а  легче.  Кое-кто  из  пожарников даже  снял  респиратор.  Было
очевидно,  что пожар не  здесь,  а  где-то  дальше и  ветер гонит пламя на
Электрогорск.  Решено было прибавить ход и  пробиваться к  главному очагу.
Очевидно стало,  что  пожар  в  Новых озерах не  чета  здешнему и  дела  в
Заозерье обстоят куда как  плохо.  Дрезина шла  с  включенным прожектором,
который едва пробивался сквозь красноватую мглу.
     Завывая сиреной, простучала пожарная дрезина вдоль озера и осушенного
луга  за  ним,  где  притаились на  суходольной кочке  истинные  виновники
катастрофы.
     Тут уж не только до Стекольщика,  но и до тугодума Витька дошло,  что
они  натворили.  Но  представить себе  масштабы  содеянного,  страшные его
последствия не могли и они.  Только затаились на своей кочке, подавленные,
онемевшие,  скорее готовые сгореть,  чем взглянуть в  глаза тем,  на  кого
бездумно наслали гибель.  Молча проводили они взглядом невидимую за  гарью
дрезину и долго прислушивались потом к угасающему вою ее сирены.
     - Что ж теперь будет, Фрол? А?
     Стекольщик глянул в налитые кровью глаза дружка-приятеля и  вроде  не
понял, о чем его тот спросил.
     И вдруг заголосил совершенно по-бабьи:
     - Не  виноваты  мы,  Вить!  Слышь?  Ничегошеньки  близ  костра-то  не
занялось! Не мы это! - и зашелся в сухом, изнурительном кашле.
     - А кто виноват? Кто? - совсем спокойно спросил его Вит„к, жмурясь от
рези в глазах и растирая по лицу грязным кулаком слезы.
     - <Кто?  Кто>?  -  подвывал Стекольщик. - Почем я знаю, кто? Гроза же
была, Вит„к, сухая гроза. Чай, она и подожгла-то...
     - И  верно,  Фрол.  Было сухо,  как встали.  Ни капельки не упало.  -
Вит„к, казалось, совершенно успокоился. Только глаза его были неподвижны и
слезы разом пропали,  хотя он,  не  сознавая,  и  выдавливал их костяшками
больших пальцев.  Но тщетно.  Едкие летучие смолы все больше резали веки и
пекла, подсыхая, горькая соль.
     Стекольщик перестал кашлять,  но  на  него напала икота.  Все  же  он
ухитрился причитать в перерывы.
     - Не мы. Не мы это! - твердил. - Молния подожгла.
     Возможно, что опустошительный пожар на торфопредприятии действительно
произошел из-за удара молнии.  Установить истинную причину его было теперь
немыслимо. Не исключено, что летящие по ветру угли лишь дополнили действие
небесного огня.  Не исключено... Но это не снимает вины с Фрола Зализняка.
Он работал здесь целое лето и видел, как загорается торф. И потому не смел
он не то что костер разводить вблизи фрезерной крошки, но даже <Беломорку>
запалить.
     Не  нарочно он  сделал свое дело,  никому не  хотел беды.  Не подумал
как-то, не сообразил, а может, просто понадеялся, что на суходоле да рядом
с озером ничего плохого случиться не может. А после крепко поддал и вообще
перестал что-либо соображать. Оттого и костер на ночь оставил, не загасил.
Оттого и ветер лихой проглядел. Только ведь и это не снимает с него вины.
     Не  знал он  и,  видимо,  не  узнает про трактористов на втором поле,
которые,   намочив  в  кадках  спецовки,   лица  себе  закрыли,  чтобы  не
задохнуться в  дыму.  Никогда не  узнает он  про  девушку Катю -  она  уже
сознание потеряла,  и чудится ей парень, который второй год в армии служит
на далеком острове Сахалине.  Электрика Юру не узнает,  а он рубаху зубами
порвал,  чтоб  завязать обожженные горящей резиной руки.  Работницу Глашу,
веселую торфушку,  что  рыдает в  бараке по  этому  самому Юре,  залеточке
своему,  тоже не узнает Стекольщик никогда-никогда. Невдомек ему, что в ту
самую  секунду,   когда  провыла  за  озером  Светлым  сирена,  оборвалась
последняя надежда спасти их всех.  Потому что пошел огонь внутрь земли,  и
целый  участок дороги провалился вдруг,  как  в  преисподнюю.  Специалисты
могут спорить о  том,  с какой скоростью распространяется подземный пожар.
Возможно,  и правы те,  кто утверждает,  что подсушенная моховая залежь не
может выгореть за несколько коротких часов.  Но и это не оправдывает того,
кто  разжег на  торфяном болоте костер.  Даже в  том  недоказуемом случае,
когда беда приходит с  неба,  от  ударившей в  землю волнистой,  огненному
дракону подобной искры.
     Все было против людей Заозерья в то беспощадное  утро:  сушь  и  жара
многих недель,  состояние залежи и направление ветра,  влажность воздуха и
низкий,  как никогда прежде,  уровень грунтовых вод. Уже и в самом поселке
стали  задыхаться  от дыма.  А кофейная торфованная вода в канале шипела и
паром лопалась от падающих в нее объятых  пламенем  веток,  от  полыхающей
соломы,  которая  в  тылу  занялась.  Горела крытая толем плотницкая,  где
стружек и опилок невпроворот,  дымился сарай коменданта,  и душераздирающе
мычала  в  нем черно-белая телка,  а девушки-сезонницы знай себе копали да
копали валы. Хорошо еще, поселок на песчаном острове стоял и можно было не
опасаться,  что пламя из-под земли неожиданно полыхнет.  Только слабое это
утешение,  когда горит с трех сторон.  Начальник участка  уже  велел  всех
ребятишек  в  кучу  собрать  и  вывезти на ручной дрезине в Мелижи или еще
куда-нибудь,  где не горит. О том, чтобы самим по насыпи уйти, думать было
поздно.  Упустили нужное время,  не поняли сразу,  не разобрались. Так, по
крайней мере,  думалось,  потому что из-за дыма даже с вышки не  разобрать
было,  где горит. Казалось, что везде. Потому и сопротивлялись, пока могли
и сколько могли.  Прорвись огонь за канаву, тогда бы, конечно же, к насыпи
кинулись и побежали,  спотыкаясь,  по одинокой и узкой колее.  И возможно,
сумели бы выскочить из огня.  То есть наверняка бы сумели,  потому  что  в
Мелижах  и на Лосихе было пока тихо.  Только не знали о том на Заозерном -
вс„ дымом курилось и не то что леса - облаков не видать было  с  вышки.  О
себе  и  о  тех,  которые на полях остались,  уже не думали.  Детей сумели
вывезти,  и слава богу.  А тут ветер чуть  переменился.  Фронт  пламени  в
сторону  качнуло,  и  оно  вроде  как  стало  понемногу  обтекать  поселок
стороной. Плотницкую и комендантов сарайчик огнетушителями погасили. Стало
казаться, что полегчало малость, а раз так, то, значит, дождутся помощи. О
том,  что провалился участок дороги, не догадывались, а про ветер, который
в любой момент может перемениться и погнать огонь прямо на них,  старались
не вспоминать.
     В  такой критический миг и  подошла к  Заозерному дрезина.  Девчата с
радостным визгом бросились к узкоколейке.  Орали,  плакали,  смеялись, как
флагами в праздник, размахивали лопатами и кирками.
     Старший лейтенант долго не мог до них докричаться.  Он исходил кашлем
и, отбиваясь от тянувшихся к нему рук, прохрипел:
     - Где горит?! Горит где?
     Но  ничего  нельзя  было  разобрать.  Напрасно комендант и  пожарники
взывали к порядку. Никто никого не слушал. Все сливалось в сплошном, почти
истерическом крике. Девушки, которые только что готовы были самоотверженно
стоять до конца, совершенно обезумели, когда пришла помощь.
     - Жертвы есть? - выспрашивал фельдшер. - Помощь требуется?
     Но и его не слушали.
     Наконец  кто-то  из  пожарников догадался ударить из  гидромонитора в
воздух,   благо   цистерна  полнехонька.   На   толпу  обрушился  холодный
отрезвляющий дождь.
     - Где горит? - сорванным голосом просипел старший лейтенант.
     - Везде!  Где только не  горит!  Леса кругом!  -  послышалось со всех
сторон.
     - Где? - Он наклонился к коменданту.
     Но  тот был бледен и  беспомощно качал головой.  Он  ничего не  знал,
ровнешенько ничего.
     - Да чего же вы молчите,  люди! - Расталкивая всех локтями, к дрезине
пробиралась Глаша. - Поля горят! Первое поле! - выкрикнула она в самое ухо
старшему лейтенанту.
     - Поселок-то,  поселок  как?  -  на  одном  дыхании  спросил  старший
лейтенант.
     - Держимся!  -  дружно прокричали в ответ.  - Подступает уже, но пока
держимся.
     - Тогда держитесь! - Он толкнул моториста: - Давай!
     - Куда же вы? - ударило им в уши. - Куда?!
     Пожарники пытались ответить,  что они  сей  момент  вернутся,  только
разведают  дорогу  впереди  и попробуют остановить продвижение фронта,  но
крики их заглушил такой стон отчаяния и протеста, что сердце остановилось.
Вслед дрезине полетели камни.
     - Стой! Стой!!
     Пожарники даже  обрадовались,  когда  метров через  двести,  сразу за
столбом  с  отметкой  <21>,  увидели  искореженные  рельсы,  повисшие  над
огненным кратером.  Дальше  пути  не  было.  Ревя  сиреной,  дрезина стала
медленно пятиться назад.  Девчата,  угрожающе подняв инструмент, бросились
навстречу.
     Но  пожарники уже соскакивали на  ходу,  готовили помпы,  раскатывали
шланг. Скорее почувствовав, чем поняв, что никто и не мыслил покинуть их в
беде,  работницы,  бежавшие впереди,  стали сбиваться на шаг.  А  вскоре и
совсем остановились, когда близкое пламя стало обжигать щеки...
     Кто-то из пожарников нетерпеливо махнул им рукой, чтоб возвращались в
поселок и продолжали борьбу с огнем,  потому что одна-единственная дрезина
навряд  ли  сможет  серьезно облегчить положение.  Казалось,  девушки  все
поняли и повернули к поселку.
     Пожарники  между  тем  успели  опустить  в   канаву,   соединенную  с
Топическим озером,  заборные рукава  и,  нацелив мониторы в  расплавленную
бездну,  ударили перекрестными струями высокого давления.  Все  потонуло в
треске и шипении. Горящий лес и насыпь заволокло обжигающим паром.
     И никто  в  Заозерном  не  увидел  и  не  услышал стрекочущего в небе
вертолета.  Это воздушная разведка начала методичный  облет  всего  района
бедствия.  В Павлове-Посаде уже была приведена в полную готовность могучая
противопожарная техника,  а пожарный десант  грузил  в  тяжелые  вертолеты
химические бомбы, способные погасить самое страшное пламя.


     Глава шестая

     ПОПЫТКА РЕКОНСТРУКЦИИ

     - Это  мы  с  Глебом нашли утром,  -  сказал Крелин,  протянув Люсину
диметилсилоксановый оттиск.
     - Узор как будто другой.
     - Совершенно другой.  След,  который мы сняли вчера под окном,  был в
крупную елочку, а этот, - Крелин повертел рифленый оттиск подошвы в прямом
луче солнца, чтобы резче были видны тени, - волной. Видишь?
     - Он на что-то наступил!  -  Люсин легонько щелкнул ногтем неглубокую
вмятину, пересекшую под острым углом волновой рельеф подошвы.
     - Молодец! - довольно улыбнулся Крелин. - Углядел-таки!
     - На том стоим. Где нашли?
     - У  самой калитки.  Там,  слева от дорожки,  жестяная бочка с водой.
Представляешь?
     - Да, помню... Почва, кажется, глинистая? И мелкая ромашка реденькими
кустиками?
     - Именно там он и  притушил свою сигаретку.  Вдавил ее в землю носком
ботинка.
     - Вы гениальные ребята! - Люсин торжественно пожал Крелину руку. - Ты
и твой Глеб Логинов. Где сигарета?
     Эксперт-криминалист положил на стол никелированную бюксу:
     - По-моему,  есть четкий отпечаток указательного пальца.  Нингидрином
надо будет обработать.
     - Не докурил! - усмехнулся Люсин, любуясь покоящимся на вате окурком.
- Вот это подарок!  Выглядит,  как платиновая брошь от знаменитого ювелира
Картье.
     - Не увлекайся.  Вполне вероятно, случайное стечение обстоятельств. В
наше  время  не   очень-то   любят  оставлять  отпечатки  пальцев.   Плоды
просвещения, так сказать... Распространение научных знаний.
     - Что-нибудь всегда остается,  -  философски заметил Люсин.  - Всякое
деяние оставляет за  собой след.  Тем более преступление.  Но  совпадение,
твоя правда, очень даже возможно... Мне вот что непонятно, Яша: зачем он к
калитке пошел, когда мотоцикл у них совсем на другом конце стоял?
     - Тогда взгляни еще на одну вещицу!  -  Крелин полез в карман и долго
не вынимал оттуда руку.  -  Плавало в бочке.  -  Он выложил наконец другую
бюксу.
     Люсин снял крышку. В бюксе лежал полиэтиленовый пакетик с раскисшей в
воде сигаретой и тонкая обгорелая спичка.
     - Ничего не понимаю!  -  вздохнул Люсин. - Он что, нарочно метит свои
спички или как?
     - Действительно,   странно,  -  согласился  Крелин.  -  На  той  было
изумрудное пятнышко,  здесь кончик окрашен в розовый цвет...  У меня есть,
конечно, предположение. Но не сейчас, сейчас рано. После лаборатории...
     - Почему краска не расплылась в воде? - Не прикасаясь к спичке, Люсин
направил на нее семикратную линзу. - Она что, масляная? Или это...
     - ...помада,  ты хочешь сказать?  -  Крелин закрыл бюкс и спрятал его
обратно в карман. - Скорее всего, помада.
     - Это легко определить с помощью хроматографии.  -  Люсин придвинул к
себе перекидной календарь и сделал заметку на понедельник. - Покажи-ка мне
еще раз ту сигарету размокшую...
     - Хочешь взглянуть,  не окрашен ли фильтр? - улыбнулся Крелин. - Нет,
братец,  не окрашен.  -  И как бы вскользь заметил: - Не следует забывать,
что подошва явно мужская. Размер сорок два с половиной.
     - Всякое в  жизни бывает...  Но  раз помады на фильтре нет,  не будем
отклоняться в  сторону.  Вопрос о  роковой красавице,  стоящей на  стр„ме,
снимаем.  Тем  паче,  что  при  выполнении столь ответственного задания от
курения лучше воздержаться. Что за сигарета?
     - Марки <Пэл-Мэл> с суперфильтром.
     - От <Дымка> до <Пэл-Мэл>! Недурной диапазончик.
     - Звучит, как заголовок... Картинка вырисовывается!
     В отличие от аналитика Крелина,  кстати химика по образованию,  Люсин
слыл  интуитивистом.  Все  знали,  что  он  первым  делом  рисует в  своем
воображении <картинку>, а уж потом дополняет ее конкретными подробностями.
Так  было,  когда  он  нашел  ольховый листок  в  манжете брюк  пропавшего
иностранца,  пряжку  лифчика,  которую  <кукольник> Боб„р  приспособил под
грузило  для  удочки,  <макаронину>  американской взрывчатки  -  в  тугаях
Амударьи.  Во  всех  трех случаях он  еще  ничего не  знал,  расследование
только-только разворачивалось,  но  <картинки> возникли.  Перед внутренним
оком  его  пылало и  не  могло  закатиться вечернее солнце,  пробивающееся
сквозь черный ольшаник,  меркли, но не исчезали лиловые облака в оранжевых
лужах  на   глинистом  проселке.   Он   ясно   увидел  вдруг  сумасшедшего
<кукольника>,   сладострастно  сжигающего  в  пламени  свечи  пятифунтовые
банкноты.  А когда взрывчатка навела на след контрабандистов, то он тут же
оборвался,  этот  остывший за  пять  месяцев  след.  Люсин  долго  не  мог
избавиться от  преследовавшего его  образа  суфийского старца с  нищенской
чашей из кокосового ореха и четками из финиковых косточек.
     Эта  непроизвольная игра  воображения,  строго  говоря,  не  помогала
Люсину в  его  розыскной работе,  хотя  не  будь ее,  он  вряд ли  смог бы
по-настоящему себя  проявить.  <Картинка> играла двоякую роль:  когда  под
ударами   действительности  -   вещественные   доказательства,   показания
свидетелей,  заключения экспертов -  она начинала рушиться, он неосознанно
сопротивлялся этому,  пытался спасти  неотвязный,  надоедливый,  но  столь
необходимый ему мираж.  <Картинка> была нужна ему на  первых порах,  когда
все непонятно,  следов практически нет и вообще неизвестно, с чего начать.
Она  рождалась  из  внутреннего протеста  перед  полнейшей растерянностью,
мобилизовывала на  быстрые,  решительные действия.  Часто это  приводило к
ошибкам,  но  взятая на старте скорость позволяла их вовремя исправить.  У
следователя-аналитика возникали гипотезы,  верные или неверные,  не в  том
суть. Люсин же не мог мыслить абстрактно, он шел наперекор дедукции. Таков
уж был его душевный склад,  что сам собой рождался осязаемый фантом, яркая
галлюцинация,  можно даже  сказать -  художественный образ.  К  сожалению,
случалось это всегда несколько преждевременно,  во  всяком случае до того,
как  аналитик успел  бы  построить гипотезу.  Но  эта  скоропалительность,
лихорадочность даже позволяла так быстро опробовать самые разные варианты,
что последствия возможных ошибок отставали,  запаздывали. Люсин уже задним
числом  понимал,  что,  хотя  и  допустил  кучу  промахов,  тем  не  менее
непостижимым образом несется по верной дороге.  Так методом проб и  ошибок
работала природа, создавая мертвый и живой мир. Но если у эволюции не было
никакого первоначального наброска,  то  перед Люсиным -  действия человека
всегда  целенаправленны -  маячила его  фата-моргана.  И,  конечно же,  он
успевал сжиться с  очередной <картинкой>,  привыкнуть к ней,  ибо была она
для него столь же  реальна,  как реален для писателя выдуманный герой.  Он
всегда с  трудом,  с  болью даже отказывался от  своих образов.  Но ведь и
следователи-аналитики,   равно  как  ученые,   тоже  не   очень-то   легко
пересматривают свои гипотезы.
     Вопрос  Крелина застал Люсина врасплох.  В  самом  деле  возникла уже
<картинка> или  все  еще  клубится холодная,  непроглядная мгла?  Нет,  не
вырисовывается <картинка>!
     - С  тех пор как меня повысили,  -  Люсин вынул из  ящика зеркальце и
тщательно причесал волосы,  -  с  тех  самых пор  муза оставила меня.  Сам
посуди:  зачем мне теперь <картинка>,  когда почти всю информацию добывают
другие?  Я,  брат,  только координатор,  а  не вольный стрелок и  бродячий
художник. Продюссер, а не режиссер.
     - Ну,  это ты брось.  Я,  слава богу,  тебя знаю. Тебе без <картинки>
никак нельзя.  Иное дело я!  Вроде бы  многое ясно мне  в  поведении этого
курильщика, а самого его не вижу... Не знаю, какой он.
     - А я знаю?  А я вижу? - Люсин пососал мундштучок. - Допустим, это он
убил,  похитил,  оглушил,  опоил  сонным  зельем и  так  далее  гражданина
Ковского...  Все может быть.  Пока сплошное гадание и  никакой конкретики.
Работал,  видимо, в перчатках, так как, ты прав на все сто, знание - сила.
Что он делал потом?
     - Курил.
     - Верно,  курил.  Взволнованный, в ту секунду почти безумный, схватил
он  со  стола  пачку  дешевых сигарет,  которые предназначались совсем для
другого,  для борьбы с тл„й,  а не для курения,  хотя лучше бы использовал
доктор Ковский махру,  и...  что сделал?  Надорвал уголок пачки, выцарапал
непослушными резиновыми либо кожаными пальцами одну штучку и  закурил.  От
своих спичек причем... Черт их знает, почему они крашеные... Одним словом,
закурил. Пускал дым и постепенно приходил в себя. Стоял или сидел... Хотя,
конечно же,  стоял возле кушетки и обронил на нее пепел.  Сдул его, только
рассеянно,   не  до  конца.  Потом  ушел.  У  калитки  задержался.  Зачем?
Осмотреться?  Выбрать подходящий момент,  чтобы выйти?  Или просто охранял
соучастников, которые вытаскивали в это время через окно - поимей в виду -
человека...  Только зачем ему было стоять у калитки, когда дом в глубине и
входная дверь и  то  самое окно не видны с  Западной улицы?  Да еще ночью!
Огонек сигареты скорее привлечет внимание случайного прохожего,  разве  не
так? Зачем же курить?
     - Волнение.
     - Об  этом  я  говорил.  Но  я  учел  волнение в  иной ситуации.  Она
исключает вариант дозора.  Значит,  логичнее допустить,  что  он  все-таки
выжидал чего-то,  осматривался.  Немного успокоившись,  заметил, что курит
какую-то дрянь,  и затоптал сигарету.  Достал другую, уже свою <Пэл-Мэл> с
угольным фильтром, и зажег ее от своей опять же спички.
     - Иначе окрашенной.
     - Да,  иначе...  Тогда же,  чуть раньше или позже, снял уже ненужные,
как ему показалось,  перчатки. Сделав пару затяжек, швырнул бычок в кадку.
Может,  от  волнения не  мог  курить,  а  скорее всего,  улучив подходящий
момент,  юркнул на улицу. Почему не с сигаретой в зубах? А черт его знает!
Разве все действия человека строго логичны? Контролируемы сознанием? Разве
мы роботы?  Исходя из чистой психологии,  можно предположить, что... выход
из  калитки  потребовал  от  него  полной  сосредоточенности,  напряжения,
собранности,  а  сигарета отвлекала,  мешала ему.  Вот он и бросил ее,  не
подумав, что оставляет след. И ошибка эта не есть следствие ограниченности
интеллекта,  неумения продумать опера