жно сказать,
что все распрекрасно и нет для печали причин>.
     Он  глянул на  часы  и  решил  выйти  на  остановку раньше.  Виновато
улыбнувшись,  попросил  малосимпатичную соседку  с  кошмарными  бусами  из
персиковых косточек  пропустить его  и  стал  протискиваться к  выходу.  У
кинотеатра <Украина> он  вырвался из  душного,  переполненного автобуса на
волю  и,  облегченно вздохнув,  пошел  по  направлению Большой  Филевской.
Подпрыгнув,  сорвал листок тополя.  Он оказался пыльным и ломким. <Неужели
опять лето прошло? Как быстро! Как неумолимо и назаметно!>
     Он  легко  отыскал  нужный  дом  и,  не  дожидаясь лифта,  взбежал по
лестнице на  пятый этаж.  Остановившись перед дверью с  глазком,  поправил
платочек и  надавил кнопку звонка.  Раздался мелодичный клекот,  и  тут же
послышались шаги. <Женщина, - отметил, прислушиваясь, Люсин. - И, кажется,
молодая>.
     Дверь действительно отворила,  точнее,  широко распахнула женщина.  И
прежде чем Люсин осознал,  что она хороша собой и очень высока, прежде чем
понял, что давно знает ее, он испугался:
     - Мария? Вы?!
     - Да.  -  Она удивленно прищурилась,  не узнавая его, и вдруг, что-то
вспомнив и сопоставив, всплеснула руками: - Так это вы? Вот уж не ожидала!
Так входите,  входите же,  мой дорогой!  Как давно мы  не  виделись!  Вас,
кажется, Володей зовут?
     - Володей,  -  чужим,  непослушным голосом ответил Люсин и переступил
отяжелевшими враз ногами через порог.
     Как  долго,  с  какой щемящей и  сладостной болью мечтал он  об  этой
женщине,  с  которой у  него ничего не было,  которой он и  намеком не дал
понять  о  своем  внезапно пробудившемся чувстве,  наивном,  незащищенном,
нерешительном.   Но   что-то   промелькнуло  тогда  меж  ними,   робкое  и
неосознанное,  что-то она все же почувствовала. Но он исчез с ее горизонта
слишком  внезапно  и  слишком  надолго.  И  радостное  удивление,  которое
возникло у нее в их первую встречу на квартире у Юрки,  спокойно растаяло,
и она просто забыла о нем.
     А он все медлил,  дожидаясь неведомо чего,  пока не узнал вдруг,  что
она  уехала  с Геной Бурминым.  Тогда-то он и понял,  что любит ее и очень
несчастен и все теперь уже кончено.
     - Чего же мы стоим?  -  принужденно рассмеялась она.  - Марк говорил,
что к нам придет следователь,  но я и подумать не могла...  Да, я никак не
ожидала увидеть именно вас.  Проходите же в комнаты, Марк вот-вот будет, и
мы сядем обедать...
     Тут  только Люсин опомнился.  До  него дошло,  что  он  тоже никак не
ожидал ее здесь встретить.  Мысль о том, что она теперь жена Сударевского,
неприятно,  болезненно даже поразила его.  Это не было ревностью и  вообще
никак не связывалось с  его отношением к  ней,  с  грустной и  благодарной
памятью, которая тоже постепенно сгладилась. Что же, что же тогда?! Острое
осознание несовместимости двух  этих  столь  разных людей,  Сударевского и
Марии? Глухой протест против случайности, за которой мнилась роковая почти
предопределенность сегодняшней встречи?  Ничего-то  не мог понять Владимир
Константинович, которого Мария - подумать только, Мария! - тянула за рукав
в гостиную.
     Он  видел  блестящие,  как  золотой елочный дождь,  ее  волосы,  губы
немыслимо   яркие,    изумрудную   зелень   ресниц   и   веки,    тронутые
жемчужно-голубым тоном,  ее  сверкающие туфли  на  платформе с  немыслимой
высоты каблуками,  брючный костюм из  серебристого терилена и  серьги ее -
зеленые влажные камни -  завораживающе качались перед ним.  Она улыбалась,
открывая ровные глянцевитые зубы, и лакированные темные, как птичья кровь,
ноготки ее впивались ему в  рукав,  теребили,  тянули куда-то;  без умолку
тараторила,  смеясь,  расспрашивала его  о  чем-то,  а  он  механически и,
видимо,  внешне осмысленно отвечал ей, почему-то стоял посреди коридора и,
упираясь, как застенчивый дошколенок, никак не хотел пройти дальше.
     Он  словно плавал под  водой  с  раскрытыми глазами.  Перед  ним  был
цветной туман, контуры предметов казались расплывчатыми, в ушах плескалась
шумящая глухота. Но кто-то посторонний и настороженный все видел и слышал,
все понимал и холодно регистрировал в бесстрастной и ничего не забывающей,
как ЭВМ, памяти.
     <Так  оно  и  есть.  -  Раздвоенность постепенно проходила,  и  Люсин
начинал обретать свободу мысли  и  воли.  -  Красное и  зеленое.  Помада и
краска...  но  пусть меня  убьют,  если я  притронусь,  хоть одним глазком
взгляну  на  них.   Забыть!  Выбросить  из  памяти  и  никогда  больше  не
возвращаться.  Она вне игры раз и навсегда.  Обойдемся без этого, словно и
не было в природе той раскисшей сигареты и кадки той железной, наполненной
дождевой водой,  в  которой кувыркались рогатые личинки комаров и какие-то
юркие червячки>.
     Но, входя  в  комнату,  он  уже  видел тропическую раковину на столе,
полную пепла,  обгорелых  спичек  и  смятых  окурков  с  длинным  ячеистым
фильтром.
     Стало вдруг до  того горько,  что  он  задохнулся.  Захотелось ничком
броситься на  диван и  ничего не  видеть,  никого больше не слышать.  Но с
вежливой полуулыбкой он взял указанный стул и,  покачав головой, отодвинул
предложенную коробку с  броской,  как  самая навязчивая реклама,  надписью
<Пэл-Мэл>.  Алые  безумные  буквы...  И  тогда  родилось  в  нем  холодное
ожесточение. Не против Марии, конечно: она-то при чем?
     Он  сел за пустой полированный стол,  еще дальше,  до самой раковины,
отодвинул сигареты и подпер кулаком подбородок.  Он был зол и спокоен.  Он
ждал.
     - Хочешь аперитив? - спросила Мария, переходя на <ты>.
     - Давай, - кивнул он, обводя взглядом комнату, неуютную и холодную ее
пустоту.
     Мария достала из бара пузатую бутылку <Реми Мартен> и,  легко присев,
вынула из горки с хрусталем две коньячные рюмки.
     - Что у  тебя за  дела с  Марком?  -  прямо спросила она,  наливая до
половины.
     - Разве он тебе не говорил? - Люсин попытался согреть холодное стекло
и понял, что руки его не теплее стекла.
     - Аркадий Викторович?
     - Да.
     - Он действительно убит?
     - Тело его нашли в заболоченном озере.
     - Но он убит?
     - Не знаю... Во всяком случае, это не самоубийство.
     - Марк очень взволнован. Он места себе не находит.
     - Понятно, Мария. Учитель же как-никак...
     - Да,   учитель.   -  Она  нахмурилась  и  поднесла  рюмку  к  губам.
Красноватый мутный след  остался на  краешке,  когда  она,  медленно выпив
коньяк,   поставила  рюмку  на  стол.  Даже  в  темном  зеркале  полировки
различалось это мутное пятнышко.  -  Вообще кошмарная история.  Что ты  по
этому поводу думаешь?
     - Не знаю пока... Поживем - увидим.
     - Думаешь, Марк сможет тебе помочь?
     - Кто же тогда,  если не он?..  Хотя,  честно говоря, особого проку в
наших с ним встречах не было.
     - Он же ничего не знает...
     - К сожалению.
     - Мы узнали об этой... трагедии самыми последними.
     - Знаю.  Он  мне  рассказывал...  Да  и  Людмила Викторовна говорила.
Кстати,  она очень обижена на твоего мужа.  И я ее понимаю. Согласись, все
же  нельзя так...  Ты  уж  воздействуй на  него,  пусть навестит старушку,
утешит... Или хоть позвонит! Она же его так любит. Почти как сына.
     - Марик  звонил  ей.  -  Она  беспомощно развела  руками  и  покачала
головой. - Вчера. Я сама слышала. Но ничего... не получилось.
     - Обижается?
     - Угу. - Мария, огорченно поджав губы, кивнула. - Очень даже.
     - Ее можно понять.
     - Еще бы! Но если бы ты знал, как он переживает! И вообще ему здорово
досталось в этом году.  Волей-неволей поверишь в год Дракона... Кстати, ты
молодец,  что надел зеленый галстук.  Обязательно надо  носить  что-нибудь
зеленое.
     - Это чисто случайно,  Мария,  -  отмахнулся Люсин.  - И что же у вас
случилось?
     - Ах,  лучше и не спрашивай!  Большая черная полоса...  Генка называл
это стрелой... Ты помнишь Генку Аримана?
     - Еще бы! - Люсин кивнул.
     - Во  всем  виновато  это  злосчастное  открытие!   Марк  с  Аркадием
Викторовичем просто разворошили осиный рой.  Ты  даже  представить себе не
можешь, что мы пережили!
     - Кое-что он мне рассказывал. Диссертация опять же...
     - Вот-вот! Подумай только, вернуть уже одобренную и принятую к защите
работу! Как тебе нравится такое? - Она всплеснула руками.
     - А так разве можно?
     - Все можно. Конечно, Марк имел полное право настаивать на проведении
защиты, но какой смысл?
     - То есть? - не понял Люсин. - Как это какой смысл?
     - Все  равно  бы  завалили на  ученом  совете...  Накидали бы  черных
шаров...
     - Ты уверена?
     - О!  Ему весьма недвусмысленно намекнули...  Вообще с этими защитами
черт знает что творится. Полный произвол!
     - Сочувствую.
     - Воистину беда не приходит одна. Во-первых, диссертация. - Она стала
загибать пальцы. - Потом неприятности по работе, бедлам вокруг открытия...
Разве мало? Марк совсем закрутился.
     - Может быть,  ему стоит передохнуть?  -  осторожно заметил Люсин.  -
Хотя  бы  на  короткое время.  Природа,  знаешь  ли,  здорово успокаивает.
Особенно лес.  Пособирал бы грибы, подышал настоящим лесным воздухом, а не
этими  бензинными парами.  -  Люсин  кивнул  на  окно,  за  которым шумели
окутанные синим солярным дымом тяжелые грузовики.  -  У  вас  ведь вроде и
дачка есть?
     - Какая там дачка!  - Мария раздраженно закусила губу.  - Нет  у  нас
никакой дачи.  Но ты,  видимо,  прав,  ему надо передохнуть.  Его и самого
инстинктивно тянет к природе.  Как раз в тот самый день,  когда с Аркадием
Викторовичем... Да, это было, как мы потом узнали, в тот самый злосчастный
день.  -  Она  опустила  голову.  -  По-моему,  Марк  даже  что-то   такое
предчувствовал...   Одним  словом,  напряжение,  в  котором  он  пребывал,
достигло своего апогея, и он прямо-таки взмолился, чтобы мы куда-нибудь на
денек-другой уехали.  Но куда?  И ты знаешь, он с отчаянием потащил меня в
Лобню,  к чужим,  в сущности,  людям,  которые,  надо сказать,  не слишком
обрадовались незваным гостям. Я провела там ужасные часы. Чувствовала себя
так неловко, натянуто.
     - Подумаешь!  Вот  уж  пустяки...  Лучше бы  погуляли как следует.  В
Лобне,  между прочим,  есть уникальное озеро,  на котором гнездятся чайки.
Впечатление потрясающее.
     - Ну вот, а мы ничего такого и не увидали!
     - Конечно, вам было не до чаек. Сразу столько свалилось всякого.
     - Свалилось... Мы не знали еще, что нас ждет впереди!
     - Что же?
     - Так вот оно, это самое.
     - Аркадий Викторович?
     - И это самое страшное,  потому что непоправимо. Остальное как-нибудь
наладится, а человека уже не вернешь. А какой человек был!
     - Ты его хорошо знала?
     - Совсем наоборот.  Раза два или три мы у них были, вот и все. Но это
не   имеет   никакого   значения.  Такие  люди,  как  Аркадий  Викторович,
раскрываются сразу и целиком.  Необыкновенная личность!  Бездна обаяния...
Когда его будут хоронить, не знаешь?
     - На этих днях.  -  Люсин представил себе все,  что ждет в  недалеком
будущем бедную Людмилу Викторовну,  и,  стиснув зубы,  решил ей помочь. <И
всего  только  час  назад  я  зарекался никогда  больше  не  участвовать в
подобных  мероприятиях!   -  подумал  он  и  покачал  головой.  -  Человек
предполагает...>
     - Ты чего? - озабоченно спросила Мария.
     - Да так,  знаешь ли,  пустяки.  - Он  допил  коньяк  и  отрицательно
покачал головой,  когда она протянула руку к бутылке. - Хватит для начала.
Столь божественным напитком нельзя злоупотреблять. <В.С.О.П.>, - прочел он
буквы на кольеретке. - К такому нужно относиться с благоговением.
     - Понятия не имею, что это означает.
     - <Вери сюпериор ольд пель>,  -  почтительно прошептал Люсин и  вдруг
засмеялся.  -  Высшего качества и весьма старый!  Помнишь, Портос говорил,
что уважает старость,  но только не за столом? Так вот, он попал пальцем в
небо, хотя имел в виду всего лишь курицу прокурорши.
     - Все-то вы знаете, - насмешливо прищурилась Мария.
     Люсин  не  нашелся,   что  сказать,  и  принужденно  отвел  глаза  от
полураскрытых и таких ярко-карминных ее губ. <Какая жирная, какая все-таки
лоснящаяся помада!>  -  подумал он  невольно.  И,  как  будто прочитав его
мысль,  Мария  взяла  из  коробочки тонкую  спичку  и  подправила краску в
уголках губ.  Пригнувшись к  столу,  словно  под  внезапно упавшим на  шею
грузом,  смотрел он не отрываясь, как взяла она спичку с горящей точкой на
самом  кончике,  сунула  в  истерзанный  коробок,  а  потом  непринужденно
увлажнила губы языком.
     - Что-то долго нет твоего мужа.
     - Сейчас придет...  А  скажи правду,  ты сильно удивился,  когда меня
увидел? Или ты знал?
     - Ничего я не знал, - пробурчал он. - Ясное дело, удивился.
     - А  уж  я-то  как  удивилась!  -  Она даже зажмурилась.  -  Все-таки
странные бывают в жизни совпадения, согласись! Удивительные.
     - Как бы сказал один мой приятель,  кибернетик, <с вероятностью почти
нулевой>.
     - Что?
     - Это я о нашей встрече.
     - Я поняла. Скажи, Володя, ты доволен своей жизнью?
     - Не знаю. А ты?
     - Тоже не знаю...  Иногда мне бывает удивительно хорошо и покойно,  а
порой я  думаю о  том,  что  просто бегу из  капкана в  капкан.  Тогда все
становится скучным и немилым. Ты, наверное, считаешь меня странной дурой?
     - Совсем нет!  Что ты?  Просто я  думаю,  что такое бывает со  всеми.
Такова жизнь: то вверх, то вниз.
     - К чему ты стремишься?
     - Вообще или сейчас?
     - И вообще и сейчас.
     - Вообще -  трудно сказать,  не знаю. Сейчас же для меня важнее всего
найти убийц Ковского.
     - Я понимаю. Но ведь это работа, а я о жизни спрашиваю.
     - Боюсь, что для меня здесь нет разницы.
     - Значит, и ты такой же.
     - Какой же?
     - Как другие. Самоуглубленный, настойчивый, целеустремленный даже, но
тем не менее ограниченный.
     - Наверное... Это плохо, конечно?
     - Плохо?  Нет,  отчего же...  Просто я  совсем о другом.  Вы иначе не
можете, не подозреваете даже, что бывает иначе.
     - <Вы>? Кто это <вы>? Я? Твой муж?
     - И ты, и он, и другие... Генка тоже такой.
     - Поэтому вы и разошлись?
     - Вероятно...  У меня вдруг появилась иллюзия, что возможно иначе, но
иначе не получилось,  и я поняла -  не получится никогда. Это, конечно, не
главное.  То  есть оно не  сделалось бы  главным,  если бы не ушло другое,
самое-самое, без чего вообще нельзя.
     - Любовь?
     - Нет, жалость.
     - Не понимаю.
     - В том-то и дело. И не поймешь.
     - Тебе не жалко было Генку?
     - Жалко.
     - И все-таки?..
     - Да.
     - Но почему?! Почему?!
     - Я знала, что для него это не смертельно.
     - А если бы смертельно?
     - То нипочем не ушла бы.
     - Ни при каких обстоятельствах?
     - Ни при каких.
     - Но разве так можно?  А  ты сама?  Твои собственные чувства разве не
имеют значения?
     - Имеют,  конечно, но... как бы лучше тебе объяснить?.. Одним словом,
если бы я знала,  если бы всем существом чувствовала,  что это смертельно,
то и мои чувства были бы совсем иными. Не понимаешь?
     - Кажется, понимаю. А ты не ошиблась?
     - Нет. У Генки все теперь в полном порядке, и я очень этому рада.
     - А потом?
     - Потом была страшная опустошенность и одиночество.
     - И вдруг ты вновь почувствовала, что тебе кого-то жаль?
     - Да. И сейчас я жалею его, как никогда раньше, как никогда и никого.
     - Это заменяет тебе все остальное?
     - Заменяет? Не то слово, Володя. Просто сильнее этого ничего нет.
     - А если бы это был я? - Он не узнал вдруг своего голоса и замолк.
     - Невозможно. - Она с улыбкой покачала головой. - Никак невозможно.
     - Но почему? - шепотом спросил он.
     - Ты сам знаешь.
     - Я?
     - Да,  ты.  Ты слишком целеустремленный и  сильный,  чтобы тебя можно
было  по-настоящему пожалеть.  Тебе  можно  лишь  позавидовать.  Для  тебя
никогда и ни на ком не сойдется клином свет.
     - Разве так?  -  подавленно спросил Люсин.  Он хотел сказать, что все
обстоит совсем не так,  что он, напротив, слаб и склонен к рефлексии и был
момент,  когда и ему показалось, как мир вокруг сузился до одной точки. Но
он ничего не сказал, только беспомощно взъерошил волосы.
     - Куда ты  исчез тогда?  -  все так же  спокойно,  уверенная в  своей
правоте, улыбаясь, спросила она.
     - Никуда.  -  Он тоже улыбнулся и развел руками.  Теперь он знал, что
она все понимает и тогда тоже понимала все,  и было ему легко и грустно. -
Не знал, понимаешь... Даже надеяться и то не решался.
     - Будь это вопрос жизни, решился бы.
     - Наверное, - честно согласился он.
     - Значит, не смертельно?
     - Выходит, что так.
     - И слава богу! Я рада за тебя, Люсин. Ты ведь неплохо живешь?
     - Я повержен,  Мария. Сдаюсь. Но кажется мне, что ты все же не совсем
права.
     - В чем?
     - В главном.  Легко, понимаешь, анатомировать других, а в свое сердце
ты заглянуть пробовала? Для тебя самой было так, чтоб смертельно? Чтоб все
заклинилось на одном? То-то и оно, что не было. Потому и кажется тебе, что
прыгаешь из  капкана в  капкан.  Это  и  в  самом  деле  капканы,  которые
расставила  тебе  жалость.   На  одной  жалости,  я  думаю,  трудно  долго
продержаться.  Жалость -  чувство, конечно, хорошее, но одной жалости куда
как мало, Мария. Должно быть и еще что-то.
     - Если смотреть с твоей колокольни, то ты прав.
     - А если с твоей, то нет?
     - С  моей  -  нет.  Мы  с  тобой слишком разные,  Володя,  и  говорим
совершенно  о   разных  вещах,   хотя  и  пользуемся  для  их  обозначения
одинаковыми словами.
     - Что бы ты сделала,  если бы я  извивался и  корчился здесь на полу,
истекая кровью. Если бы я действительно умирал без тебя?
     - Зализала  бы  все  твои  раны,  как  кошка.  -  Она  потянулась  за
сигаретами.  - Но ты, как говорила моя бабка, жив и здоров на сто двадцать
лет.  Все это глупости, - сказала она, когда Люсин накрыл ее руку своей. -
И  слава богу,  что тогда мы не приняли друг друга всерьез.  -  Благодарно
улыбнувшись, она осторожно высвободила руку.
     - Говори только за себя. - Он зажег ей спичку.
     - Хорошо.  - Она серьезно кивнула и медленно выпустила дым. - Я почти
влюбилась в тебя с первого взгляда... К счастью, это скоро прошло.
     - К счастью?!
     - А может,  и нет, потому что не было бы тогда ни Генки, ни... Знаешь
что? Давай переменим пластинку?
     - Хорошо.  Но  прежде я  тоже  хочу  сказать,  что  влюбился в  тебя.
Возможно,  это случилось в тот же вечер или потом,  когда мы встретились в
самолете. Помнишь?
     Она кивнула, не отрывая пальцев с сигаретой от губ.
     - И у меня это долго не проходило.
     - Но все же потом прошло?
     - Прошло.  Потому что  все  проходит в  конце концов,  как  это  было
написано на перстне царя Давида.  Но мне было жаль, когда оно прошло. Да и
сейчас жаль тоже.  Видимо,  мы оба тогда сильно ошиблись,  хотя виноват во
всем только я один.
     - Нет,  Володенька,  это не так.  Все случилось так,  как должно было
случиться.  И  не надо переживать задним числом.  Я  же сказала тебе,  что
почти влюбилась в  тебя.  Это  все  и  решило.  Не  будь  этого маленького
<почти>,  я бы сама бросилась тебе на шею.  Потом,  когда мы встретились в
самолете,  я  ведь  даже  не  сразу тебя  узнала.  А  когда узнала,  то  с
удивлением обнаружила,  что совершенно ничего не почувствовала. Понимаешь?
Было только минутное помрачение,  которое скоро прошло. Ничего более. И ты
это тоже знал, иначе бы не затаился так надолго. Разве я не права?
     - Может быть,  и права,  -  проворчал Люсин и сунул в рот незажженную
сигарету. - Не надо, - покачал он головой, когда она подвинула ему спички.
- Просто  я  оставил  дома  свой  мундштучок,   свою  соску-пустышку...  А
вообще-то хорошо, что мы с тобой поговорили.
     - Очень хорошо. Теперь мы сможем видеть