рочим, он так вам больше и не позвонил?
     - Какое  это  может иметь значение?  -  Она  взглянула на  Люсина так
горько и безнадежно, что он поневоле отвел глаза.
     - Возможно,   -   кивнул  он,   испытывая  безотчетную  неловкость  и
сопротивляясь ей. - Как же мучил растения Сударевский?
     - Лучше  не  спрашивайте!  Прижигал  сигаретой,  ошпаривал  кипятком,
раздражал током от электрической батарейки...
     - А ваш брат записывал реакции?
     - Бывало,  начну их  стыдить за  такую жестокость,  но они оба только
смеются.  Марик отшучивался,  что собак и кроликов резать куда хуже. Какая
разница,  говорю,  если  цветы тоже  живые?  Если и  они  чувствуют?..  Но
Аркадий, конечно, прав: наука невозможна без жертв.
     - А креветок кто убивал?
     - Аркашенька.   -   Она  потупилась,   но   тут  же   с   запальчивой
непоследовательностью возразила: - Он же исследователь, в конце концов! Не
толстовец какой-нибудь!
     - Конечно, Людмила Викторовна. - Люсин повернулся к ней, положив руки
на спинку кресла.  - Конечно... Интересы науки требуют. Ваш брат все очень
правильно делал. Но мне надо точно разобраться, что к чему. Вы понимаете?
     - Не знаю, право... Теперь мне все равно.
     - Но если речь идет о преступлении?
     - Пусть... Аркашеньку все равно не воскресить.
     - Но дело его не должно погибнуть!
     - И это уже неважно.
     - Нет, важно! - Люсин отчетливо сознавал, что ему нечем ей возразить,
но все-таки искал подходящие слова.  -  Он бы порадовался,  если бы узнал,
что  труд  всей  его  жизни  не  пропал  даром,  -  сказал Люсин  со  всей
убежденностью,  на которую только был способен,  сознавая при этом тщету и
беспомощность своих слов. - Уверяю вас, он бы порадовался.
     - Вы в самом деле так думаете? - встрепенулась она.
     - Не сомневаюсь!
     - Мне  Аркашенька говорил,  что  со  смертью  кончается  все.  -  Она
смахнула слезинку.
     - Да?  -  У Люсина перехватило дыхание, и он не нашелся, что сказать.
Помедлив,  задал первый пришедший на  ум  вопрос:  -  Как  они  умерщвляли
креветок? - Возможно, это действительно его интересовало, и подсознательно
он думал об этом с тех самых пор,  как увидел впервые на даче в Жаворонках
аквариум и банку возле него.  Теперь,  когда он догадался,  для чего нужна
подвижная   опрокидывающаяся  крышка,   начало   казаться,   что   в   тот
первоначальный момент он тоже все или почти все понял.  - В банке? Рядом с
растением?
     - Да. Иногда в банку наливали кипятку, иногда хлороформ.
     - И цветок реагировал?
     - Еще  как!  Взрывом!  Аркаша  назвал  характерный двойной всплеск на
ленте пиками негодования и тоски.
     - Приехали, - деликатно намекнул шофер.
     - Действительно!  -  Люсин глянул в  окно.  -  А  я  и  не заметил...
Приехали, Людмила Викторовна, - ободряюще кивнул он.
     - Я должна буду выйти?  -  Она испуганно сжалась на заднем сиденье. -
Сейчас я увижу его? Нет, нет! Я боюсь, не могу, этого я не перенесу... Мне
нужно собраться с силами.
     - Хорошо, - грустно согласился Люсин. - Давайте посидим просто так.


     Глава третья

     ЖУРНАЛИСТСКИЙ ПОГРЕБОК

     Погребок Дома журналистов,  как  всегда,  был  забит  до  отказа,  не
протолкнуться.  В жарком,  прокуренном воздухе дышалось с трудом. Табачный
дым висел  под  низким  потолком  малоподвижной  облачной  пеленой.  Запах
свежеподжаренного  арахиса явственно перешибал стойкий бродильный дух.  Но
ради запотевшей кружки холодного,  упоительно свежего пива стоило пойти на
кое-какие жертвы.
     Люсин  и  Березовский топтались в  <предбаннике> возле бочек и  зорко
следили за  столиками.  Но,  судя  по  количеству полных кружек,  никто  в
обозримом будущем уходить не собирался.
     - По-моему,  нам не светит.  - Люсин огорченно поскреб макушку. - Как
полагаешь?
     - Очередь  продвигается,  отец.  -  Березовский  присел  на  каменную
ступеньку. - В крайнем случае можно и стоя. По кружечке.
     - Что -  по кружечке?  -  Люсин сунул ему под нос завернутую в газету
воблу:  -  А это?  Нет уж,  братец,  ты как хочешь, а мне нужен столик. Я,
может, целый год этого ожидал. Да и покалякать хочется. Генрих придет?
     - Обещал подгрести, как освободится. У него сейчас приемные экзамены.
     - Мне,  что  ли,  податься  в  Академию  общественных наук?  -  Люсин
критически оглядел проступившие на  бумаге темные пятна  жира  и,  положив
пакет на бочку,  брезгливо понюхал пальцы.  -  А воблочка-то свежая, так и
сочится.
     - М-да,  хорошо бы!  -  Березовский проглотил слюну. - Знаешь, почему
здесь сегодня вавилонское столпотворение?
     - Знаю, - уверенно кивнул Люсин. - По причине жажды.
     - Нет, я серьезно.
     - И я серьезно. Жажда доводит людей до остервенения. Научный факт.
     - Оно  конечно.  Только  есть  еще  одно  привходящее обстоятельство:
какой-то трепач распустил слух, что будут раки.
     - Раков,  для твоего сведения,  кушают только в  месяцы с буквой <Р>.
Поэтому раньше сентября не надейся.
     - Ты  бы  лучше этим  гаврикам объяснил,  -  посоветовал Березовский,
кивнув на очередь вокруг стойки.
     Отсутствие  раков,  воблы,  моченого  гороха  и  прочих  классических
закусок ничуть не влияло на настроение очереди.  Журналисты в бодром темпе
накладывали себе  на  тарелки  бутерброды  и  крутые  яйца,  передавали по
цепочке на  дальние столики картонные блюдечки с  арахисом и  просоленными
черными сухариками.
     - Как бы все пиво не выдули, - оценил ситуацию Люсин.
     - Стоп,  старикан!  -  навострился Березовский.  -  Айн момент!  - Он
бросился,  как напавшая на  след гончая,  к  длинному угловому столу,  где
сидела компания человек в десять.
     Последовали  короткие  рукопожатия,   обмен  мнениями  по  актуальным
вопросам,  и  вскоре  он  уже  призывно махал  томящемуся в  <предбаннике>
Люсину.
     На длинной скамье у  стенки нашлось одно место.  Люсин втиснулся туда
хоть и с трудом,  но прочно,  а Березовский затесался в очередь. Кто-то из
пирующих небожителей молча подвинул Люсину кружку.  Она  была  скользкая и
холодная, и пена в ней еще не успела осесть. Он так же молча принял дар и,
отпив единым духом добрую половину,  небрежно выбросил на всю компанию две
здоровенные воблы. Когда Березовский вернулся с полными кружками, от воблы
не осталось и следа.
     Дальше у  Люсина с  Березовским все пошло как в  сказке:  свое место,
свое  пиво и  деликатесы высшей категории.  Под  вязкую,  как  жевательная
резинка, пронзительно соленую икру и копченый пузырь хорошо было вспомнить
Мурманск:  шашлык из  зубатки,  полуметровых омаров и  жаренные в  кипящем
масле хвосты лангуст. Утолив первую жажду, разговорились <за жизнь>.
     - У тебя окно? - довольно отдуваясь, спросил Березовский.
     - Как тебе сказать...  - Люсин поставил кружку. - По правде говоря, я
уже давно не был так занят,  как сейчас.  И  чем дальше в лес,  тем больше
дров. Ни рук, ни головы уже не хватает, а концов не видно.
     - Так-то уж все плохо? - хитро прищурил глаз Березовский.
     - Нет, кое-что я, конечно, знаю, Юр, но, думаю, это не главное.
     - А что главное?
     - Вокруг него-то я и брожу с завязанными глазами, так сказать, смыкаю
узкие круги.
     - Потом пиф-паф и цап-царап.  - Березовский наставил на него палец. -
Руки вверх,  а то буду стрелять!  Брось шпайер! Твое здоровье! - Он поднял
кружку.
     - Угу,  -  хмыкнул Люсин.  -  Во-первых,  <шпайер>. Это из репертуара
молодого Утесова. Сейчас говорят <пушка>, <пушечка>, <пуха>.
     - Учусь на ошибках, хоть они и мелочи.
     - Верно,  Юр,  мелочи.  -  Люсин промокнул губы бумажной салфеткой. -
Сугубо доверительно могу сказать, - он отвалился от стены и, положив локти
на стол,  придвинулся к Березовскому,  -  только тебе и никому больше, что
свою пуху я только однажды брал из сейфа.
     - Парадокс.
     - Нет,  Юр. - Люсин лениво шелушил зерна арахиса. - Просто мне всегда
почему-то перепадали такие дела, где нет ни стрельбы, ни засад, ни погони.
У других ребят этого было вдосталь, а меня как-то миновало.
     - Ты жалеешь об этом?
     - Я?  Жалею?  -  Люсин даже рассмеялся.  -  О  чем  тут можно жалеть?
Преступники тоже люди,  а в человека нелегко выстрелить,  Юр.  Я могу лишь
радоваться тому,  что пока - тьфу-тьфу, чтоб не сглазить, - вызывал к себе
по повестке, а не арестовывал с пистолетом в руках.
     - Странно.  Я всегда считал,  что ты в своей конторе на первых ролях.
Да так ведь оно и есть! Разве дело с <Ларцем> рядовое?
     - Мы  говорим о  разных вещах.  Острота и  сложность нашей  работы не
определяется числом стреляных гильз.  Возьми ребят из УБХСС!  У  них редко
случаются горячие сюжеты,  которые так  любит ваш брат писатель.  Кажется,
что  они  занимаются  наискучнейшим  делом:   проверяют  счета,  поднимают
накладные, копаются в толстенных бухгалтерских книгах...
     - Ладно, папа. - Березовский подвинул ему новую кружку. - Меня можешь
не  агитировать.  Я  тоже  кое-что  соображаю;  премного  наслышан.  Лучше
расскажи про себя.  Если ты доволен,  что твоя пушка ржавеет в сейфе, то я
только рад за тебя.  Лишь бы тебе хорошо было,  а остальное приложится. Но
ты, наверное, подыхаешь со скуки?
     - Мне грех жаловаться на судьбу.  Я только теперь по-настоящему начал
понимать, что значит быть сыщиком. Вхожу во вкус.
     - Поделись, если можешь. За мной не пропадет.
     - Не  сомневаюсь.  Жаль  только,  что  ты  малость  отвалил от  нашей
тематики, куда-то на Восток подался, в древность...
     - Хитришь, старичок! - Березовский размочил в пиве соленый сухарик. -
Ой, хитришь! Говори прямо, куда нацелился? Без политеса.
     - Никуда. - Люсин сделал удивленное лицо. - Просто к слову пришлось.
     - Есть что-нибудь интересное?
     - Для тебя?
     - Для Ги де Мопассана! - рассердился Березовский. - Чего крутишь?
     - Э,  братец, на глотку меня не возьмешь. Пустой номер, так допрос не
ведут.
     - А как?  -  кротко спросил Березовский.  -  Как ведут допрос?  В чем
смысл  этого  искусства?  Поглядите на  этого  нового центуриона,  как  он
обрабатывает  за   кружкой  пива   лучшего  друга!   Намеки,   подозрения,
интригующие недомолвки... А зачем, спрашивается?
     - Да, Юр, зачем?
     - Просто ты хочешь, чтобы я клюнул на твою тухлую приманку. Ну ладно,
хорошо,  считай,  что  ее  уже  заглотал,  как  ерш,  до  самой селезенки.
Березовский крепко сидит на  крючке.  Можете дергать за  лесу,  майор,  не
бойтесь, он не сорвется.
     - В чем я допустил ошибку, Юр? - Люсин показал, что готов сдаться.
     - Видишь ли,  наши с  тобой рандеву уже  трижды срывались по  причине
твоей патологической занятости. Так?
     - Допустим.
     - А сегодня ты вдруг смог.  Я поневоле насторожился.  И,  как видишь,
недаром. Разве тебе здесь не нравится? Или мы плохо сидим?
     - Хорошо, Юр, превосходно сидим.
     - Но  ты  сам  проболтался,  что  никогда еще  не  был  так загружен.
Говорил?
     - Говорил.
     - Как тогда прикажете вас понимать?  Вы здесь со мной по долгу службы
или как?  -  Березовский с надменным видом дуэлянта,  бросающего перчатку,
швырнул на  стол  обглоданный рыбий скелет.  -  К  барьеру!  Ваш  выстрел,
секунд-майор!
     - Нет, - покачал головой Люсин и щелчком отправил скелет обратно. - Я
уже сдался на милость победителя и признаю твое умственное превосходство.
     - Кыш! - Березовский взмахнул рукой, словно отгонял надоедливую муху.
- Я хоть и писатель, но не падок на лесть.
     - Какая  уж  тут  лесть!  Готов поспорить,  что  у  тебя  коэффициент
интеллекта не ниже, чем сто восемьдесят.
     - Почему именно сто восемьдесят, отец?
     - У меня сто семьдесят.
     - Это много?
     - Очень много,  Юр,  -  пресыщенно вздохнул Люсин. - Но клянусь всеми
льдами экватора,  я шел к тебе без всякой задней мысли.  Если бы ты только
знал,  как  я  закрутился!  Сегодня утром  проснулся с  твердым намерением
утопиться.
     - Конечно, в соленой воде?
     - В ванне,  -  отрезал Люсин. - Но дело не в том. Нужна хоть какая-то
разрядка.  Чувствовал, что больше не выдержу. Вот я и предложил сбежаться.
Генрих хоть придет?
     - Обещал.
     - Да. - Люсин прикрыл глаза и кивнул. - Люблю я Генриха.
     - А меня, старик?
     - И тебя.
     - Тогда отвечай сей момент,  паршивец! - Березовский шлепнул рукой по
столу,  который  после  того,  как  уборщица вытерла его  влажной тряпкой,
сверкал,  как школьная доска до начала урока.  -  Говори,  в чем искусство
оперативника?
     - Искусство? Кто сказал - искусство?
     - А если серьезно?
     - Если  серьезно,  то,  пожалуй,  искусство.  Прежде всего  искусство
задавать вопросы,  точно и  неожиданно их  ставить,  затем умение слушать,
ничего не пропуская,  способность сопоставлять несопоставимое и,  наконец,
привычка держать в  голове  тысячи мыслимых и  немыслимых вариантов,  пока
кто-то  другой раскладывает за  тебя пасьянс.  Последнее как  раз утомляет
больше всего.
     - Но что же здесь главное?
     - Природный  талант  вести  беседу.   Этому  действительно  научиться
трудно. Остальное - дело наживное.
     - Какую беседу ведем мы с тобой сейчас?
     - Обоюдополезную,  я полагаю. Ты пытаешься вытащить из меня то, что я
и  так с  радостью готов тебе выложить,  а  я  размышляю,  как бы мне тебя
заарканить. Такой вариант тебя устраивает?
     - Пожалуй,  старик,  пожалуй...  Правда,  один  крокодил тут  недавно
проливал слезы и клялся, что задыхается без дружеского общения...
     - Погоди, Юр! - запротестовал Люсин. - Намерения у меня действительно
были  самые  благородные,  но  в  ходе  беседы,  понимаешь,  возникла одна
идейка...
     - Недаром же ты говоришь, что главное для тебя - беседа!
     - С мудрым человеком и сам становишься мудрее.
     - Уж не собираешься ли ты снова взять меня в свою упряжку?
     - Почему бы и нет? - Люсин сделал вид, что эта идея только что пришла
ему в голову. - Было бы славно... Поможешь мне кое в чем, а потом напишешь
книгу. Еще лучшую.
     - Карты на стол, отец.
     - Не пойдет.  -  Люсин лениво пососал соленую корочку. - Я уже сказал
тебе, что пасьянсы раскладывает кто-то другой.
     - Но хоть приблизительно ты можешь сказать, в чем ситуация?
     - Нет,  Юр,  это тебе ничего не  даст.  Ну найден труп на болоте,  ну
обложили предполагаемых убийц...  Тебе это что-нибудь говорит? То, что для
нас  является повседневной работой,  для  тебя мелковато.  Ты  же  другого
хочешь. Чего-нибудь позаковыристей. Или я ошибаюсь? Чего молчишь?
     - Жду.  -  Березовский,  с трудом подавив улыбку, закрылся кружкой. -
Жду, когда ты кончишь валять дурака.
     - Валять дурака? Что ты, Юрочка! Мы же еще не начинали бороться.
     - Что ты собираешься мне поручить?
     - Исторические изыскания, разумеется. Как всегда.
     - Это интересно?
     - По-моему,   очень.  Но  вполне  возможно,  что  я  и  ошибаюсь.  Не
исключено,  хотя и  маловероятно,  что здесь обычное уголовное дело и  все
наши  поиски  пойдут  прахом,  как  только милиция возьмет двух  субчиков,
которые затаились в лесу.
     - Я ничем не рискую. Разойдемся как в море корабли.
     - Вот и расчудесно. По рукам?
     - Идет. Что я должен делать?
     - Сначала настройся.  Представь себе,  Юр, что тебя интересует сейчас
не Средняя Азия седьмого века,  как ты говорил,  а  Индия,  Греция,  Тибет
какой-нибудь...  Древность,  культ  камней  и  растений,  короче  говоря -
фетишизм. Вникаешь?
     - С трудом.
     - В том-то и беда,  что здесь все так неопределенно.  - Люсин скомкал
салфетку и бросил ее в пепельницу.  - Представь себе человека, ученого. Он
глубоко  эрудирован,   разносторонне  образован,  в  какой-то  мере  почти
гениален.   У  себя  в  лаборатории  занимается  синтезом  монокристаллов:
рубинов, сапфиров и тому подобное. На самом высоком, как принято говорить,
научном уровне. Зато дома он вытворяет странные вещи.
     - Например?
     - Собирает древние  рецепты алхимиков,  выписывает из  священных книг
легенды и мифы, в которых фигурируют драгоценные камни...
     - И это тебе кажется странным? - Березовский иронически улыбнулся.
     - Погоди,  Юр.  Я понимаю,  что в моем пересказе все предстает весьма
банально.  Я умею слушать,  но не рассказывать. - Люсин задумался. - Давай
попробуем зайти с другой стороны.  - Он вынул записную книжку. - Ты знаешь
о последних опытах с нервной системой растений?
     - У растений есть нервная система?
     - Выходит, что так... Как-нибудь я тебе расскажу об этом. Не теперь.
     - Хочешь еще? - спросил Березовский, сдвигая на край пустые кружки.
     - Подождем  Генриха.   -  Люсин  встал  и  огляделся.  В  баре  стало
просторнее.  Соседи за  их  столом уже сменились.  -  Выпьем с  ним еще по
одной, и баста.
     - Что так, отец?
     - Работать надо, дорогой товарищ.
     - Продолжим наши игры.
     - Что  бы  ты  сказал  про  человека,   который  ошпаривает  кипятком
комнатные цветы, прижигает их листья сигаретой, раздражает их током?
     - Маньяк.
     - И попал бы пальцем в небо.
     - Исследование нервной системы растений?
     - Он  записывал биопотенциалы корней и  листьев.  Они резко меняются,
когда, например, рядом убивают живое существо.
     - Ого! Это уже товар!
     - Клюнул?
     - Давно, отец, но нельзя ли поподробнее? Неужели ты не можешь все как
следует растолковать?
     - Попробую... Но потом. Хочешь заедем ко мне?
     - В контору?
     - На пару часиков.
     - Но у меня нет паспорта.
     - Ничего, как-нибудь проведу.
     - Если  тебе,   новый  центурион,   что-нибудь  нужно,  все  нипочем!
Попробовал бы  я  пройти к  вам без паспорта по  своей нужде,  по частному
делу!
     - Приходи, хоть завтра. Пропустим.
     - Чем еще занимается твой корифей?
     - Не надо о нем так, - посуровел Люсин. - Он умер.
     - Прости, старик. Я не знал.
     - Он собирал старинные книги,  изображения Будды и  Шивы,  в его доме
много цветов и камней.
     - Какие это цветы?
     - Вот!  - Люсин торжествующе раскрыл записную книжку. - Наконец-то! Я
ждал этого вопроса.  -  Он придвинулся к нему почти вплотную.  - Мне нужна
твоя ясная голова, Юра. Сам я в этом ни бум-бум. Во-первых, скажи мне, что
такое бонсаи?
     - Карликовые деревья.  Их  выращивают на  Дальнем Востоке,  в  Японии
например.  Я  видел  платаны,  дубы  и  сосны,  которым было  по  триста -
четыреста лет,  хотя росли они в фарфоровых вазах.  Бонсаи прекрасны.  Это
большие деревья крохотной,  лилипутской страны.  Они ведь даже плодоносят.
Во Вьетнаме я чуть было не купил карликовый мандарин.
     - У него есть дуб,  лавр, мирт и маслина. Все они растут в горшках на
подоконнике.
     - Значит, это бонсаи.
     - А баньян?
     - О  старик,  это сказочное тропическое дерево!  Гигант лесов,  ствол
которого из-за вросших в землю воздушных корней похож на лабиринт.  В тени
баньяна может жить целая деревня.
     - Его баньян не даст тени и для котенка.
     - Тогда это тоже бонсаи,  хотя я не слышал, чтобы баньян выращивали в
комнате. Какие еще растения у него были?
     - Были...  Да,  Юр,  именно были...  Дерево дай,  коланхоэ, индийский
лотос, гинкго и сома. Тебе это что-нибудь говорит?
     - Ты ведь сам настроил меня на определенную волну? Естественно, что я
тут прослеживаю тенденцию.
     - На это я и надеялся,  Юр, - удовлетворенно вздохнул Люсин. - Что за
тенденция?
     - Лавр,  мирт  и  маслины  -  священные деревья древних греков,  дубу
поклонялись друиды  и  германцы,  из  сомы  варили напиток бессмертия боги
арьев, а лотос и ныне почитают миллионы буддистов. Это вкратце.
     - А более полно?
     - Нужно  исследовать  каждый  отдельный  случай.  Маслину,  например,
обожествляли в Иудее, лотос - в Древнем Египте. Гинкго - реликт третичного
периода. Кажется, ему придают какой-то смысл в Юго-Восточной Азии.
     - Ты не сказал про коланхоэ, про дерево дай.
     - О них я слышу впервые.
     - Займешьс