отворенной жилы,  и  соленая терпкая влага заменяла ему  и  еду и  воду из
степного колодца.  Охмелев,  как от рога с тарасуном*,  он зализывал ранку
коню и,  вскочив в  седло,  без сна и  отдыха скакал от летовки к летовке,
собирая бахатуров на большую войну. Теперь не то...
     _______________
          * Тїаїрїаїсїуїн - молочная водка.

     Отогнав стражу,  нетерпеливо поигрывая нагайкой, он подзывает черби -
управляющего людьми.
     - Кто из служителей тенгри последовал за нами в ставку?  - спрашивает
он.
     - Все,   наделенный  величием.   -   Черби   развертывает  исписанный
уйгурскими  знаками   свиток   и   начинает  перечислять:   -   <Индийские
проповедники Шигемюни* и тибетские перерожденцы,  гебры -  огнепоклонники,
за  приверженность к  персидскому  учению  прозываемые парсами,  монахи  -
несториане,  монах -  доминиканец,  что  привез послание короля французов,
мулла из Бухары, хазарский раби, заклинатель - чойчжин, лама красной веры,
попы из Царьграда...>
     _______________
          * Шїиїгїеїмїюїнїи - монгольская форма Шакьямуни.

     - Довольно! - останавливает Темучин.
     Степной житель, он поклоняется Солнцу и Небу, матери-Земле и луусам -
духам рек и озер.  Он одинаково почитает всех иноземных богов и  оказывает
уважение их служителям.  Его нукеры не разоряют ни мечетей, ни церквей, ни
пагод.  Одной военной дисциплиной нельзя скрепить  воедино,  словно  кадку
железным обручем,  подвластные народы.  Пусть у каждого останется его бог.
Он терпеливо сносит все домогательства крикливой шайки жрецов,  каждый  из
которых стремится расположить его именно к своей вере, и никому не говорит
<нет>.  Пока они ссорятся и дерутся между собой,  он  молится  всем  богам
понемножку и выжидает,  присматривается.  Конечно,  единой державе следует
дать и единую святыню.  Только время  еще  не  пришло.  Впереди  поход  на
Хорезм,  а там видно будет.  Скорее всего,  он,  Темучин,  останется перед
тенгри в долгу. Пусть уж Удэгей, сын и наследник, расхлебывает эту кашу. В
главном хаган уже успел увериться:  секрета бессмертия не знает никто. Что
бы там ни нашептывали ему муллы,  шаманы,  попы и ламы, ни у одного из них
лекарства вечной жизни или хотя бы долголетия нет.  Обещаниям он больше не
верит.  И снадобье,  которое подсовывают ему время от времени,  перестанет
глотать. Нет, отравы он не боится. Прежде чем принять новое лекарство, он,
как положено, пробует его действие на лекаре и только потом принимает сам.
Но  ведь  не  помогает!  Чувствует  он себя неплохо,  нечего небо гневить,
однако стоит поднести к лицу серебряное зеркало,  как сразу же  становится
ясно,  что  все  посулы  приостановить  неумолимое  продвижение старости -
враки.  Он очень постарел за последнее время.  Волосы на голове поседели и
почти  целиком  выпали,  лоб  избороздили  глубокие  складки,  под глазами
набрякли темные мешки.  А сами глаза еще ничего!  Желтые,  как у рыси, они
по-прежнему молоды и зорки. Недаром же он с пятидесяти шагов сажает стрелу
в стрелу. Или лекарства все-таки хоть как-то действуют? Конечно, следовало
бы для острастки,  дабы не смели дурачить государя, примерно наказать этих
лекарей во монашестве.  Хотя бы по одному от каждой религии,  чтобы никого
не обидеть.  Но страшно. Даже он, Темучин, не смеет позволить себе сломать
хребет монаху,  как некогда шаману Кокочу, посмевшему оспаривать верховную
власть  хагана.  Нельзя  восстанавливать  против себя грозные силы тенгри,
которые вертят человеком как хотят.  Особенно некстати это именно  теперь,
когда он решил начать борьбу за вечность. В ней будет дорог любой союзник.
Ему,  Темучину,  все равно,  как поступят с его телом потом:  сожгут ли по
рецептам  брахманов  или  зароют  в  землю,  скормят собакам по тибетскому
обряду или отдадут на съедение птицам,  как то рекомендуют огнепоклонники.
Но пока этого не случилось,  он ни с кем не желает враждовать. Коли нельзя
взять врага ни стрелой,  ни саблей, с ним лучше договориться. Наконец, кто
станет лечить Темучина,  если он попробует наказать хотя бы одного из этих
наглых обманщиков?  Все только перепугаются и разбегутся. А ведь среди них
попадаются и действительно знающие люди, не только обманщики!
     Об одном таком искуснейшем маге и лекаре, даосе по имени Чан-чунь, он
наслышан уже давно.  Недаром в Китае толкуют,  что даосы, не в пример всем
прочим,  действительно нашли лекарство вечной жизни.  Если так,  то  можно
считать,  что битва с тенгри выиграна.  Он завтра же...  нет,  не завтра -
сегодня, немедленно пошлет к Чан-чуню гонца. Пусть тайши* поспешит прибыть
в ставку.  Погостит,  осмотрится и другим даст к себе приглядеться. О, для
человека,  который сделает его  вечным,  Темучин ничего  не  пожалеет!  За
каждый лишний день жизни заплатит столько,  сколько чудодей сам  пожелает.
Но говорят,  даосы не нуждаются в золоте. Они могут извлекать его из воды,
как творог - из молока.
     _______________
          * Тїаїйїшїи - великий наставник.

     Чан-чунь с готовностью откликнулся на зов Темучина.
     - Я  иду к местопребыванию государя,  что на вершинах реки,  для того
чтобы прекратить войны и возвратить мир! - ответил он послам.


                                    *

     Но этой встрече, от которой оба, по взаимному неведению друг о друге,
ожидали столь  многого,  суждено было  состояться лишь  спустя  три  года.
Темучин  уже  не  принадлежал  себе.  Он  сам  сделался  первым  пленником
собственной всесокрушающей воли и  не  мог  вмешаться в  развитие событий,
вызванных ею. И случай, слепо бросающий кости судеб, тоже подгонял хагана,
не дозволяя выбирать, понуждая действовать.
     Расширяя свои  границы,  владыка Запада и  владыка Востока неудержимо
неслись  к   роковому  соприкосновению,   чреватому  самыми   губительными
последствиями.  Неизбежное свершилось, когда Хорезмшах завоевал кипчакские
степи, а монголы поглотили Северное Семиречье.
     Сделавшись соседями,  Темучин и  Мухаммед,  хотели они  того или нет,
вынуждены были определить свою политику по отношению друг к другу.  Вполне
понятно,  что  прежде  всего  каждый из  них  пожелал получить о  партнере
подробные и достоверные сведения.
     Именно тогда и решался вопрос о войне или мире.  И пусть столкновение
между  обоими хищниками,  ставшими теперь естественными соперниками,  было
предрешено   всем   ходом   исторического  развития,   оттянуть   его   на
неопределенный срок  еще  казалось возможным.  Но  неразумные,  вызывающие
действия Мухаммеда вскоре и такую возможность свели на нет.


                                    *

     С  караваном купцов,  которые везли на  продажу парчу,  шелк и  ткань
зендани,  в  ставку хагана прибыл шахский посол Беха ад-дин Рези,  человек
утонченный,  изнеженный и  коварный.  Никаких конкретных предложений он  с
собой  не  привез  и  в  беседе  с  Темучином  ограничился лишь  туманными
заверениями о  мире и  взаимовыгодной торговле.  Но один из купцов,  некто
Валчич,  тут же вызвал всеобщее возмущение,  назначив цену за свои ткани в
десять  раз  большую,  чем  они  стоили ему  самому.  Темучин распорядился
показать купцу хаганские склады,  заваленные всевозможной материей.  Когда
тот своими глазами убедился, что монголы не дикари и знают надлежащую цену
всему,   его  товары  конфисковали.   Наученные  горьким  опытом  собрата,
остальные купцы сложили свое  добро к  ногам государя,  словно приехали не
торговать,  а  привезли  подарки.  Тогда  Темучин  проявил  великодушие  и
разумную твердость. За каждый отрез шитой золотом ткани он дал по золотому
балышу -  в  три раза меньше,  чем требовал зарвавшийся Валчич,  -  за два
куска  зендани  -  по  серебряному.  Столько же  уплатили и  пристыженному
Валчичу.  Это  был урок дипломатии,  наглядный и  поучительный.  Послу же,
которого обласкал и одарил сверх меры, наделенный величием хаган сказал:
     - Передай своему государю,  что мы считаем его повелителем Запада,  а
себя -  владыкой Востока.  И мы желаем, чтобы между нами всегда был мир, а
купцы могли свободно ездить по всем государствам.  Небо обязало правителей
обеспечить безопасность торговли. Это их первейший долг.
     Темучин  предлагал  Хорезмшаху  узаконить  раздел   обозримого  мира.
Возможно,   при   благоприятных  обстоятельствах  обе  стороны  смогли  бы
выполнить взятые на себя обязательства и столкновения бы не произошло. Вся
беда  в  том,  что  независимо от  воли  государей  благоприятно сложиться
обстоятельства как раз и не могли.
     Свято соблюдая законы вежливости,  хаган отправил ко двору Хорезмшаха
своих соглядатаев,  конечно, наделенных всеми посольскими полномочиями. По
обычаю тех  времен и  для  большего удобства,  посольство тоже примкнуло к
купеческому  каравану.   Желая   польстить  мусульманскому  фанатику  шаху
Мухаммеду,  Темучин отправил в Хорезм одних только магометан.  Более того,
во  главе миссии он  поставил Махмуда,  хорезмийца по  происхождению,  что
несомненно должно  было  ублажить шаха.  Еще  в  числе  послов  находились
бухарец Али-ходжа  и  Юсуф  Кенка из  Отрары.  Подарки они  везли с  собой
богатейшие.  Один  только величиной с  верблюжий горб  золотой самородок с
китайских гор  уже  мог составить целое состояние.  Он  оказался настолько
тяжелым,  что  пришлось везти  его  на  отдельной телеге.  Везли и  другие
золотые вещи,  слитки серебра,  столь  ценимый на  Дальнем Востоке нефрит,
моржовые клыки,  мускус и тончайшую таргу,  которую ткали из нежной шерсти
верблюжат-альбиносов.
     Хорезмшах принял посольство в  Бухаре,  где  весенний воздух особенно
целителен,  а  благоухание цветущих персиков,  кизила и миндаля продлевает
молодость и открывает для радости сердце.
     Хорезмиец Махмуд,  стоя вместе с другими на коленях,  передал высокое
поручение.
     - Наш наделенный величием государь и непобедимый полководец, - сказал
он,  - наслышан о могуществе шаха и его воинской доблести. Вместе с дарами
он  посылает владыке Хорезма,  Мавераннахра и  прочих цветущих стран  свой
братский привет и  пожелание долгой жизни на радость счастливым подданным.
А  еще наделенный величием предлагает шаху хорезмскому заключить договор о
вечном  мире.  Сам  он  ставит  шаха  <наравне с  самым  дорогим из  своих
сыновей>* и  выражает  уверенность,  что  в  Хорезме  известно  о  победах
монголов,  особенно же о  завоевании Китая,  а также о богатстве народов и
стран,  составляющих  монгольскую  державу.  Все  вышесказанное  позволяет
надеяться,  что  установление прочного мира и  безопасности торговых путей
будет способствовать процветанию обеих сторон.
     _______________
          * Подлинные слова.

     Шах  Мухаммед выслушал послов с  непроницаемым видом и,  не  сказав в
ответ ни слова, отпустил их.
     Но  как только на  Бухару опустилась благоуханная непроницаемая ночь,
шахский визирь позвал посла-хорезмийца во дворец на тайную беседу. События
развивались пока в предусмотренном Темучином порядке.
     - Встань,  Махмуд.  -  Хорезмшах сразу же  дал понять,  что беседа не
будет официальной.  -  И  слушай,  что мы хотим тебе сказать.  У  человека
только одна родина,  и,  куда бы  ни  забросила его судьба,  он  не  смеет
забывать свой край, свой город. Разве отцов забывают? Ты помнишь Гургандж?
Помнишь родной Хорезмский оазис?
     - О  великий  шах!  - Махмуд со слезами на глазах поцеловал пол.  - Я
покинул родные края еще мальчиком,  но сердце все  помнит!  Я  люблю  свою
родину, да пребудет над ней вечная милость аллаха!
     - Как же ты, мусульманин и хорезмиец, можешь служить грязному кяфиру,
злоумышляющему  против  нас,   твоего  царя?!   -   Хорезмшах  не  скрывал
вдохновенного гнева.  -  Как только ты  не проглотил свой нечестивый язык,
когда осмелился передать нам,  что монгол считает нас за  сына?!  Кто сын,
тебя я спрашиваю? Уж не мы ли, повелитель мусульман, в котором течет кровь
пророка?  Ала ад-дин Мухаммед,  потомок Ануш-тегина, должен признать своим
отцом язычника-скотовода?  В своем ли ты уме, отступник? - Шах рванул себя
за бороду.  Нечистые, болезненные белки его глаз покраснели от напряжения.
- Будешь служить нам, Махмуд? - с угрозой спросил он.
     - Приказывайте,   повелитель  правоверных,   -   не   поднимая  лица,
прошептал, готовый принять смерть, посол. - Я вам раб.
     - Встань,  -  приказал Хорезмшах,  понемногу успокаиваясь.  - Монголы
действительно так сильны?
     - Они не  знают страха,  ваше величество,  и  собственная жизнь им не
дорога.
     - И правда, что они завоевали весь Китай?
     - Истинная правда, ваше величество.
     - Но  даже  это  не  дает  права  вонючему кяфиру называть нас  своим
вассалом!
     - Лучше бы я и вправду откусил себе язык!  -  Посол не скрывал своего
страха. Он был бледен и сильно вспотел.
     - Сколько войска у твоего господина?
     - Много,  ваше величество, иначе бы ему не удалось завоевать полмира,
- честно, хотя и несколько уклончиво ответил Махмуд.
     - Не может того быть,  чтобы монголы, которые неведомо откуда пришли,
собрали большую армию, чем правоверные! Аллах того не допустит!
     - Аминь! - Махмуд благочестиво поднял глаза. - У наделенного величием
хагана хоть и не счесть воинов, но силы его не идут ни в какое сравнение с
армией Хорезма. Ваше величество держит в строю много больше сабель.
     - Ты не обманул наших надежд, Махмуд! - Хорезмшах просиял. - Мы так и
думали,  что  наше войско по  сравнению с  монгольским -  как большая река
перед ручьем.  В тебе мы тоже не ошиблись, благочестивый мусульманин. - Он
одарил посла мимолетной улыбкой.  -  Ты  станешь нашим оком в  монгольской
орде и  будешь сообщать нам  все,  что  там происходит.  За  это мы  щедро
наградим тебя.  Вот  возьми.  -  Хорезмшах бросил послу  тяжелый перстень,
украшенный невиданного цвета  камнем,  игравшим в  свете  факелов  подобно
самаркандскому вину  мусалясу*.  -  Пусть ясный камень будет залогом наших
дальнейших неслыханных милостей.  Он  поможет тебе невидимо присутствовать
всюду, где только станут говорить о нашем Хорезме, Махмуд, твоей родине.
     _______________
          * В.  Ян,  рассказывая  в  романе  <Чингиз-хан> о тайной встрече
     Хорезмшаха с  послом,  говорит,  что  Махмуд  получил  жемчужину.  Но
     историк  Рашид ад-дин в своем <Сборнике летописей> упоминает именно о
     камне.

     Посол спрятал перстень и поцеловал землю перед шахом. Понимал ли он в
ту минуту, что его ответ на вопрос о силах монголов сыграет роковую роль в
судьбе Хорезма,  давшего ему  жизнь?  Трудно сказать...  Но  одно он  знал
твердо:  правда стоила бы  ему головы.  А  так он  уносил ее  из дворца на
плечах, в придачу к бесценному камню.
     - Завтра мы официально призовем тебя и остальных послов выслушать наш
ответ, - сказал Хорезмшах, прежде чем закутанный в черный плащ визирь увел
Махмуда.  -  Мы  подпишем  договор  о  дружбе.  Что  же  касается торговых
отношений, то с этим не стоит спешить.
     Не  разгибая  спины,  посол  исчез  за  парчовой  занавесью,  которую
приподнял перед ним визирь.
     ...Темучин остался весьма  доволен исполненной миссией.  Он  похвалил
послов за  гибкость и  проявленную ими  при  заключении договора смекалку.
Особо поблагодарил великий хаган Махмуда-хорезмийца.
     Оставшись один,  Темучин потер шахский камень о  белый войлок шатра и
долго  дивился  тому,  что  тонкие  ворсинки  притягиваются и  прилипают к
кольцу,  словно  намазанные  клеем.  Он  заметил,  что  войлок  не  только
шевелится,  но и  потрескивает,  как сухие волосья в  грозу.  Таинственный
огонек  в  кристалле от  такого трения,  казалось,  набирался еще  большей
пронзительности и силы.
     Все радовало хагана в этот день счастливой луны:  и договор,  который
развязывал ему  руки  для  военных  действий на  Севере,  и  удачный ответ
смышленого посла на  вопрос шаха о  монгольских силах,  и  эта  сверкающая
вещица,  которая, если знать нужные заклинания, делает человека невидимым.
Но  больше  всего  веселила сердце  весть  о  том,  как  принял напыщенный
Мухаммед, его, Темучина, отцовское обращение.
     Восстановив в памяти рассказ посла, он с хохотом упал на соболье ложе
и  стал кататься на животе,  визжа и  зарываясь лицом в щекочущий мех.  За
обедом он один съел целого ягненка и выпил вина. Полную чашу, сделанную из
черепа ненавистного меркитского князя. Потом он поехал на охоту и бил всех
зверей и птиц,  каких достала стрела. Не тронул только прародичей - серого
волка  и  красавицу лань.  Давненько он  не  ощущал  себя  таким  бодрым и
молодым.
     В  лагерь прискакал пропахший хвоей и  потом,  когда над дымником его
юрты зовуще мигала Алтан-годас*.
     _______________
          * Аїлїтїаїн-їгїоїдїаїс (<Золотая коновязь>) - Полярная звезда.

     А на другой день в ставку прискакал черный от запекшейся крови и пыли
мусульманин.  По  его  словам,  он  был  погонщиком верблюдов в  том самом
караване,  который  Темучин  отправил во  франкские земли  через  владения
Хорезмшаха.   Полумертвый  от  усталости,  он  все-таки  поведал  страшные
подробности учиненной в пограничном городе Отраре резни.
     Караван состоял из  пятисот верблюдов,  груженных золотом,  серебром,
китайскими шелками,  фарфором, тканью таргу, мехами лис, соболей и бобров,
мешочками мускуса,  чашами  из  нефрита  и  розового  хрусталя,  бронзовой
утварью,  безделушками из оникса,  яшмы и  бамбукового корня -  всеми теми
редкостными вещами, которые достались героям победоносных набегов на Цинь,
Китай и страну чжурдженей.  Кроме купцов -  четыреста пятьдесят человек, и
все как один мусульмане, - в составе его находилось и небольшое посольство
во главе с доверенным представителем самого хагана Ухуном.  Всех их, в том
числе  и  Ухуна,  преспокойно перерезали  по  приказу  каирхана  Иналтика,
наместника Хорезмшаха, а товары разграбили. Только погонщику чудом удалось
уцелеть в кровавом побоище и бежать.


                                    *

     Едва  ли  это  могло  быть  сделано без  ведома Хорезмшаха,  которому
каирхан послал подробное донесение о том, что задержан и разоружен крупный
разведывательный отряд потенциального противника.
     Для  любого  азиатского государя  подобное  событие  могло  бы  стать
поводом начать войну.  Но Темучин под влиянием чувств, в том числе и таких
благородных,  как праведный гнев,  политических решений не  принимал.  Дав
страстям несколько поутихнуть,  он  отрядил в  Гургандж Ибн Кефередж Богра
чрезвычайного представителя, которого сопровождали два татарина из знатных
княжеских родов.
     Богру было поручено высказать,  однако в умеренных выражениях,  упрек
Хорезмшаху  за  вероломство и  со  всей  решительностью потребовать выдачи
злодея  наместника.  Вопрос  о  возмещении убытков Темучин решил  пока  не
поднимать.
     Склонный  к  крайним  поступкам и  фанатичный,  Мухаммед  усмотрел  в
поведении соседа слабость и  неуверенность.  Это еще более подстегнуло его
неуемную заносчивость, и он, даже не выслушав как следует Богра, отдал его
палачу. Татарским же князьям отрезали бороды и палками погнали восвояси.
     На  сей  раз  имело место прямое оскорбление,  наглый вызов,  терпеть
который было бы непозволительно.
     Возможно,  впоследствии монголы  сами  напали  бы  на  Хорезм,  узнав
очевидную слабость непомерно раздутой империи. Но как бы там ни было, ныне
беду  на  свою землю навлек сам  государь.  Он  хотел войны и  получил ее.
Причем такую,  о какой ранее и не слыхивал.  Другого столь истребительного
нашествия,   которое  довелось  изведать  Хорезму  и  Мавераннахру  с  его
несравненными Самаркандом и Бухарой,  не знал мир.  Блистательный Гургандж
превратился в  песок и  угли,  которые втоптали в землю копыта монгольских
коней.  Он так и  не поднялся после того,  как нашествие схлынуло и другие
города стали понемногу оправляться; ни тогда, ни потом - через много сотен
лет*.
     _______________