для вас, неблагодарных.
У Левы, наверное, уже покраснели уши от стыда.
   Прикажите ему писать мне каждый день (конечно, если Вам некогда)".
   Над фразой в скобках Женя задумался: "Как понимать ее? Не желает ли
Надя сказать, что ей приятнее получать письма именно от меня? Ведь
неспроста же вставлено слово "конечно". Посмотрим, нет ли еще такого
намека.
   Проанализируем". - И Женя продолжал свой анализ.
   "Прежде всего, - читал он аккуратные Надины строчки. - Вы
заинтересовались "собачьим миром". Если бы Вы слышали звуковое
сопровождение этой программы, то могли бы не удивляться: диктор изъяснялся
на простом английском языке, вероятно не похожем на язык обитателей
далеких планет. (Конечно, если допустить, что там живут мыслящие
существа.) Из рассказа диктора вы бы узнали о последней собачьей выставке
не помню где, то ли в Филадельфии, то ли в Сан-Франциско (Вы же знаете,
какая у меня память на имена собственные). На этой выставке
демонстрировались туалеты собак - моды сезона, - их "американский образ
жизни", драгоценности, золотая и серебряная утварь. Короче говоря, все,
что приличествует собаке из высшего общества.
   В этой кинохронике, которую мы принимали из Гамбургского или
Лондонского телецентра (я потом уточню у Вячеслава Акимовича), были
показаны надгробные мраморные памятники для четвероногих любимцев.
   Я, как вам известно, не очень злая, но когда я все это посмотрела и
вспомнила о жизни безработного американца, негра, добывающего непосильным
трудом жалкий кусок хлеба, то захотела увидеть собачьи памятники на
могилах не фокстерьеров, а их хозяев. Подумать только, что один из этих
хозяев завещал своему бульдогу огромное наследство, что на какой-то
Мимишке надето жемчужное колье, стоящее тысячи долларов, на другой болонке
- горностаевый воротник, усыпанный брильянтами, что паршивого пса во фраке
(помните, что сидел за столом и вылизывал тарелку?) обслуживают четыре
лакея.
   Действительно, "бред собачий".
   Вы спрашиваете о другом куске кинохроники. Помните "остроголовых" с
факелами? Это Ку-Клукс-Клан после охоты за негром. Не знаю, как вы, а я не
могла смотреть на экран. Звериный мир, звериные повадки.
   Вполне понятно, почему вы подумали о передаче с другой планеты.
   Разве эти остроголовые вампиры похожи на людей? Разве их облик и
поведение человеческие? Впрочем, потом мы видели и людей. В галстуках и
шляпах они ничем не напоминали бывших людоедов из Каледонии. Они не носили
колец в носу, не разукрашивали физиономии татуировкой, не поджаривали на
кострах своих ближних. Но они любили кровь и дикие зрелища.
   Вспомните, Женечка, борьбу на стадионе, забеги одноногих. Я не знаю,
видели Вы или нет праздник студентов на юбилее своего университета.
   Кажется, Колорадского. (Опять не помню.) А как Вы себя чувствуете после
телепередачи из кабачка "Все там будем"? Какой это страшный мир! Я три
ночи не спала, все думала об этих передачах. Ну, вот хотя бы праздник
университета. Неужели на этом празднике я видела людей, которые читают
книги, носят чистое бель„ и пользуются зубной щеткой?
   Вероятно, в детстве их наказывали за плохое поведение - измажет ли
мальчишка вареньем лицо или дернет за косу соседку Мэгги. Так почему же
сейчас, когда мальчишка стал студентом биологического или экономического
факультета, он может, под аплодисменты зрителей, измазать уже не вареньем,
а грязью лицо, и не свое, а милой девушки Мэгги? Ему дозволено тащить ее
за волосы, он освобожден от всего, что называется человеческой культурой.
Остаются лишь костюм да зубная щетка".
   Журавлихин перевернул страницу и задумался. Он не видел студенческого
праздника, о котором писала Надя, но виденные им спортивные состязания
молодых и старых американцев как нельзя лучше характеризовали их духовную
нищету и мерзость подобных зрелищ. "Так почему же дозволено? - пробегая
глазами строки Надиного письма, размышлял Женя. - Наивный вопрос! Гитлер
тоже освобождал молодежь от человеческой культуры и "химеры, именуемой
совестью". Абсолютная преемственность. Какая тут может быть совесть, когда
мальчик, окончив биологический факультет, займется выведением новых видов
бацилл чумы или холерных вибрионов, химик будет искать стойкие яды для
детских игрушек, а новоиспеченный экономист подсчитывать выгоды атомной
войны! Конечно, если тебя раньше воспитывали как человека, если ходил ты в
нормальную школу, читал о благородстве Тома Сойера, героев Фенимора Купера
и Джека Лондона, учил стихи Лонгфелло и Уитмена, - расстаться с совестью
не так-то легко.
   И Женя словно видел на экране телевизора немого собеседника - студента
Колорадского или Колумбийского университета. К нему обращался советский
студент Евгений Журавлихин: "Тебя ко всему могут приучить. Из разных
книжонок "комиксов" и фильмов Голливуда ты давно уже знаешь, как
пользоваться ножом и револьвером. Тебе показали, как грабить банки и
убивать женщин. Осталось немногое - уничтожить стыд и брезгливость. Тебе
повесят ленту на грудь, как чемпиону плевков. Сделают из тебя короля
обжор, заставят барахтаться в грязи и будут аплодировать этому. И,
наконец, вытравив из тебя все лучшее, созданное тысячелетиями человеческой
культуры, предложат разводить смертоносные бактерии или посадят на
самолет, и ты будешь разбрасывать их над чужой страной. Было ведь это,
было".
   Женя чувствовал, будто прикоснулся к холодной змеиной коже, по спине
поползли пауки. Нет, не страх испытывал он, а отвращение, боль за своего
далекого сверстника с отравленной душой и грязными руками.
   Как открыть ему глаза с помутневшей роговицей и показать, что есть
другой, светлый мир, которого он не знает, что враги живут не там, а на
его американской земле? Враги, отнявшие у него все человеческое: величие
идей, чистоту души, любовь, радость созидания, искусство, все, чем
гордились люди с незапамятных времен.
   ...Стало смеркаться. Солнце уже давно скрылось, и только на каменистом
склоне повыше розовели его последние лучи. Дорога была пустынной, машины
Медоварова не показывались. Две пятиминутки, принятые путешественниками,
нисколько не утешили их. Во-первых, изображение было туманным, а
во-вторых, непонятным. По экрану плыли то ли облака, то ли клубы дыма,
среди них покачивалась сухая, голая ветка. Из репродуктора слышалась
далекая музыка.
   Лева явно нарушал запрет Багрецова и, позабыв об экономии горючего,
почти не выключал "керосинку", желая во что бы то ни стало услышать вызов
из санатория. Вадим молчал. Если поверить принятому изображению, Толь
Толич находился как бы в облачке туманной неизвестности, а потому
настроение наших путешественников было далеко не радостным. Каждого из них
уже всерьез беспокоила мысль: не встретился ли Толь Толич с представителем
монгольской экспедиции? Все может быть.
   Митяй ни словом, ни взглядом не показывал друзьям, что это его волнует,
сидел без движения, не шелохнувшись, как бы подчеркивая свое спокойствие,
но эта окаменевшая поза была вызвана и другой причиной.
   Узкий пиджачок Вадима еле-еле держался на широких плечах Митяя, готовый
расползтись по швам. Конечно, надо было его снять, но пальтишко тонкое,
холодно, еще простудишься. Пришлось сидеть молчаливым изваянием и тревожно
прислушиваться, как под мышками легонько потрескивают лопающиеся нитки.
   Из глубины ущелья ползла темнота. Светилась верхушка скалы, горела
неоновым светом, как авиамаяк. Но вот и маяк погас, будто его выключили.
   Сразу пришла ночь.
   Всматриваясь в далекий сумрак, где за поворотом пропадала дорога, Митяй
искал отсвет фар на деревьях, кустах, белых столбиках, у крутого края,
хотел увидеть машину раньше, чем она минует поворот. Никто не проезжал.
   Темнота густела.
   Два пешехода шли по дороге. Один - как длинная тень, другой катился
светлым шариком.
   Митяй вскочил и замахал рукой. Жалобно затрещали швы Димкиного пиджака.
   Теперь уже все равно - путешествие кончается. Вадим идет вместе с Толь
Толичем и тот обнимает его, как лучшего друга.
   Можно было многому удивляться. И тому, как в санатории
железнодорожников Вадим встретился с Медоваровым, и находчивости
радиолюбителя Фомочкина - организатора этой встречи, - и тому, что усталый
Толь Толич, позабыв об отдыхе, вызвался повидать конструкторов "Альтаира",
изобретателей, Но тут не было ничего необъяснимого. А вот как понять
странное перевоплощение Толь Толича? Даже сам Багрецов терялся в догадках.
   Завидев своего упрямого преследователя, Толь Толич бросился к нему с
радостными объятиями, тем самым показывая пример отеческой заботливости и
горячей преданности "молодым кадрам". Он извинялся за вынужденную
суровость, говорил о долге старшего товарища, о воспитании юношества, о
том, что его, Толь Толича, невыразимо радует настойчивость и
принципиальность молодого конструктора, что он в нем ошибался, а теперь
понял, - какое счастье работать вместе. И кстати заметил, что новую
радистку он постарается устроить в другой экспедиции.
   - Не беспокойтесь, золотко, - продолжал Медоваров. - Все, как
говорится, будет в ажуре. Я сям доложу о вас товарищу Набатникову. И
считайте себя уже на работе. Разрешите ваше командировочное
удостовереньице!
   Вадим признательно улыбался, жал руку милейшему Толь Толичу, отдал ему
удостоверение, взамен чего получил сто рублей, просто так, на мелкие
расходы. Аванс полностью будет выдан по приезде на место. Расписку? Нет,
зачем же?
   - Приедете, распишетесь в ведомости за полную сумму. Сейчас не до
расчетов. Ох, уж эта бухгалтерия! Но такова судьба-индейка. Помощнику
начальника экспедиции чем только не приходится заниматься! Ну, да это
сущие пустяки, золотко. Рад, сердечно рад нашей встрече, - все еще не мог
успокоиться Толь Толич. - Не поверите, я все эти ночи не спал.
   Думаю, куда же вы запропали? Выхожу в Новокаменске. Жду-пожду, а
радиста нет как нет. Потом решил, что человек вы молодой, сообразительный,
приедете. Молодец, золотко.
   Он смотрел на радиста буквально влюбленными глазами. Сердце размякло,
Вадим уже не сердился. Юность отходчива и на обиды забывчива. Не запомнишь
их, да и не нужно - тают, как под солнцем снег. Лицо Толь Толича
напоминало это ласковое солнышко, сияло добротой и радостью.
   Митяй удивлялся перевоплощению Медоварова, но не очень задумывался над
этим. Его беспокоила роль Фомочкина в поисках "Альтаира". Можно ли
считать, что нашел его не кто иной, как радиолюбитель Фомочкин - слесарь
железнодорожных мастерских? Нет ли во всей этой истории явного ущемления
самолюбия главных виновников - то есть его, Митяя, и Левки? А ведь они -
кровь из носа, но обязаны были найти аппарат!
   Машины экспедиции находились неподалеку. Произошла трогательная встреча
с бродягой "Альтаиром", но Митяя все еще занимал вопрос о роли Фомочкина.
   "Конечно, - рассуждал он, вскрывая ящик и ощупывая ручки аппарата, -
Фомочкин в этом деле человек не последний. Он точно изучил маршрут Толь
Толича, знал, где встретить его машины, а потому когда Вадим пришел в
санаторий, то сразу ошарашил его абсолютно исчерпывающими данными. Но это
еще не все. Кто, как не Фомочкин, придумал затащить Медоварова к
отдыхающим железнодорожникам?
   "Переночуете у нас, - говорил он, встретив Толь Толича на шоссе. -
Директор не возражает, рад московскому гостю". Конечно, если бы Вадим
поймал Медоварова, то ничего бы не вышло. Не та ситуация. Сейчас же
получилось все как по нотам. Толь Толич поднимается в санаторий, надевает
пижаму, а навстречу ему Багрецов. Так, мол, и так, "по поручению друзей,
прошу возвратить не принадлежащий вам груз. Вот и товарищ Фомочкин
подтвердит". Тот показывает помощнику начальника экспедиции радиограммы,
записи подслушанных разговоров, и дело в шляпе.
   Толь Толич криво улыбается, говорит, что подслушивать неэтично, и
поднимает руки: "Пожалуйста, товарищи, нам чужой груз не требуется". Вот и
все! Работа поисковой группы заканчивается. Музыка играет туш. Как в
цирковой борьбе, арбитр поднимает руку и объявляет, что Фомочкин победил
правильно! Впрочем, разве только Фомочкин победитель? Что бы он без нас
сделал? Не только нас, но и других помощников?
   Митяй позабыл о своей роли в поисках. Думалось о всех знакомых и
незнакомых доброжелателях, которые помогли найти "Альтаир". Разве без
помощи комитета комсомола что-нибудь вышло бы? Кто обратился к
радиолюбителям? Кто разослал письма в радиоклубы? Конечно, они,
институтские друзья комсомольцы. От них Фомочкин узнал о пропавшем
аппарате. Нет, не совсем от них, а от девушки в красной фуражке, ей сказал
Крутилин, председатель радиосекции железнодорожного клуба, потом послал
Фомочкину приемник. А парень из Новокаменского радиоклуба? Он тоже искал.
Все искали. И Пичуев с Надей, Набатников, Зина, Багрецов.
   Помогали многие люди, которых ребята даже не видели. "Так кто же нашел
"Альтаир"? - спрашивал себя Митяй. - Все, кто искал, все, кто помогал,
сочувствовал, ободрял нас и верил нам".
   Митяй немного успокоился. Исчезла ревность к неизвестному любителю
Фомочкину, позабыт и легендарный Ваня Капелькин, выдуманный Левкой.
   Оркестр может играть туш. Заказывайте цветы - розы и георгины.
   Экспедиция во главе с Женей Журавлихиным возвращается в Москву.
   Встречайте нас, друзья. Аппарат "Альтаир", созданный студенческим
научным обществом, испытан в самых неожиданных условиях и работает
безотказно. Можете передать его биологам.
   Так почему же не радуется Митяй? Почему козлом не скачет восторженный
Левка? Ему труднее всего скрывать свои чувства. Да он и не старается этого
делать. Сейчас Левка мрачен. Вместе с Митяем вытащил аппарат из ящика,
проверил напряжение аккумуляторов, снял объектив, равнодушно ответил на
технические вопросы Багрецова и уложил аппарат обратно.
   Журавлихин тоже не веселился. Надо послать телеграмму в Москву,
сообщить, что поручение выполнено. Вс„. Теперь надо ехать домой. При мысли
о Наде в сердце потеплело, но, взглянув на Багрецова, он опять погрустнел,
и встреча с Надей его уже не радовала. Кончились волнения поисков,
романтика неизведанного пути, догадки и приключения. Пойман
"аппарат-бродяга". Левка снял объектив. Теперь уже нечего смотреть.
   Пусть "Альтаиром" займутся биологи. Пусть наблюдают жадных птенцов,
любуются долговязыми фламинго, изучают повадки барсуков.
   Только сейчас понял Журавлихин, что область применения "Альтаира"
   неизмеримо шире, чем думалось до путешествия. Жизнь подсказала многое.
И тут Женя вспомнил, что существует человек, которому "Альтаир" очень
нужен. Это Афанасий Гаврилович Набатников. "Так, может быть, подождать
его? Если в Москве разрешат, то аппарат попробуем у Набатникова.
   Большего и желать нельзя. Кроме того, Пичуев тоже заинтересован в
контрольном пункте для наблюдения за дальними передачами. Отсюда до Москвы
больше двух тысяч километров".
   - Когда вы ждете товарища Набатникова? - спросил Женя у Толь Толича.
   Тот метнул осторожный взгляд на Багрецова.
   - Начальство нам, золотко, не докладывает, - с ласковой улыбочкой
извинился он. - У них свои планы. Им, конечно, виднее. Но Афанасий
Гаврилович обещали быть послезавтра. Простите великодушно. А на какой, так
сказать, предмет вы спрашиваете?
   - Видите ли, - слегка замялся Журавлихин. - Профессор узнал о нашем
аппарате и сказал, что он ему нужен для одного опыта.
   Медоваров поиграл концом ремешка.
   - Добрый человек Афанасий Гаврилович! Но я бы на вашем месте не стал
этим пользоваться. Он горы ворочает, а молодые изобретатели донимают его
игрушками... Нет, нет, - успокоил он Женю, - я не в том смысле, что ваши
радиостанции и, скажем там, телевизоры ничего не стоят. Они тоже нужны, но
я говорю в смысле масштабов.
   Вмешался Багрецов. Как же! Затронули его техническую идею.
   - Значит, по-вашему, ценность конструкции определяется на вес. Чем
тяжелее, тем дороже? Да знаете ли вы, что иной раз легче гору свернуть,
чем сделать какой-нибудь карманный телевизор. Вот он это хорошо понимает,
- и Вадим указал на Женю.
   - Ах, золотко! Да я разве что говорю? - всплеснул руками Толь Толич. -
Я просто удивляюсь на товарища Набатникова. Ему поручили ворочать горы...
   Да, да, именно горы... Вот эту, - протянул он пухлую ладонь к темной
вершине. - Или вон ту, к примеру. Теперь понятно, какие это научные
масштабы! А товарищ Набатников, кроме всего прочего, еще и карманными
штучками интересуется. Бог ему судья. Но, может, и не стоит у такого
весьма ответственного товарища, который в буквальном смысле горы ворочает,
отнимать время на всякие мелочи. Как вы полагаете? - Толь Толич обвел
ребят вопросительным взглядом. - А, молодые кадры?
   Молодые кадры молчали. Нет, не потому, что были смущены мелочью своих
дел, а потому, что впервые встретились с новой смелой идеей, которая пока
еще казалась им загадкой.
 
 

                                   Глава 4 

   СНОВА НЕУДАЧА
 
 
   Афанасий Гаврилович приехал точно в назначенный срок. Место его встречи
со своим помощником Медоваровым находилось неподалеку от селения Малые
Курнаки, а потому студенты и радист Багрецов закончили свое путешествие
раньше, чем ожидали.
   Вполне понятно, что Набатникову было не до ребят. Никакие "Альтаиры" и
карманные радиостанции сейчас его не занимали. Он радушно поздоровался с
бывшими пассажирами "Горьковского комсомольца", принял как должное
известие о находке аппарата, пожал руку Багрецову, сел в машину и уехал
осматривать места, которые были предложены геологами для первого опыта.
   - Потом, потом! - отмахнулся Набатников, когда руководитель бывшей
"поисковой группы" Журавлихин хотел было выяснить, каковы будут дальнейшие
распоряжения и что делать с "Альтаиром". - Поговорю с Москвой.
   Возвратился он через день. За это время успел связаться по телефону с
директором радиоинститута, где учились студенты, получить от него
разрешение на использование аппарата "Альтаир", выяснить еще ряд вопросов
в министерстве, вызвать нужных специалистов и, главное, определить место
испытаний.
   Место это не поразило наших путешественников ни живописностью, ни
какими-либо другими особенностями. Горы, покрытые редким лесом, долина
реки. На десятки километров вокруг ни одного селения. Поражало другое:
   размах, или, как говорил Медоваров, "научные масштабы" готовящихся
испытаний. Казалось, что сотни людей, появившихся неизвестно откуда,
только и ждали команды начальника экспедиции Набатникова, после чего сразу
же разбили лагерь у подножия горы.
   Машины, груженные ящиками с аппаратурой и приборами, назначение которых
студентам было неизвестно, передвижная электростанция в нескольких
фургонах, экскаваторы, бульдозеры и скреперы выросли словно из-под земли и
заняли свои места у безыменной горной речки.
   Что будут здесь строить, вдали от городов и селений? Неужели этими
машинами Набатников собирается "ворочать горы"? И главное - при чем здесь
телевидение?
   Афанасий Гаврилович был занят сверх всякой меры, поэтому Журавлихин не
позволял ни себе, ни Митяю, ни Леве обращаться к профессору и тем более
надоедать ему с вопросами. Багрецов хоть и вышел - из подчинения
Журавлихина (как-никак, а он уже на штатной должности радиста), но не мог
не следовать его примеру, терпеливо ожидая приказаний руководителя
экспедиции.
   Багрецова, так же как и его товарищей, одолевало любопытство, жгло
испепеляющим жаром. Еще бы! Все здесь казалось таинственным, непонятным.
   Медом их не корми, а дай что-нибудь романтично-загадочное. Когда Вадим
узнал от Левы "теорию мостиков", выдвинутую Набатниковым, и захотел
связать ее с задачами экспедиции - а ведь она приехала сюда горы ворочать,
- то запутался окончательно. Вадим знал профессора как специалиста по
космическим лучам. Лева рассказывал, что Набатников интересуется
"всепроникающими красками", электрическими фильтрами, гидротехникой,
телевидением. Ко всему этому и сам Багрецов может добавить, что профессор
увлекается радиотехникой, в частности "керосинками".
   Но при чем же тут