л  круг  и  тут  же
перечеркнул его.  -  Кто делал?  Как делал?  И  в каких отношениях с нашим
<Мамонтом> состоял?
     - Если вы сумеете дать ответ, мы размотаем весь клубок.
     - <Если>...  В том-то и дело,  что <если>.  -  Люсин закусил губу.  -
Сегодня я вам ничего не скажу. И завтра, видимо, тоже.
     - Но Мирзоев был совершенно определенно связан с Ковским.
     - В  том-то и  дело,  что был.  -  Люсин сделал ударение на последнем
слове. - Ковский мертв.
     - Можно предположить, что Мирзоев знает и других сотрудников НИИСКа.
     - Предположить-то  можно,  Вадим Николаевич,  только звонит-то он все
больше на улицу Горького, Аркадия Викторовича спрашивает.
     - Возможно, он звонит не только туда.
     - Едва ли. - Люсин скомкал листок и бросил его в корзину.
     - Почему?
     - Простая логика,  Вадим Николаевич.  Если  бы  Мирзоев был  связан с
кем-то еще из НИИСКа, то уже знал бы, что звонить ему некому.
     - В <Вечерней Москве> будет извещение о смерти?
     - Нет.  Мы договорились об этом с Людмилой Викторовной и руководством
института.
     - Вы уверены, что так надо?
     - Честно говоря,  нет.  -  Люсин поежился,  словно от  холода.  -  Не
уверен.
     - Тогда почему?
     - Мне казалось, что не стоит ускорять течение событий. Я полагал, что
чем позже узнает мой телефонный анонимщик о смерти Ковского,  тем больше у
нас окажется времени.
     - Времени для чего?  Чтобы найти его?  Но  теперь вы  знаете,  кто он
такой.  Быть может,  стоит, наоборот, поскорее оповестить его, толкнуть на
какие-то действия?
     - Не  знаю,  Вадим  Николаевич,  право,  не  знаю...  Для  чего  нам,
собственно, его провоцировать? Вы же, конечно, взяли его под наблюдение?
     - Узнав, что Ковского уже нет, он может кинуться к кому-то другому...
     - И навести нас?
     - Это бы существенно облегчило наши поиски.
     - К  сожалению,  все  это  одни лишь предположения.  -  Люсин встал и
пошире распахнул форточку.  -  <Если> громоздится на <если>. Я предпочитаю
действовать только тогда,  когда ясен результат. В противоположном случае,
по-моему, лучше выждать. Это как в медицине: главный принцип - не навреди.
     - Разумно,      поскольку     снижает      вероятность     проигрыша,
малопривлекательно,  поелику ведет к неопределенной затяжке времени... Что
же нам с вами делать, Владимир Константинович?
     - До тех пор, пока я не исчерпаю свои внутренние резервы, несомненно,
ждать.
     - Вы говорите о НИИСКе? О своем участке?
     - Само собой.
     - А как мне быть?
     - Делайте все, что хотите, - рассмеялся Люсин, - но только так, чтобы
не навредить мне.
     - Проведем демаркацию. Мирзоев ваш человек?
     - Скажем лучше так: наш человек.
     - Значит, его не трогать?
     - Вы собирались его брать?  -  огорчился Люсин. - Давайте повременим!
Пока  линия  НИИСКа  не  подработана,  прижать  его  будет  трудно.  Может
вывернуться.
     - Как бы  не так!  -  усмехнулся Костров.  -  Его контакты с  заводом
весьма определенны. Как минимум по двум статьям... Но вы правы, для пользы
дела следует не торопиться.  -  Он зажег новую сигарету.  -  Что слышно на
вашем фронте?
     - Как обычно, ведем глубокую разведку. Все больше говорим.
     - Что показала судебно-медицинская экспертиза?
     - Обширный инфаркт миокарда.  Смерть наступила в  результате тромбоза
коронарных артерий.  Патологоанатом констатировал некроз обширных участков
сердечной мышцы.
     - Не ожидали?
     - Как вам сказать, Вадим Николаевич... - Люсин отвернулся к окну. - И
да и нет.
     - Версия убийства, таким образом, отпадает?
     - Опять же, как посмотреть...
     - Простите?..
     - Я действительно ничего не знаю,  Вадим Николаевич.  Есть,  конечно,
какие-то косвенные данные,  подозрения,  если хотите, предчувствия даже...
Но все пока очень водянисто,  сплошной туман. Но одно я знаю твердо: убить
можно по-разному.  Иногда люди погибают не от пули и  не от ножа,  а всего
лишь от слова.  И чем человек тоньше,  честнее, тем легче его убить. Когда
такие вот уязвимые,  незащищенные люди внезапно умирают от разрыва сердца,
я  невольно спрашиваю себя:  <А не произошло ли здесь убийство?>  И бывали
случаи,  когда ответ оказывался утвердительным.  Но  это  все лирика,  как
говорит один  мой  приятель.  Убийство словом  не  предусмотрено уголовным
кодексом.  Да  и  доказать его  было  бы  очень трудно,  хотя именно слово
оставляет на  сердце  те  самые  пресловутые рубцы,  которые сначала четко
регистрирует  электрокардиограмма,  а  потом  обнаруживает патологоанатом.
ЭКГ, впрочем, далеко не всегда успевают снять.
     - М-да, грустный случай.
     - И  все-таки у  нас  есть основания для оптимизма.  Очень часто люди
бросают  убийственные слова  необдуманно.  И  потом,  это  не  выстрел  из
пистолета и не ножевой удар.
     - Есть  еще  одна тонкость:  смертельное ранение может нанести только
близкий человек.
     - Чем  ближе,  тем  вернее...  Хотя  врачи уверяют,  что  перепалки в
троллейбусе или в очередях тоже не проходят бесследно.
     - Если   так   разобраться,   жить  вообще  очень  вредно,   Владимир
Константинович.    Нам   укорачивают   годы   шум,   задымленность   улиц,
радиоактивные дожди,  сигареты и даже пиво. Я не говорю уж о том, что даже
абсолютно благополучный день  старит нас  ровно  на  двадцать четыре часа.
Поэтому не будем отбивать хлеб у  медиков и  социологов,  а ограничим свои
поиски сугубо криминальными рамками. Согласны?
     - Другого нам и  не  дано.  Но  по чисто психологическим причинам мне
нужно знать или хотя бы представлять себе,  как оно было. Иначе я не смогу
разобраться в  этом  деле  на  должном  уровне.  Соглашаясь в  принципе  с
заключением экспертизы,  из которого следует,  что гражданин Ковский А. В.
умер естественной смертью,  я тем не менее хочу знать, кто его убил, если,
конечно, подобное действие имело место.
     - Очень  существенная  оговорка.   Без   нее   ваша   эффектная,   но
малодоказательная версия  выглядела  бы  чересчур  тенденциозно.  Чего  вы
хотите, короче говоря?
     - Абстрагируясь -  как бы это поточнее сказать?  -  от морали, я хочу
ясно и точно воссоздать последний день Ковского. Если теперь нам известно,
отчего и  когда именно он  умер,  мне  хотелось бы  узнать еще  и  как это
случилось. Понимаете?
     - Боюсь, что вам придется трудновато.
     - Не сомневаюсь. Но я буду знать. Нам это просто необходимо. Поверьте
мне,  что операции с  бриллиантами прояснятся тогда как бы  сами по  себе.
Главное  -  общая  непротиворечивая  картина.  Частности  вытекут  из  нее
естественным путем, как следствия из закона.
     - Да вы философ!
     - Это плохо?  - Люсину показалось, что в словах Кострова промелькнула
нотка некоторого осуждения.  -  В  прошлый раз мы,  по-моему,  нашли общий
язык.
     - Тогда мы стояли на прочных рельсах логики.  До того момента, как вы
изложили свои соображения относительно того, что Мирзоев был связан только
с Ковским, я был с вами согласен. Действительно, логика поступков Мирзоева
свидетельствует о  том,  что он  все еще ожидает возвращения Ковского.  На
основании этого мы можем заключить,  что других контактов с НИИСКом у него
нет.   Здесь  все  правильно.   Но  дальше...   По-человечески,   Владимир
Константинович,   меня  тронула  ваша  интерпретация  экспертизы,  но  как
криминалист я не могу с ней согласиться. Тем более трудно принять мне ваши
общефилософские построения.  Проще говоря,  вы не убедили меня,  что нужно
ждать.  Чего именно ждать?  Допустим,  вы  построите свою четкую,  как  вы
говорите,  непротиворечивую картину.  И что дальше?  Вы уверены, что в ней
найдется место  для  Мирзоева?  Для  мастера  из  гранильной,  которому он
поставляет левое  сырье?  Для  жучков,  которые  сбывают потом  оптические
бриллианты валютчикам? Извините, конечно, но я в этом глубоко не уверен.
     - И   совершенно  правы.   Но  позвольте  встречный  вопрос...   Чем,
собственно,   вы  рискуете,  оставляя  пока  на  свободе  Мирзоева?  Ведь,
насколько я  понял,  речь идет только об этом.  Больше я нигде не сковываю
вашу инициативу, не так ли?
     - У  каждого  своя  метода,  Владимир Константинович.  Я  с  глубоким
уважением отношусь к  вашей концепции,  и  боже меня упаси советовать вам,
как и  что делать теперь с  делом Ковского.  Но  есть пограничная зона,  о
которой мы  договорились,  и  тут  мне хотелось бы  получить от  вас более
строгое обоснование.  Иначе говоря,  я должен быть уверен,  что каждый мой
шаг, даже самый маленький, сделан потому-то и потому-то, а не просто так.
     - А как вы сами думали насчет Мирзоева?
     - Я,  скорее,  склонялся  к  тому,  что  его  надо  брать.  Оснований
достаточно.  Риск,  что он вывернется,  конечно, существует, но еще больше
шансов вывести его на  чистую воду.  Это существенно продвинуло бы  вперед
наши поиски и,  кстати, помогло бы вам набросать общую картину. Я лично не
представляю себе, как вы хотите сделать это без Мирзоева.
     - А я и не хочу.  Телефонный  аноним  играет  в  моей  версии  весьма
значительную  роль.  Просто  до  поры  до времени меня не очень интересуют
подробности.  Даже столь существенные,  как  установление  личности  этого
анонима.  Теперь благодаря вам мы это знаем,  и очень хорошо, но поверьте,
на данном этапе я бы обошелся и так.  Логических аргументов в пользу своей
точки  зрения  на  задержание Мирзоева я привести не могу,  но по-прежнему
готов ее отстаивать.  Мы можем,  конечно,  вынести  спор  на  суд  высшего
начальства.   Но   стоит  ли?  Тем  более,  я  готов  признать,  что  ваша
аргументация заслуживает большего предпочтения.
     - Понимаю. - Костров прикурил от окурка новую сигарету. - Собственная
интуиция  подчас  перевешивает  логику.  Такое  бывает.  Что  же  касается
третейского судьи, то я этого не люблю. И вообще не хочу идти на конфликт.
Давайте все-таки попробуем договориться.  Если нужно,  я готов спорить еще
целый день.  Не с  целью доказать свою правоту,  но в  надежде,  что у вас
появятся более веские доказательства.
     - Откуда им взяться, - примирительно буркнул Люсин, - когда их нет.
     - Вы говорили,  что хотите отработать еще какие-то ходы.  Внутренние,
как вы сказали, резервы. В интересующем нас плане это что-нибудь даст?
     - Трудно  сказать заранее,  -  уклончиво ответил Люсин.  -  Возможно,
что-то такое и прояснится или всплывет новое.
     - Сколько вам потребуется времени?
     - Два дня, ну, от силы три.
     - Хорошо. Через три дня мы вновь собираемся и решаем вопрос, как быть
с  Мирзоевым.  Если вы и тогда не сумеете переубедить меня,  мы его берем.
Договорились?
     - А что делать?  - нехотя согласился Люсин. - Жаль, что вы не играете
в шахматы.
     - Почему? - удивился Костров.
     - Чемпиону мира пришлось бы очень плохо.


     Глава девятая

     ВОЛНА V

     Гималаи. XIX век

     Оранжевые  сполохи  взметнулись над  снегами  остро  синевшего  вдали
хребта  Аннапурны.  Словно  веление  неба  подхлестнуло маленький  караван
паломников.  Погонщики отец  и  сын  из  племени  кхамба  резко  принялись
покалывать яков острыми палками.  Подхлестнул вконец вымотавшуюся лошадь и
сам хозяин - староста небольшой тибетской деревушки в долине Кайласы.
     Всем хотелось засветло добраться до  кедровника на  горе богинь Мамо,
где можно было укрыться от сырого,  пронизывающего ветра, вскипятить перед
сном на костре воду и,  попивая чай,  приправленный цзамбой* и  буйволиным
маслом,   спокойно  порассуждать  о  вечном  круговороте  жизни.  Впрочем,
староста Римпочен не  слишком стремился утруждать себя заботами о  высоких
истинах мирового закона причин и  следствий.  Беды  родной,  заброшенной в
котловине тибетских гор деревушки волновали его куда больше.  Не проходило
и  года,  чтобы  она  не  подвергалась опустошительным набегам чужеземцев:
непельцев,  гуркхов из Сиккима,  разбойников голоков и диких кочевников из
монгольских степей. Но самые горькие беды приносили китайские солдаты. Они
не  только угоняли скот и  подчистую забирали запасы продовольствия,  но и
увозили  с  собой  молодых  девушек  и  детей,  которых продавали потом  в
рабство.   Жизнь  крестьян  стала  совершенно  невыносимой.   Сначала  они
попытались  пожаловаться  китайскому  амбаню**,   но   жалобщиков  нещадно
выпороли,  а  у старосты,  предшественника Римпочена,  содрали с рук кожу,
отчего тот  повредился в  уме и  не  мог более исполнять обязанности главы
деревенской общины.  Оставалось только  одно:  покинуть деревню и  уйти  в
горы,  подальше от  жадных чужеземцев.  Но не так-то легко бросить родимую
землю,  где птицы вскормлены телами предков.  Да  и  найдут ли  они другую
долину,  где так же хорошо уродится ячмень и просо и будут тучнеть буйволы
на  летовках?  Где так же  будет сладок мед и  целительны горные растения:
лук, абрикос и крапива?
     _______________
          * Цїзїаїмїбїа - ячменная мука.
          ** Аїмїбїаїнїь - наместник, генерал.

     Три дня и три ночи обсуждали мужчины судьбу селения, но, так ничего и
не  решив,  отправили Римпочена,  вновь  избранного главу,  за  советом  к
сричжангу* -  отшельнику,  живущему в  недоступных пещерах  горы  Чжуонга.
Недаром слух  о  его  аскетической жизни и  сверхчеловеческой воле,  перед
которой даже боги склоняются,  прокатился по  всем надоблачным царствам от
Непала  до  Тибета,  от  Бутана  до  Мустанга,  Ладака  и  горных джунглей
Сиккимской страны.  И  вот  уже  скоро пойдет шестая неделя,  как  едет  к
отшельнику кроткий,  вечно напуганный и озабоченный Римпочен. За это время
он потерял двух лошадей вместе с  поклажей,  которые сорвались в пропасть,
когда после одной лютой ночи  обледенела тропа,  а  также яка,  павшего от
неизвестной болезни.  Были съедены сухие пенки и  почти все масло,  выпито
просяное пиво,  заметно поредели запасы цзамбы и сухих овощей. Погонщики с
каждым  днем  становились угрюмее.  Их  свирепые темные лица  не  покидало
настороженное выражение.  Казалось,  они чего-то все время ожидают.  А  до
цели оставалось еще не меньше восьми переходов.
     _______________
          * Сїрїиїчїжїаїнїг - толкователь книг.

     Небо впереди,   как   это  часто  случается  в  Гималаях,  взорвалось
кричащими оттенками такой беспощадной,  трагической красноты,  что  помимо
воли  накатывались  слезы.  Староста и погонщики прикоснулись к амулетам и
зашептали охранные мантры.  Маленький караван достиг леса рододендронов и,
пройдя сосновый бор, где из-под ног вспорхнула тройка ярких фазанов, вышел
к заснеженному хребту. Начинались унылые пространства вечной зимы.
     Ветер  дул  заунывно  и  одичало.   Казалось,  что  все  давным-давно
выморожено и утонуло в снегу.  Мутная пурга над белыми, чуть малиновыми от
солнца хребтами и жуткая, безжалостная синева...
     Смежив  заледенелые  ресницы,   уйдя  головой  в  плечи,  медленно  и
неслышно,  как тени,  скользили погонщики к Чертовой горе.  Боясь отстать,
Римпочен то  и  дело понукал свою низкорослую монгольскую лошадь.  Внизу в
неистовом  белом  дыму  ревела  желто-свинцовая  Ринби.  Волокнистые  тени
неслись над  самой землей.  Впервые старосте стало по-настоящему жутко.  А
ведь  еще  недавно  он  боялся  лишь  тигра,  притаившегося  в  лесу,  или
подстерегающего на  заснеженных перевалах  сиккимского леопарда.  Что  все
дикие  звери  перед  дымящейся пылью  пурги?  Никогда  тибетец Римпочен не
забирался так высоко!
     Он стал жаловаться на головную боль и  одышку.  Наверное,  им овладел
ла-дуг -  жестокая болезнь гор.  Один из погонщиков выковырял из-под снега
окатанный слюдяной камешек и бросил его старосте.
     - Пососи, пройдет, - сурово сказал он.
     Яки  легли,  а  за  ними  и  лошади.  Староста тоже  сел  на  снег  и
почувствовал,  что у  него окоченели ноги.  Стащив сапоги,  он до красноты
натер ступни сухим снегом.
     Уже в зеленых сумерках,  одолев перевал,  спустились они в кедровник,
где  сразу  и  заночевали,  не согрев даже чаю.  Лишь на рассвете разожгли
костер и поели. За ночь пала лошадь, и староста пересел на яка. Путь лежал
теперь  по  глянцевитому  насту  глубокого  ущелья.  Следить за его белыми
извивами было утомительно.  Начинала кружиться  голова.  Но  ущелье  скоро
кончилось,  и караван вышел на подветренную сторону горной цепи.  Каменный
мэньдон* указывал дорогу к деревне.  Над крышами домов и загонами для яков
развевались  длинные  цветные  ленты.  Ледяная  корка  сверкала на солнце.
Снежное поле казалось покрытым глазурью. Смертный холод под сердцем ослаб.
Староста  предвкушал  уже,  как,  сидя  перед  очагом,  согреет  руки  над
пламенем.  В ослепленных снегом глазах  мелькали  желтые  с  голубизной  и
розоватые  пряди.  Жгучие  золотые  трещины  жарко  перебегали в синеватых
угольях.
     _______________
          * Мїэїнїьїдїоїн - стена, на которой написано заклинание - мани.

     Но  деревня оказалась покинутой.  Двери  домов  опутывали веревки.  В
пустых загонах валялась запорошенная снегом солома и  смерзшийся в  камень
навоз.  Оспа ли заставила жителей сняться с насиженного места или они ушли
от притеснений местного феодала?  Бежали от китайских солдат?..  На душе у
Римпочена стало еще тоскливее.
     Спускаться показалось спервоначалу легче, чем карабкаться на перевал,
но голова кружилась.  Болезнь гор усиливалась, и Римпочен опасался, что он
вот-вот  сорвется в  пропасть,  на  дне  которой чернели крохотные волоски
сосен.  Идти все  чаще приходилось по  голому льду.  Каждый шаг  давался с
трудом. Лишь к вечеру вошли они в великолепный лес, который видели сверху.
Но  не  нашли они приюта среди сосен.  Все ущелье оказалось залитым водой.
Это  таял  снег  в  северо-восточной части  хребта.  Синяя вода  выглядела
мертвой.  Черные  стволы  исполинских  деревьев  падали  в  нее,  медленно
смыкаясь где-то в слепящей точке опрокинутого неба, куда жутко, невозможно
заглянуть.
     Пройдя  залитый  лес,   три  человека  на   тяжело  нагруженных  яках
потянулись вдоль обледенелого канала, на дне которого шумел поток, несущий
камни,  ломающий где-то внизу можжевельник и  пихты.  По просьбе Римпочена
погонщики  остановились под  скальным  навесом,  сплошь  поросшим  желтыми
лишайниками.  Развьючив яков, зажгли костер из собранного в пути хвороста.
Сварили рис,  заправили чай последним куском масла.  Укутавшись в  меховую
чубу и  в  два одеяла,  Римпочен прилег на землю и уперся ногами в один из
тюков,  чтобы не свалиться в  пропасть.  После горячей еды он почувствовал
себя лучше. Хотелось спать, но его волновали всевозможные страхи, реальные
и мнимые. В черно-зеленом небе всю ночь пылали ледяные факелы вещих звезд.
     Утро  выдалось пасмурное.  Дул  жестокий северный ветер.  Проводники,
предвидя снежную бурю,  стали  неохотно собираться.  Повернувшись лицом  к
священной для  буддистов горе,  они пропели мантры,  и  подъем на  перевал
возобновился. Через три полета стрелы встретилось небольшое, промерзшее до
самого дна озерцо.  Яки еще двигались,  скользя по бугристому льду. Стояла
удивительная тишина.  Ни шума ветра,  ни грохота водопадов. Только ледяная
пустыня и  черные  мохнатые туши  яков  по  ней.  Кроткие животные покорно
карабкались по обледенелому склону.  Может быть,  они чувствовали близость
смерти?
     Вскоре показалось еще  одно  озеро.  Сквозь голубой лед  просвечивало
множество глубинных пузырей.  Эти  белые  пустоты сверкали в  косых  лучах
солнца  чистыми  радужными  огнями.  Люди  замерли,  пораженные  внезапной
пугающей красотой, столь нежданной среди заледенелой пустыни.
     Оба   проводника  и   хозяин   стали   на   колени,   воздавая  почет
прославленному в священных книгах Сиккима Озеру Павлиньих Пятен.
     Римпочен слышал, что сюда ходят паломники из самых дальних мест.
     Вскоре каравану суждено было наткнуться на  бренные останки одного из
них...
     Притихший на короткое время в