Да, о тяжелых ионах я
читал.  Но как раз с алмазами вопрос пока не очень ясен. Плохо получается,
короче  говоря.  Эксперты  тоже  легко  отличают  искусственно  окрашенные
карбункулы от натуральных. Вообще до последнего времени мы почти исключали
подделку цветности в бриллиантах.
     - Откуда тогда тревога?
     - Как  всегда,  с  так  называемого черного рынка.  Стали  появляться
цветные камушки:  голубые,  зеленые, несколько реже бледно-розовые. И, как
на  диво,   все  изумительно  огранены.   Почти  сплошь  одни  <сердца>  и
<принцессы>.
     - Теперь понятно.
     - Да. Вот мы и забили тревогу.
     - Теперь понятно,  -  повторил Люсин.  -  Для  меня это тоже новый и,
должен сказать, совершенно неожиданный поворот.
     - На это-то я и надеялся.
     - Но  пока ничего не  могу вам сказать.  Не готов,  Вадим Николаевич.
Абсолютно не готов.
     - Понимаю.
     - Буду искать.  Не уверен,  что найду,  поскольку очень вероятно, что
ничего такого и нет.  Но ваш вариант проверю.  - Люсин был сугубо собран и
деловит.  Он забыл про изжеванный костюм и мокрые носки,  которые противно
скользили по кожаным стелькам.  - Вы рассказали мне захватывающую историю,
честное слово! Спасибо.
     - Не   стоит   благодарности.    -   Костров   воспринял   изъявление
признательности как намек и поднялся: - Если позволите, задержу вас еще на
две минутки.
     - О чем говорить, Вадим Николаевич! Здесь командуете парадом вы.
     - Ладно,  коли так.  -  Костров сел и потянулся за сигаретой.  - Я не
познакомил вас еще с одной тонкостью. Вы про оптические алмазы знаете?
     - Что-то такое весьма неопределенно. - Люсин, припоминая, уставился в
потолок.  -  Мне рассказывали о  применении кристаллов в  радиоастрономии,
всевозможных лазерах, оптических компьютерах...
     - Так  вот,  оптические  алмазы  совершенно незаменимы для  некоторых
особо тонких отраслей новой техники. И хотя зачастую они особенно хороши в
ювелирном отношении,  их  пускают  только  по  прямому назначению,  не  на
сережки.  Внешне  уникальные  электромагнитные,  теплопроводные  и  пьезо-
свойства  оптических алмазов  не  выражаются.  Но  с  помощью  специальной
электросхемы их  легко выявить.  Все  наши скупки,  как и  другие торговые
фирмы мира,  нужным оборудованием располагают. Таким образом, каждый алмаз
при  покупке  обязательно  проверяется.   Карат  оптического  оценивают  в
полторадва раза выше обычного.
     - Еще один источник наживы?
     - Да. Несколько изъятых нами камней оказались оптическими. А ведь это
очень редкое свойство!  Наконец,  все они были окрашены.  Не думаю,  чтобы
здесь  имело  место  случайное  совпадение.   Вероятность  его  совершенно
ничтожна.  Зато,  если  мы  попробуем некоторые характеристики бриллиантов
рассмотреть  во  взаимосвязи,  получается  любопытная  последовательность:
огранка <сердце>,  голубая вода,  оптика. Одни только эти три качества при
благоприятных сочетаниях позволяют повысить стоимость камня почти в десять
раз.
     - На целый порядок!
     - На целый порядок, - подтвердил Костров. - Хорошенький камушек в три
карата оценивается в  шесть-семь тысяч долларов.  Превратите его в голубое
оптическое <сердце>,  и он потянет на все сорок,  а то и пятьдесят. А если
бриллиант пятикаратный? Десяти? Представляете себе эскалацию?
     - Где вы нашли ваши камни?
     - Незаконные  валютные  операции,   попытка  нелегального  вывоза  из
страны.
     - У перекупщиков, надо понимать?
     - Заключительным звеном цепочки действительно были перекупщики, и все
они показали,  что приобрели бриллианты у  неизвестных лиц.  По  некоторым
деталям можно догадываться, что это были посредники, причем разные.
     - Камни из мастерской?
     - С  большой долей уверенности можно предположить,  что  огранены они
именно там.
     - Значит, у вас есть только два звена: начальное и конечное...
     - А надо вытянуть всю цепь, все ее звенья, - досказал Костров.
     - Будем работать,  Вадим Николаевич.  Обещаю всегда и везде помнить о
ваших интересах, - с шутливой торжественностью сказал Люсин.
     - О наших общих интересах, - осторожно поправил его Костров.
     - О наших общих интересах.  -  Люсин протянул ему руку.  - Для начала
дайте  мне  ваших...  как  вы  их  назвали?..  заблудших  овец.  Попробуем
покумекать. Камушки тоже будет невредно поглядеть.
     - Сегодня  же  вам  будут  присланы карточки,  -  пообещал Костров  и
ответил крепким пожатием. - За камнями тоже дело не станет.
     - Можно один вопрос,  Вадим Николаевич?  -  Люсин задержал его руку в
своей. - Сугубо конфиденциальный.
     - Конечно, пожалуйста! - с готовностью откликнулся Костров.
     - Откуда вы знаете, чем теперь я занимаюсь?
     - Как откуда? - Костров выказал удивление. - Товарищ генерал...
     - Григорий Михайлович,  естественно,  в  курсе,  -  вкрадчиво заметил
Люсин, - но как он вышел на вас?
     - Точно не знаю, - подумав, сказал Костров. - Могу лишь предполагать.
     - Очень интересно... - Люсин выжидательно замолк.
     - С директором НИИСКа товарищ генерал связан?
     - С Фомой Андреевичем?  -  Люсин задумался.  - Едва ли, хотя какое-то
касательство имел... По моей просьбе.
     - Видимо,  от Фомы Андреевича все и  проистекает.  Я ведь обращался к
нему за консультацией.
     - Вы? - удивился Люсин. - К Фоме?
     - А что же тут особенного?  - не понял его удивления Костров. - Вы же
у него смогли побывать? Куда еще обращаться, если не в НИИСК?
     - Все  правильно,  Вадим Николаевич,  это  я  так.  -  Люсин про себя
улыбнулся. - И какое впечатление произвел на вас Фома Андреевич?
     - Среднее.  Он,  если сказать по правде,  поторопился меня отшить. Не
любит, видно, нашего брата.
     - Он вообще никого не любит. К тому же не корифей.
     - Это  уж  точно,  -  улыбнулся  Костров,  заражаясь вполне  невинным
желанием немного почесать язык на чужой счет.  - Он из тех, для кого наука
остановилась в день защиты докторской диссертации.
     - Кандидатской,  -  поддержал Люсин. - Или в день отъезда в ооновский
колледж. О камнях не с Фомой надо разговаривать.
     - Он меня как раз и  направил к  одному профессору,  Ковский фамилия.
Только его застать трудно.
     - Вы виделись с Ковским?!  -  Люсин почувствовал,  что у него сильнее
забилось сердце.
     - Нет,  к сожалению,  -  покачал головой Костров.  - Звонил несколько
раз,  но  без  толку,  а  потом меня познакомили со  сведущим человеком из
Института  кристаллографии,  и  надобность отпала.  Знаете,  на  Ленинском
проспекте? Напротив универмага <Москва>?
     - Значит,  вы не встретились с Аркадием Викторовичем...  -  задумчиво
протянул Люсин.  - А жаль! Он, кстати сказать, не профессор, хотя и доктор
наук, профессора-то ему не дали, но это все ерунда, потому что его уже нет
среди живых.
     - Серьезно?  Подумать только! Еще вчера был человек, а сегодня - нет,
помер.
     - Да, Вадим Николаевич, так уж устроен подлунный мир. Но я вовсе не о
том... Я, понимаете, разбираю обстоятельства смерти Ковского...
     - Ну  как,  договорились?  -  В  кабинет  вошел  Григорий Степанович.
Маленький,  полный,  в серебряных генеральских погонах, он был очень похож
на  артиста  Свердлина в роли большого милицейского начальника,  хотя стал
последнее время брить абсолютно наголо,  по причине облысения,  голову.  -
Сконтактировались?
     - Так  точно,  товарищ генерал,  -  молодцевато,  но  с  достоинством
знающего себе цену человека вытянулся Костров.
     - Вроде договорились, - кивнул Люсин. - Поживем - увидим.
     - Разрешите быть свободным? - наклонил голову Костров.
     - Пожалуйста,  Вадим  Николаевич,  -  любезно  улыбнулся  генерал.  -
Благодарю за содействие.
     - Рад быть полезным. - Костров по-военному четко повернулся и пошел к
двери.
     - А вы задержитесь,  майор,  -  остановил генерал Люсина.  -  Тут вот
какое дело, Владимир Константинович, - сказал он, когда они остались одни.
- Телега на тебя пришла.
     - На меня?.. Откуда, хотелось бы знать?
     - Ты такого Чердакова знаешь? Пенсионера.
     - Чердакова? - Люсин задумался. - Понятия не имею.
     - Ну,  а он тебя знает. - Генерал раскрыл толстую папку с надписью <К
докладу>, вынул оттуда исписанный листок и протянул Люсину.
     - <Для сведения>,  -  вслух прочел Люсин крупный, дважды подчеркнутый
заголовок.
     - Читай, читай. - Генерал подтолкнул его к стулу. - Только сядь.


     - <Пишет   Вам   пенсионер,   долгие   годы   проработавший  в  нашей
промышленности и отмеченный заслугами. Состояние здоровья не позволяет мне
активно  участвовать в строительстве новой жизни,  но по мере сил стараюсь
приносить пользу на общественных  началах.  Я  обращаюсь  к  Вам  от  лица
жильцов  дома  ј  17  по  улице  Малая Бронная,  которые глубоко возмущены
непартийным волюнтаристским поведением вашего  сотрудника  Люсина  В.  К.,
позорящего своими поступками светлое имя нашей славной милиции.  Указанный
Люсин почему-то зачастил в наш дом, причем именно в наш подъезд, но если в
первый раз мы видели его капитаном,  то теперь он уже майор. И это за один
только год!  Поистине головокружительная карьера!  Но пусть знает Люсин В.
К.  и его высокие покровители,  что никому не дано нарушать наши советские
законы.  Тем более представителю милиции,  которая всегда и  везде  должна
стоять  на  страже социалистической законности.  К существу дела.  В нашем
доме, в квартире ј 6, освободилась комната, которую ранее занимал тунеядец
и  рецидивист Михайлов В.  М.,  дело которого расследовал указанный Люсин.
Этот   Михайлов,   будучи   темной   личностью,   погиб   при   загадочных
обстоятельствах,  к  чему,  надо  полагать,  как-то  причастен  Люсин,  не
подумавший, однако, проинформировать взволнованную общественность подъезда
о  смерти  жильца.  Согласно  закону,  освободившаяся  площадь должна была
отойти к ЖЭКу, но этого не произошло ввиду того, что другой жилец квартиры
ј  6  (занимающий  отдельную  комнату в 24 квадратных метра!) при активном
содействии того же Люсина прописал на освободившуюся площадь  родственника
-  пришлого  человека,  никакого  отношения  к дому ј 17 и квартире ј 6 не
имеющего.  Видимо,  сделано это было не бескорыстно,  потому что Люсин  не
только  оказал  полное  содействие  жильцу  Бибочкину Л.  М.,  но и оказал
давление на ЖЭК,  превысив тем самым власть и действуя незаконно.  Следует
подчеркнуть,  что  Люсин  несколько  раз  навещал  указанного  Бибочкина в
служебное и внеслужебное время,  даже после того,  как следствие  по  делу
Михайлова   было   закончено.   Это   ли   не   свидетельство   их  тесных
взаимоотношений? Что общего может быть у Люсина с торговцем произведениями
искусства  Бибочкиным Л.  М.,  живущим на нетрудовые доходы?  Очень просим
разобраться в этом неприглядном деле и  навести  надлежащий  революционный
порядок. Хотелось бы знать, какое наказание понес Люсин В. К.

                                                         Чїеїрїдїаїкїоїв>.


     - Что скажешь? - спросил генерал, когда Люсин отбросил листок.
     - А  что я  могу сказать?  -  Внутренне напрягаясь,  он пытался унять
расходившееся сердце.  Заметив,  что  всего его  колотит тошнотная бешеная
дрожь, он сжал зубы и спрятал руки в карманы. - Здесь все сказано.
     - Действительно, - кивнул генерал, - здесь все сказано. Какое дело ты
там расследовал?
     - <Ларец Марии Медичи>, - не разжимая зубов, процедил Люсин.
     - Ах,  вон  оно  что!  Как же,  помню:  Малая Бронная,  улица Алексея
Толстого. Кто такой Михайлов?
     - Художник. Убили в парке культуры.
     - Помню-помню... А Бибочкин?
     - Лев Минеевич? - Люсин почувствовал, что напряжение чуточку ослабело
и  сердце забилось ровнее.  -  Безобиднейший милый старик.  Он  оказал нам
содействие в расследовании.
     - По тому делу? Таких услуг не забывают.
     - Я и не забыл. Кроме того, он кое-что сделал для нас и сейчас.
     - Он знал Ковского?
     - Скорее, его сестру.
     - Так. Понятно. Чердаков, значит, сосед.
     - Выходит, так. Сейчас я припоминаю, что кое-что слышал о нем от Льва
Минеевича. Этот субъект претендует на освободившуюся площадь.
     - Я так и подумал.
     - Законных оснований, конечно, никаких, поэтому он попробовал пустить
в  ход  внучку.  Стал  уговаривать старика прописать ее  к  себе якобы для
ухода,  с  тем чтобы забрать потом комнату Михайлова.  Его жена,  -  Люсин
недобро усмехнулся,  -  взяла на  себя ЖЭК,  стала бегать туда чуть ли  не
ежедневно,  подсунула,  надо  думать,  что-то  технику-смотрителю.  Короче
говоря,  взяли бедного Льва Минеевича в клещи. Вот он и закричал <караул>.
Понимает,  с кем дело имеет.  За комнату свою испугался, за коллекцию, над
которой трясется.
     - А ты ему помог?
     - Помог.
     - В ЖЭК ходил?
     - Зачем ходить? Позвонил.
     - Дальше.
     - Дальше все. Старика оставили в покое.
     - Кого он к себе прописал?
     - Не  представляю.  Думаю,  что,  во всяком случае,  не родственника.
Площадь, как и положено, отошла райисполкому, который и выдал на нее новый
ордер.
     - Из письма это не следует.
     - Еще бы! Здесь даже не сказано и о притязаниях самого Чердакова.
     - Это как раз чувствуется.  Присутствует между строк...  Доволен твой
Лев Минеевич новым соседом?
     - Кажется, доволен. Не опасается.
     - Это самое главное. А теперь пиши объяснение.
     - Я? Объяснение? По поводу чего? - Люсин побледнел от ярости.
     - Этого  самого.  -  Генерал брезгливо щелкнул бумажку.  -  Только не
кипятись.  Мне твой ответ не нужен. Даже если бы я тебя не знал, то одного
этого <для сведения>,  -  он сморщил нос,  как от дурного запаха, - одного
заголовочка было  бы  вполне достаточно.  Мне  портрет Чердакова ясен,  но
порядок есть порядок.  Письмо,  как ты  видишь,  адресовано не  мне,  и  я
получил его вместе с  соответствующими резолюциями.  Так что будь любезен,
садись и  пиши.  Потом мы  подумаем,  как ответить,  чтобы отбить у  этого
хорька охоту кропать.
     - Есть статья за клевету.
     - Брось! - махнул рукой генерал. - Что ему сделают, пенсионеру этому?
Только себя  обмараешь.  Охота тебе давать объяснения?  Выслушивать всякий
вздор?  Ведь прежде чем  клеветника удастся наказать,  он  выльет на  тебя
ведро помоев. На тебе ручку. Вот тебе лист бумаги.
     - Ладно, - буркнул Люсин и взял перо.
     Но  рука не  слушалась его,  он писал разлетистым,  изменившимся враз
почерком, неразборчиво, делая непонятные орфографические ошибки, пропуская
отдельные буквы и  целые слова.  Голова покруживалась и  на глаза набегали
туманные полосы.  Он с болью сознавал,  что совершенно не способен с собой
совладать.  Требовалась немедленная разрядка,  но она была,  к  несчастью,
недосягаема. Больше всего на свете Люсину хотелось сейчас врезать этому...
Он   только  однажды  и   то  мельком  видел  Чердакова.   С   непривычной
обостренностью предстал перед  его  внутренним оком  сутулый  широкоплечий
коротышка с  красной  могучей шеей,  низким  лбом,  поросячьими глазками и
торчащим ежиком  жестких,  как  щетина,  волос.  Образ  был  до  омерзения
закончен и ясен. Люсин никогда не бил человека. Даже в лихие и бесшабашные
годы на траловом флоте. Но сейчас вмазать бы со всего плеча, в кровь!


     Глава вторая

     ПРОГРАММА <НЕНАВИСТЬ> И ПРОГРАММА <ЛЮБОВЬ>

     Чтобы  отвлечь  приятельницу от  тягостных  мыслей,  Вера  Фабиановна
съездила на Птичий рынок и по баснословно дешевой цене -  всего за пятерку
- купила чудесного сиамского котенка.  Беленький,  с  коричневыми ушками и
голубыми  слезящимися  глазами  врубелевского  Пана,   он   был   жалок  и
трогателен.  Попав в  чужие руки и очутившись в маршрутном такси,  набитом
гражданами всех возрастов,  которые, оберегая свои клетки и банки с водой,
молча и  яростно боролись за место под солнцем,  котенок впал в  отчаяние.
Покачиваясь  на  высоких,  с  развитыми  подушечками лапах,  он  испуганно
попискивал и  полосовал  коготками новую  владычицу.  Но  Вера  Фабиановна
переносила пытку с гордым безразличием индейского воина из племени навахо.
     Доехав  до   метро   <Таганская>,   она   купила  тройку  гвоздик  и,
удовлетворенная,  опустила пятачок в щель турникета.  Но автомат почему-то
не сработал;  хищно клацнув рычагами,  он ударил Веру Фабиановну по ногам,
она  испуганно вскрикнула,  котенок вырвался и  что  было  сил  понесся по
эскалатору,   идущему  вверх.   Поднялся  веселый  переполох,  и  беглеца,
изнемогшего  в  попытке  одолеть  бегущие  навстречу  ступени,   изловили.
Дальнейший путь  Веры  Фабиановны по  кольцу до  <Белорусской> и  далее до
Моссовета  протекал  без  приключений.  Травмированный неудачным  побегом,
котик больше не царапался и  только дрожал,  прижимаясь к  хозяйке горячим
тельцем.  Вера  Фабиановна  явственно  ощущала,  как  слепо  трепещет  его
крохотное сердечко.
     Людмила Викторовна встретила ее в траурном платье.
     - Что   случилось,   милая?   -   испугалась  Чарская,   пронзительно
вглядываясь  в   заплаканное  лицо   приятельницы.   Но   черное   платье,
покрасневшие глаза  и  особенно  наброшенная на  голову  скорбная  газовая
косынка говорили без слов. - Аркадий Викторович?
     - О дорогая!  -  Ковская на миг прижалась к ней щекой.  -  Аркашеньки
больше нет,  -  и беззвучно заплакала. Она не смахивала набегающие слезы и
даже  не  всхлипывала.  Только плечи тряслись и  мучительно жалко морщился
покрасневший нос.
     - Как  же  так?  -  бессмысленно спросила Вера  Фабиановна.  Махровые
гвоздики выпали из ее рук.
     Притихший  было   котенок,   налился  стальной  силой,   рванулся  и,
прошмыгнув между ног безучастной ко всему Людмилы Викторовны,  затерялся в
настороженно притихшей квартире, в которую пришла смерть.
     <Как это  все нелепо!  -  пронеслось в  голове у  Веры Фабиановны.  -
Котенок, цветы...>
     - Что же мы так стоим?  -  Людмила Викторовна уткнулась в  платочек и
побрела к себе в спальню.
     Чарская нерешительно переступила порог.  Она заперла дверь,  накинула
цепочку и,  бегло  глянув в  овальное зеркало,  с  выражением сочувствия и
скорби последовала за подругой.
     Сколько смертей видела она  на  своем  веку!  Трагических и  нелепых,
скоропостижных  и  беспощадных  в  своей  медлительности,  последовательно
разрушающей тела  и  души.  На  всю  жизнь  она  запомнила горячечный бред
Эппоминанда  Чарского,  скончавшегося  в  остром  припадке  делириума  под
Вяткой,  в  убогой каморке третьеразрядного трактира.  Какой  опустошенной
почувствовала  она  себя  в   ту   минуту,   какой  безнадежно  усталой  и
постаревшей,  а потом вдруг поняла, что все только начинается, она молода,
хороша собой и  свободна,  свободна.  Она  возвратилась к  родным пенатам,
откуда сбежала с Эппоминандом незадолго до революции,  залечивать душевные
раны.  Но  в  тот самый миг,  когда ей дано было ощутить себя королевой на
празднике  жизни,   в   одночасье  скончался  батюшка.   Вернувшись  после
отчаянного кутежа домой,  она  застала там  кучу  чужих  любопытных людей:
каких-то  дворников,  соседку-молочницу,  милиционера.  Все промелькнуло в
кошмарном калейдоскопе. И лишь лицо отца на белой подушке, его ассирийская
клинышком борода и  загадочная улыбка мыслителя и масона остались в памяти
навсегда.  И  еще невероятный живой нимб из кошек,  окруживших и  в смерти
прекрасную голову усопшего.
     Да,  Вера Фабиановна многое повидала и  ко многому привыкла.  И не то
чтобы ей  не  было жаль безутешную подругу,  но  сочувствовать слезно и  с
истинной болью она не могла. Все-таки это было чужое и мимолетное, которое
пройдет и  забудется,  надо  лишь пережить кратковременный срок,  поскорее
исполнить то  положенное и  неизбежное.  Выплакала свои  слезочки  Верочка
Пуркуа, иссохло и равнодушно закаменело сердце Веры Фабиановны Чарской. Да
и не знала она как следует покойного,  который был и остался ей совершенно
чужим ч