Вот, пожалуй, и все... Да, одна незначительная подробность: Смердис
сидел на троне.
     - На троне?
     - В том-то и дело.  Он и сидя казался громадным, а если бы встал, то,
наверное, пронзил бы облака. Не правда ли, странный сон?
     - Не вещий ли, шахиншах? - поддакнул визирь.
     - Как думаешь, что это значит?
     - Прости,  государь,  -  уклонился осторожный Прексасп,  -  я не умею
разгадывать сны...  Велишь  позвать мага?  -  Он  сделал вид,  что  спешит
исполнить высочайшее поручение.
     - Погоди!  -  остановил его Камбиз.  -  Я не желаю,  чтобы о моем сне
узнали  маги.  Возможно,  боги  предупреждают  нас  об  опасностях.  -  Он
пристально посмотрел на  визиря и  решил высказаться яснее:  -  На  всякий
случай я решил держать Смердиса подальше.
     - Мудрость твоя велика,  государь! - восхитился Прексасп. - А я сразу
и  не  догадался!  Конечно же,  ты  прав,  говоря,  что  это боги посылают
предупреждение.  С чего бы это принцу Смердису,  да живет он вечно, сидеть
на твоем троне?..  Ведь трон, который приснился, наверняка твой. Другого в
стране нет...
     - Ради  спокойствия державы  я  отослал  дорогого  брата  в  Экбатану
Индийскую. Он уже три часа как в пути.
     - Да сохранят его боги.
     - Огорченный расставанием,  я  забыл  снабдить  его  открытым листом.
Боюсь, что без подставных лошадей он будет ехать слишком долго.
     - Прикажешь нагнать принца?
     - Нагнать? - Камбиз сделал вид, что подобная мысль не приходила ему в
голову.  -  Действительно, его же еще можно... Немедленно садись на коня и
мчись вдогонку!
     - Слушаю  и  повинуюсь,  шахиншах!  Повелишь выписать принцу открытый
лист?
     - Вот  именно,  открытый  лист...  -  Камбиз  медленно  отстегнул  от
широкого,  украшенного золотыми чеканными бляшками пояса меч. - Он поможет
тебе быстро доставить моего возлюбленного брата до места. Ты понял меня?
     - Слушаю и повинуюсь!  -  Принимая царский меч, Прексасп едва заметно
побледнел.
     - Как себя чувствует царица? - круто меняя тему, спросил Камбиз.
     - С  утра  была  вполне благополучна.  -  Визирь вновь  насторожился:
шахиншах,   который,   подобно  пер-о   -   владыкам  Кемта,   женился  на
единоутробной сестре;  следуя примеру великих мужей,  ничего не  спрашивал
просто так и никогда не интересовался здоровьем жен.
     - Мне  показалось,  что  отъезд дорогого брата  огорчил ее.  Она  так
плакала,  так умоляла меня оставить его...  Как ты думаешь, Прексасп, быть
может, не следует их разлучать друг с другом?
     - Как ты заботлив,  государь!  -  притворился непонимающим визирь, но
бледность лица его стала заметнее.
     - Я  бы  не  хотел  разлучать  их  надолго.  -  Камбиз  отвернулся и,
передавая через плечо черную удавку, обронил: - Прежде чем пойдешь седлать
коня, найди главного евнуха... Так ты вправду не обижаешься?


     Когда  запыленный гонец  в  ранге  <ока  царева> спрыгнул с  коня  и,
опустившись на  одно  колено,  вручил шахиншаху послание сузского сатрапа,
Камбиз  лакомился  жареными  мозгами  павлина.  Прополоскав  рот  анисовым
настоем,  он вытер жирные пальцы о волосы нубийского раба и раскрыл футляр
с  глиняной табличкой.  Но едва он взглянул на ровные ряды клиньев,  как у
него потемнело в  глазах.  Опрокинув кушанья и  топча сапожками испуганных
прислужников,  он выскочил из шатра и,  сея повсюду ужас,  понесся к шатру
дивана.
     Впрочем,   сумасбродные  выходки  шахиншаха  уже  давно  не  вызывали
удивления. Все уже успели привыкнуть к тому, что государь помешан.
     Раздавая пинки и  полосуя кого попало нагайкой,  он разогнал диван и,
схватив за бороду визиря, стал медленно пригибать его к земле.
     - За что, государь? - прошипел Прексасп, перекосившись от боли.
     - Ты еще спрашиваешь?  -  Камбиз еще крепче зажал в  пальцах завитые,
крашенные хной волоски.  -  Так-то  ты  выполнил мое  приказание,  ослиная
падаль? Смердис, оказывается, в Сузах!
     - Не  может  быть!  -  Визирь вырвался,  оставив клок  волос  в  руке
шахиншаха,  и распростерся на ковре.  -  Нет!  Нет, великий царь! Я своими
руками убил его, а мертвые не возвращаются.
     - Не возвращаются? - Камбиз метко попал обожженной табличкой визирю в
висок.  -  А  это  что?  -  Несколько успокоенный видом  темной,  медленно
стекающей струйки,  он пересказал заключительные слова послания: - <Отныне
все должны подчиняться не Камбизу,  сыну Кира, а Смердису, сыну Кира>. Как
я должен это понимать?
     - Смилуйся,  шахиншах!  -  взмолился Прексасп. - Твой брат мертв. Это
наверняка самозванец...
     - Самозванец? - Шахиншах задумался. - А какая, в сущности, разница? -
быстро смекнул он.  -  О том,  что Смердиса нет,  знаем только мы с тобой.
Следовательно,  в глазах всех персов этот самозванец - мой брат, сын Кира.
Не следует и виду подавать, что это не так. Что будем делать?
     - Немедленно идти на Сузы и подавить мятеж, шахиншах!
     - Вели трубить поход!  -  Царь схватился за пояс. - Где мой меч? - Он
вспомнил,  что меч,  который отдал некогда визирю,  лежит в  колодце среди
пустыни.  -  Я  сейчас!  -  Камбиз кинулся в свой шатер и,  схватив первое
попавшееся оружие, прицепил его к поясу.
     Вокруг  хрипло ревели рога.  Копейщики строились в  походную колонну.
Звенело  оружие,   скрипели  рассохшиеся  на  солнце  колеса  арб.   Ржали
впрягаемые лошади.  Среди  всей  этой  суеты и  неразберихи никто даже  не
подумал  поинтересоваться,  куда  и  зачем  объявлен  поход.  Ослепительно
сверкал на солнце металл, в глазах рябило от разноцветного мелькания лиц и
одежд.
     Камбизу подвели коня,  и он ловко вскочил в седло. Подняв над головой
меч,  он  показал на восток и  поскакал,  вздымая облака удушливой пыли во
главе  гвардейской сотни  и  последней  оставшейся у  него  роты  эллинов.
Опуская на  скаку  меч  в  ножны,  он  нечаянно поранил бедро.  Рана  была
неглубокой и  не  внушала особых  опасений.  Но  именно она  оказалась для
Камбиза  роковой.  Он  умер  через  несколько дней  в  Экбатане Сирийской,
очевидно,   от  заражения  крови.  Геродот,  правда,  уверял,  что  смерть
последовала по причине потрясения,  которое пережил шахиншах, когда узнал,
что задел себя тем самым оружием,  какое употребил против быка.  Но  в  те
ознаменованные повальным суеверием времена только  и  делали,  что  искали
знаменательные соответствия.


                                    *

     Геродот  так  описывает  это  событие  в   третьей  книге  <Всемирной
истории>:  <Он (Камбиз) вскочил на коня, решивши немедленно идти войною на
Сузы против мага.  Но  в  то  время,  как он  садился на  коня,  отвалился
наконечник от его ножен,  и  обнаженный меч ранил Камбиза в  бедро,  в  то
самое место, в какое прежде он нанес удар Апису.
     Когда вскоре после этого появилось в  кости воспаление,  а бедро было
поражено гангреною, жизнь покинула Камбиза; царствовал он всего семь лет и
пять месяцев, не оставив детей ни мужского, ни женского пола>.


                                    *

     Так умер Камбиз, сын Кира и Кассанданы, дочери Фарнаспа.
     На  смертном одре  он  плакал.  Одни утверждали,  что  ему  жаль было
расставаться с жизнью;  согласно уверениям других, он вспомнил в последний
миг о невинно убиенном брате и раскаялся.
     Но как бы там ни было, смена власти прошла очень легко и для страны в
целом незаметно. Люди даже облегченно вздохнули, когда все так естественно
разрешилось и  на  престол  самым  законным порядком вступил Смердис,  сын
Кира.
     В  первый  же  день  своего  царствования новый  шахиншах  подтвердил
постановление прежнего правительства, запрещающее постройку храма Элогиму,
сильно разочаровав тем самым либеральные круги.  Сразу же стало ясно,  что
возврата к  просвещенной терпимости Кира  ожидать  не  приходится.  Однако
другое  мероприятие Смердиса привлекло к  нему  симпатии широких  народных
масс.  Освободив подданных на  три года от  военной службы и  налогов,  он
недвусмысленно дал  понять,  что  превыше всего ставит мир  и  процветание
державы.  На  первых порах новый курс снискал необыкновенную популярность.
Смердиса прославляли по  всем сатрапиям обширной империи:  на  базарах,  в
харчевнях, храмах и на постоялых дворах люди благословляли его имя.
     И  все же какое-то неблагополучие ощущалось в  персидской стране.  За
внешним поклонением,  которое само по  себе ничего не  значило,  поскольку
было  обязательным,  искренних чувств  не  скрывалось.  Шахиншах не  сумел
завоевать любовь и  не  внушил страха,  не ужаснул народ злодеяниями и  не
ослепил его  блеском своих достоинств.  Подобно злокачественной заразе,  в
обществе стало  распространяться смутное недовольство,  безотчетная глухая
опаска.  Вскоре вся  страна была  охвачена враждебным недоумением.  Прежде
всего оказалась уязвленной национальная гордость.  Новый царь проявил себя
настолько безликим,  что его все равно как не существовало.  Камбиз, пусть
чудовище и неудачник,  все-таки был властителем. О нем говорили, считались
с ним,  его можно было хоть бы стыдиться. Этот же никакими индивидуальными
чертами не отличался.  Он являл собой принцип абстрактной власти, столь же
неосязаемой,  как  и  небесная,  но  лишенной божественного авторитета.  В
азиатской  деспотии,  где  монарх  и  государство считались нераздельными,
долго  так  продолжаться  не  могло.   Молодые  воинственные  аристократы,
привыкшие гордиться собой  и  империей,  прежде других ощутили невыносимую
тошноту безвременья.
     Начали доискиваться,  что да почему. И тогда выяснились поразительные
вещи.  Оказалось,  что шахиншаха никто и в лицо-то не видел!  Из дворца он
никогда не выходит,  в маневрах не участвует и даже диван не собирает. Нет
у  него  ни  друзей,  ни  фаворитов.  Иностранных послов  не  принимает  и
постоянно  отказывает в  аудиенции самым  знатным  сановникам.  И  что  за
правитель такой?
     Стали припоминать, каким был Смердис в юности. Но это ничего не дало.
Так уж вышло, что Камбиз полностью затмил заурядного брата, отвлек от него
общественное внимание.  Нашлись,  конечно,  очевидцы успехов младшего сына
Кира на конных ристалищах и в стрельбе. Кое-кто припомнил даже, что именно
Смердис первым в  персидском войске сумел натянуть эфиопский лук.  Но  все
эти  отрывочные сведения не  позволяли создать целостный образ  тогдашнего
принца и  тем более не  могли дать ключ к  загадочному поведению нынешнего
шахиншаха.


                                    *

     Начал  распространяться неведомо кем  пущенный слух,  будто  шахиншах
вовсе не Смердис,  сын Кира,  а его тезка.  Смердис-маг, похожий на принца
лицом.  Это  дошло до  Отана,  знатного вельможи,  чья  дочь Федима была в
гареме Камбиза, который, согласно закону, унаследовал теперь Смердис - кто
бы  он  там  ни  был.  Вскоре евнух  за  солидный бакшиш отнес на  женскую
половину записку:
     <Федима,  дочь!  Правда ли, что человек, который теперь твой муж, сын
Кира?>
     На другой день Отану передали ответ:
     <Не знаю.  Мы  здесь не  видим чужих мужчин,  и  раньше Кирова сына я
никогда не видела>.
     Заплатив евнуху еще щедрее,  чем в первый раз,  Отан умолил его взять
еще одно письмо:
     <Если сама не знаешь сына Кира,  то спроси Атоссу, сестру его. Она-то
должна знать своего господина-супруга и брата>.
     Но ответ и на эту записку не приподнял завесы над тайной Смердиса.
     <Отец! - писала Федима. - Ни с Атоссой, ни с другими женами я не могу
теперь перемолвиться даже словом единым.  Как только наш господин,  кто бы
он ни был, сделался царем, нас отделили одну от другой>.
     Отан,  сын Фарнаспа,  хотя до истины и не дознался,  понял,  что дело
нечисто.  Подозрения его,  что шахиншах подменный,  укрепились, и он решил
действовать.
     Пригласив к  себе друзей детства:  Аспафина и  Гобрию,  равных ему по
рождению и  богатству,  которым мог,  не  опасаясь зависти и  вероломства,
довериться, он сказал с присущей ему прямотой:
     - Или  сейчас,  или  никогда!  Нам  должно очистить трон и  страну от
самозванца*.
     _______________
          * Древние историки называют  самозванца  по-разному:  Геродот  -
     Смердисом,  Ктезий - Сфендадатом, Эсхил - Маргом, Иустин - Окопастом.
     В Библии он носит имя Артаксеркса.

     - Ты получил доказательства, что он самозванец? - спросил Аспафин.
     - Пока нет,  -  ответил Отан.  -  Но те факты,  которые уже известны,
трудно объяснить иначе.  Оказывается, он не дозволяет своим женам видеться
даже друг с другом.
     - Странно,  -  согласился Аспафин.  -  Как  видно,  он  поступил  так
неспроста.   На  солончаке  пресной  воды  не  бывает*.   Но,  прежде  чем
предпринять какие-то  шаги,  нам  следует  все  же  добыть  неопровержимые
доказательства.
     _______________
          * Персидская  пословица.  Русский  эквивалент  -  <Нет  дыма без
     огня>.

     - Я тоже не сидел эти дни без дела, - сказал Гобрия. - Вчера у пещеры
Митры у меня была встреча с Прексаспом.
     - С визирем Камбиза? - удивился Отан. - Разве он не в Греции?
     - Нет. - Гобрия извлек из кошелька перстень с красным камешком. - Как
видите,  он возвратился.  Но пока это тайна,  и  пусть,  кроме нас с вами,
никто о ней не знает.
     - Кольцо пер-о?  -  спросил Аспафин,  любуясь искусной чеканкой. - Ты
купил его?
     - Прексасп нуждается в деньгах, - объяснил Гобрия, пряча перстень.
     - На  твоем месте я  бы держался подальше от такого ничтожества,  как
Прексасп, - поморщился Отан. - Он вероломен и лжив.
     - Знаю.  -  Гобрия и  не  думал возражать.  -  Скажу даже больше:  он
начисто лишен чувства собственного достоинства.
     - В чем же тогда дело? - удивился прямодушный Отан.
     - Очевидно, Гобрия знает, что делает, - заметил Аспафин. - А Прексасп
не боится? Смердис понемногу избавляется от старых друзей.
     - Я же говорю,  что он приехал тайно,  -  Гобрия понизил голос,  -  и
рассказывает удивительные вещи. - Он ненадолго умолк. - Прексасп клянется,
что держал в руках голову Смердиса!
     - Не может быть! - прошептал Отан.
     - И  все  же  это  так.  -  Довольный произведенным эффектом,  Гобрия
улыбнулся.  -  Прексасп рассказал мне, что Смердиса убил сам Камбиз. Когда
он  узнал,  что  тот осмелился первым притронуться к  эфиопскому луку,  то
страшно разгневался и,  вы же знаете,  каков он,  рубанул брата мечом. Это
случилось после мемфисской истории.
     - Почему ты думаешь, что это правда? Прексасп представил какие-нибудь
доказательства? - спросил Аспафин.
     - Он готов указать место, где зарыт Смердис.
     - Это далеко, в пустыне, - поморщился Аспафин.
     - Я знал, что ты именно так и ответишь, и