Сударевский
почувствовал себя еще более неуютно.  В ожидании выхода Фомы Андреевича он
приблизился к огромной,  во всю стену, карте Союза, на которой трассами из
рубинового полистирола были обозначены связи НИИСКа с  городами страны,  и
стал изучать прихотливую береговую линию далекой Якутии.
     Фома  Андреевич появился  с  бумажной  салфеткой в  руках.  Промокнув
чувственные, капризно опущенные уголками вниз губы, он указал Сударевскому
на  ближний от своего кресла стул.  Марк Модестович схватился за спинку и,
почтительно склонив голову,  подождал, пока сядет директор. Фома Андреевич
уже было опустился в кресло,  но вдруг встал, вышел из-за стола. Помедлив,
он смахнул с пиджака хлебные крошки и протянул Сударевскому руку.
     - Здравствуйте... э... Марк Модестович. - Директор скомкал салфетку и
бросил ее в пепельницу,  выточенную из массивной глыбы горного хрусталя. -
Давно собираюсь с  вами побеседовать...  да,  давно.  Вы  ведь у  Ковского
работаете?
     - Совершенно  верно,   Фома  Андреевич.  -  Сударевский  инстинктивно
спрятал ноги дальше под стул, хотя директор никак не мог увидеть со своего
места запачканные глиной брючины. - У Аркадия Викторовича.
     - Так-так...  - пробормотал директор,  не  реагируя  на  приглушенное
жужжание  селектора.  -  У  Аркадия  Викторовича.  -  Он задумчиво поиграл
ослепительно  синей  сапфировой  призмой.  -  А  где  сейчас  ваш  Аркадий
Викторович?
     - Простите? - Весь напрягшись, Сударевский подался вперед.
     - Я спрашиваю,  -  директор поморщился,  -  где находится в настоящее
время Аркадий Викторович?
     - Не  знаю,  Фома  Андреевич...  Дома,  видимо,  или  на  даче.  Если
разрешите, я могу позвонить, узнать. - Он выжидательно привстал.
     - Не стоит.  -  Директор вяло махнул рукой и,  откинувшись в  кресле,
расстегнул две пуговки на жилете.  -  Мы с вами,  как положено, на рабочем
месте находимся, а Ковский - на даче, видите ли... У него разве отпуск?
     - Аркадий Викторович дома работает... - тонко улыбнулся Сударевский и
многозначительно добавил: - Иногда.
     - Учителя защищаете? - хмыкнул директор.
     Марк Модестович с покорной улыбкой развел руками. Он осмелел и принял
непринужденную позу.
     По всему было видно, что неудовольствие Фомы Андреевича направлено не
в  его  адрес.   Неприязнь  директора  к  шефу  была  общеизвестна.  Лично
Сударевскому  это   ничем  не   грозило.   Напротив,   при   благоприятных
обстоятельствах можно было даже кое на  что и  рассчитывать.  Главное,  не
проглядеть нужный момент, уловить с полуслова намек.
     - Что молчите-то?
     Сударевский опять лишь руками развел.
     <Что я  могу вам ответить,  Фома Андреевич?  -  заклинал он умоляющим
взором.  -  Вы, как всегда, правы, но Аркадий Викторович действительно мой
учитель,  а  я  порядочный человек,  и...  неужели вы  сами  не  понимаете
двойственность  моего  положения?   Нет,   нет,   вы,   конечно  же,   все
понимаете...>
     - Не понимаю я вас,  Марк Модестович,  - нахмурился директор. - И как
вы работаете в такой обстановке?
     - Сегодня я узнал,  что запороли монокристалл циркона.  - Сударевский
озабоченно помрачнел.
     Нет,  он не отвечал прямо на вопрос директора. Скорее, просто делился
с  ним  заботами  лаборатории,  не  считая  для  себя  возможным  что-либо
скрывать. Даже самое неприятное.
     - Ну,  вот видите! - возмутился Фома Андреевич, хотя и не был в курсе
таких отдельных частностей,  как какой-то  там монокристалл.  Как будто не
было  у  него  других,  куда более важных забот.  Мало ли  этих кристаллов
выращивают у него в институте!  Но непорядок есть непорядок.  За него надо
строго взыскивать. - Час от часу не легче!
     Марк Модестович только вздохнул.  Не  его  вина,  если директор чисто
деловое сообщение его  принял как  ответ  на  вопрос об  условиях работы в
лаборатории.  Никто не может требовать от него, Сударевского, большего. Он
и так выгораживал шефа как мог. Упомянув о цирконе, он подставлял под удар
прежде  всего  самого  себя,  поскольку являлся ответственным исполнителем
темы.  Фоме Андреевичу это,  вероятно,  известно.  А если нет,  то тут он,
Сударевский, тоже не виноват. Не стучать же себя кулаком в грудь: не вели,
мол, казнить, а вели миловать.
     - Я отсутствовал в институте почти всю неделю,  Фома Андреевич, - как
бы между прочим,  пояснил Сударевский. - В среду я был в Панках, в четверг
и пятницу провел в патентной библиотеке.  Дело в том, что Комитет по делам
открытий и изобретений...
     - О ваших открытиях потом,  - досадливым жестом оборвал его директор.
- И  вообще,  почему я  должен разговаривать о  сложившейся в  лаборатории
нездоровой обстановке с вами, а не с заведующим?
     - Простите,  Фома Андреевич! - проникновенно откликнулся Сударевский.
- Простите! - Кого и за что надобно было простить, он не уточнял.
     Директор с некоторым удивлением посмотрел на него, прищурился с вялым
раздражением,  но  вдруг прояснел взором,  как будто набрел на  интересную
идею.
     - Не берите на себя чужие грехи, Марк Модестович. - Он снисходительно
улыбнулся.  -  Где Аркадий Викторович,  вы, значит, не знаете?.. Так! - Он
отшвырнул призму и  поманил Сударевского придвинуться поближе.  -  Тут вот
какое дело... - понизил голос Фома Андреевич.
     - Слушаю, - с готовностью прошептал Сударевский, подавшись вперед.
     - Ваш Аркадий Викторович вроде бы как пропал.
     - Как  так  пропал?!  -  воскликнул Сударевский и  даже подпрыгнул от
неожиданности. - Не может быть!
     - Все может быть,  абсолютно все, - авторитетно заверил его директор.
И,  чеканя слова,  холодно и сухо пояснил:  -  Гражданин Ковский исчез при
загадочных обстоятельствах и разыскивается в настоящее время компетентными
органами.
     И   такое  отчуждение  чувствовалось  в   его  словах  <гражданин>  и
<компетентные органы>,  что  Сударевский только ахнул.  Будь на  его месте
какая-нибудь верующая старушка,  она бы перекрестилась, но Марк Модестович
смог выразить всю гамму охвативших его чувств лишь болезненным стоном.
     - Что же это,  Фома Андреевич? - прошептал он со слезами на глазах. -
Как понимать?
     - Пока ничего точно не известно.  Но я связался...  Надеюсь,  вы меня
понимаете?..  Одним  словом,  я  отдал  распоряжение  провести  тщательное
расследование.  Видимо,  уже сегодня к нам приедут наделенные специальными
полномочиями люди...  Имейте в  виду,  Марк Модестович,  что я сообщаю вам
информацию  совершенно  конфиденциального характера,  только  для  личного
сведения.
     - Конечно,  Фома Андреевич,  -  Сударевский прижал руку к  сердцу,  -
какие тут могут быть разговоры. Я все понимаю.
     - Очень  хорошо,   -  одобрил  директор.  -  Постарайтесь  усвоить  и
другое...  В  создавшихся условиях,  для  вас  это  должно быть очевидным,
лаборатория  не  может  оставаться  без  руководителя...   даже  по  чисто
формальным соображениям...  Мне кажется,  что в  качестве врио заведующего
лучше всех подходит именно ваша кандидатура.
     Сударевский ощутил прилив горячей крови к  щекам и приятное обмирание
сердца.  Предчувствие явно не  обмануло.  Но  он никак не ожидал,  что все
случится  так  скоро.   Не  знал,   плохо  это  или  хорошо.  Шевельнулась
соблазнительная мысль,  что  чем  скорее,  тем  лучше.  Он  уже  готов был
пробормотать какую-нибудь приличествующую случаю нелепицу.
     <Достоин ли я,  Фома Андреевич? - вертелись на языке готовые фразы. -
Смогу ли?..  Спасибо вам за  доверие...  Постараюсь оправдать...  Не  знаю
лишь, насколько этично...>
     Но  острая догадка внезапно парализовала этот поток благодарственных,
полных ложной скромности слов, не дала ему пробиться наружу.
     - Извините меня,  Фома Андреевич, - с усилием произнес Сударевский, -
но пока о судьбе Аркадия Викторовича не станет известно более определенно,
я не смогу, пусть даже временно, занять его место.
     - Боитесь,  обвинят в  том,  что подсидели учителя?  -  с неожиданной
прямотой спросил Фома Андреевич.
     - Боюсь,  -  честно признался Сударевский. - Но не это главное. Когда
все прояснится,  а  я уверен,  что так оно и произойдет,  мне будет трудно
взглянуть Аркадию Викторовичу в глаза.
     Фома Андреевич ничего не  сказал и  лишь оглядел Сударевского зорко и
недоверчиво.
     - Вы  уж  поймите меня,  -  пробормотал Марк  Модестович,  угнетенный
тяжелым молчанием.
     Он отчаянно стремился не промахнуться,  не отрезать своим вынужденным
отказом пути назад.
     - Ваши  чувства  похвальны,  Марк  Модестович,  -  пухлые  губы  Фомы
Андреевича сложились  в  ироническую улыбку,  напрочь  опровергавшую смысл
произнесенных слов, - но дело есть дело. Оно не располагает к сантиментам.
     - Может  быть,  некоторое  время  спустя...  -  Сударевский  отчаянно
хватался за ускользающую возможность,  но не находил нужных слов.  - Вы же
знаете,  Фома Андреевич,  что значит для меня работа, институт... Вот если
бы неофициально...
     - Детство какое-то!  -  фыркнул директор.  -  Вы что,  только на свет
народились?  Назначение врио  заведующим лабораторией проводится приказом,
как положено,  с выплатой разницы в зарплате...  Думаю, что здесь, как и в
печальной истории  с  вашим,  точнее,  Аркадия  Викторовича,  открытием вы
проявляете ложную принципиальность и, скажу вам прямо, недальновидность...
Но вам виднее, вам виднее. Как говорится, вольному воля.
     - Я глубоко раскаиваюсь в истории с открытием,  - сказал,  как в омут
кинулся, Сударевский.
     Фома Андреевич насупил кустистые,  с  заметной сединой брови и  вновь
исподлобья глянул на Сударевского.
     Марку  Модестовичу даже  показалось,  что  в  серых  холодных глазках
директора  промелькнуло недоумение.  Шевельнулось желание  все  немедленно
объяснить,   откровенно  обо  всем  договориться.  Только  как?  Полностью
открыться  Фоме  Андреевичу  было  бы,   мягко  говоря,   опрометчиво,   а
половинчатость могла лишь усилить его недоверие.
     Но,  видимо,  интерес директора к своему старшему научному сотруднику
был  настолько силен,  что  Фома Андреевич решил хотя бы  лишь для  начала
столковаться там, где это окажется возможным.
     - Глас разума,  даже запоздалый, всегда приятно слышать, - пошутил он
и выжидательно замолк.
     - Вам, лично вам, Фома Андреевич, - Сударевский легко взмахнул рукой,
словно соединил свое и директорское  сердца  невидимым  проводом,  -  могу
признаться,  что  всегда недоброжелательно относился к этой затее.  Я имею
право так говорить,  потому что шел с Аркадием Викторовичем до конца.  Это
во-первых...  А во-вторых,  директору подобных слов обычно не говорят, я в
вас,  Фома Андреевич,  всегда видел мудрого и снисходительного наставника.
Я,  вы же знаете,  не карьерист, и мне незачем прибегать к недостойной нас
обоих лести,  но против очевидности не попрешь.  Я вырос в вашем институте
и,  развивая  ваши,  в  конечном  счете,  идеи,  добился кое-каких,  пусть
скромных,  успехов...  Аркадий  Викторович  человек  очень   увлекающийся,
безусловно талантливый,  но, опять-таки только для вас, абсолютно лишенный
критического  начала.  Мне,  конечно  же,  следовало  уговорить   его   не
торопиться   с   оформлением   открытия,   подождать,   лишний   раз   все
перепроверить, а я вместо этого покорно пошел у него на поводу.
     - Чем, кстати, прежде всего навредили себе самому.
     - Конечно,   -  с  готовностью  согласился  Сударевский.  -  На  меня
посыпались все шишки, потому что... как бы это поточнее сказать... Аркадий
Викторович несколько оторван...  от жизни.  Но я  не жалуюсь.  Кроме себя,
винить мне некого.
     - Напрасно вы так думаете...  Очень напрасно.  Винить в первую голову
нужно вашего шефа.  Он  достаточно опытный человек,  чтобы не понимать,  в
какую  немыслимую авантюру вас  втравил.  А  ведь  пред  вами  открывались
прекрасные  перспективы!  Докторская  диссертация,  самостоятельная работа
большого    народнохозяйственного    значения.     -    Директор    сделал
многозначительную  паузу,   давая   собеседнику   осознать   всю   глубину
совершенной ошибки,  и,  как бы невзначай, спросил: - Не пора ли исправить
положение?
     - Видимо,  пора,  - слабо улыбнулся Сударевский. - И прежде всего мне
нужно открыто и  честно сказать Аркадию Викторовичу все,  что  я  думаю по
поводу этого злополучного открытия.
     - Вот именно -  злополучного! - подхватил Фома Андреевич. - Ну только
подумайте,  чего  вы  достигли?  Поставили под  угрозу защиту диссертации,
восстановили против себя отделение,  да и  в  самом институте ваши позиции
оказались заметно подорванными... Разве мало?
     - Виноват,   Фома   Андреевич,   кругом  виноват.   Расплачиваюсь  за
собственное легкомыслие.
     - Неужели вы не видели,  в какой омут затянул вас Ковский? Знахарство
какое-то, а не наука! Я допускаю, что нельзя целиком отвергать интуитивное
знание древних, стихийную мудрость рудознатцев и прочих алхимиков. Я не за
то,  чтобы вместе с водой выплескивать и дитятю.  Тем более,  что Ковскому
действительно удалось воскресить несколько забытых рецептов.  Я до сих пор
не понимаю,  в чем смысл варки самоцветов в меду или запекания их в хлебе.
Рациональности  не   вижу   в   таких  знахарских  процедурах.   Если  это
действительно улучшает цвет камней, их оптические свойства, то пожалуйста,
варите себе  на  здоровье.  Говорят,  он  у  себя на  дому даже с  цветами
общается.  Ни  в  какие ворота не  лезет!  Добро бы  с  кошкой или  даже с
птичками.  У них хоть мозги и нервная система имеются. Но зачем превращать
науку в  балаган?  Кто только не побывал у  вас в  лаборатории:  падкие на
сенсации журналисты,  какие-то гомеопаты,  циркачи, индологи-тибетологи...
Голова кругом идет! А институт у нас, между прочим, режимный. Комендант не
раз жаловался мне, что Ковский не задумывается над тем, кому именно просит
выписать  пропуск...  Но  и  это  бы  еще  полбеды!  Нравится  вам  всякая
чертовщина,  чепуха всякая на постном масле - занимайтесь, слова вам никто
худого не скажет. Но если подобное увлечение идет во вред основной работе?
Сами посудите,  как я  должен реагировать на  то,  что ведущая лаборатория
фактически  предоставлена самой  себе?  Как  корабль,  извините,  по  воле
волн...  Заведующий в институте почти не бывает,  каждый занимается чем он
хочет,  без  всякого контроля со  стороны.  Мы  долго терпели,  снисходя к
научным заслугам Аркадия Викторовича,  щадя его возраст,  -  как-никак три
года до пенсии. Но ныне, когда - вы сами вынуждены были это признать - под
угрозу поставлена вся программа,  подобное положение совершенно нетерпимо.
Сколько времени выращивался тот монокристалл?  - раздраженно дернул плечом
директор.
     - Шестнадцать недель,  -  поник головой Сударевский. Казалось, что он
никогда  больше  не  сможет  оторвать взгляд  от  пола  и  посмотреть Фоме
Андреевичу в глаза.
     - Вот видите!  Шестнадцать недель непрерывного опыта!  А ведь за этой
цифрой  стоят  большие  расходы  государственных средств,  износ  дорогого
оборудования, затраты на поддержание давления и температуры, между прочим,
зарплата...  И все пошло насмарку по причине -  будем называть вещи своими
именами -  халатности и разгильдяйства!..  Эта история, в которую замешан,
кстати,  уголовный розыск,  -  закономерный финал.  Могу,  коль об этом уж
зашла речь,  дать  вам  совет:  когда будете беседовать с  представителями
следственных  органов,  не  старайтесь  особенно  выгораживать Ковского  -
только себе повредите. Шила в мешке не утаишь.
     - Но в чем обвиняют Аркадия Викторовича? Что он такого сделал?!
     - Не знаю.  Может быть,  и ничего.  Но то,  что незапятнанное до того
наше с  вами учреждение оказалось причастным к чьим-то,  не берусь судить,
чьим именно,  темным делишкам, целиком на совести Ковского. Просто так, ни
с того ни с сего,  люди,  согласитесь, не исчезают. Подумать только: чтобы
доктора наук искал угрозыск! Только этого нам недоставало!.. Позор какой!
     - Я  ничего не понимаю,  Фома Андреевич!  -  Сударевский сморщился от
боли в левом виске. Начиналась мигрень.
     - К сожалению,  ничем не могу вам помочь.  -  Директор демонстративно
развел  руками.  -  Но  выводы из  сказанного советую сделать.  Хорошенько
подумайте, прежде чем станете давать оценку личности вашего бывшего шефа и
его действиям.
     - Вы  так говорите об Аркадии Викторовиче,  будто его уже и  в  живых
нет.
     - Во всяком случае,  нашему ученому совету с ним придется расстаться.
Это  твердое  решение.  Эпоха  либерализма кончилась.  Так  что  подумайте
денек-другой над моим предложением, Марк Модестович. Нечего вам попусту-то
казниться.  Проведем вас приказом, а там, бог даст, защитите докторскую, и
на конкурс можно будет подать. Ну как, подумаете?
     - Подумаю! - довольно кивнул Сударевский, вставая.
     Компромисс,  который с таким тактом предложил ему Фома Андреевич,  он
принял с радостью.  Обещание же подумать ни к чему его не обязывало.  Дать
его требовала элементарная вежливость. Это и дураку ясно.
     - Вот и  славно!  Значит,  мы вскоре вновь с  вами увидимся.  -  Фома
Андреевич придвинул к  себе красную папку с золотой надписью <К докладу> и
углубился в бумаги.
     Сударевский замешкался и,  не зная, как ему быть, схватился за спинку
стула.  Мысленно гадал,  совсем ли  его  отпустили или  же  он  еще  может
понадобиться.
     - Да, - сказал Фома Андреевич, поднимая глаза от бумаг. - Есть мнение
поддержать предложение о посылке вас на предстоящий конгресс в Амстердам.
     <Это судьба,  -  подумал Сударевский.  -  С этим ничего не поделаешь.
Судьба>.  Он  медленно опустился на  стул,  с  трудом соображая,  что Фома
Андреевич  глядит  на  него  и,   видимо,   ждет  каких-то,  скорее  всего
благодарственных,  слов.  Но боль в  виске уже вызывала тошноту,  а колени
дрожали так сильно, что он был вынужден обхватить их руками.
     - Да что с вами,  Сударевский?  -  Фома Андреевич выпятил подбородок,
что считалось проявлением крайнего неудовольствия.
     - Простите, Фома Андреевич. - Марк Модестович все же сумел взять себя
в руки.  -  Это от неожиданности...  Так много всего, разного... Печальное
известие об  Аркадии Викторовиче и  ваше лестное предложение...  Позвольте
мне  горячо  вас  поблагодарить,  -  спохватился  он.  -  Я  понимаю,  что
командировка в Амстердам ко многому обязывает, и постараюсь оправдать ваше
доверие...
     - Хорошо,  хорошо,  -  снисходительно отмахнулся директор.  -  Вы там
будете на месте.  Насколько я знаю, ваш доклад, - Фома Андреевич вновь дал
ясно  понять,  что  отныне Ковский для  него  не  существует,  -  вызвал в
Оргкомитете большой интерес.  Особенное внимание привлекла ваша,  -  он  и
здесь подчеркнул,  что не желает более и  знать другого соавтора,  -  идея
изменения окраски  кристаллов посредством облучения тяжелыми  ионами.  Это
действительно очень  интересно.  Советую развернуть доклад  именно  вокруг
тяжелых ионов, а про алхимию да знахарство лучше не упоминайте. Стыдно.
     Марк Модестович вновь поблагодарил директора и поспешил откланяться.


     Глава третья

     СУМАСШЕДШИНКА

     Люсин  отпер  кабинет  и,  облегченно переведя дух,  сбросил  пиджак.
Нацедил из сифона полстакана тепловатой,  выдохшейся газировки.  Вода была
кислая  и  явственно отдавала резиной.  Он  развязал галстук и,  подойдя к
окну,  задернул занавески.  С  сожалением покосился на  закрытую форточку.
Из-за  смога ее  лучше было  не  открывать.  <Надо спросить у  пожарников,
собираются ли они тушить свои болота.  Сегодня,  по-моему,  еще хуже,  чем
вчера. Дышать невозможно>.
     До потемнения в  глазах захотелось искупаться.  Он увидел белую пену,
сбегающую с палубы,  голубоватые ледяные горы на горизонте,  мокрые роканы
товарищей.  Услышал треск вырывающейся из поливного шланга забортной воды,
стеклянный шелест ледяного сала,  гомон птичьего базара на черной одинокой
скале.  Но