иначе?" - думала Надя, злилась на
Женю и особенно на себя: зачем она так неблагоразумно поддерживала столь
неприятный, щекотливый разговор?
   Она очень хорошо относилась к Багрецову, считала его своим другом,
часто проводила с ним время и никогда не предполагала, что дружба эта
может перерасти в сильное, глубокое чувство. Так случилось, но не с ней, а
с Багрецовым. Вначале Надя ничего не замечала. Жили по соседству, часто
встречались на улице, в библиотеке, ходили в цирк, который любили оба,
спорили о книгах. Ревниво относились к делам, каждый считал свою работу
самой значительной, самой лучшей.
   Споры как-то сразу прекратились. Вадим стал молчалив и задумчив. Надя
сердцем поняла, что дружбе пришел конец. Напрасно Журавлихин упрекает ее в
равнодушии. Если бы он только знал, как мучилась Надя все эти дни,
наблюдая за Багрецовым! Но что она могла сделать? Трудно, ужасно трудно
признаться ему, сказать, что не любит и что не он ее настоящий избранник.
К тому же не хочется: так приятно чувствовать себя любимой!
   Наде было стыдно перед собой. Страшная, непонятная жизнь! Кто может
ответить, почему человек, который стоит сейчас рядом, интересует Надю
гораздо больше, чем Багрецов! Да, ей, конечно, жаль Вадима. Не удержалась,
при встрече ласково погладила его по голове, как плачущего ребенка.
Журавлихин это видел, но ничего не понял. Жалость - скверное чувство, им
нельзя подменить любовь.
   Послышались твердые, неторопливые шаги. Митяй, расстегнув ворот
рубашки, вытирал платком потную мускулистую шею и недовольно смотрел на
Журавлихина, вероятно подозревая, что внимание руководителя поисковой
группы раздваивается. Нельзя одновременно заниматься поисками "Альтаира"
   и мило беседовать с веселой лаборанткой.
   Наглухо, на все пуговицы, Митяй застегнул воротник и еще издали
поздоровался с Надей.
   - Чем обрадуете? - хмуро спросил он.
   Женя сразу понял, что разведка Митяя оказалась безуспешной. Машину он
не заметил. С чем-то приедет Усиков?
   Возможно мягче, чтоб не так уж огорчать товарища, Журавлихин рассказал
о последней передаче "Альтаира", что видел на экране самого Митяя с
открытым ртом.
   "Посмотрел чудак на чудака, да и плюнул: эка, мол, невидаль", - подумал
Митяй с горечью, что-то буркнул и пошел к телевизору.
   Опять пришло время передачи. Наде хотелось поточнее определить
направление. Это оказалось крайне необходимым: на экране была видна
какая-то довольно невыразительная спина человека в спецовке, а по данному
признаку даже при весьма развитом воображении вряд ли удалось бы
представить себе местонахождение "Альтаира".
   Из репродуктора в чемоданчике с телевизором доносились гудки машин,
обрывки разговоров, непонятный звон металла, будто сбрасывали на землю
рельсы. Но все это ничего не подсказывало. Спина застыла на экране, над
плечом вился серенький дымок. Человек сосредоточенно курил, равнодушный ко
всему окружающему.
   Надя довольно точно указала направление. Невидимый луч "Альтаира"
   тянулся с северо-западной стороны города, примерно от Ленинградского
шоссе. Путем несложный математических выкладок Надя определила, что
"Альтаир" может находиться в нескольких километрах от города.
   Это совсем не входило в расчеты Жени и Митяя. Они уже примирились с
мыслью, что аппарат будет доставлен на какой-нибудь вокзал, где его и
следует искать. Но почему груз "южной экспедиции" попал на северо-запад?
 
   Запыхавшись, прибежал Усиков. Его поиски также оказались бесплодными.
   Решили ждать следующей передачи. Томительно проходили минуты. Солнце
стояло уже высоко. Парило. Город окутался туманной дымкой. Сквозь нее все
предметы казались расплывчатыми, дрожали в потоках нагретого воздуха.
   Леве мучительно хотелось пить, он поминутно облизывал пересохшие губы,
но ему было неудобно покинуть друзей.
   Внешне подтянутый, сдерживая охватившее его беспокойство, Митяй
по-хозяйски осмотрел телевизор, пощупал горячую от солнца крышку и
приоткрыл ее.
   Щелкнул выключатель, заметался на экране будто прорвавшийся внутрь
солнечный зайчик и разбросал по стеклу дрожащие тонкие лучи. Лучи
стремились убежать за пределы экрана, но вдруг остановились.
   - Смотри, вода! - воскликнул Усиков.
   Действительно, на экране различалась яркая полоска воды, угол каменного
здания и чьи-то ноги в тяжелых, грубых ботинках.
   Не успел Лева осмыслить это странное сочетание, как ноги исчезли, угол
дома накренился, закачался, будто от землетрясения, затем на экране
промелькнуло пышное, похожее на булку облачко и на нем четырехгранный
шпиль Химкинского речного вокзала.
   В этом не было никакого сомнения. Лева мог нарисовать его с закрытыми
глазами.
 
 

                                   Глава 7 

   У ТИХОЙ ПРИСТАНИ
 
 
   Споры Митяя Гораздого и Левы Усикова о том, где провести испытание
"Альтаира", неожиданно закончились в пользу Митяя. Это он хотел ехать на
Волгу.
   И вот она перед ним. Течет спокойная вода мимо дебаркадера с вывеской
"Кулибино". Митяй завидует: у волжской воды лишь два пути - либо в Каспий,
либо в Черное море по Волго-Донскому каналу.
   А куда отправятся Митяй, Левка и Женя? Ничего не известно. Сидят они
сейчас на берегу недалеко от города Горького, возле тихой пристани
Кулибино, и ждут.
   Не радовала Митяя встреча с Волгой. Не отдыхать они сюда приехали и не
испытывать аппарат в Ахтубинской пойме. Судьба занесла их в Кулибино.
   Странная штука судьба! Чего она иной раз не выдумает! Правда; Митяй
трезво оценивал создавшееся положение, признавая, что лишь по его и
Левкиной милости они оказались на пристани, но когда хандришь, почему не
свалить все свои неудачи на безропотную судьбу? Она "видимости не имеет",
всегда молчит и не станет огрызаться, как упрямый Левка.
   "Упрямилась нитка, да за иглой и протащилась", - думал Митяй, но сейчас
эта победа не вызывала в нем торжества.
   Холодом повеяло от воды. Митяй поежился, оглянулся на костер, у
которого сидели его товарищи. Женя рассеянно ковырял прутиком в догорающих
углях, а Левка-Тушканчик что-то мурлыкал себе под нос.
   Не хотелось Митяю сейчас разговаривать с ними. Опять начнутся
бесконечные Левкины споры. Лучше повременить - рыбаки приплывут. С ними
куда веселее. Они не будут кричать и доказывать, что не здесь надо ждать
"Альтаир".
   Митяй посмотрел на выплывающий из облаков круторогий месяц, зачем-то
поискал его отражение в воде и пошел вдоль берега. Ох, как неприятно ждать!
   Пахло тиной, дымом костра, с полей доносился запах свежескошенного сена.
   Где-то в поселке гудел репродуктор, вторя девичьей песне:
 
   Стынут руки, стынут ноги, А его все нет и нет...
 
 
 
   Девушки возвращались домой с пристани. Отмахиваясь от комаров ветками,
каждый вечер они встречали и провожали пароходы, подолгу выстаивая на
берегу.
   Студенты приехали сюда еще днем. Митяй вспоминал рее, что случилось за
последние двое суток. Левка первым узнал шпиль Химкинского речного
вокзала, измерения и расчеты лаборантки подтвердили правильность его
догадки. Надо было скорее мчаться в порт.
   Никогда не простит Митяй позорного легкомыслия этой пустой девчонки
Колокольчиковой (как бы ни защищал се Журавлихин). Вместо того чтобы
держать машину наготове, она отпустила шофера, хотя в этом не было никакой
необходимости. Решили поискать такси, а денег не хватало.
   Занимать у лаборантки неудобно, хорошо, что машин поблизости не
оказалось. На троллейбусе добрались до центра. Колокольчикова сама взяла
такси, но - Митяй не мог об этом спокойно вспоминать - вся улица Горького,
от ее начала до Белорусского вокзала, была запружена машинами, они стояли
в несколько рядов друг за другом и нетерпеливо гудели, не в силах
сдвинуться с места. Знакомая картина! Через полчаса начиналась интересная
футбольная встреча.
   Митяй был отомщен. Колокольчикова опаздывала на футбол. Вначале она
хотела ехать в порт, но Женя отговорил ее, зная, как тяжело этой
болельщице пропустить такое интересное зрелище. Решили Надю подвезти к
стадиону. Ведь это по пути в Химки. Вполне понятно, если бы не "Альтаир",
то и Левка сидел бы рядом с ней. В тот вечер ему было не до этого. Пусть с
опозданием, но Колокольчикова все же попала на стадион, а Митяй и его
друзья приехали в порт слишком поздно.
   В багажном складе им показали груз, подготовленный к отправке. Ничего
похожего на ящик "Альтаира" не оказалось. Стали искать на других складах -
там его тоже не было.
   Подошло время передачи. Ребята уселись на лавочке в Химкинском парке
возле речного вокзала и развернули антенну. На экране прыгали темные
линии, "Альтаир" работал, находясь на предельном расстоянии. Сигналы были
слишком слабы, никакого изображения не примешь.
   Левка побежал к дежурному, хотел узнать, что за пароходы, теплоходы,
баржи ушли из порта за последние часы. Он был близок к отчаянию, когда
выяснил, что грузооборот порта не так уж мал. За какие-нибудь два часа
отправились по каналу имени Москвы и дальше более трех десятков судов.
   Сюда не входили ведомственные катера, экскурсионные пароходы, яхты,
хотя, по мнению Жени, и на них мог бы оказаться ящик с аппаратом.
   "Поисковая группа" не располагала достаточными данными, чтобы
определить, куда отправился груз экспедиции. Решили: если экспедиция
"южная", то груз должен доехать хотя бы до Горького. Там его можно
перехватить, следя за ежечасными передачами. Это был единственный способ,
причем научный, что особенно привлекало ребят. Нельзя осмотреть все трюмы
теплоходов, облазить все баржи и катера. По выражению Журавлихина, это не
поиски, не исследования, а "голый эмпиризм". Он был уверен, что по
интенсивности сигнала нетрудно будет определить, сколь далеко от
телевизора находится "Альтаир". Кроме того, с помощью лаборантки
Колокольчиковой студенты приспособили к телевизору остро направленную
антенну; она позволит определить, с какой стороны летит к ним невидимый
луч "Альтаира".
   Не думайте, что выбор пристани Кулибино оказался случайным. Точное
изучение графика движения судов, сопоставление его с железнодорожным
расписанием и картой привели к тому, что ребята отправились поездом в
Горький. Надо быть уверенным в успехе. Никакой, даже самый быстроходный
теплоход не мог оказаться в Горьком раньше поезда.
   Студенты выехали в Горький на другой день после того, как узнали, что
"Альтаир" уже отправился в путешествие по Волге. Так начинался их летний
отпуск.
   Всю зиму Лева и Митяй копили деньги. Стипендия не так уж велика, а
других "денежных поступлений", как говорила Левина мама, не предвиделось.
Расходы по дому, холодильник, новое пальто отцу, отрез на костюм Левке -
все это повлияло на бюджет семьи Усиковых. Митяю и того хуже: кроме
стипендии, рассчитывать не на что. Примерно такие же материальные
возможности были и у Жени.
   Но в конце концов, когда в "поисковой группе" подсчитали все свои
отпускные средства, накопленные за несколько месяцев, вышло, что при
строжайшей экономии можно путешествовать двадцать пять - тридцать дней.
   Расчетами занимался Митяй, а Женя оказался распорядителем кредитов.
   Как студенты ждали отпуска! Готовились к нему, но он не принес им
счастья. "Альтаир", гордость всего коллектива, пока еще не найден, и ни
Гораздый, ни Усиков не могли чувствовать себя честными комсомольцами до
тех пор, пока не вернут аппарат в институт.
   "Жене, конечно, проще, - размышлял Митяй, - за ним вины нет. Поручили,
вот он и старается".
   Он поймал себя на мысли, что несправедлив к Журавлихину. Женя сам
вызвался искать "Альтаир". Настоящий комсомолец, настоящий друг, - разве
его можно в чем упрекнуть?
   ...Митяй все еще ходил по берегу, слушал одинокие всплески сонной рыбы,
вкрадчивое воркованье лягушек и не хотел возвращаться к костру.
   Как всегда беспокойный, Левка снова включил телевизор: хоть бы
что-нибудь увидеть на экране! Но затея его была напрасной. Точные расчеты
Журавлихина убедительно доказывали, что сейчас еще слишком рано принимать
сигналы "Альтаира". Даже самые быстрые теплоходы, отправившиеся позавчера
из Москвы, находятся еще далеко отсюда. На таком расстоянии передачу
"Альтаира" не примешь. Дальность его действия хорошо известна Левке, хотя
он и утверждал, что ультракороткие волны сулят много неожиданностей, а
поэтому надо дежурить у телевизора целую ночь.
   Ночь обещала быть холодной. Одна рубашка, без пиджака, и парусиновые
брюки вряд ли могли служить Левке надежной защитой от холода. Собираясь в
путешествие, он так торопился, что позабыл даже куртку, и ежился сейчас у
потухающего костра. Да и Журавлихину с его хлипким здоровьем не очень-то
жарко.
   Впереди темнели заросли ивняка. Митяй направился к ним. Под ногами при
каждом - его тяжелом шаге жалобно всхлипывали мшистые кочки. Обламывая
сухие ветки для костра, он думал о своем чудаковатом друге, о его детской
наивности и полном отсутствии какого бы то ни было практического познания
жизни. Это сказывалось и в мелочах, как сейчас, - отправился в путешествие
совсем налегке, - и во многом другом. Восторженное, а подчас и суматошное
восприятие окружающего мешало Левке принимать правильные решения.
Например, чего стоит его предложение ехать вдоль берега Волги на попутном
транспорте - поездом так поездом, машиной так машиной - и в это время
попытаться принять "Альтаир"!
   Ясно, что с этой идеей не могли согласиться ни Женя, ни Митяй. Не везде
вдоль реки идут шоссейные дороги, тем более железнодорожные линии, - в том
легко убедиться, заглянув на карту. Лучше уж ждать приема в одном месте, а
не носиться по всему берегу.
   А ведь как Левка спорил! Как доказывал! Кричал, задыхался - глаза на
лоб, - грозился бросить всю эту затею и оставить друзей одних. Пусть сами
выкручиваются. Конечно, это были одни слова: не такой человек Левка, чтобы
отказаться от выполнения своего долга перед товарищами.
   Пришлось ему все-таки покориться.
   Митяй наломал охапку сухих веток и возвратился к костру.
   - Никакого намека на передачу, - вздохнув, сказал Усиков, потирая руки
от холода.
   - Что и требовалось доказать. - Митяй бросил несколько веток в костер.
- Перешел на второй курс и уже начал пересматривать теорию. Не дорос еще,
Тушканчик.
   Лева скривил рот в пренебрежительной улыбке и демонстративно повернулся
к Жене.
   - Я насчет блуждающего глаза. Понимаешь, Женечка, когда я
по-настоящему... в общем, глубоко подумал об "Альтаире", мне стало не по
себе.
   Журавлихин слабо улыбнулся.
   - А как же ты думал? Если виноват, то должен отвечать не только перед
ребятами, но и перед своей совестью.
   - Вот именно, перед ней, - быстро согласился Лева. - Но я говорю в
более широком смысле. Ведь "Альтаир" все видит, все слышит... Конечно, за
такое растяпство, когда аппарат посеяли, снисхождения нет, - он искоса
взглянул на Митяя. - За это самое надо здорово вздрючить, прямо ноги
вырывать. И если мы не найдем его, пусть до самой смерти нас совесть
мучает. Так и надо растяпам!
   - Заладила сорока... "Совесть", "совесть"! - заворчал Митяй, ломая
сухие ветки. - Без тебя тошно.
   Он говорил с нарочитой грубостью. Больше всего на свете он ненавидел
сладко-сентиментальное отношение между друзьями, когда взрослые ребята
называют друг друга уменьшительными именами, при встрече целуются, как
девчонки, и напоказ перед всеми подчеркивают свою "нежную дружбу". Вот и
сейчас он не хотел, чтобы Левка почувствовал его заботу. Ветки для костра
мог сам принести, не барышня на высоких каблуках: "Ах, ах, испачкаюсь!"
   Митяй смотрел на него с досадой - Левка действительно вымазал углем
свои парусиновые брюки. Как за малым ребенком надо водить.
   - Вы подежурьте, ребята, а я на почту слетаю, - рассеянно глядя на
разгорающееся пламя, сказал Женя. - Может, телеграмма пришла.
   - Не мое это дело старшим указывать, но думаю, что ты скоро соскучился,
- съязвил Митяй, садясь напротив Журавлихина. - Впрочем, извиняюсь,
ошибся, мы все ждем технической консультации от лаборантки Колокольчиковой.
   - Вовсе не остроумно, - вступился Усиков. - Тебе известно, что Надя
обещала найти того парня... Помнишь, собирался ехать в экспедицию. И
нечего подкалывать. Я бы мог спросить о нумерованных письмах, но лучше
помолчу.
   Выстрел попал прямо в цель. Митяй даже крякнул от досады, хотел что-то
сказать, не нашелся и сгоряча бросил в костер полную охапку сухих веток.
   Они затрещали, пламя взметнулось вверх, скрывая от Митяя ехидную
физиономию Левки, - он с удовольствием наблюдал за впечатлением от
сказанного.
   Странный характер у Митяя. Даже от самого близкого друга, Левки, он
прятал все, что касалось его отношения к одной весьма заслуживающей
внимания девушке из отдела технического контроля Харьковского велозавода.
Совсем случайно Левка узнал, что Митяй очень часто пишет ей, причем каждое
письмо нумерует. Возможно, беспокоится, что некоторые письма могут не
дойти и она обидится - позабыл, мол, ее там, в столице, - но следующее
письмо, с номером, сразу рассеет ненужные тревоги.
   Значит, где-то еще бродит ласковое письмецо под номером, скажем, 348,
Митяй пишет аккуратно.
   - Ты бы заказал себе специальные бланки со штампом: "При ответе
ссылаться на наш номер", - подтрунивал Левка, посматривая на мрачного,
раздосадованного Митяя сквозь высокое полупрозрачное пламя костра.
   Освещенный оранжево-красным огнем Митяй напомнил ему одного из героев
детских книг. Похож на вождя краснокожих, только бы перьями убрать его
жесткие, как проволока, волосы, немножко изменить форму широкого,
добродушного носа, вычернить брови, разрисовать щеки татуировкой - на это
Лева мастак... Нет, даже здесь, при свете костра, останется Митяй самим
собой, далеким от романтических героев Купера. Ничего общего.
   Завтракает простоквашей и отмечает письма к любимой в журнале исходящих.
 
   - Смотрю я на тебя, Митяй, и удивляюсь. - Усиков привстал на колени,
чтобы лучше видеть его над пламенем. - Кровь у тебя в жилах или снятое
молоко? Конечно, если рассказать нашим девчатам о твоей редкой
привязанности, о письмах через день, о встречах раз в году, то они,
растроганные, вытащат платочки и будут сморкаться от умиления... Нет, уж
извините! - Левка развел руками. - Я так не могу... Любовь - это самое...
как пламя... Вот, смотри на него! Оно согревает нас, оно светит, и не
только нам, но и окружающим... Правда, Женечка?
   Снисходительно поглядывая на него - что может понимать первокурсник! -
Журавлихин ворошил палкой горячую золу, где блестели золотые искорки,
такие же веселые, как в Надиных глазах. "Сегодня же отправлю ей письмо,
как пойду за телеграммой", - подумал он и мечтательно заговорил:
   - Каждому свое, дорогой Левка. Я, например, всегда представлял себе
любовь огромной, почти беспредельной. Она раздвигает границы мира...
   Нельзя забыть Аэлиты. С далекой планеты она зовет человека Земли.
   Помнишь, как роман заканчивается? "Голос Аэлиты, любви, вечности, голос
тоски, летит по всей вселенной, зовя, призывая, клича - где ты, где ты,
любовь?"
   Он замолчал, словно прислушиваясь к тишине, будто звенели в ней еще
отголоски, прилетевшие из глубины вселенной. Казалось ему, что сам он ждет
именно такой любви. Иногда чувствовал, будто пришла она, властная и
настойчивая. Захватывало дух от смутного волнения, хотелось делать
глупости, не спать до утра, не расставаться с любимой ни на минуту,
завидовать солнцу, что ее греет, звездам, на которые она смотрит, земле,
по которой она ступает.
   Это беспокойное состояние длилось довольно долго. Но судьба не
улыбалась Журавлихину. Девушек отпугивали его задумчивая молчаливость,
робость. Он был неловок, весь как бы в себе, а подчас и скучноват.
   Оскорбленный Журавлихин, в постоянной привычке к анализу разных
явлений, копался в своем сердце и смотрел, что там еще осталось от
выдуманной любви, и с горькой иронией проверял себя на примерах
самопожертвования.
   Очень часто оказывалось, что из-за этой любви он не мог бы броситься в
воду, так как