одна
другую,  и небо беспрерывно мигало мертвым трепещущим светом. А вскоре все
потонуло в  шуме  дождя,  лопающихся пузырей и  жадном  чавканье мгновенно
раскисшей  земли.  Неистовство громовых  стрел  Индры  не  знало  предела.
Казалось,  что  сами  горы  трещат под  их  ударами,  как  пустая ореховая
скорлупа. Низвергнутые с вершин потоки устремились в долину, сворачивая по
пути камни,  ломая опутанные лианой стволы.  В считанные минуты вс„ вокруг
было  залито  вспененной водой  и,  подобно  небесной  тверди,  засверкало
яростным металлическим блеском. Но тут же горячая завеса пара, как матовое
стекло, смазала все очертания. Остались лишь мутные вспышки, грохот и рев.
     Гималайских  купцов  Лобсана  и  Пурчуна  непогода  захватила  вблизи
перевала.  Сначала они решили искать приюта в маленьком храме, посвященном
хранителям гор,  но все подходы к нему заросли, а продираться сквозь дебри
опутанных колючками можжевельников и рододендронов было немыслимо.
     - Пойдем лучше вниз,  -  предложил более опытный и хорошо знавший эти
места Пурчун. - Там много пещер, и мы наверняка набредем на одну из них.
     - Да  сохранят нас  боги  в  эту  лихую ночь!  -  согласился Лобсан и
поспешил вслед за товарищем, который, закрыв рукой лицо от молнии, сошел с
дороги и остановился под сосной.
     - Того и гляди,  хлынет! - сказал Пурчун, взглядом выискивая спуск. -
Где-то здесь должна быть тропинка.
     - Ом-мани-падмэ-хум! - Лобсан только прошептал охранительную формулу,
которая,  как его учили, годилась на все случаи жизни. - Наши ламы в такую
ночь выпускают в помощь путникам небесных коней.
     - Слушай больше! - огрызнулся Пурчун, вырывая плащ из когтей ежевики.
- Неужели ты и  вправду веришь,  что бумажные лошадки,  которых пускают по
ветру монахи, превращаются в живых скакунов? Ты видел это своими глазами?
     - Однажды я нашел в горном ущелье оседланную лошадь!
     - Где  это  было?  -  Пурчун  ловко  спрыгнул  с  высокой  ступени  и
остановился, чтобы помочь спутнику.
     - В  Ладаке.  У  красной скалы,  где нарисован Махакала и  стоят пять
белых ступ.
     - Знаю  это  ущелье.  -  Пурчун,  прижавшись спиной  к  нависшему над
обрывом  камню,  обогнул опасное место.  -  Наверняка лошадь  принадлежала
какому-нибудь путнику.
     - Куда же он тогда девался? - возразил догнавший его Лобсан.
     Жители  неприступной  гималайской  страны,   где   сверкающие  хребты
царапают небо,  а  в пропастях стынет синий туман,  они не боялись здешних
невысоких гор,  вершины которых не  знают  снегов.  Даже  когда  обрушился
ливень и  по  отвесной,  поросшей цепкими вьюнками стене хлынули глинистые
потоки, они продолжали спускаться все так же уверенно и быстро.
     - Куда же тогда девался человек?  -  вновь спросил Лобсан,  когда они
присели передохнуть в неглубокой нише.
     - Может быть,  он упал в  пропасть или его утащили духи,  -  высказал
предположение Пурчун.  -  Но  скорее  всего  лошадь просто убежала вниз  с
ближайшего перевала... А что ты с ней сделал?
     - Как - что? - удивился Лобсая. - Взял себе!
     - Даже не попытался отыскать хозяина?
     - Зачем?  Я был уверен,  что это небесный конь,  которого послали мне
ламы!
     - Сказки!  Я встречал таких красивых лошадок!  - усмехнулся Пурчун. -
Они запутались в кроне старого кедра... А человек, чью лошадь ты взял, мог
без нее погибнуть.
     - Дар богов следует принимать со смирением.
     - Шакьямуни* учит нас помогать людям.
     _______________
          * Шїаїкїьїяїмїуїнїи - одно из имен Будды.

     - Не будем спорить,  Пурчун!  - вздохнул Лобсан. - Да минует нас гнев
здешних богов. Я тебе говорил, что не следовало продавать лошадей.
     Они  действительно,  выгодно распродав в  городе все сто восемь тюков
сомы, собранной в сиккимских горах на шестую ночь после полной луны, сбыли
и всех лошадей вместе с повозками. Поэтому и возвращались теперь на родину
пешком.
     - Куда бы ты девался сейчас со своей лошадью?  - огрызнулся Пурчун. -
К тому же мы взяли за них хорошую деньгу!
     - Что верно,  то верно,  -  согласился Лобсан. - Мы выручили за своих
лошадей чуть ли не втрое.
     - Вот видишь!  А  в  Непале мы  купим яков и,  не успеешь оглянуться,
очутимся дома.
     - А  что они находят в нашей траве,  эти прессующие?  -  Лобсан вынул
из-за пазухи ячменную лепешку и,  разломив, дал половину товарищу. - Арак,
который тибетцы гонят из молока, думаю, окажется покрепче.
     - У  каждого народа  свои  обычаи.  -  Пурчун принялся лениво крошить
лепешку, бросая кусочки в рот.
     - Это,  конечно,  так.  - Лобсан недобро усмехнулся. - Но ты заметил,
как они относятся к нам?
     - А как? Купили весь товар и цену дали хорошую.
     - Неужели  ты  не  заметил,  как  они  смотрели на  нас,  эти  дважды
рожденные?*  Как на  нечистых животных!  Они брезгали прикоснуться ко  мне
даже мизинчиком!
     _______________
          * Дївїаїжїдїыї рїоїжїдїеїнїнїыїй - так называли себя брахманы.

     - У каждого народа свои обычаи,  -  упрямо повторил Пурчун. - Они и к
своим так относятся.  Брахман никогда не  сядет есть рядом с  крестьянином
или купцом. Таков закон.
     - Наши ламы ведут себя не так.
     - Разные ламы бывают...
     - Мы с тобой в глазах брахманов нечисты вдвойне!  Удивляюсь,  как они
пьют  потом  молоко из  нашей травы,  -  Пурчун засмеялся,  -  после наших
нечистых рук.
     - Это их дело.
     - Ты прав,  Пурчун,  что каждый народ живет по-своему,  но согласись,
более дурацких обычаев,  чем здесь,  нет нигде в мире.  Только посмотреть,
как  они  покупают  сому,  и  то  можно  со  смеху  надорваться.  Коровами
расплачиваются!
     - И только белыми, - подхватил Пурчун, - а глаза чтобы золотые... Где
это видано, чтобы у коров были золотые глаза?
     - А им все равно!  -  махнул рукой Лобсан. - Скажут, что дают тебе за
воз травы корову с золотыми глазами,  и кончено.  Какие они на самом деле,
никого не интересует. Чудеса прямо...
     - Нам-то что? Коли на базаре можно тут же продать корову...
     - Не продать, - наставительно поправил Лобсан, - а обменять. Корову с
золотыми глазами сперва меняют на золотую траву,  а  потом она уже зовется
белой, выменивают обратно на белый металл - серебро. Как тут удержаться от
смеха?
     - Достань из-за пазухи мешочек с серебром и позвени.  Сразу станет не
до смеха.
     - Что верно, то верно. - Лобсан сразу поскучнел. - Для себя не так-то
много останется!  Куда  ни  ступи,  всем надо дать:  страже,  отшельникам,
старосте...
     - Ты забыл монастырь,  -  подсказал Пурчун.  - А это как-никак третья
доля.
     - Думаешь, монахи знают, сколько мы выручили?
     - Тут ты,  я вижу, не очень боишься надуть богов? - засмеялся Пурчун,
довольный,  что сумел поддеть приятеля. - И лошадь, как я понимаю, ты тоже
ламам не возвратил?
     - Что ты!  Как можно?  -  испугался Лобсан.  - Я просто так сболтнул.
Разве можно обмануть главного ламу,  в котором воплотилась душа чудотворца
Падмасамбавы? Он все видит наперед, все знает издалека.
     - А лошадь у красной скалы? - напомнил Пурчун.
     - Что лошадь? Лошадь я продал, - тихо сказал Лобсан и опустил голову.
     - Как? Как ты сказал? - Пурчун приложил ладонь к уху. - Повтори! Я не
расслышал. - Грохот небесной битвы действительно заглушал нормальную речь.
Поэтому они почти кричали друг другу,  хотя и сидели бок о бок.  - Если ты
продал лошадь, то деньги все равно нужно отдать монастырю.
     - Как бы нас не затопило! - Лобсан сделал вид, что тоже не расслышал,
и указал на несущуюся мимо них воду.
     Горные  потоки  и  дождевые  струи,  плотной  тканью  срывающиеся  со
скального козырька,  пока  не  заливали  нишу.  Рядом  находился обрыв,  и
тропинка  слишком  круто  обвивала гору,  для  того  чтобы  вода  успевала
накапливаться.  Она стремительно низвергалась, унося с собой мелкий лесной
сор,  обрывки ползучих растений,  вымытые из  расщелин песок  и  сланцевые
плиты.  Но  если бы где-нибудь внизу образовался затор,  спасительная ниша
мгновенно   превратилась   бы   в    ловушку.    Стремительный   водоворот
просто-напросто вымоет из нее вс„, что только может стронуться с места. Но
выбирать не приходилось.  Тропа превратилась в скачущий по ступеням ручей,
а  с  лесистой вершины на  нее  обрушивались камни,  ветки и  перепутанные
корнями комья земли.
     - Будем пережидать.  - Пурчун мгновенно  оценил  положение.  -  Время
дождей еще не подошло, и Ваджрапани* скоро устанет метать свои стрелы.
     _______________
          * Вїаїдїжїрїаїпїаїнїи - гималайский бог-грозовик.

     - Тут мыши! - Лобсан кивнул на кучу сухой листвы. - Или ящерицы.
     - Пусть их.  - Пурчун собрал с колен крошки и бросил на листья. - Все
живые существа нуждаются в приюте.
     - И змеи?
     - А чем они хуже других?  Нам не дано знать, кем они были раньше, кем
станут в последующие рождения. Возможно, царями...
     - Стихает, Пурчун!
     Гроза  с  рокотом  отступала в  сторону  далекого океана.  Больше  не
лопалось в ушах небо.  Молнии вспыхивали вс„ реже,  и гром уже не поспевал
за ними.  Стало слышно,  как в  туманной мгле грохочут ручьи,  разбиваются
капли и  шуршат в листве дрожащие от холода мыши.  Снеговой ветер с родных
поднебесных гор осадил туман, и залитые долины замерцали лунным глянцем.
     - Хорошо  бы  огонь  развести.  -  Лобсан поежился.  -  Одежда совсем
промокла.
     - Где взять дрова?
     - В пещерах тоже не согреешься.
     - Подожди до утра. - Пурчун закрыл глаза. - Лучше всего уснуть.
     В нишу начали заползать скатившиеся с горы гигантские дождевые черви,
темные и  жирные,  как  конская колбаса.  Невидимо и  неслышно закружились
летучие  мыши,  навевая  быстрыми  перепончатыми крыльями  неодолимый сон.
Борясь   с   оцепенением,   Лобсан  потянулся  почесать  шею   и   спугнул
присосавшегося вампира.
     - Нехорошее здесь место!  - Лобсан толкнул товарища: - На меня напали
голодные духи!  -  Он испуганно поднес к глазам ставшие липкими пальцы.  -
Уйдем!
     - Куда?  -  с трудом разлепляя веки, сонно спросил Пурчун. - Гора еще
не впитала воду.
     - Нет, нет, уже можно, - стоял на своем Лобсан.
     - Разве?  -  Пурчун уронил голову на грудь,  но тут же встрепенулся и
прислушался.
     Шум бегущих ручьев утих,  и  он уловил,  как шелестит,  распрямляясь,
примятый тростник.
     В  тропическом  лесу  вс„  совершается  быстро:   жизнь,   смерть.  С
неуловимым  постоянством  сменяют  они  друг  друга,  создавая  обманчивую
иллюзию неизменности.
     - Давай  пойдем.  -  Пурчун выполз из-под  навеса.  -  Пока  вновь не
наползли сбитые с деревьев пиявки.
     Хотя  тропа  местами  сделалась  скользкой,   а  на  ровных  участках
собрались вязкие лужи,  в  целом она почти не пострадала.  Для гималайских
жителей спуск не представлял особого труда.
     По  другую  сторону горы  им  встретился каменный алтарь,  окруженный
живой,  с  острыми шипами  изгородью.  В  полукруглом углублении сиротливо
увядали цветы. Пучки курительных свечей перемололи термиты.
     Повсюду белели  привязанные к  веткам  кустов  и  деревьев лоскутки с
просьбами и молитвами.
     Торговцы  сомой,  сложив  руки,  возблагодарили  неведомых  богов  за
спасение и,  оставив на алтаре кусочек серебра,  пошли дальше. Перейдя над
клокочущей речкой по  шаткому мосту  из  бамбуковых стволов,  они  увидели
вырубленные в скале ступени.
     - Скорее всего, эта лестница ведет к пещерам, - сказал Пурчун.
     Они  сбежали  вниз,  и  за  поворотом  открылась  вся  долина.  Лунно
переливалась мокрая ночь. В блеске воды угадывались террасы рисовых полей,
пальмовые кровли навесов,  в тени которых обычно отдыхают богомольцы: пьют
чай,  запасаются сандаловыми свечами и  амулетами.  Звезда огня Марс низко
висела  над  горизонтом,   и  красноватый  дрожащий  отблеск  ее  медленно
колыхался в лаковом зеркале рисового поля.
     Дорога стала  более пологой,  все  чаще  начали попадаться лестницы и
связанные лианой  висячие  мостики.  На  каждом  повороте стояли  каменные
обелиски и жертвенники. Все говорило о близости святых мест.
     Но  гималайским купцам  пришлось  довольно долго  петлять  по  горным
извивам,  прежде  чем  они  увидели  небесную арку,  за  которой туманился
непроглядный грот.
     - Здесь еще холоднее!  -  стуча зубами, пожаловался Лобсан, когда они
спустились в пещеру.
     Пурчун  закашлялся в  сыром,  пропитанном курениями  тумане.  Красные
точки  тлеющих  свечек  сурово  подкрашивали  тяжелые,  почти  неподвижные
облака.  Густой запах можжевельника и сандала слезил глаза. В ушах, словно
к ним приставили по большой раковине, гудел прибой. Гималайцы, привыкшие к
мертвой тишине пещер,  долго не могли понять, откуда идет этот гул. Только
различив стеклянный звон отдельных капель,  догадались,  что к чему. Потом
Лобсан заметил, что каменные фигуры богов пропускают свет.
     - Что это?  -  заикаясь от испуга,  прошептал он.  - Невиданное чудо!
Там!
     Пурчун,  втянув  голову  в  плечи,  долго  вглядывался в  красноватую
полумглу.  Жгучие  огоньки и  впрямь просвечивали сквозь статуи,  играли в
каплях  подземного  дождя.  От  этого  каменные  громады  казались  совсем
невесомыми и почти живыми.  В горных монастырях Тибета,  Сиккима, Бутана и
Ладака  Пурчун  встречал  чудеса  и   почище.   Страшные  оскаленные  лики
гималайских демонов порой преследовали его даже во сне.  С  чашами крови в
руках,  перевитые змеями,  пляшущие на трупах, они выглядели действительно
устрашающе.  Но это были его боги.  Он знал, что ужасный облик они приняли
лишь для  того,  чтобы защитить людей,  в  том числе и  его,  Пурчуна,  от
злобных духов.  Но  здесь все  выглядело враждебно и  чуждо.  Хоть  ламы и
говорили,  что  вера  пришла в  Гималаи именно отсюда,  из  Индии,  Пурчун
страшился здешних идолов из  прозрачного камня.  Он хоть и  узнавал в  них
знакомые черты,  но близости к ним как-то не чувствовал, напротив - ощущал
какую-то  подавленность,  глухую угрозу.  Нет  слов,  боги его родины были
похожи на  здешних,  часто они выглядели даже страшнее,  но  от них тем не
менее исходило чувство успокоения и  просветленности.  Пурчун был уверен в
их благосклонности, в особом к нему покровительственном отношении. А здесь
не так,  здесь совсем иное. Он сильно сомневался в том, что боги брахманов
встретят его лучше,  чем сами брахманы.  Он окончательно уверился в  своих
опасениях,   когда  почуял  сквозь  дым  курений  застарелый  запах  сомы.
Тревожная загадка  непонятного цветка,  которому в  Гималаях не  придавали
ровно  никакого  значения,   отвлекла  его,   помешала  развеять  пещерное
наваждение.  Разве не  находил он у  себя в  горах всевозможные прозрачные
камни -  горный хрусталь,  который ламы почитают за тайную силу, слоистые,
легко распадающиеся на отдельные пластины куски соли, не соленой на вкус?
     Но  разве  может  простой  человек разумно мыслить под  взором  тысяч
божественных глаз?
     - Уйдем отсюда, - хрипло сказал Пурчун, перебирая коралловые четки.
     Он так и не приблизился к разгадке тайны пещерного алебастра.
     - Сейчас, - еле слышно откликнулся Лобсан, приподымая покрывало.
     Бронзовый Шива в освещении спиральных,  долго тлеющих свечей предстал
перед ним словно облитый дымящейся кровью. Густые подвижные тени придавали
его  прекрасному  облику  выражение  свирепости.   По   крайней  мере  так
померещилось Лобсану,  когда  он  приоткрыл  жесткую  тапу,  по-деревенски
выкрашенную охрой.  Гордый прямой нос  Владыки танца  показался ему  хищно
изогнутым,   а  грациозная  кобра,   обвивающая  узкий  юношеский  локоть,
настолько перепугала бедного гималайца,  что он попятился и  грузно сел на
могильно-холодную землю.
     В  этот миг,  а  может быть,  и  много раньше,  как уверяют джатаки*,
решилась его участь.
     _______________
          * Дїжїаїтїаїкїи - собрание буддийских легенд.

     Алчность оказалась сильнее ужаса. За покрывалом из пальмового волокна
он увидел не только разъяренную кобру, которая, развив пружинные кольца, с
оскаленной пастью метнулась к нему.  Нет,  он успел заметить и нестерпимую
звезду во  лбу бога.  Она кольнула его в  самое сердце так больно,  что он
задохнулся и полетел, невидимой силой отброшенный прочь.
     Но  не  было никакой такой волшебной силы.  И  кобра не сдвинулась со
своего  места,   отлитая  раз  и  навсегда  из  мертвой  бронзы  заодно  с
Натараджей. Лобсан так и рассудил, поднимаясь с земли и потирая ушибленный
локоть.  Понял,  что  все лишь почудилось ему со  страху.  А  вот алмаз не
почудился...
     - Что там? - приседая от ужаса, спросил Пурчун.
     Он ясно видел, как полетел спиной вперед, словно пощечину от железной
руки  получил,  его  прижимистый компаньон,  и  приготовился проститься  с
жизнью.   Особенно  сожалеть  о  ней  не  приходилось.  Видимо,  за  грехи
предыдущих воплощений он пришел в мир бедняком и уходит теперь голодранцем
в новый круговорот. Авось в следующий раз ему повезет немножечко больше...
     - Там,  -  Лобсан обе руки протянул к  занавешенной нише,  -  там,  -
сказал он спокойно, - камень чандамани.
     - Чандамани? - удивился Пурчун.
     Он  постепенно успокаивался и  уже не  столь самоотверженно стремился
сменить телесную оболочку. Кто знает, что ожидает человека потом? Ведь что
там ни говори, а и в этой жизни выпадали порой приятные минуты. Сейчас же,
когда он возвращается домой с солидным барышом,  решительная перемена была
бы особенно некстати.
     - Возьми его!  -  Лобсан бросился к приятелю.  -  Ты смелый!  И мы не
будем знать нужды в деньгах!
     - Откуда  здесь  чандамани?   -   Пурчун  пребывал  в   раздумье  над
превратностями перерождений и плохо понимал, чего от него хотят.
     - Глаз Шивы,  -  объяснил Лобсан. - Большой алмаз. Мы продадим его, а
деньги разделим пополам.
     - Ты,  наверное,  ошибся и принял за алмаз какой-то другой камень.  -
Пурчун все еще не осознал,  что Лобсан ждет от него каких-то действий. - В
деревне Ширале живут бедные люди. Откуда у них такое сокровище?
     - Я не ошибся. Посмотри сам!
     Пурчун приблизился к нише и робко заглянул внутрь.
     Озаренный плавающими в кокосовом масле фитилями,  Шива предстал перед
ним в  лучезарном блеске.  Красные огоньки тлеющего можжевельника смягчали
победную его улыбку,  придавая ей оттенок глубокомысленной грусти.  Третий
глаз  мерцал над  бровями,  бросая густую винную тень  на  серп  в  буйных
волосах.
     - Грозный бог! - сказал Пурчун, отступая.
     - Видел алмаз?! - бросился к нему Лобсан.
     - Кажется,  -  осторожно отстранился от него Пурчун. - Положи немного
серебра на его алтарь.
     - Потом,   -  нетерпеливо  зашептал  Лобсан.  -  Сперва  нужно  взять
чандамани.
     - Ты хочешь взять у него глаз?  -  ужаснулся Пурчун и прижал к сердцу
четки. Только теперь он окончательно осознал, на что склонял его земляк. -
Ом-мани-падмэ-хум!  - поклонился он занавесу. - О драгоценность на лотосе!
Сохрани нас!
     - Ты куда? - спросил Лобсан.
     - Надлежит чтить  всех  богов,  -  покачал головой Пурчун,  пятясь  к
выходу из пещеры. - Я пойду один.
     Лобсан оцепенело проводил его сумасшедшим взглядом. Он хотел кинуться
за ним вслед,  закричать и остановить;  нет, не остановить, а вместе уйти,
но так ничего не сказал и не сделал.  Мысль о том,  что Пурчун оставляет у
него все свое серебро, прихлынула к нему тяжелым расслабляющим грузом.
     ...Пурчун покинул пещеру незадолго до  рассвета.  Он в  последний раз
обогнул  гору  Благоуханий и,  оставив  спящую  деревню  по  правую  руку,
углубился в  тростники.  Потом  извилистая тропа  привела  его  к  черной,
грохочущей по осклизлым камням реке.  По раскачивающемуся подвесному мосту
он перешел на другой берег, и вновь сомкнулся за ним исполинский тростник.
Так и шел он,  не оглядываясь,  без страха переступая звериный след,  пока
извилистая тропа не вывела его к св